Текст книги "Сладкая штучка"

Автор книги: Кит Даффилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Теперь нельзя терять ни секунды.

Телефон у меня, но стена между ванной и спальней слишком тонкая, так что звонить рискованно, тем более при слабом приеме.

Если выйду из ванной, эта дверь может снова заскрипеть, да так, что мертвого разбудит, и на этот раз мне вряд ли повезет.

Вспоминаю про связку ключей у Кая под подушкой. Вечером он провел меня по всему дому, с церемонным видом закрыл парадную и заднюю дверь, а также все окна, в которые мог бы протиснуться человек. Но запер он все только на первом этаже. Наверное, решил, что я не настолько сумасшедшая, чтобы попытаться бежать из дома, воспользовавшись одним из окон наверху.

Пройдя через ванную, выглядываю в окно с грязными стеклами. Вид открывается такой, что аж дурно становится.

Сколько до земли? Шесть метров? Семь?

Но потом замечаю примыкающую к стене теплицу. Слегка наклонная крыша находится на полпути от окна ванной до земли. Если получится перебраться на ту сторону, повиснуть и опустить ноги на металлическую балку между стеклянными панелями, тогда останется только сохранить равновесие и по-паучьи спуститься на землю.

Оглядываюсь через плечо на дверь ванной.

Сейчас или никогда.

Поднимаю окно, просовываю одну ногу наружу и практически сажусь на подоконник верхом. Холод тут же проникает в джинсы. Потом, низко пригнувшись, пролезаю наружу так, что внутри остается только моя правая нога.

Теперь главное – не смотреть вниз.

И смотрю вниз.

Чтоб меня.

До восхода еще больше часа, но того, что я вижу, достаточно, чтобы понять, чем все закончится, если облажаюсь на этом отрезке дистанции.

Просунув и правую ногу в окно, умудряюсь встать на карниз на одно колено, а сама под углом тянусь к крыше теплицы.

Вертикальный пластиковый желоб и несколько выступающих из дома труб служат неплохими опорами для рук и ног. Спустя десять-пятнадцать нервных секунд мне удается дотянуться ногой до края крыши теплицы. Но вторая при этом еще цепляется за выступ наверху.

Несколько раз надавливаю ногой на металлическую конструкцию. Вроде прочная, но это еще не значит, что она выдержит мой вес.

Большие стеклянные панели зеленые от плесени, и по ним словно варикозные вены во все стороны расползаются волнистые трещины.

Ладно, обратного пути все равно нет.

Раз, два, три…

Отпускаю карниз… И холодные пальцы Кая хватают меня за запястье.

35

Смотрю вверх и вижу в окне его силуэт. Хватка у него крепкая, он выворачивает мне запястье так, что кожа начинает гореть.

И я принимаю решение.

Это последний раз, больше ты ко мне никогда не прикоснешься.

Собравшись с последними силами, выдергиваю руку. Кай от неожиданности не может удержать равновесие и ударяется лбом об оконную раму. Громкий треск, он исчезает, а я падаю на крышу теплицы.

Следующий звук, который я слышу, похож на треск ломающегося льда.

Блэкаут.

Мир вокруг темно-серый в крапинку.

Слышу собственный тихий стон.

Где я?

С закрытыми глазами шарю руками справа и слева от себя. Какие-то твердые и холодные плиты – песчаник? Из чего следует, что я снаружи.

Спина у меня изогнута, я лежу на каком-то пригорке, но он не такой твердый, как камень, что и смягчило мое падение.

Падение?

Чувствую укол от осколка стекла, распахиваю глаза и теперь уже ощупываю себя. Память возвращается.

Падая, я разбила стеклянную крышу теплицы и приземлилась на этот пригорок.

Кай был наверху. Я вырвалась, он сильно ударился лбом о раму и… может, вырубился? Или уже в следующую секунду очухался и вскочил на ноги?

Значит, вот прямо сейчас он, закипая от злости, может спускаться за мной вниз.

Так, надо выбираться отсюда.

