Текст книги "Сладкая штучка"

Автор книги: Кит Даффилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Часть меня хочет развернуться и бежать из этой комнаты, уехать и больше никогда не возвращаться. Но другая моя часть хочет поближе рассмотреть фото отца, посмотреть ему прямо в глаза.

Снизу долетают приглушенные голоса пожарных. Прижимая сумку к боку, пересекаю комнату, с опаской, как будто могу получить удар током, беру фотографию. От собственного дыхания закладывает уши. Отец выглядит молодо. Здесь ему чуть за сорок, он гладко выбрит и вообще красивый, а судя по стене из красного кирпича и игровому полю, на фоне которых сделан снимок, легко догадаться, что дело было в средней школе Хэвипорта. Он смотрит куда-то вдаль, возможно на группу своих любимых учеников. Вид у него счастливый и умиротворенный, а улыбка в точности как та, которую я видела на большом экране в домашнем кинотеатре у Надии, и, что хуже всего, она искренняя.

Я убедила себя в том, что жители Хэвипорта обманывались насчет моего отца и обожали его просто потому, что не знали по-настоящему. Но эта фотография рассказывает мне совсем другую историю. За стенами этого дома Гарри Райан, этот Бобби Дэззла, был таким же реальным, как и человек, который избивал свою дочь.

Меня накрывает волна печали. Не хватало только разреветься… Но тут я ощущаю в кармане тяжесть пряжки, вспоминаю Пейдж, и печаль как рукой снимает.

Роняю фотографию на стол и, когда уже собираюсь развернуться и уйти, замечаю вторую фотографию. Это групповая, так сказать семейный портрет.

Родители стоят в саду Чарнел-хауса на фоне увитой плющом стены, рядом с ними стою я, тут мне лет семь-восемь… а рядом со мной – Линн.

У меня замирает сердце.

Выходит, она все это время говорила правду. Ее рассказы о школе, о нашей дружбе – это все не какие-то выдумки. Все было по-настоящему, и это совместное фото – тому доказательство. Мы стоим, держась за руки, и щуримся на солнце. У Линн улыбка милая, с ямочками на щечках, а у меня какая-то кривоватая.

Вспоминаю свое последнее сообщение, и меня всю передергивает.

Возвращаюсь в Лондон. Больше никогда мне не звони и не пиши.

О Линн.

Не следовало мне ничего предпринимать у тебя за спиной. Не следовало встречаться с твоим мерзким папашей и тем более верить его словам. Он завел меня, я потеряла самообладание и поверила ему на слово, это было глупо. Папаша Линн в ту пору, когда мы были детьми, скорее всего, не просыхал большую часть дня, так что, даже если я и приходила играть в дом к Уайлдингам, сомневаюсь, что он мог вспомнить меня спустя почти тридцать лет.

Линн – одна из очень немногих, кто был добр ко мне в эти дни в Хэвипорте, а я по отношению к ней вела себя просто ужасно, в то время как она хотела только одного – быть моим другом.

– Мисс Райан? Вы там как? Все в порядке?

Это, судя по голосу, спрашивает Эд, ожидающий меня внизу у лестницы.

Я кладу групповую фотографию на фото отца и отвечаю, оглянувшись через плечо:

– Все хорошо, уже спускаюсь.

Снова смотрю на милое веснушчатое личико Линн, на наши с ней сцепленные пальчики, и у меня сжимается сердце.

До отъезда из города надо обязательно все с ней уладить. Как-то все объяснить. Это меньшее, что я могу для нее сделать.

28

Чистый оранжевый свет льется в окна кафе «На берегу», нагревает столешницы из ламината и поблескивает на хромированных каркасах стульев. Океан за окнами необычно гладкий и безмятежный, лишь изредка можно увидеть всплеск от пикирующей в воду чайки.

– Рановато ты встала, – удивленно приподняв брови, замечает Джульет, а сама раскладывает на поддоне кофемашины разные приборы из нержавеющей стали.

Сейчас семь сорок пять утра, и если не считать персонал, кроме меня, в кафе ни души.

– Слишком рано, – соглашаюсь я и, подавив зевок, достаю из сумки кошелек.

– Флэт уайт? – спрашивает Джульет.

– Да… Да, двойной навынос, пожалуйста, с овсяным молоком.

Джульет начинает готовить мне кофе, я кладу на стойку пятифунтовую банкноту, но она машет рукой:

– О нет, убери. Первый кофе мы всегда подаем бесплатно. Политика заведения.

– Что, правда?

Джульет широко улыбается:

– Ага.

