Текст книги "Сладкая штучка"

Автор книги: Кит Даффилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Я очень стараюсь не расплакаться, ведь считается, что я уже далеко не ребенок, но слезы все равно набегают на глаза.

Дыхание у мамы учащается.

Молоко капает со стола, а у меня тошнота подступает к горлу.

У кого-то звонит телефон.

– Будьте добры, переведите телефоны в беззвучный режим, – говорит баронесса. – Надеюсь, мы сможем продержаться сорок пять минут без рингтона «Кэнди Краш».

В зале раздаются сдавленные смешки, а потом снова звонок.

Все поглядывают в мою сторону, а я прижимаю ладонь к карману и, поморщившись, извиняюсь:

– Простите, простите…

Достаю телефон. Это мой агент. Отклоняю звонок и перевожу телефон в беззвучный режим.

Спустя несколько секунд на экране появляется сообщение:

Беккет, ты должна что-нибудь для меня написать. Не забыла еще, как это делается? У тебя чертовски хорошо получается. Никакого давления. Говард. х. P. S. Немного давления.

Через несколько рядов впереди меня встает мужчина и, чтобы привлечь внимание, поднимает руки с открытыми ладонями:

– Простите, но я просто не готов это дальше терпеть.

– Вообще-то, Джозеф, я пока еще не давала слово желающим выступить, – говорит баронесса.

– Знаю и прошу прощения за несдержанность, но хотелось бы кое-что сказать, прежде чем мы продолжим. – Джозеф поворачивается и смотрит прямо на меня. – Я считаю, что хватит нам уже притворяться, будто ее тут нет.

Жители Хэвипорта следят за его взглядом, и вскоре я оказываюсь в центре их внимания. Все лица собравшихся в ратуше обращены ко мне.

– Джозеф… – Баронесса отходит от трибуны. – Я не думаю, что сейчас время и место…

– Если кто меня не знает, я – Джозеф Арнольд, мы с женой держим кофейню «На берегу». А еще я пишу для местной газеты, и у многих из вас будет возможность прочитать мою статью, то есть колонку за этот месяц. – В зале раздаются одобрительные возгласы, кто-то даже хлопает в ладоши, а Джозеф снова смотрит на меня. – Мисс Райан, вам это может показаться странным, но смерть ваших родителей отразилась на всех и каждом в этом зале. Мы все скорбим. Я не хочу, чтобы меня сочли мстительным и потому намерен прямо здесь и сейчас поставить вас в известность… – Он затыкает большие пальцы за ремень и продолжает: – Вам следует знать, что мы считаем вас, пусть не на сто процентов, но виновной в их смерти.

Зал согласно гудит. Я бросаю взгляд на баронессу, но она отходит еще дальше от трибуны и прикрывает рот ладонью. Помощи ждать не приходится, и я просто стараюсь дышать ровно и глубоко.

– Деменция пожирала вашего отца… Сколько? Четыре года? Да, это длилось четыре года. – Зал гудит, люди явно недовольны. – И насколько я могу судить, вы за это время ни разу его не навестили. – Гул усиливается, люди начинают выкрикивать в мой адрес едкие, оскорбительные словечки. – Хуже того, даже когда Гарольд умер и ваша мать осталась наедине со своим горем, вы не соизволили явиться, а явились с опозданием на неделю, когда потеря супруга довела ее до самоубийства. Ваши родители всей душой болели за наш город, и вы должны были о них позаботиться, но, как нам всем здесь известно, даже шага в этом направлении не предприняли. Да, вы изволили выкроить время из своего, без сомнения, плотного графика известной писательницы и явились на похороны родителей, но при этом не нашли времени, чтобы поприсутствовать на их поминках. – Тут Джозеф рубит воздух ладонью и обращается ко всем собравшимся в ратуше: – Если хотите знать мое мнение, она вернулась по одной-единственной причине – чтобы заработать на продаже родительского дома.

Это последнее утверждение порождает какофонию голосов; они отражаются от высокого потолка и движутся на меня, словно пчелиный улей, угрожая лишить минимального личного пространства.

Я встаю, мне надо им как-то все объяснить.