Стиснув зубы, сажусь и едва не кричу от боли. Смотрю вниз. Глаза лезут на лоб. У меня из живота торчит и чуть подрагивает осколок стекла.

– Черт! – восклицаю я сдавленным шепотом.

Тупо смотрю на длинный блестящий осколок и не могу поверить своим глазам. Потом доходит: он, должно быть, оторвался от стеклянной крыши, когда я уже приземлилась в теплице, и, упав, вонзился в меня, как дротик.

Но что удивительно, боли я совсем не чувствую, как будто моя нервная система понизила болевой порог до минимума, потому что реальную физическую боль мой организм уже не сможет вынести.

Делаю глубокий вдох сквозь зубы и, удерживая равновесие на неровной поверхности, стараюсь трезво оценить ситуацию. Осколок, похоже, вошел неглубоко, так что я смогу самостоятельно его вытащить.

Быстро оглядываюсь по сторонам, замечаю неподалеку большой лист капустного цвета и, чтобы не порезаться, оборачиваю им осколок. Держу ухо востро – нельзя прозевать топот Кая внутри дома, – сжимаю стекло в руке, зажмуриваюсь и тяну.

Из горла вырывается какой-то первобытный рык, по щекам текут слезы. Отбрасываю осколок с кроваво-красным острием в сторону и слышу, как он с тихим звоном падает на каменную плиту.

Рана кровоточит, но не сильно, – в общем, от потери крови точно не умру.

Но если этот осколок меня не убил, то Кай еще может.

Прикусив губу, скатываюсь с похожего на жесткую подушку пригорка – это оказывается мешок для выращивания – и, стоя на четвереньках, перевожу дыхание. На каменной плите подо мной появляются темные капли крови. Зажимаю рану ладонью.

Главное, чтобы, как это говорят, жизненно важные органы не были задеты.

Но что это?

Вскидываю голову.

Скрип шагов на лестнице?

Все, надо бежать.

Спящие переулки в предрассветный час лилово-голубые. Прижав ладонь к животу, босая мчусь по мокрому от грязи и колючему от гравия и песка тротуару. Дома темные, на бегу замечаю только пару освещенных окон.

Ленточная застройка на восточной окраине Хэвипорта для меня словно погруженный во мрак замок. Половина домов заброшены, парадные двери разрисованы граффити.

Ускоряю шаг.

Надо быстрее попасть в ту часть города, что за мостом. Там безопаснее, и я наверняка смогу найти хоть кого-то, кто не спит. В такой час некоторые горожане уже выходят из дома на работу, очищают на подъездных дорожках свои машины от образовавшейся за ночь изморози.

Смотрю на мобильный: полоска сигнала исчезла. Голова кружится, сначала быстро, а потом резко перестает, как будто кто-то крутит лототрон. Перед глазами мелькают картинки с острыми осколками стекла и кровоточащей раной в моем животе. Накатывает слабость. Ноги и руки становятся как будто невесомыми.

Пытаюсь понять, в каком направлении иду.

И выйду ли я так к мосту?

Дорога становится круче; круче, чем следовало бы. Я перестала следить за временем, но прошла, должно быть, прилично, потому что район Кая давно остался позади, а я уже не бегу, а бреду, пошатываясь, как пьяная. И даже не знаю, сколько еще смогу двигаться вперед. Болевой порог пришел в норму, теперь у меня в животе словно рыболовный крючок, за который кто-то то и дело дергает.

Осматриваюсь и не могу понять, почему я еще не на мосту? И почему воздух становится холоднее?

Останавливаюсь и упираюсь руками в колени. Вокруг меня при тусклом свете появляются знакомые очертания. Столб ограждения, перелаз. Неровные живые изгороди, уходящие вдаль черные поля.

Поняв, что выбрала неверное направление, в отчаянии зажимаю рот ладонью.

Железнодорожный мост ниже по склону холма, до него отсюда минут десять ходу, не меньше.