Я в этом почему-то сомневаюсь, но благодарна за этот жест и поэтому протягиваю руку к банке для чаевых.

– Принимаю бесплатный кофе, но оставлю чаевые за улыбку.

И опускаю в банку пять фунтов.

Джульет молча кивает.

– Беккет! – окликает меня со спины доброжелательный женский голос с легким акцентом.

Обернувшись, вижу баронессу, а она как-то слишком уж пристально на меня смотрит.

– О… привет, Надия.

– У вас все хорошо? – спрашивает Надия, и, судя по тону, ее это действительно волнует.

То есть она уже в курсе.

– Я слышала о пожаре, – говорит Надия и подходит на шаг ближе.

В то же время я слышу, что Джульет делает паузу в работе, чтобы в свою очередь услышать, о чем мы говорим.

– Это ужасно. Слава богу, вы не пострадали. Что, по-вашему, могло стать причиной возгорания?

Я пожимаю плечами:

– Ну, из-за чего порой загораются старые дома? В общем, такое случается.

Надия прищуривается, не отрывая от меня глаз.

– Мне сказали, что пожарные подозревают поджог.

Беру свой кофе, отпиваю глоточек с пеной, а сама внимательно смотрю поверх бумажного стаканчика на Надию.

Да, она в курсе многих секретов Хэвипорта, но что касается абьюзивного поведения моего отца, тут она, как и все в Хэвипорте, просто слепой котенок.

– Держу пари – причина в неисправной проводке или что-то вроде того, – беспечно предполагаю я, чтобы снизить градус ее озабоченности.

Если Надия возьмет след, который приведет ее к Сэму Гастингсу, то узнает о том, что мой отец делал с Пейдж, и тогда может отказаться от покупки дома.

– Что ж, полагаю, такое возможно, – отвечает Надия, рассеянно так, как будто прокручивает в голове другие сценарии, потом выдерживает паузу и, глядя мне в глаза, продолжает: – Слышала, вчера у вас была еще одна стычка в «Рекерс», и, знаете, я начинаю беспокоиться за вашу безопасность.

– Вообще-то, раз уж вы об этом упомянули… – Тут я приглаживаю волосы на затылке. – Я знаю, мы заключили соглашение, но, думаю, пора мне вернуться в Лондон. Мое присутствие в Хэвипорте для многих хуже чесотки. Да и пожарный сказал, что могут пройти недели, прежде чем дом моих родителей снова станет пригодным для нормального в нем обитания.

Надия делает неопределенный взмах рукой в сторону окна.

– Вы всегда можете остановиться в Анкора-парке.

– О, я… не хочу обременять своим присутствием…

Надия улыбается:

– Ерунда, уверена, вы меня не стесните.

Закусив нижнюю губу, смотрю себе под ноги.

Да, погостить у Надии было бы очень даже неплохо, вот только у нее в доме на каждом углу якоря.

– Я бы придержала ваше приглашение на потом, если вы, конечно, не против, – говорю я и беру стаканчик с кофе двумя руками. – Лондон зовет.

Надия, поджав губы, кивает.

– Понимаю.

Мы смотрим друг другу в глаза, я начинаю нервничать, такое ощущение, что еще секунда, и у меня выбьют почву из-под ног.

– Послушайте, Надия. – Я понижаю голос. – Чарнел-хаус… Пожар, все прочее, мой отъезд… Вы еще планируете…

– О, насчет этого даже не беспокойтесь, – уверенно говорит Надия. – Пожар – это всего лишь небольшая заминка. Он нас притормозит, но не остановит. – Она глубоко вздыхает. – И, Беккет, я понимаю. Понимаю, почему вы решили уехать. Знаю и ценю, что вы пытались сделать, несмотря на то что не все в нашем городе встретили вас с распростертыми объятиями.

– Мне жаль, если я вас разочаровала.

Надия тихо смеется:

– Вы меня вовсе не разочаровали. Начнем с того, что Линн Уайлдинг, похоже, очень к вам привязана.

Когда Надия упоминает имя Линн, у меня сжимается сердце, и я вспоминаю о своем телефоне в сумке. Он все еще выключен и накапливает непрочитанные сообщения.

Прогоняю эти мысли прочь.

– Знаете, думается мне, что Джульет тоже очень даже по-дружески ко мне относится.

Оглядываю зал и вспоминаю, как Джульет выступила против мужа в мою защиту. А она тем временем стоит с посетителем возле окна в дальней от нас стороне зала и любуется рассветом.