– Послушайте, я понимаю, вы сейчас злитесь на меня, и понимаю, что мой отец много для вас значил, но…

– Ты явилась сюда и думаешь, что слишком хороша для нас, но ты ничего не знаешь о нашем городе.

Это уже не Джозеф, а кто-то другой, можно не гадать, кто именно, такое мог сказать любой на этом собрании.

Я в кольце недоброжелателей.

– Может, если б ты меньше болталась по этим модным медиавечеринкам, а больше времени проводила со своими родителями, то они и сейчас были бы живы…

– И вообще, почему бы тебе не вернуться в свой Лондон?

Я пытаюсь что-то ответить, подобрать слова, но ничего не получается, даже челюсти разомкнуть не могу. Возможно, потому, что эти люди правы. В свидетельстве о смерти отца может быть указан инсульт, матери – самоубийство, но это только половина истории. В последний раз я наведывалась в родительский дом больше десяти лет назад.

А одиночество убивает.

– Что? Нечего сказать?

– Они умерли из-за тебя…

И после этого оскорбительные заявления обрушиваются на меня сплошным потоком. Люди вскакивают с мест, что-то выкрикивают, а я сжимаю пальцами виски и чувствую, как в голове усиливается давление. Перед глазами, словно обрывки какой-то старой кинопленки, мелькают картинки: якорь Хэвипорта, мокрый и зеленый; лужица скисшего молока; темные силуэты родителей корчатся и толкаются на кровати в их спальне.

Два горящих гроба, приглушенные голоса за языками пламени.

Вот чего ты заслуживаешь, мелкая паршивка.

И тут через весь этот гвалт прорывается громкий, едва ли не срывающийся на визг женский крик:

– Заткнитесь! Умолкните! Заткнитесь вы все!

Я, совершенно сбитая с толку, смотрю на сцену.

Это ведь не может кричать баронесса?

А потом снова этот голос на грани истерики:

– Заткнитесь все!

Рядом со мной стоит на стуле Линн.

Она судорожно сжимает кулаки. Ей удалось заставить замолчать весь зал.

– Вы, вы все… – Линн тяжело дышит, лицо у нее покрылось красными пятнами. – Это нечестно. Это несправедливо.

У Линн от напряжения трясутся кулаки. В зале – тишина, только кто-то кашлянул в задних рядах.

– Вы, вы ничего о Беккет не знаете, – запинаясь, продолжает Линн, она кажется такой маленькой на своем возвышении. – И вы не имеете права судить ее. Так что просто… просто оставьте ее в покое. Да, просто оставьте ее в покое.

В зале становится как-то неестественно тихо. Линн, сжимая кулаки, не мигая, смотрит вниз со своего стула, и в эту секунду я представляю наблюдающую за разрушением величественного старинного дома гаргулью.

– А теперь не могли бы мы продолжить? – предлагает вернувшаяся к своей трибуне баронесса. – Это городское собрание, а не турнир по взаимным оскорблениям.

Ее последняя фраза обращена к Джозефу, который теперь сидит, словно кол проглотил, и смотрит прямо перед собой.

– Как я уже говорила…

Линн слезает со стула, садится, а я кладу ладонь ей на колено и тихо, подрагивающим голосом говорю:

– Спасибо.

А она смотрит на мою руку так, будто ей на колено села какая-то волшебная птица.

– Сказанное подводит нас к важной для города теме, – продолжает баронесса. – Джозеф упомянул о возможной продаже Чарнел-хауса, дома Гарольда и Дианы, и это то, что я хотела сегодня вечером со всеми вами обсудить.

Зал ратуши накрывает тишина, я пытаюсь выровнять дыхание. Все успокаиваются, на меня больше никто не смотрит, но я еще слышу шипение недобрых голосов.

– На данный момент Чарнел-хаус остается в собственности семьи Райан, как это и было на протяжении многих поколений. Но в настоящее время, в соответствии с пожеланиями Гарольда, рассматриваются варианты продажи дома, и, учитывая эти обстоятельства, у меня имеется предложение, которое, надеюсь, принесет пользу многим людям на многие годы вперед.

Два ручейка шепотков пробегают по залу, некоторые из собравшихся ерзают на своих местах, по стенам пробегают лучи фар от проезжающей мимо ратуши машины.

