Текст книги "Сладкая штучка"

Автор книги: Кит Даффилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– И я… я тоже хочу кое-что сказать.

Все головы поворачиваются влево.

А мне как будто иглу в сердце воткнули.

– Я Саймон, Саймон Слейтер.

Голос молодой, даже подростковый.

Он встает в одном из первых рядов. Костюм на нем, прямо скажем, сидит плоховато.

– Некоторые из вас наверняка думают, что я тот еще засранец. – Саймон говорит с улыбкой, и его простодушное заявление вызывает серию смешков в зале. – Но сказать по правде, я не знаю, где бы сейчас оказался, если бы не мистер Райан. – Саймон принимается внимательно разглядывать носки своих туфель. – В школе я действительно был говнюком, да еще и вечно валял дурака, учиться совсем не хотел, но мистер Райан относился ко мне не так, как все остальные, все остальные ведь считали, что от меня одни проблемы и толку из меня никогда не выйдет. А мистер Райан прикинул, что в чем-то же я могу быть хорош, ну и я сказал ему, что хочу стать абористом, это такие специалисты, которые ухаживают за деревьями, как врач за людьми. И перед тем как заболеть, мистер Райан устроил меня на специальные курсы… и… вообще. – Саймон сбивается, мне тоже кажется, что я вот-вот пущу слезу, но он сглатывает и продолжает: – Мой старик бросил мать, когда я был совсем мелким, так что отца у меня, можно сказать, никогда и не было, но мистер Райан, он… он присматривал за мной, как за родным сыном.

Меня словно резко ударяют под дых, сильно так, как тараном. Я хватаюсь за живот и едва не задыхаюсь. Да, ощущение такое, будто меня ударили, хотя ко мне никто не прикасался и даже в мою сторону никто не смотрел.

Начинает кружиться голова.

Так горюют потерявшие близких люди? Скорбь настигает внезапно, как меткий выстрел из арбалета?

Опираюсь на край скамьи и оглядываюсь на вход в зал прощаний. Зрение затуманивается. Я больше не могу здесь находиться. Мне надо отсюда уйти.

Линн

Слезы текут по щекам, все салфетки я уже использовала, щиплет глаза.

Но я плачу не по Гарольду и Диане. И не рассказы Джоан Уизерс и Саймона Слейтера так меня растрогали. Я плачу из-за нее.

– Ну что ж… Всем спасибо за добрые слова, – говорит пастор, и в это время все в зале наблюдают за тем, как Беккет идет к выходу из зала прощаний. – Предлагаю открыть свои программки, сегодняшнюю службу мы закончим гимном с четвертой страницы – «Пребудь со мной».

Двери за ней захлопываются. Начинает играть орган.

А я протискиваюсь мимо людей в моем ряду.

– Простите, извините, простите меня.

Люди перешептываются, но мне плевать, я иду к дверям.

Думаю, я знаю, куда она направилась.

6

Беккет

Я иду на побережье, морской воздух уже покусывает щеки, от встречного ветра приходится пригибаться. Здесь, ближе к скалам, тихо и безлюдно; я, сжав кулаки в карманах пальто, иду прямо посреди дороги.

Он присматривал за мной, как за родным сыном.

Живо представляю мальчишеское лицо Саймона Слейтера: в ярком свете зала прощаний оно было розовым, как ветчина. Парень говорил искренне, не соврал ни словом… Все они там говорили искренне. Но человек, которого они восхваляли, не был моим отцом, это был плод воображения целого города.

Гарри Райан, Бобби Дэззла.

В трудный момент всегда рядом.

Я останавливаюсь и прислоняюсь к столбу в ограде. Легкие работают, как кузнечные мехи, в горле что-то клокочет – не пойму, то ли крик рвется наружу, то ли рыдания, – зажмурившись, тяжело сглатываю. Потом начинаю считать в уме. За веками проплывают разноцветные пятна. Когда досчитываю до десяти, неприятное ощущение постепенно уходит. Прикладываю прохладную ладонь ко лбу и тут же отдергиваю – ладонь вся мокрая. Погода сменилась, утреннее солнце уступило место противному моросящему дождику, надвигаются темные тучи, но я не собираюсь возвращаться в Чарнел-хаус. Пока еще не собираюсь. Покинув крематорий, я тем же путем вернулась на Умбра-лейн, а потом пошла дальше на восток, перешла через железнодорожные пути и пошла дальше, следуя своему чутью, по старой фермерской дороге. По мере моего продвижения ландшафт становился шире, а воздух чище.