– Ах да, – соглашается Надия, – у нее золотое сердце. Муж у нее, правда, человек… сложный.

Мы какое-то время обе смотрим на Джульет. Солнце восходит, и кафе наполняется его светом.

– Этой ночью был такой шторм, просто ад кромешный, – говорит Надия, глядя на море. – По всему побережью оползни, и на дорогах тоже та еще ситуация. А теперь смотрите – тишь и благодать.

Джульет возвращается к кассе и машет нам рукой.

Надия машет ей в ответ и обращается ко мне:

– Что ж, солнце встало, пора двигаться дальше. Бон вояж, дорогая.

Она раскрывает мне свои объятия, и мы обнимаемся, но не формально, а как близкие друзья. В этот момент я понимаю, что меня уже очень давно вот так по-настоящему никто не обнимал.

Даже комок подкатывает к горлу.

– Спасибо… – Голос у меня срывается, но я все-таки договариваю: – Спасибо вам за все.

– А вы звоните, как вернетесь в Лондон. – Надия достает из сумки кошелек и подходит к барной стойке. – Поверьте, я с огромным удовольствием поделюсь с вами своими планами по поводу приюта.

– Обязательно позвоню.

– И мое приглашение в силе, – говорит Надия, когда я уже направляюсь к выходу со стаканчиком кофе в руке. – Mi casa, et cetera…

Утро выдалось прекрасное, насколько это может предложить ноябрь: воздух чистый и бодрящий, льдисто-голубое небо без единого облачка. После ночной грозы город напоминает когда-то захламленную квартиру, которую теперь не просто идеально вычистили, так еще и жильцов выселили.

Дойдя до конца променада, поправляю шарф. Да, холодновато, но я решительно настроилась хотя бы час, лучше больше, сидеть на свежем воздухе и писать. Усталость не способствует продуктивной работе мозга, но мне есть что сказать – и это будет нечто новое, – поэтому ветер и холод станут для меня хорошим подспорьем.

Минут десять иду вдоль пляжа и наконец нахожу подходящее местечко – песчаный холм в окружении больших, поросших водорослями камней. Усаживаюсь, открываю ноут и, пока он загружается, беру телефон.

Мысленно готовлюсь к потоку сообщений, но их нет.

Встаю, размахиваю телефоном в воздухе и в награду получаю одинокий сигнал о сообщении.

Линн: Беккет, прости. Не знаю, что сделала, но прошу прощения.

Тру глаза, из горла вырывается сдавленный стон. Если бы она сорвалась, если бы засыпала меня сотней истеричных, полных отчаяния сообщений, это могло бы хоть как-то облегчить мое чувство вины. Но она этого не сделала. Написала всего два полных раскаяния и смирения предложения.

Чувствую себя ростом с букашку.

Мой макбук оживает.

Скривившись, смотрю то на его экран, то на телефон. Я все исправлю и очень скоро, но не с помощью текстового сообщения. Надо пойти и повидаться с ней, но только не сейчас. Сейчас она точно идет на работу.

Пойду к ней ближе к вечеру. Так ведь поступают люди в маленьких городках? Заскакивают на чашечку чая. Поговорим лично, все проясним, чтобы не осталось недомолвок.

Собираюсь отключить телефон и тут замечаю сообщение в чате с Зейди, как раз под чатом с Линн.

Да, Зейд я тоже задолжала разговор. Надо рассказать ей о пожаре, это понятно, и о Пейдж Гастингс, но я, похоже, уже пару недель вообще не интересовалась, как у нее дела. Замкнулась на своей личной драме, этот город и здешние люди просто зашорили меня.

Набираю:

Поезда снова ходят. Вернусь поздно вечером. Свободна завтра? Наверстаем упущенное. х

Зейд сейчас тоже в пути на работу, естественно, с наушниками в ушах, где-то на Центральной линии, вся поглощена мыслями об очередном судебном разбирательстве.

Пробую представить их с Линн встречу. Они ведь могут однажды встретиться? И улыбаюсь. Да уж, парочку настолько разных персонажей чертовски трудно сыскать.

Возвращаюсь к своему ноуту, скролю последние документы и открываю файл «Хэвипорт 2023».