– Мы знаем, что Гарольд был крайне обеспокоен тяжелым положением детей из неблагополучных семей Хэвипорта и считал защиту этих детей со стороны городского совета, мягко скажем, недостаточной. – Баронесса обводит взглядом зал и поднимает указательный палец. – И я верю, что мы, как сообщество, в состоянии это изменить. У нас есть уникальная возможность почтить память этого замечательного человека, одновременно инвестируя в будущее нашего города, то есть в его детей и подростков. – Баронесса обхватывает трибуну руками, словно обнимает за плечи старого приятеля. – Друзья, я хочу выступить с предложением, если, конечно, оно удовлетворит пожелания мисс Райан, выкупить дом Гарольда и сообща поучаствовать в открытии совершенно нового для нашего города заведения, и назвать его «Детско-юношеский приют Хэвипорта». Полагаю, все согласятся с тем, что дом, где некогда жил один из самых уважаемых граждан нашего города, – наилучшая локация для подобного заведения.

По залу прокатывается волна одобрения; сидящие по соседству горожане склоняются друг к другу, чтобы поделиться своим мнением об услышанном.

– Естественно, учитывая не самое лучшее состояние городской казны, многие из вас вправе задаться вопросом: откуда возьмутся средства для осуществления этого проекта? И дабы развеять эти опасения, я обязуюсь, по крайней мере на ранней стадии проекта, взять все его финансирование на себя.

Голоса в зале усиливаются, а потом перерастают в аплодисменты, и баронесса позволяет себе скромно кивнуть.

А я смотрю вверх на высокий сводчатый потолок.

Приют для детей.

– Благодарю, – перекрывает баронесса аплодисменты, – и спасибо за ваш энтузиазм.

У меня от всего этого шума начинает звенеть в ушах. Я думаю о фундаментальном изъяне в плане баронессы Джавери и о том, что она скажет, когда о нем узнает.

– Ваша поддержка вдохновляет, и, уверяю, без нее в нашем городе ничего не может случиться…

Сегодня утром была проведена оценка родительского дома. Агент усиленно топтался по половицам, принюхивался к пятнам плесени, открывал и закрывал до упора краны. И все с кислым выражением лица. А под конец энергично, как набивший руку кассир фастфуда, выдал чек. Тут уже скисла я.

На пять тысяч ниже предполагаемой стоимости научной лаборатории Гарольда.

– Скоро у меня на руках будет более подробная информация, касающаяся воплощения этого проекта, ну и конечно, надо будет соблюдать правила охраны труда и техники безопасности, но я уверена: мы пройдем через все эти шторма…

Что бы теперь ни случилось, я потеряю свою квартиру. И выхода у меня два: либо я остаюсь бездомной в Лондоне, либо запертой здесь в Чарнел-хаусе, единственном препятствии на пути к столь необходимому для Хэвипорта детскому приюту. При мысли об этом шея у меня нагревается, как электрод.

– У кого-нибудь есть ко мне вопросы?

К потолку сразу тянется с десяток рук. Баронессе задают самые разные, касающиеся разрешения на производство строительных работ, страховки, безопасности и инженерно-экологических изысканий вопросы. Но я не могу сосредоточиться и практически не слышу, что она отвечает.

Собрание логическим образом подходит к концу.

– Хотелось бы еще раз поблагодарить вас всех за то, что пришли на наше сегодняшнее собрание, и прошу: без колебаний обращайтесь ко мне в ближайшие недели с любыми идеями или пожеланиями. Я надеюсь и верю, что у нас все получится. На этом позвольте пожелать всем доброй ночи.

Итак, собрание окончено, но я решаю уйти последней и пережидаю в дальнем конце помещения. Все перед уходом бросают взгляды в мою сторону и недовольно поджимают губы.

В зале пустеет, я надеваю пальто и поворачиваюсь к Линн.

– Спасибо, что…

Но она не дает договорить и указывает на оставшуюся с вечера ссадину у меня на руке.

– Что у тебя с рукой?

– О, ерунда, подралась с бытовой техникой.

Линн чуть склоняет голову набок:

– Я не понимаю.

– Котел… Впрочем, не важно. – Я сую руки в карманы пальто. – Еще раз спасибо, что за меня заступилась.