А прочувствованные похвалы в адрес отца продолжают звенеть у меня в ушах.

С того места, где я стою сейчас, уже можно услышать, как бурлит, шипит и пенится океан. Столб, к которому я прислоняюсь, соседствует с перелазом, и мой внутренний компас подсказывает: если пройду через болотистое поле, то выйду к обрывистым красным скалам Хэвипорта. Вообще-то, я не до конца понимаю, что здесь делаю, но чувство такое, будто меня влечет какая-то невидимая сила, и я готова ей подчиниться. Я пойду куда угодно, только не в этот дом; надо где-то провести час или два, пока в голове не прояснится.

Пока тащусь вверх по идущему под уклон полю, грязь заляпывает кроссовки, наконец выбираюсь на ровное открытое пространство, где ветер хлещет меня по лицу и дергает за полы пальто, словно нетерпеливый ребенок.

Теперь мне открывается перспектива темного, покрытого рябью Ла-Манша, а на фоне белесого неба вырисовывается одинокий силуэт маяка. Когда подхожу ближе, становится ясно, что маяком не пользуются уже много лет: большинство окон разбиты, краска на рамах облезла, повсюду ржавые пятна. На месте двери зияет, словно разинутая беззубая пасть, огромный проход в стене.

Вглядываюсь туда, пытаясь разглядеть детали обстановки. Я бывала здесь раньше, точно бывала.

Рядом с маяком стоит металлический знак:

ВНИМАНИЕ!

УГРОЗА ОПОЛЗНЕЙ

СОБЛЮДАЙТЕ ОСТОРОЖНОСТЬ

НЕ ПОДХОДИТЕ К КРАЮ ОБРЫВА!

Стоит под углом, как будто клонится к земле, сознавая всю тщетность своего существования: люди сюда приходили, и, судя по смятым пивным банкам и серым следам от кострищ на траве, совсем недавно.

Я решаю рискнуть и прохожу мимо знака; в нос сразу ударяет соленый запах моря. Ближе к обрыву ветер становится резче, да еще стонет тоненько так, по-девичьи. У меня даже мурашки по спине пробегают.

– Привет, – негромко говорит кто-то у меня за спиной.

Я вздрагиваю от неожиданности и, обернувшись, вижу возле предупреждающего знака миниатюрную молодую женщину из зала прощаний, ту самую, что печально мне улыбалась.

У меня от удивления челюсть отвисает.

– П-привет, – отвечаю я, но мое приветствие скорее похоже на вопрос.

Что, черт возьми, она здесь делает? Маяк больше чем в миле от крематория.

– Вы были на похоронах.

Женщина чуть наклоняет голову и внимательно на меня смотрит. Сейчас ее черед говорить, но она, похоже, этого не понимает.

– Я Беккет.

Она кивает:

– Беккет Диана Райан.

Очень хочется отступить назад, но обрыв слишком уж близко.

– А вас как зовут?

Женщина морщит нос, как будто я сказала что-то смешное.

– Линн. И давайте на «ты».

Я откидываю с глаз влажную челку и внимательнее ее рассматриваю. Растрепанные светлые волосы цвета капучино, глаза выразительные, чуть раскосые, как у лани, черты лица тонкие, эльфийские, кожа нежная, с россыпью малюсеньких, как у ребенка, веснушек. Она симпатичная, но сама этого не сознает.

Я смотрю ей за плечо.

– Ты могла бы остаться, если б захотела. В крикетном клубе – поминки.

– Знаю, – говорит Линн и делает шаг вперед. – Просто хотела убедиться, что ты в порядке.

Сначала я думаю, что это довольно мило, но потом понимаю, что она, скорее всего, появилась со стороны маяка, как будто пришла сюда раньше меня, как будто знала, что я из крематория направлюсь именно сюда.

– Слушай, а как ты узнала, что я приду к маяку? – спрашиваю я, стараясь говорить непринужденно, но получается не очень.

Линн краснеет.

– О, это… ну… это долгая история.

– Что ж, готова послушать, люблю истории.

– Знаю, я прочитала все твои книги.

Я искоса поглядываю на Линн и поднимаю воротник пальто.