Ну конечно, я в спешке выбрала не тот переулок, а дальше меня вели помутившееся сознание и обезвоженный мозг. В горле пересохло, даже сглотнуть не могу. По телу расползается слабость. Теперь понимаю, что кровотечение не останавливается.

Можно повернуть обратно к мосту, но что, если снова на какой-нибудь развилке сверну не в том направлении? Что, если от слабости вообще не смогу идти дальше или, того хуже, потеряю сознание? Нельзя, чтобы он нашел меня в таком состоянии. Он вообще не должен меня найти.

Смотрю на голые черные поля и вспоминаю о заброшенном маяке, одиноко стоящем на продуваемом всеми ветрами обрыве.

И слова Линн: «В детстве он был нашим секретным убежищем».

Ее мечтательный голос звучит у меня в голове: «Там на самом верху в старой диспетчерской есть люк; если закрыть его на засов, до тебя никто не доберется».

Где-то на дороге у меня за спиной слышны тихие, размеренные звуки. Напрягаюсь так, что даже обернуться не могу.

Шаги.

Так ни разу и не оглянувшись, добираюсь до перелаза, поднимаюсь по расшатанным ступенькам и спрыгиваю на траву по другую сторону изгороди.

Гроза взрыхлила землю, как ребенок, заигравшийся с картофельным пюре. Из последних сил бреду по полю, заледеневшие комья земли больно впиваются в мои нежные подошвы.

Позволяю себе оглянуться. В тусклом свете сложно разглядеть что-то, кроме изгородей, но если те шаги были его, значит расстояние между нами сокращается и скоро он меня нагонит.

Продолжаю взбираться по склону.

Когда рельеф поля выравнивается, убираю липкую ладонь от живота и с шипением втягиваю воздух сквозь зубы. На пальцах свежая кровь. Не останавливаясь, достаю из кармана мобильный, проверяю сигнал – одна мерцающая полоска.

Набираю сначала службу спасения, потом Линн, но вызовы обрываются, прежде чем мне успевают ответить.

Одной дрожащей рукой набираю несколько сообщений с неизбежными опечатками.

линн. это беккет, я в беде. кай преследует

я у старого маяка. пожалста приходи

мне надобежать. звони в полицию. прходи на маяк

Когда вижу на экране ее имя, слезы на глаза наворачиваются, но я не позволяю себе расклеиться. Нет никакой гарантии, что она увидит мои смс в ближайшее время. Она вообще, может, еще спит.

Надо найти решение получше.

Подняв голову, вижу на горизонте куполообразную крышу маяка и сразу чувствую прилив энергии. Сейчас все, что мне нужно, – это высота.

Как только выхожу на плоскую равнину за полем, ветер бросается мне навстречу, как истосковавшийся старый друг.

Прямо передо мной – мрачный и гладкий Ла-Манш, а справа на фоне неба – силуэт старой, потрепанной временем башни маяка.

Наплевав на боль, ускоряю шаг, а потом уже бегу трусцой, оглядываясь на ходу по сторонам.

Что-то здесь изменилось и кажется каким-то неправильным. Такое же чувство возникает, когда подходишь к своему дому и еще издалека видишь на подъездной дорожке чужую машину. Но времени разбираться с этими своими ощущениями у меня нет, и я просто больше об этом не думаю.

У открытого дверного проема, опираясь рукой на потрескавшийся косяк, позволяю себе перевести дух и наконец переступаю через порог.

Вытянув шею, смотрю наверх. Красивая, но, увы, доживающая свой век винтовая лестница уходит вверх, подобно спиралям гигантской морской раковины.

Как только я ступаю на первую ступеньку, давно похороненные воспоминания всплывают на поверхность.

Мы с Линн, запыхавшиеся и смеющиеся, с подпрыгивающими за спиной ранцами врываемся на маяк.

Наперегонки к вершине…

Беккет! Подожди, не так быстро…

Продолжая зажимать рану ладонью, уверенным шагом поднимаюсь наверх, иногда переступаю через ступеньку.