Линн смотрит под ноги.

– Тебе не нужно меня благодарить.

Наклоняюсь, чтобы перехватить ее взгляд.

– Но я действительно тебе благодарна. Ты спасла мою шкуру. – Линн робко улыбается, а я закидываю сумку на плечо. – Ты единственная поддержала меня в эти непростые деньки. Завтра я уезжаю, а так бы обязательно предложила вместе где-нибудь потусить.

Линн словно открывается мне навстречу. Какие у нее красивые глаза, совсем как у беспомощного олененка.

– Но…

Нас прерывает уверенный женский голос:

– Беккет!

Мы оборачиваемся.

– Мы можем поговорить? – спрашивает баронесса.

10

Нетерпеливо булькает электрический чайник.

Баронесса берет со стола чашку с блюдцем.

– Чаю?

– А на кофе, как я понимаю, можно не рассчитывать? – интересуюсь я, поборов приступ зевоты.

– Ну конечно, вы натура творческая и, значит, предпочитаете кофе, – с лукавой улыбкой говорит баронесса.

– Совсем не обязательно. Просто жутко вымоталась.

Баронесса ставит чашку на стол.

– Ждите здесь. У меня есть идея получше.

Она стремительно проходит через холл, толкает двустворчатые двери в кухню, и я остаюсь одна в просторной комнате.

Оглядываю ряды пустых кресел, сцену за тяжелым бархатным занавесом, оставленный без внимания электрический чайник и думаю о Линн, о том, как она посмотрела на меня через плечо, прежде чем уйти в ночь. Линн, похоже, была удручена тем, что наши недолгие дружеские отношения прервались, но мы обменялись номерами телефонов, и она, как, впрочем, и все в таких обстоятельствах, обещала позвонить, если будет в Лондоне.

Всегда хотела побывать в Лондоне.

Возможно, я никогда больше ее не увижу.

Из кухни доносится голос баронессы:

– Я знала, что в этой подсобке обязательно найдется нечто особенное… – Двери распахиваются, и снова появляется она, но теперь уже с бутылкой виски в руке. – Вот, осталось после лотереи, что проводил Ротари-клуб. – Баронесса снимает фольгу с горлышка. – Вы к виски как относитесь? Положительно?

У меня слегка першит в горле.

– Э-э… да.

Открыв с легким хлопком бутылку, баронесса ставит на стол два тамблера и наливает две щедрые порции.

Мы садимся.

Баронесса поднимает свой тамблер.

– Ваше здоровье, Беккет.

– Спасибо. – Мы чокаемся. – Простите, но как мне вас называть? Миледи?

Баронесса смеется и качает головой.

– Просто Надия. И давайте без церемоний, ни к чему это.

– Хорошо, Надия. Ваше здоровье.

Она откидывается на спинку стула и внимательно на меня смотрит, а потом спрашивает:

– Итак, что вы думаете о моем предложении?

Причем, как специально, делает это в тот момент, когда я отпиваю глоток виски. Я, соответственно, закашливаюсь и прижимаю кулак ко рту.

– Это… великолепная идея. Да, идея отличная, и поверьте, я не собираюсь вставать между жителями Хэвипорта и городскими благотворительными проектами.

– Но?

Я ставлю свой тамблер на стол.

– Дело не в том, хочу ли я продать дом, а в том, могу ли я себе это позволить.

– Ах вот как.

Смакуя терпкий вкус виски, провожу языком по зубам, а баронесса выжидающе на меня смотрит.

– У меня сейчас не лучшие времена… в финансовом смысле, – признаюсь я и выдерживаю паузу, но выражение лица баронессы не меняется. – В общем, банк вот-вот отберет у меня квартиру, и я надеялась, что продажа дома поможет мне выбраться из этой ямы. Но произойдет это только в том случае, если за дом дадут приличную цену.

– И?..

– Сегодня утром агент по недвижимости провел оценку дома. Результат таков – нужную сумму я смогу выручить, только если проведу капитальный ремонт дома, который на данный момент не могу себе позволить.

– Это мне известно.

Я морщу лоб:

– Что вам известно?

– То, что вы провели оценку дома и в какую сумму его оценили.