– Извини, а мы раньше…

– Встречались ли мы? – заканчивает за меня Линн и не может сдержать улыбку, а потом подходит еще ближе и понижает голос, как будто делится со мной некой тайной за семью печатями: – Конечно мы встречались, Беккет. Я – твоя лучшая подруга.

7

Линн

– Ты… прости, что?

Беккет в шоке. Мы только заговорили, а я уже ляпнула что-то не то.

– П-подожди, ты… ты не поняла. – Я запинаюсь и сжимаю кулаки. – Это, наверное, звучит дико…

Беккет не отвечает.

– Я хотела сказать, что была твоей лучшей подругой, когда мы обе были маленькими.

Она вскидывает брови.

– Да-да, все верно. – Беккет смеется. – Прости, я было подумала, что ты маньячка какая-нибудь.

Я понимаю, что она это не всерьез, но ее слова все равно причиняют мне боль.

– Мы в школе учились в одном классе, – говорю я и убираю волосы за уши. – На всех уроках сидели за одной партой.

Я жду. Она молчит.

– На переменках вместе играли, и ты делилась со мной своим ланчем. Мы решили, что всегда будем держаться вместе, даже если… – Я умолкаю, а она морщится. – Ты не помнишь?

– О, ничего личного, поверь. У меня о жизни в Хэвипорте до школы-интерната остались только обрывочные воспоминания, да и то по пальцам сосчитать.

Главное, не паниковать. Она все вспомнит. Ей просто нужно время.

– А теперь, – Беккет взмахом руки указывает на маяк, – вернемся к твоей длинной истории. Ты знала, что я после похорон пойду именно сюда, так?

– Угу.

– Чтоб меня, Линн, даже как-то жутковато от этого.

А я улыбаюсь, знаю, что не следовало бы, но ничего не могу с собой поделать.

– Я не шучу, – говорит она.

Улыбка тут же слетает с моего лица.

– Нет-нет, прости… я… – У меня начинают дрожать колени; кажется, я действительно все запорола. – Я понимаю, что ты не шутишь. – указываю на маяк. – В детстве он был нашим секретным убежищем. Мы постоянно сюда приходили.

Беккет хмурится и оглядывается по сторонам.

– Мои родители разрешали нам здесь играть?

– Мы говорили им, что идем играть ко мне. А мои родители… ну, им было все равно, где я и чем занимаюсь.

Беккет какое-то время молча смотрит на меня, а потом уточняет:

– То есть этот маяк был… нашим личным девчоночьим клубом?

Я радостно улыбаюсь:

– Да! Это был наш личный клуб, и мы всегда могли здесь ото всех укрыться. – Я снова смотрю на маяк. – Там на самом верху, в старой диспетчерской, есть люк; если закрыть его на засов, до тебя никто не доберется. Это было наше тайное убежище.

Беккет прищуривается, как будто пытается что-то припомнить, а я смотрю на пролив.

– В детстве, когда мы из-за чего-нибудь злились или нам было из-за чего-то грустно, мы прибегали сюда, становились на краю обрыва и кричали во все горло. Нам казалось, если будем кричать достаточно громко, ветер подхватит все плохое, что делает нам больно, унесет далеко в море и бросит там, и это плохое больше никогда не вернется.

Птица, охотясь за рыбой, пикирует в черную воду. Я жду, когда она вынырнет.

– И как? Срабатывало?

– Что? – Я поворачиваюсь к Беккет.

Она слегка улыбается:

– Этот наш ритуал. Срабатывал?

– О… не знаю. Иногда.

Беккет поднимает с земли камешек и трет его большим пальцем.

– Интересно, для взрослых такие ритуалы срабатывают? Или только для детей? – спрашивает саму себя Беккет и забрасывает камешек в воду.

Я слежу за его падением.

– О чем ты?

– Да так, ерунда. – Беккет качает головой. – Тебе не обязательно слушать о моих проблемах.

– А ты расскажи, поделись со мной.

Беккет вроде как собирается поделиться, но в итоге не решается и, проведя рукой по волосам, говорит:

– Брось, Линн, ты же не психотерапевт. И мы с тобой, по сути, чужие люди.

– Нет… мы не чужие.

У меня сжимается сердце. Мы не чужие.

– Я просто устала, вот и все. Не могу спать в этом жутком старом доме.

– Правда? А мне он всегда казался таким красивым.