Звук моих шагов эхом отражают сужающиеся стены башни. Чем выше поднимаюсь, тем громче и злее шипит ветер, словно затягивает вокруг маяка тугие воздушные петли.

Наконец, совершенно отупевшая от усталости, добираюсь до перфорированной металлической площадки наверху лестницы. Отрывисто кашляю, хватая ртом воздух, прислоняюсь к перилам и сдуру смотрю вниз. Высота такая, что жутко становится.

Да, если что, падение будет долгим.

Отвернувшись от перил, оказываюсь прямо перед приставной лестницей, которая ведет к открытому люку.

Еще немного, и я смогу спрятаться в нашем убежище. Главное – добраться туда, пока не вырубилась.

С нижней площадки доносится громкий голос:

– Бек!

У меня внутри все сжимается.

Те шаги на дороге… это был он.

36

– Бек… какого черта…

Его голос с мелодичным акцентом островитянина, отражаясь от стен, поднимается наверх.

Воспоминаю его сильные пальцы, когда он схватил меня за запястье, и широко открытые глаза, когда смотрел в чулан через пробитую кувалдой щель, и меня словно парализует. Но длится это всего пару секунд, потом я вспоминаю, зачем и почему забралась на такую высоту, и мои мышцы снова оживают.

Осторожно, чтобы Кай не услышал звук моих шагов по металлической площадке, подхожу к приставной лестнице, поднимаюсь и через открытый люк влезаю в небольшое круглое помещение. Здесь полно разных циферблатов, переключателей и вентилей, а по стенам, словно пучки спагетти, свисают связки проводов. Дверь одна, и выходит она на внешний балкон, там еще одна приставная лестница; эта, понятно, ведет к фонарю, но я уже поднялась достаточно высоко и подниматься туда – только силы зря расходовать.

– Теперь не убежишь. – Голос у Кая срывается, но в нем чувствуется веселость, и это напрягает; похоже, он уже преодолел треть лестницы. – Черт… гребаные… ступеньки.

Я, широко расставив ноги, стою над люком и хорошо слышу, как он, продолжая чертыхаться, ускоряется, и от этого у меня по спине мурашки бегают, словно мерзкие паучки.

В голове звучит тихий голос Линн: «Там до тебя никто не доберется».

Опускаюсь на колени на пол из листового металла. В животе словно шестеренка с острыми зубцами вращается. Сморщившись, осторожно опускаю тяжелый люк, удерживая его за рукоятку двумя руками, пока он с тихим щелчком не встает на место. Сразу задвигаю внушительный засов и на всякий случай один раз тяну люк на себя. Все в порядке.

Несколько секунд, чтобы перевести дух, стою на четвереньках над люком и понимаю, что криво улыбаюсь.

Попробуй пробить своей кувалдой такое, придурок.

Кай снова меня зовет, но теперь его голос вместе с эхом звучат приглушенно.

Тяжело поднявшись на ноги, выхожу на балкон вдохнуть свежий морозный воздух и берусь за перила. Высота действует на меня, как рюмка ледяной водки.

Море, небосвод… Эти перспективы невозможно охватить взглядом; с наступлением рассвета знаменитые красные скалы отливают золотом.

Вид настолько завораживает, что я на время забываю, зачем здесь, и любуюсь им, словно туристка, посетившая с экскурсией маяк Хэвипорта.

Встряхнувшись, достаю из кармана мобильный. Все полоски на месте. Телефон пищит и вибрирует, сообщая о шести пропущенных звонках Линн. Она там наверняка с ума сходит от беспокойства, но сначала я должна поднять тревогу.

Девять-девять-девять.

Даже не верится, что я снова набираю этот номер.

– Экстренная помощь, с какой службой вас соединить?

– С полицией, пожалуйста.

– Соединяю.

Прикусив губу, оглядываюсь через плечо.

Когда Кай доберется до люка? Через пару минут, может, даже меньше.

Но я ведь надежно его закрыла?

– Полиция. Что у вас случилось?