– Но я никому… – Тут я откидываю голову назад и безрадостно усмехаюсь. – Нет, можете не объяснять. Это Хэвипорт, и этим все сказано.

Надия приподнимает брови:

– Схватываете на лету.

Я снова беру свой тамблер.

– Ну а вы теперь понимаете, что я влипла. То есть либо я возвращаюсь в Лондон и занимаюсь диванным серфингом[5]5
   Заниматься диванным серфингом – жить по друзьям.


[Закрыть], либо переезжаю в Чарнел-хаус и жду, пока не появятся средства на его ремонт. А это поставит крест на вашем проекте по организации детско-юношеского приюта.

– То есть вы стоите перед дилеммой.

Я киваю и прикусываю щеку, а Надия закидывает ногу на ногу.

– Не возражаете, если я расскажу вам одну историю? – Я мотаю головой, а Надия ставит тамблер себе на колено и продолжает: – Мои родители прибыли, точнее, приплыли на корабле в Англию из Индии в начале пятидесятых. Сначала «бросили якорь» в Бирмингеме, правда им там никогда особо не нравилось – слишком шумно и грязно. Но отец был человеком смекалистым и практическим, так что очень скоро стал владельцем преуспевающего продовольственного магазина и смог отложить кое-какие деньги. – Вспоминая об отце, Надия тепло улыбается. – У него был план, он хотел жить на берегу моря – на английской Ривьере, так он говорил, – а все считали, что он не в своем уме, потому что в те времена иммигранты из Индии селились сообществами в больших городах: в Лондоне, в Бирмингеме, ну и так далее. Но отец… он у меня был из тех, кто сам выбирает свой путь в жизни. В общем, он переехал в Хэвипорт и открыл индийский ресторан. Здесь я и выросла. Времена были непростые, проявлений расизма хватало, но мы выстояли, и многие местные жители были к нам очень добры, и постепенно мы сроднились с этим городом.

В восьмидесятых я вышла за Эндрю. Он был лихим пилотом вертолета, но, кроме того, оказался бароном и проживал в поместье Анкора-парк неподалеку от города. По тем временам наш брак был событием в некотором роде скандальным, хотя думаю, нынче мало кто обратил бы на это внимание. – Тут Надия вздыхает. – Мы были очень счастливы, но он умер довольно молодым, мы еще и детьми обзавестись не успели, а после я так замуж больше и не вышла.

– Печально слышать, сочувствую.

Надия чуть склоняет голову:

– Благодарю. Но тут мы подходим к моменту, который объясняет, почему я вам все это рассказываю. – Она поднимает указательный палец, мне становится понятно, что это такой характерный для нее жест. – Я стала состоятельной женщиной, и это далось мне не так-то просто. Мой отец прибыл в Великобританию, можно сказать, с пустыми карманами и смог с нуля отстроить свою жизнь. И он передал мне свою целеустремленность. Я прилежно и упорно училась, устроилась миграционным юристом, очень неплохо зарабатывала и стала финансово независимой. Отец часто мне говорил, что до того, как мы переселились в Англию, он считал, что это страна, где у всех хватает еды и есть крыша над головой, но, оказавшись здесь, понял, что это далеко не всегда так. Отец увидел, что некоторые люди в этом городе живут в ужасающей бедности, и это стало для него настоящим шоком. Он всегда говорил: «Если у тебя появится возможность помочь неимущим в нашей общине, сделай это».

Надия умолкает на секунду, облизывает пересохшие губы и продолжает:

– Беккет, я дам вам за Чарнел-хаус на десять процентов больше от запрашиваемой цены. Торговаться не стану, не буду выдвигать никаких требований и не буду давить на вас из-за состояния водопровода, из-за сырости или площади второй спальни.

Я подаюсь вперед, чтобы сказать что-то, но она снова поднимает указательный палец.

– И я прослежу за тем, чтобы все работы по ремонту дома ваших родителей были проведены на самом высоком уровне. Я знаю здешних людей, очень хороших людей, и смогу все должным образом организовать. От вас ничего не требуется, вы просто даете соглашение на продажу дома, и все.

У меня сердце аж в горле пульсирует.

Я хочу что-то сказать в ответ, но Надия решает продолжить.