Мне нравилось приходить играть в Чарнел-хаусе, там были такие просторные комнаты и столько мест, где спрятаться.

– Думаю, когда-то он действительно был красивым, но после того, как отец заболел, за домом перестали следить, и теперь он, что называется, пришел в запустение. – Беккет потерла глаза. – Прежде чем выставить его на продажу, там надо провести очень серьезные работы, а я не могу себе этого позволить.

Я морщу лоб:

– А как же гонорары за все твои книги?

Беккет на секунду замирает и смотрит в сторону города.

– Мне пора идти, – говорит она.

Прикусываю язык – снова напортачила.

– Прости, я не хотела совать нос…

– Да нет, все в порядке. Просто… просто мне надо разобраться с кое-какими бумагами в доме. Родительские дела, ты понимаешь…

Дождь усиливается. Тяжелая капля падает мне на шею и скатывается по позвоночнику. Беккет застегивает пальто.

– И спасибо тебе. – Она смотрит на меня. – Спасибо, что пришла, чтобы посмотреть, как я.

– Да не за что. Мне это ничего не стоило.

Я бы для тебя что угодно сделала.

– А теперь… – Она смотрит мне за плечо. – Интересно, какой самый короткий путь домой. Тот, каким я пришла?..

Я кое-что украла у тебя, Беккет.

– Нет, вряд ли. Я поднялась сюда от линии Шоттс…

Я забрала кое-что твое, когда мы были детьми, а потом так и не вернула.

– …на пути будет старая ферма, ее надо обойти…

Однажды, очень скоро, я расскажу тебе об этом. Но не сейчас. Сначала мне нужно, чтобы ты стала мне доверять.

– После перелаза сверни налево, – говорю я, – так выйдешь на главную дорогу, которая приведет тебя к железнодорожному мосту. Двадцать минут – и ты дома.

– Спасибо. – Беккет кивает вниз по склону. – Ты идешь?

Отчаянно хочу пойти с ней, быть с ней – это все, чего я хочу, но действовать надо осторожно. И так уже успела достать ее своими глупыми вопросами. Чтобы стать подругой Беккет, надо держаться холодно, как она.

– Да нет. Побуду здесь еще немного… понаблюдаю за птицами.

Беккет с любопытством смотрит на меня и выше поднимает воротник пальто.

– Понятно. Ну что, еще увидимся?

– Конечно, – говорю я и, провожая ее взглядом, повторяю: – конечно, мы еще увидимся.

8

Беккет

Я сижу на полу в отцовском кабинете с высоким потолком и обшитыми деревянными панелями стенами, причем сижу, вытянув перед собой широко расставленные ноги, совсем как двух-трехлетний ребенок. Рядом картотечный шкаф, нижняя полка выдвинута, на паркете веером рассыпаны старые банковские выписки, у моего бедра пристроилась украденная из родительского домашнего бара липкая бутылка рома.

Когда поднимаю бутылку, ром замедленно плещется, сразу понятно – не какое-то сухое вино. Подозреваю, в детстве мне не дозволялось входить в эту комнату, но я наверняка частенько пробиралась сюда тайком. Пусть я этого не помню, но обстановка в кабинете кажется мне знакомой: двухтумбовый стол с покрытой пятнами столешницей из зеленой кожи; дымный аромат древесины; щель под дверью, достаточно широкая, чтобы выдать крадущегося мимо человека.

Делаю глоток рома и морщусь.

Видел бы ты меня сейчас, отец. Пью твой ром, копаюсь в твоих банковских бумагах. Это послужило бы достаточным оправданием для того, чтобы выкрутить мою маленькую ручонку, верно? Не сильно, а так, чтобы кожа покраснела. Так сказать, предупредительный выстрел.

Под завалом из банковских бумаг пищит мой телефон.

Зейди: Надеюсь, сегодня все прошло не слишком ужасно. З. х[3]3
   Х в конце смс означает поцелуй или искреннюю симпатию.


[Закрыть]

Я отъезжаю по полу назад, прислоняюсь к картотечному шкафу и улыбаюсь, глядя на экран телефона. Из Лондона я уехала меньше двух дней назад, а кажется, что прошло уже две недели.

Беккет: Была на худших двойных похоронах. Теперь отпиваюсь ромом.

Зейди печатает ответ, а я тем временем делаю еще один большой глоток рома.