Много чего, выбор широкий.

– Я… За мной гонятся… Преследуют…

Слышу щелчки клавиатуры, и фоном разговоры операторов с другими попавшими в чрезвычайную ситуацию людьми.

– Где вы находитесь?

Я совершенно не к месту усмехаюсь:

– Это покажется странным, но…

И тут я слышу металлический лязг. Слова застревают в горле. Кай добрался до люка.

– Алло? Мэм?

Опускаю телефон – голос оператора становится тихим и каким-то металлическим; обернувшись, в ужасе смотрю, как дрожит и подпрыгивает люк, словно получает снизу мощные удары током.

– Бек, Бек, это я, – зовет Кай.

– Мэм, вы слышите меня? Мэм? – пытается поддерживать связь оператор.

А я, выпучив глаза, смотрю на судорожно подскакивающий люк и не могу сдвинуться с места.

Надо ответить, но нельзя, чтобы Кай меня услышал.

Голос оператора звучит все настойчивее:

– Алло? Где вы находитесь?

– Открой, Бек. Я знаю, что ты там.

Крадучись возвращаюсь в диспетчерскую. Кровь шумит в ушах. Подхожу к люку и смотрю на засов; он ни на миллиметр не сдвинулся, люк закрыт надежно.

Кай смеется, но смех у него какой-то натужный.

– Знаешь, пробежка выдалась на славу, я за весь год столько не бегал… Черт… Думал, инфаркт хватит. Ну давай, Бек, спускайся уже.

Я стою всего в нескольких сантиметрах от люка, в одной руке – мобильный, вторую сжала. Кулак трясется от напряжения.

Кай снова, наверняка двумя ладонями, бьет по люку. Засов дребезжит, но остается на месте.

А потом он натурально рычит, как зверь, и продолжает:

– Чтоб тебя, Бек… Хватит… – Снова удар двумя ладонями по люку. – Знаешь, Линн ведь рассказала мне об этом месте. Рассказывала, как вы постоянно сюда приходили, когда мелкими были. Прятались тут… – Он кашляет и переводит дыхание. – Так что я знаю, что ты там, и я до тебя все равно доберусь. Лучше просто открой люк, и дело с концом.

Если Кай видел, как я поднимаюсь по склону, тогда знает, где я прячусь. А если ему просто повезло, что он из нескольких вариантов преследования выбрал верный – к скалам и маяку, – тогда, чтобы он там ни говорил, он не может быть уверен в том, что я здесь.

Он не уверен.

И значит, теперь все зависит от того, кто сломается первым.

– Знаешь ты кто, Бек? Знаешь? – Голос Кая понижается до прерывистого шепота. – Ты тупая… гребаная… шлюха. Слышишь меня? Грязная потаскуха.

Я закрываю глаза и делаю медленный вдох.

Он не сможет пробить прочную сталь.

– Обещаю, я не сделаю тебе больно. – Голос Кая неожиданно становится нежным, как теплое молоко. – Я никогда не причиню тебе вред, Бек. Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю. Прошу… прошу тебя…

Теперь его речь звучит невнятно, он давится словами и при этом поскуливает, как раненая бродячая собачонка.

Он… плачет?

– Прошу… прошу, поговори со мной… – Люк чуть подрагивает, как будто Кай слабо толкает его одной ладонью. – Открой, Бек. Ну хватит. Если не откроешь, я… – Люк дребезжит громче. – Если не откроешь, я пойду туда… пойду туда и брошусь с обрыва. Ты не думай, я правда сброшусь. Прошу, пожалуйста… открой…

Люк уже не дребезжит, а лязгает и гремит, а Кай вопит как одержимый:

– СПУСКАЙСЯ, ТУПАЯ ШЛЮХА! СПУСКАЙСЯ, ИЛИ Я ВЫРВУ ТВОЮ ГРЕБАНУЮ ГЛОТКУ, БЕССЕРДЕЧНАЯ СУКА! Я УБЬЮ ТЕБЯ И ВЫБРОШУ В МОРЕ, ТЫ, КУСОК ДЕРЬМА!