– При одном лишь условии, – говорит она, наморщив лоб. – Вы должны понимать: то, что сегодня здесь произошло, действительно меня расстроило. Я расстроилась именно из-за вас, потому что нутром чувствую: вы такого отношения не заслуживаете. Но и жителям нашего Хэвипорта я тоже сочувствую. Они расстроены, они даже злятся, и я в состоянии понять почему. И мне по мере моих возможностей хотелось бы это как-то уладить.

Я убираю челку со лба.

– То есть…

– Иными словами, я бы хотела, чтобы вы, несмотря на все обстоятельства, задержались в Хэвипорте на неделю или две, может быть, на три.

– То есть вы всерьез полагаете, что это… поможет? – нахмурившись, спрашиваю я.

Надия кивает.

Я втягиваю воздух сквозь зубы и резко выдыхаю.

– Надия, вы очень добры и вовсе не обязаны… Но у меня уже было несколько конфликтов с местными, чему вы были сегодня свидетельницей. Они презирают меня, да что там презирают, они готовы обвинить меня в смерти родителей.

– Давайте рассмотрим это с их точки зрения, – предлагает Надия и откидывается на спинку стула. – Ваша семья глубоко укоренена в этот город. Школа Хэвипорта на протяжении многих и многих лет давала приют социально уязвимым детям, нуждающимся и пострадавшим от наводнений. Более того, согласно легенде, ваш прапрадед был в команде рабочих, которые в восьмидесятых годах девятнадцатого века переоборудовали ее из старой текстильной фабрики. – Надия демонстрирует мне открытые ладони. – А затем, спустя столетие, юная наследница Беккет делает то, что до нее не делал никто из Райанов – она навсегда покидает Хэвипорт. Вы отказываетесь от места, которое всячески помогали отстроить ваши предки.

– Для меня это никогда не было формой отказа или какого-то там отречения от родных мест.

– Для вас, конечно, нет. Но жители Хэвипорта именно так это и воспринимают.

Разговаривать с баронессой – все равно что боксировать с собственным отражением: она всегда отбивает удар до того, как он достигнет цели.

– И вы… что вы в данной ситуации мне предлагаете?

– Просто хоть на минуту почувствуйте себя на их месте. Попробуйте вспомнить – каково это жить в таком городе, как Хэвипорт.

– Меня отправили в школу-интернат, когда мне было девять. – Я хмуро смотрю в свой тамблер с виски. – И собственно, больше о том времени я толком вспомнить ничего и не могу.

– Воспоминания вернутся, если вы им это позволите. Вы в детстве вели дневник или что-нибудь вроде того? Записки какие-нибудь, например?

– Вообще-то, я из тех детей, кто любит все записывать. Но в доме никаких своих записей не нашла.

Надия отмахивается:

– Это не важно. Вы вернулись в город, а теперь прогуляйтесь по улицам, загляните в кафе, посидите в пабах. Уверена, это повлияет на ситуацию. – Надия наклоняется вперед и опирается локтем на колено. – Эти люди, они, может, вас и не знают, но думают, что знают. То есть для них вы воплощение всех тех высокомерных англичан, кто смотрит на них как на узколобых и ограниченных провинциалов.

– Но это совсем не так.

– Вы уверены?

Я откидываюсь на спинку стула и удивленно смотрю на Надию, а она в ответ поднимает раскрытую ладонь.

– Ничего личного, но Лондон – это пузырь, и пока бултыхаешься в этом пузыре, очень легко забыть о том, как живут люди в других местах по всей стране. – Надия смотрит на стену, как будто может видеть сквозь нее. – В таких городах, как Хэвипорт, люди чувствуют себя забытыми, ненужными для страны, а такие люди, как ваш отец, помогают им почувствовать свою значимость. Многие дети, особенно мальчики Хэвипорта, растут с ощущением безнадеги, они уверены, что у них нет никакой перспективы, а потом у них появляется шанс пойти в школу вашего отца, окончив которую они выйдут сильными и амбициозными личностями. Не все, конечно, но многие. И родители их будут за это благодарны. – Надия снова выпрямляется на стуле и покачивает в руке тамблер с виски. – Гарольд, он был символом надежды, а у нас в Хэвипорте с надеждой на будущее не очень-то хорошо.