Зейди: Как там родной городок? С тобой еще не провели ритуал «плетеного человека»?

Беккет: Нет пока. Но ты должна знать… у тебя есть конкурентка.

Зейди: Только не говори, что встретила кого-то, кто может поименно перечислить всю десятку из команды «Блейзинг сквод»[4]4
   «Блейзинг сквод» (Blazing’ Squad) – английская хип-хоп-группа.


[Закрыть].

Беккет: Если бы. Но у тебя действительно соперница в департаменте лучших друзей.

Зейди: Объясни.

Поеживаясь возле острого угла шкафа, вспоминаю встречу с Линн на скале у маяка. То, как она неподвижно там стояла и ждала, когда я с ней заговорю. Вспоминаю ее ангельское личико под моросящим дождем.

Беккет: Она пошла за мной после похорон и сказала, что мы с ней в начальной школе были лучшими подружками. Знает мое второе имя и еще много чего. А я ее вообще не помню.

Зейди: Похоже на какой-то подвох.

Беккет: Она действительно… уникум. Чувствуется энергетика сталкера. Вот что происходит, если с детства никуда из Хэвипорта не уезжать.

Вытянув шею, смотрю в эркерное окно на улицу. Припаркованные на ночь машины уже покрылись инеем. В этом городе с наступлением темноты становится очень тихо, я бы сказала – пугающе тихо.

Снова светится экран телефона.

Зейди: Постарайся там, чтобы она тебя не убила. То есть мне, конечно, все равно, но я СЛИШКОМ СТАРА, чтобы искать другую верную собутыльницу.

Беккет: На 70% уверена, что не убьет.

Зейди: Воспользуюсь шансом. Спи спокойно, дорогая. х

Беккет: Доброй ночи х

Закрываю телефон, бросаю его обратно в кучу банковских бумаг и, пока он скользит по счету кредитной карты, вспоминаю, почему вообще сижу в этой комнате. Ситуация моя плохая – об этом я уже несколько месяцев как знаю, – но час, потраченный на изучение финансов Райана, показал, что все еще хуже, чем я думала.

Гарольд и Диана были трудолюбивыми и богобоязненными гражданами. Они, в общем-то, следили за своими финансами, жили по средствам и умудрялись откладывать. Но то, что не было потрачено на лечение деменции отца в домашних условиях, на прошлой неделе было пожертвовано благотворительному фонду по борьбе с домашним насилием в Эксетере, притом что в завещании указано, что, как только Чарнел-хаус будет продан, первые триста пятьдесят тысяч фунтов стерлингов должны быть направлены в среднюю школу Хэвипорта для строительства новой научной лаборатории самого высокого технического уровня.

Тогда, и только тогда будет обеспечено положение завещания, касающееся единственной наследницы покойного.

Думаю о пятнах плесени на стенах, о скрипах и стонах, которые слышу здесь ночью. Дом холодный и запущенный. Рынок недвижимости – не та тема, в которой я разбираюсь, но Хэвипорт вряд ли можно назвать быстро растущим городом, и хотя отцовский дом большой и просторный, все в нем устарело еще десять, а то и двадцать лет назад. Без общего косметического ремонта деньги от его продажи не покроют строительство новой научной лаборатории.

Неуклюже повернувшись на заднице, беру из кучи бумаг потрепанный лист с загнутыми краями и снова заставляю себя прочитать набранный печатными буквами текст. Это не одна из банковских выписок отца, нет, этот документ я привезла с собой.

Вверху страницы жирным красным шрифтом набрано:

ЗАДОЛЖЕННОСТЬ ПО ИПОТЕКЕ ЗАДОЛЖЕННОСТЬ ПО ИПОТЕКЕ

Ref: Беккет Райан, 108 Уолдорф Райз, Лондон, почтовый индекс W11 3VP

Уведомляем вас о том, что, поскольку вы с сентября 2022 года регулярно не погашаете ипотечный кредит, ваша задолженность достигла неприемлемого уровня. С этого момента мы вправе принять меры и в силу этого требуем полного погашения оставшейся задолженности.

Если платеж не будет произведен незамедлительно, у нас не останется иного выбора, кроме как вернуть недвижимость в нашу собственность.