Лязг стихает, дыхание Кая становится прерывистым.

Я понимаю, что стою, прижавшись к стене диспетчерской, и вот-вот разревусь.

Это не тот молодой мужчина, с которым я познакомилась в тихий пятничный вечер; не тот певец и автор песен, от голоса которого у меня замирало сердце; не тот мужчина, который пил со мной виски и внимательно слушал, когда я делилась с ним своими секретами, буквально изливала ему душу; не тот, в кого я влюбилась.

Сейчас в нем говорит его отец.

Слышу удаляющиеся шаги. Кай спускается по приставной лестнице и спрыгивает на площадку из перфорированного листового металла, а потом начинает спускаться по винтовой лестнице.

Он действительно уходит.

Вернувшись на балкон, сажусь, поджав ноги, на пол возле перил и проверяю свой мобильный.

Экран пустой, должно быть, случайно сбросила звонок, когда заходила в диспетчерскую. Набираю номер экстренного вызова по второму разу и с механическим спокойствием, как актер, репетирующий давно выученную сцену, повторяю все сказанное в первый раз.

– Вы сказали, что вас кто-то преследует?

Смотрю в проем между перилами. Из-за горизонта уже начинает выглядывать бледно-желтое холодное солнце.

– Да… вроде того. И он… он опасен. Я думаю, он сходит с ума.

– Мне нужны ваши координаты. Вы сейчас в безопасном месте?

– Я на заброшенном маяке… на том, что в конце линии Шоттс, за полем. Я на балконе, но я… я закрыла люк на засов. Так что да, я в безопасности.

Оператор печатает.

– Вы знаете того, кто вас преследует?

Думала, что знаю.

– Мы… друзья, кажется. Он, он хотел причинить мне вред, но не смог сюда подняться, так что… я не знаю.

Собираюсь с духом и смотрю вниз. От головокружения тошнота подкатывает к горлу; качество картинки меняется, как будто я смотрю в объектив с постоянно изменяющимся диаметром диафрагмы.

Но я запрещаю себе отворачиваться, потому что теперь в любую секунду из маяка может выйти Кай.

– Оставайтесь на месте, мисс Райан. Направляем к вам наших офицеров.

– Только поторопитесь, хорошо? Мне кажется, он собирается совершить нечто безумное. Я думаю…

И тут у меня появляется дурное предчувствие, и по всему телу начинают бегать мурашки.

Оператор прочищает горло.

– Мисс Райан?

Нервные окончания, как оголенные провода под кожей.

– Да?

– У вас все в порядке?

– Все… хорошо, – отстраненно говорю я. – Я в безопасности. Просто приезжайте побыстрее.

– Офицеры скоро будут у вас. А сейчас я собираюсь повесить трубку. Вы не против? Или хотите еще что-нибудь сообщить?

– Нет, не против, спасибо.

Уронив мобильный на мокрый пол балкона, наклоняюсь вперед и с бешено колотящимся сердцем внимательно осматриваю небольшой участок далеко внизу.

Вспоминаю, как, поднимаясь к маяку, почувствовала что-то неладное, но тогда так и не поняла, в чем дело. А теперь с высоты могу увидеть, что именно изменилось на том участке у обрыва.

Предупреждающий об оползнях знак, который и так был покосившимся, лежит на мокрой траве, видимо из-за шторма в понедельник. Так что теперь тому, кто придет сюда в первый раз, как Кай, и в голову не придет, что его жизни угрожает опасность.

Но не эта перемена напрягла меня, когда я сегодня поднималась к маяку.

Вчера утром, когда мы с баронессой случайно встретились в кафе «На берегу», она упомянула о том, что из-за шторма по всему побережью случилось множество оползней.