Я припоминаю разные картинки, которые успела увидеть с того дня, как приехала сюда: граффити – Ад пуст. Все бесы здесь; целые улицы заброшенных, пустующих домов; пьянчужка возле паба, который таращился на меня через дорогу, – и невольно задаюсь вопросом: насколько это все отличается от того, что можно увидеть в центре города в обычный субботний вечер?

– Все так плохо?

Надия поджимает губы.

– Вы когда-нибудь бывали на заброшенном маяке?

Я напрягаюсь совсем как вызванный к директору школы провинившийся тинейджер и, подумав, решаю соврать:

– Э-э, нет… вроде не бывала.

– За фермой Барнарда, по ту сторону от линии Шоттс? – уточняет Надия. – В общем, край скалы там очень нестабильный. Причем уже много лет. Совет отказывается что-либо предпринимать для изменения ситуации, поэтому мы установили там предупреждающий знак о возможных оползнях и, соответственно, об угрозе жизни. Пока что эта мера срабатывает.

Я вспоминаю раздавленные пивные банки и следы от кострищ.

А вот в этом, миледи, я бы не была так уж уверена.

– Но однажды какой-нибудь местный парнишка, или девчонка, или пьянчужка, или просто кто-то не совсем в своем уме обязательно пройдет мимо нашего знака, край скалы обвалится и несчастный рухнет на камни в море. И только тогда городской совет соизволит взяться за решение проблемы. И вот так местные власти относятся ко всем возникающим в Хэвипорте проблемам. Пока люди не начнут умирать, они деньги тратить не станут.

Я мельком смотрю на ее ухоженные руки и три кольца с бриллиантами и поудобнее устраиваюсь на стуле.

– А если у вас есть свободные деньги, разве вы не в состоянии оплатить укрепление породы или как там это называется? Не об этом ли говорил вам отец?

Баронесса приподнимает бровь и слегка кивает:

– Я понимаю, почему вы спрашиваете, но это все равно что лить воду в дырявое ведро. Решу одну проблему, сразу появятся другие. – Она пристально смотрит мне в глаза. – А детский приют? Инвестируя в этот проект, я решаю проблемы для следующих поколений. Это реальная перемена в жизни города, и приют переживет меня, в отличие от решения одной выбранной наугад проблемы из целого списка подобных.

Надия отпивает чуть-чуть виски, а я прикладываю пальцы к губам и задумываюсь. Меня в городе определенно терпеть не могут, и, что бы там ни говорила Надия, я вряд ли смогу это изменить. Но баронесса – умная женщина и к тому же знает, что положение мое безвыходное.

– Вот таков в общих чертах мой план, – говорит она и стряхивает с юбки невидимые крошки. – А каков ваш?

Плюс ко всему я еще и сообщение от своего агента получила. Сюжета для следующей книги у меня нет, пока нет, но я должна начать писать, иначе какие-то микрозадумки растворятся, как папиросная бумага в воде, и книга вообще никогда не случится. Может, начать писать здесь, пока пережидаю шторм? Свободного времени у меня хоть отбавляй, и в просторном скрипучем доме родителей никто не будет отвлекать от мыслей о будущей книге.

Я допиваю виски и соглашаюсь:

– Ладно, хорошо.

Надия чуть вскидывает голову:

– Что ладно и хорошо?

– Договорились.

Баронесса потрясает поднятым кулаком.

– Отлично, Беккет, вы приняли правильное решение.

– Сомневаюсь, что местные будут такого же мнения.

Надия кривит губы в усмешке:

– Дорогая, вы только дайте им время. Уверяю, жители Хэвипорта гораздо лучше, чем вы о них думаете.

– Что ж, придется поверить вам на слово.

Надия откидывается на спинку стула.

– Уверена, вы не раз слышали о том, что в маленьких городках люди не запирают входные двери. Казалось бы, клише, но в Хэвипорте это действительно так. Или было так до недавнего времени. Люди знают друг друга и, соответственно, друг другу доверяют.