Семь лет назад я подписала самый крупный в своей жизни контракт на написание книги, это была фэнтезийная трилогия «Небеса Хеллоуина», а сумма была шестизначная. Тогда я впервые в своей взрослой жизни почувствовала себя по-настоящему богатой и, не раздумывая, купила квартиру в Ноттинг-Хилл, не гламурное какое-нибудь жилье, а скромную квартирку, но при этом дорогую и желанную плюс в двух шагах от Портобелло-роуд. В то время у меня были деньги и были перспективы и казалось, что так будет всегда. Именно что казалось.

Таким образом, после того как в понедельник будет определена стоимость Чарнел-хауса, я более или менее обрету почву под ногами. То есть пойму, сколько тысяч фунтов смогу «поднять», чтобы спасти мое скромное жилье в самом престижном районе Лондона.

Так и слышу голос матери: «У других людей, в отличие от тебя, есть реальные проблемы, а не какие-то выдуманные».

И она права.

Мама, ты всегда права.

Снова берусь за бутылку рома, поеживаюсь – в доме-то прохладно, – хмуро смотрю на пирата на этикетке. Да, это она бы тоже не одобрила. Женщине не подобает пить крепкие напитки. Закупориваю бутылку.

Впереди ночь в холодном доме, и для согрева логичнее заняться отоплением.

В подвале и без того холодно, так еще и пол каменный. Потерев ладони, щурюсь и смотрю на древний газовый котел родителей. Лет ему немерено, он бы отлично смотрелся в парке аттракционов в стиле стимпанк – эдакое нагромождение или сплетение покрытых известковым налетом труб, воздуховодов и непонятно что показывающих счетчиков.

На вогнутой табличке для пользователей все еще можно прочитать:

ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ ПОМОЩИ ЗВОНИТЕ ПО ЭТОМУ НОМЕРУ ________________ (ТОЛЬКО В РАБОЧЕЕ ВРЕМЯ)

Посмотрев чуть выше этой таблички, вижу брошюрку, и на душе становится как-то полегче. Руководство по эксплуатации? Встаю на цыпочки, чтобы до нее дотянуться, но теряю равновесие, и брошюрка падает в узкую щель между стеной и котлом отопления. Просовываю руку в эту щель. Ощущение не из приятных… Что там? Паучьи гнезда? Дохлые мухи? Отшелушившаяся человечья кожа?

Просовываю руку до самой подмышки и наконец нащупываю краешек этой самой брошюры.

Перемещаю вес, чтобы ее вытащить, и в этот момент делаю тревожное открытие: не знаю как, но я застряла.

И мне почему-то делается смешно. То есть это все как-то слишком уж глупо, что ли.

Мама, помоги.

А потом смеется кто-то еще, и мне становится совсем не смешно.

Я резко оглядываюсь:

– Кто здесь?

Смеялся не взрослый. Это был ребенок.

Моя рука все еще в капкане у котла. Я напрягаю зрение, пытаюсь разглядеть хоть что-то, хоть какой-то намек на движение в темноте.

Бледный намек на живую плоть.

А потом физически это ощущаю: маленькие холодные пальчики прикасаются к моим пальцам.

– Нет!

Я в ужасе отдергиваю руку и обдираю ее о неровную, колючую стену. Пошатываясь, отступаю на шаг и, бухнувшись на задницу, прижимаю оцарапанную руку к груди… верещу от омерзения, пока у меня по боку, а потом и по животу быстро бежит семейка каких-то насекомых.

– Брысь… пошли прочь…

Отмахиваюсь от них свободной рукой, и они растворяются в темноте. Боль уплотняется под кожей, на ссадине выступают капельки крови, словно головастики вылупляются.

Лежу с открытыми глазами.

Я дома?

Нет.

Здесь слишком темно, прямо как в пещере. И слишком холодно.

Пробую ощупать матрас по бокам от себя, но руки не слушаются. Пытаюсь поджать пальцы ног и повернуть ступни, но они как будто в капкане… И тут я вспоминаю.

Я лежу в своей детской кровати в спальне на втором этаже в Чарнел-хаусе.

От паники замирает сердце.

Я не должна лежать в этой кровати. И вообще не должна быть здесь.

Я внутри дома, и он наблюдает за мной, чуть покачиваясь и поскрипывая, как пришвартованная к пристани лодка. Он знает, что я здесь, знает, что не могу пошевелиться, ему это нравится, и он показывает мне, беспомощной, разные картинки.

Пакеты с мукой в кладовой.