И вот теперь, глядя вдоль обрыва, я понимаю, как сильно изменилась волнистая линия его кромки. Когда я пришла к обрыву развеять прах родителей и столкнулась здесь с Линн, эта линия возле знака была выгнутой, сейчас она, наоборот, вогнутая. Исчез без следа огромный ломоть поросшей травой земли, как будто мифический гигант поднялся из моря, откусил кусок от скалы и был таков.

И это наверняка произошло в течение последних тридцати шести часов.

И берег после шторма, как и предупреждала Надия, все еще может быть неустойчивым.

«Однажды какой-нибудь местный парнишка, или девчонка, или пьянчужка, или просто кто-то не совсем в своем уме обязательно пройдет мимо нашего знака, край скалы обвалится и несчастный рухнет на камни в море» – так она сказала.

Сердце у меня замирает, как будто кто-то ударил кулаком в грудь, я встаю с пола, и на меня сразу налетает порывистый ветер. И в эту секунду у подножия маяка материализуется Кай. Быстро идет по траве, как мышка, вынырнувшая из своей норки, и направляется прямиком к обрыву.

– Кай! – кричу я, но из-за сильного ветра сама себя еле слышу. – Кай! Не ходи туда!

Порыв ветра проносится по балкону и едва не сбивает меня с ног. Я крепче вцепляюсь в перила и снова кричу:

– Ка-а-ай!

Все без толку. Я слишком высоко и слишком далеко от Кая, и мало того что у меня голос ослаб от стресса и бессонной ночи, так еще и ветер уносит мои крики в противоположную от него сторону.

Кай, то и дело спотыкаясь, быстро идет к обрыву. Подойдя к самому краю, останавливается и смотрит на море. Ветер треплет его волосы.

А я трясу головой и отступаю к стене, не в силах смотреть на это.

Но тут Кай поворачивается к маяку и замечает меня на балконе. Он начинает размахивать руками и что-то кричит, совсем как потерявшийся на ярмарочной площади ребенок. А я машу ему, чтобы он отошел от края обрыва, но он остается на месте. Стоит, сжав кулаки, по стойке смирно и кричит.

Я, естественно, не могу разобрать его слов, но мое воображение делает эту работу за меня.

У меня в голове звучит голос Кая так, будто я стою совсем рядом с ним там, на краю обрыва. И он шепчет мне в ухо: «Я прыгну, Бек. Я умру, и смерть моя будет ужасной, и виновата в этом будешь ты. Мое тело разобьется об острые камни, его разорвет на куски и унесет в море, и все из-за тебя. Прощай, Бек. Хороших тебе снов в темноте».

И вот тогда земля уходит у него из-под ног.

Это похоже на короткий рывок вниз, так дразнят посетителей парка развлечений на аттракционе «свободное падение», прежде чем реально послать в это самое падение.

Небольшой участок земли, на котором стоит Кай, резко опускается где-то на полметра и останавливается. Кай оборачивается, наклоняется и хватается за голову.

Даже издалека я могу прочитать этот язык тела.

Он не собирался бросаться в море с обрыва.

Он был вне себя от отчаяния и решил, что, если пригрозит покончить собой, я открою люк. Но я не поддалась на его угрозу, а теперь уже слишком поздно.

По скале, там, где он стоит, расползаются трещины. Смотреть на это невыносимо, и я отворачиваюсь к стене. Потом слышу жуткий приглушенный грохот и падаю на колени.

Кай выкрикивает мое имя.

А потом… ни звука…

Я упираюсь ладонями в стену с облупившейся краской и яростно трясу головой. Я в таком ужасе, что не могу заставить себя встать и посмотреть туда, где стоял Кай, и твержу себе, что это все произошло не со мной и не с ним. Что этого вообще не было на самом деле.

У меня в ногах звонит мобильный.

– Беккет? – говорит Линн, когда я наконец отвечаю на звонок. – О господи, Беккет. Это ты? Ты в порядке?

Я смотрю на свои окровавленные пальцы, на одежду в грязи и словно вижу все это в первый раз. Рана от осколка уже подсохла.

– Я… я в порядке.

– Слава богу. Я так перепугалась. Где Кай? Он ничего тебе не сделал?