Я поглядываю на оставшийся в тамблере виски и пытаюсь представить, как ухожу из своей лондонской квартиры, оставив дверь незапертой. Или стучусь к соседям ниже этажом, чтобы просто поболтать о том о сем и выпить чашечку чая. Но по правде сказать, я бы с большим трудом смогла узнать кого-то из своих соседей в какой-нибудь очереди, хоть в супермаркете, хоть в аэропорту.

– И вам они тоже станут доверять, если только вы им это позволите.

Тут я слышу скрип и, подняв голову, вижу, что Надия в одной руке держит пробку, а в другой – бутылку.

– Ну что? Еще по глоточку на дорожку?

Я протягиваю баронессе свой тамблер.

– А знаете, вы мне напоминаете Гарольда, – говорит Надия, освежая наши бокалы. – Та же стойкость или, может, устойчивость и этот взгляд… – Она плавно ставит бутылку на стол. – Но что-то мне подсказывает, что вам это не нравится.

Моя рука с тамблером замирает возле губ.

Я могла бы ей обо всем рассказать; могла б, если бы захотела. Например, о том, как уважаемый всеми гуманист, которым она так восхищается, избивал свою дочь. Или о том, что почти ничего не помню о своей жизни до школы-интерната, но очень хорошо помню вот эту картинку: надо мной нависает огр[6]6
   Огр – мифический великан-людоед.


[Закрыть] и на моих бедрах появляются кровоподтеки.

Но баронесса не захочет об этом слышать, да и никто другой в Хэвипорте тоже этого не захочет.

Наш маленький секрет. Плохой секрет. Никто не должен о нем узнать.

– Мы с отцом не были близки, – говорю я и отпиваю глоток виски.

Надия отводит взгляд, и я вижу, как она стискивает челюсти.

Какое-то время мы молчим, тишину нарушает только доносящийся снаружи звук прилива. Этот звук, в зависимости от того, где вы находитесь, может быть тише или громче, но Хэвипорт он никогда и ни при каких обстоятельствах не покидает.

Надия выпрямляется на стуле.

– Как насчет того, чтобы встретиться снова в конце недели, а там посмотрим, как и к чему мы пришли? Можете, если пожелаете, посетить Анкора-парк. У меня там имеется первоклассная кофемашина и шеф-повар, он же, если потребуется, бариста.

– О, тут вы ошибаетесь. Дело в том, что в Лондоне у меня шеф-повар – француз, а бариста – итальянец. Настоящие ценители никогда не идут на компромиссы.

Надия понимающе улыбается:

– Значит, в субботу?

– Договорились.

– Вот и чудесно. – Надия встает. – А теперь прошу меня простить…

Она, напевая что-то под нос, удаляется в дамскую комнату, а я достаю телефон и просматриваю контакты.

В этом городе, кроме баронессы, ко мне благожелательно относится только один человек.

Набираю сообщение:

Планы изменились. Останусь еще ненадолго. Не хочешь потусить? Б. х

Она будет рада.

Линн.

До сих пор помню ее лицо, когда я сказала ей о том, что уезжаю из Хэвипорта. Такое печальное и потерянное, как будто она долгие годы ждала моего возвращения, и вот теперь я, едва приехав, решила ее оставить.

И мне действительно хочется снова с ней повидаться.

Зейд – моя единственная настоящая подельница, но наши совместные ночные загулы неизменно заканчиваются какими-то пьяными выходками, и что-то мне подсказывает, что с Линн все будет не так. Она наверняка захочет поговорить, прогуляться, подышать свежим воздухом на побережье.

Возможно, задержаться здесь не такая уж плохая идея. Наверное, это даже пойдет мне на пользу.

Горожане могут этому и не обрадоваться, но мне действительно хочется верить тому, что сказала о них Надия. Надеяться, что люди способны меняться и менять свое отношение к другим. В конце концов, местные могут сколько угодно надувать щеки, но на самом деле никто из них не желает мне зла. Ведь так?

11

Линн

Поглаживаю пальцем буквы на экране телефона: Б-е-к-к-е-т.

Не могу поверить в то, что она уезжает. Не могу поверить в то, что больше никогда не услышу ее голос. Я даже не могу подписаться на нее в соцсетях – ее там просто нет. Да, у меня останутся воспоминания о последних нескольких днях, но мне этого мало. Мне нужно ее увидеть.