Притаившийся в водоотводной трубе паук.

Тебе надо проснуться, Беккет. Ты еще спишь. Все это не имеет отношения к реальности.

Зловещие красные скалы Хэвипорта. Пенящиеся над склизкими водорослями волны. Покрытый ржавчиной якорь. Маленькая девочка, убившая своих родителей.

Тебе это снится, снится, снится.

Дыхание у меня учащается, становится прерывистым, я чувствую привкус крови во рту и неприятную тяжесть в желудке. Надо проснуться. Надо, чтобы кто-нибудь меня разбудил.

Мама?

Матрас у меня в ногах прогибается под чьим-то весом, одеяло натягивается… Так было всегда, когда она тихо садилась на край кровати, чтобы за мной присмотреть. Я жду, когда мама заговорит. Жду, когда скажет приглушенным, словно доносящимся откуда-то издалека голосом: «Тише-тише. Успокойся, это все твое воображение. Ты в своей постели, ты в безопасности, тебе ничто не угрожает».

Но жду напрасно.

Застонав, приподнимаю голову, чтобы встретиться с ней взглядом, и вижу на краю кровати черную сгорбленную фигуру. У нее нет глаз и рта, нет волос на голове. Безликая фигура смотрит на меня, и стон застревает у меня в горле.

Комнату окутывает тишина.

Фигура наклоняет голову, как какое-нибудь любопытное животное, шея у нее хрустит, как будто кто-то наступил на дровяное коротье для растопки. Звук становится громче, заполняет комнату, и мне уже трудно дышать. Я не могу пошевелиться. Не могу закричать.

Шея этого непонятного существа сгибается под нереальным углом, кажется, еще чуть-чуть – и кожа его лопнет от натяжения, и тут оно падает на кровать, как сброшенная простыня или покрывало.

Я обретаю свободу, как будто с меня сняли наручники. Судорожно ощупываю матрас, приготовившись к столкновению с живым существом, кем бы оно ни было. Но рядом никого нет. В этом доме я абсолютно одна.

Никого и ничего изначально рядом со мной не было.

9

Вечер понедельника, четыре дня с моего прибытия в Хэвипорт. В ратуше людно и шумно, стены эхом отражают людские голоса, ложки позвякивают о края чашек.

Мы с Линн устроились в укромном уголке ближе к задней части зала, но мое присутствие не осталось незамеченным: каждые секунд двадцать кто-нибудь обязательно отвлекается от разговора с собеседником и украдкой смотрит на меня из-за завесы поднимающегося от чашки с чаем пара.

Наконец со сцены раздается голос, который перекрывает всю болтовню и прочие звуки в зале:

– Добрый вечер, всем добрый вечер.

За кафедрой стоит высокая, эффектная женщина; она оглядывает собравшихся и продолжает:

– Ну что ж, полагаю, мы все готовы начать?

В зале воцаряется тишина.

Я стараюсь не смотреть в сторону сцены.

– Добро пожаловать в ратушу на наше открытое собрание. Для тех, кто еще со мной незнаком, представлюсь: я – баронесса Джавери, и это собрание посвящено памяти достойного во всех отношениях Гарольда Райана, который, к нашему прискорбию, почил в своем доме на Умбра-лейн в начале этого месяца…

Голос баронессы звучный и властный, а я, пока ее слушаю, пытаюсь привести мысли в порядок. У меня в голове полная каша: ночью накануне этого собрания я почти не спала, и не только ром тому виной.

Я видела нечто в темноте.

– Как вы, должно быть, слышали, Гарольд проявил необычайную щедрость и завещал значительную часть своего состояния на строительство новой научной лаборатории при средней школе Хэвипорта. – (Теплые, прочувствованные аплодисменты.) – Этот проект преобразит школу, в которой уже много лет не обновлялось оборудование и остро ощущается нехватка учебных площадей. Польза от этих преобразований, несомненно, станет существенной для многих поколений жителей Хэвипорта. И в память об этом на стене школы появится мемориальная доска с именем Гарольда, но не только; там же будут выгравированы имена его отца Уоллеса и его деда Беккета, которые были директорами нашей школы и, кроме того, их почитали в округе за волонтерство и социальную активность.

Стоило баронессе упомянуть моего тезку прадеда Беккета, как тела вокруг меня словно начали слегка вибрировать; это имя незримо повисло у меня над головой.