Я вырву твою гребаную глотку, бессердечная сука!

– Его нет, он… упал. Со скалы. Его больше нет.

Линн несколько секунд молчит, я слышу только ее дыхание, а потом она спрашивает:

– Ты в безопасности? Где ты?

– На маяке.

– Иду к тебе. Я уже возле перелаза, сейчас буду на маяке. Ты, главное, никуда не уходи.

Но я не могу здесь оставаться. Я должна спуститься, пойти туда и увидеть все своими глазами.

Прекращаю звонок.

Вернувшись в диспетчерскую с этими бесконечными циферблатами, переключателями и вентилями, становлюсь на колени возле люка, открываю и спускаюсь по приставной лестнице. Потом, морщась от боли, иду вниз по бесконечной спирали винтовой лестницы.

И вот уже стою на твердой земле и вдыхаю свежий, морозный воздух. Солнце поднялось выше и освещает все вокруг мягким розоватым светом.

Иду по траве к краю обрыва. Иду медленно и подхожу не слишком близко. В любую секунду в том же месте может случиться еще один оползень. Один неверный шаг, и я тоже окажусь внизу, буду хватать ртом воздух, пока течение не утащит меня на глубину.

Остановившись там, где чувствую себя более или менее в безопасности, пытаюсь посмотреть вниз. Береговую линию отсюда не видно, но я вижу куски дерна, которые покачиваются на мутной, бурой воде, словно спасшиеся после кораблекрушения. А волны, будто от злости на самих себя, мечутся во все стороны, изрыгая грязную пену.

Там, внизу, никто не смог бы уцелеть, даже самый сильный и опытный пловец.

Кай наверняка уже утонул.

Отступая назад, стараюсь не думать о том, какая там внизу ледяная вода, и в этот момент понимаю, что у самой руки онемели от холода, и прячу их поглубже в карманы. В одном нащупываю какой-то металлический предмет, достаю и понимаю, что это отцовская пряжка с якорем Хэвипорта.

– Беккет!

Резко оборачиваюсь и вижу Линн.

Она только-только поднялась по склону и машет мне рукой. Запыхавшаяся, подходит ближе, и, когда я вижу ее искаженное от волнения лицо, у меня все внутри переворачивается. Я ведь никогда не позволяла себе доверять ей в полном смысле этого слова. Я вообще никому по жизни не доверяла.

Если честно, думаю, что не знаю, как это – кому-то доверять.

Не успеваю я это усвоить, эмоции захлестывают, и я начинаю рыдать.

На душе, прям до боли, кошки скребут, когда представляю другую жизнь, которую мне не дано было прожить, жизнь, в которой Кай никогда не прокрадывался бы тайком в мою комнату, не становился бы моим воображаемым другом, вернее, подружкой и так не провоцировал бы моего отца на жестокость ко мне.

Если бы ничего этого в моей жизни не было, стала бы я лучше? Не случись все это, смогли бы мы с Линн стать настоящими подругами и стала бы наша дружба чем-то действительно значимым, что привязало бы меня к родному городу? И родители не отослали бы меня из дома?

Линн, видя мое состояние, срывается на бег, а я поворачиваюсь к морю и, размахнувшись, запускаю отцовскую пряжку к небу и смотрю, как она по дуге опускается и наконец исчезает из виду.

…Нам казалось, если будем кричать достаточно громко, ветер подхватит все плохое, что делает нам больно, унесет далеко в море и бросит там, и это плохое больше никогда не вернется…

Линн обнимает меня со спины, и я возле самого уха слышу ее успокаивающий голос:

– Все хорошо, Беккет. Я держу тебя. Обещаю, я тебя никогда не оставлю. Все будет хорошо.

Издалека доносится вой сирен. Я падаю в объятия Линн, и мы обе, как одно целое, валимся на землю. Обливаясь слезами, я обнимаю ее крепко, насколько позволяют силы, а в это время якорь моего отца опускается на дно моря.