– Но помимо этого, – продолжает баронесса, – мне хотелось бы обсудить то, как мы, горожане, сможем наилучшим образом выполнить обязательства Гарольда перед нашим городом. Семья Райан заложена в ДНК Хэвипорта, и наш долг сохранить их наследие, как хотели бы того Гарольд и его любимая супруга Диана.

Любимая супруга.

– И благодарю вас всех за то, что пришли.

Я смотрю на Линн, которая сидит рядом со мной, сцепив руки на коленях. Она перехватывает мой взгляд и улыбается.

– Буквально через минуту у каждого из вас будет возможность высказаться, но сначала я бы хотела выступить с предложением, которое, как мне представляется, поспособствует достижению наших общих целей. – Баронесса прикрывает ладонью глаза. – Кен, не мог бы ты чуть убавить свет?

Невидимый Кен откликается на просьбу баронессы, и зал ратуши словно бы погружается в сумерки.

– А теперь взгляните на это фото, – предлагает баронесса.

На стене за трибуной – экран, и на нем появляется не особо четкий слайд. Там – мой отец: ворот рубашки расстегнут, галстук ослаблен, гоняет мяч с командой радостных, возбужденных детей, а на заднем плане какие-то флажки и вроде как палатка с пирожками или пирожными.

– Кто-то из вас, возможно, помнит этот день – июль девятьсот девяносто… девятого? Да, кажется, девяносто девятого. Эта фотография была сделана на одном из мероприятий, которые Гарольд организовал для сбора средств для местной детской благотворительной организации. И мы все, глядя на это фото, можем увидеть, как много для него значила эта деятельность настоящего филантропа…

Июль 1999 года

– Мам, а где папа?

Я в кухне, сижу за столом, завтракаю.

– Говорила же, он весь день пробудет в школе.

Мама стоит у раковины и отвечает мне, даже не оглядываясь через плечо.

– Но сегодня суббота.

На столе рядом с глубокой тарелкой с овсяными хлопьями лежат странички с моим новым рассказом. Я сочиняла его целых четыре недели, скрепила все страницы и даже нарисовала обложку, так что мое сочинение похоже на всамделишную книжку.

– Хочется, чтобы он прочитал мою историю, – говорю я, размазывая ложкой хлопья по тарелке. – Мы ведь почитаем вместе, когда он вернется, да?

– Папа вернется сильно уставшим.

– Так всегда, он всегда устает.

Мама замирает возле раковины, потом стягивает с рук желтые перчатки для мытья посуды и оборачивается ко мне лицом.

– Ты хоть знаешь, чем занят сегодня твой отец? – спрашивает мать и указывает на парадную дверь в дом.

Я отрицательно качаю головой.

– Он сейчас в школе. Он в школе в свой выходной и проводит благотворительный сбор. Сбор денег для нуждающихся маленьких детей. Для маленьких и нуждающихся, а не для таких, как ты, которые живут в больших домах и у которых есть все, что они пожелают. Для маленьких, бедных и, может, даже оставшихся без одного из родителей. Это ты понимаешь?

Я киваю и молча разглядываю скатерть.

– И знаешь, Беккет… Эти твои рассказы… – Мама выдыхает, как будто ей становится грустно. – Неплохо бы нам об этом поговорить.

Я растерянно моргаю. Просто не понимаю, о чем она. А мама кладет перчатки в раковину.

– Твой отец… – говорит мама, – он… Мы считаем, тебе лучше заканчивать с этим сочинительством.

Я морщу лоб.

– Почему?

– Просто мы считаем, что все эти ведьмы и эльфы…

– Тролли, мам.

– Не важно, называй как хочешь, главное, что из-за них тебе снятся кошмары.

Они ничего не понимают. Ничего не понимают и не знают о моих кошмарах.

– Чушь собачья.

Мама распрямляет спину.

– Прошу прощения, что? Ты где таких слов нахваталась?

– Кошмары мне снятся вовсе не из-за моих рассказов. Мои рассказы, наоборот, меня успокаивают, мне лучше становится, когда я сочиняю.

– Твой отец говорит…

– Да что он вообще знает? – Я ударяю кулаком по столу рядом с тарелкой, которая подскакивает и переворачивается, а хлопья оказываются на столе. – Он никогда не читал мои рассказы. И ничего не понимает, потому что никогда их не читал!