Начинаю набирать текст: «Сегодня рано утром для меня кое-что открылось. Секрет маленькой девочки, который она похоронила глубоко под фундаментами домов родного города, похоронила, потому что знала: никто ей не поверит. Этот секрет перевернул мне душу, потому что я храню такой же и пришло время со всем разобраться и посмотреть правде в глаза. Это правда о человеке, который для большинства людей был маяком, символом надежды, а для меня был самым настоящим монстром, который ничего не знает о твоем мире, но при этом тоже в нем живет…»

Пишу с сумасшедшей скоростью, ни на секунду не останавливаюсь. Впервые пишу об отце-абьюзере, о том, как моя детская одержимость воображаемой подругой стала катализатором его жестокости. О том, что эта его жестокость стала причиной того, что мы так никогда с ним и не сблизились. Причиной того, что я все эти годы была поглощена черной, мутирующей ненавистью к отцу. И причиной того, почему я не смогла заставить себя навестить его… даже на смертном одре.

Да, не обязательно быть дипломированным психологом, чтобы понять, почему у меня сохранилось так мало воспоминаний о первых девяти годах моей жизни. Я отвергала эту часть себя, так замазывают штукатуркой отсыревшие и разрушающиеся стены в старом доме. Но дело в том, что я была ребенком. Откуда у ребенка селективное сознание? Вот поэтому мой мозг стер из памяти почти все воспоминания о школе Хэвипорта, о моей жизни дома, о дружбе с Линн. И даже сейчас я не уверена в том, что эти воспоминания могут вернуться.

И еще – мама.

Она знала, что отец бил меня? Наверняка знала.

То есть знала и не вмешивалась.

Даже не пыталась его остановить.

И единственная причина, почему он наконец перестал надо мной измываться, – это то, что они вышвырнули меня из дома, вычеркнули из своей жизни.

Да, я оказалась в безопасности, но только лишь потому, что меня отправили за сотни миль от родительского дома в какой-то там интернат.

Пишу о раздвоении личности отца. О пугающей разнице между человеком, которого знали и любили в Хэвипорте, и тем, который бросался на меня с кулаками за закрытыми дверями своего дома.

Получается, что ему, для того чтобы предстать перед всем остальным миром в образе цивилизованного и даже любимого горожанами человека, было необходимо измываться надо мной и над Пейдж.

И чем сильнее он нас бил, тем мягче мог относиться ко всем остальным в своей жизни вне дома.

Пишу все это и даже не замечаю, как проходят четыре часа.

Беккет: Говард, я написала еще кучу всего. Прикрепляю к имейлу. Кстати, доброе утро.

Говард: О боги, женщина, ты просто огонь.

От такого сравнения меня, конечно, корежит. Надо бы ему обо всем написать. Но нет, он только задергается, а мне это ни к чему.

Беккет: Материал пикантный. Готовься.

Говард: Готов!

Беккет: Честно, тут тема взрывоопасная. Я об этом никому не рассказывала. Это только между нами, ок? Не для общего потребления.

Говард: Конечно.

Набираю полную грудь соленого морского воздуха и кликаю в имейл «отправить».

Беккет: К другим новостям. Возвращаюсь в Лондон. Решила – больше не могу жить без преступлений с применением ножа и фермерского сыра. Когда ближайший коктейль? х

Говард: Идея – блеск. Граучо? Ха-ха. х

Захлопываю ноут, убираю его в сумку, встаю и поворачиваюсь в сторону города. Представляю Линн на работе, как она сидит за столом, сортирует документы, затачивает карандаши… ну или еще что-то в этом роде. В половине шестого я к ней зайду. И мы попрощаемся.

29

Линн

Поднимаю ручку смесителя душа вверх, почти до упора, пока вода не становится обжигающе горячей, и кожа сразу розовеет.

Жаль, что нельзя все смыть горячей водой, все ужасное, что я сделала, всех людей, которых подвела. Хочу начать сначала. Стать другим человеком.

Провожу рукой по двери душевой кабины, оставляя пальцами извилистые следы, и закрываю глаза.

Я просто хотела дружить.

Неужели я о многом прошу?

Телефон говорит, что Беккет прочла мой ответ, но никак на него не среагировала… И она больше никогда мне не напишет. Ведь не напишет? Я так отчаянно хотела стать ее подругой и вот теперь потеряла навсегда. Я…

Стоп.

Что это за звук? Дверной звонок?

Замираю, вцепившись в волосы. Нет, показалось. Ко мне, кроме Кая, никто не приходит, а у него сегодня вечером встреча с приятелем.

Берусь за ручку смесителя и поднимаю ее до упора.

Беккет

Слушаю стихающие трели звонка, а сама грызу ноготь большого пальца. Солнце уже зашло, и холод пробирает до костей.

На звонок никто не отвечает.

Снова тянусь к домофону, но тут дверь открывается, и я вынуждена попятиться назад.

Появляется молодой розовощекий мужчина лет двадцати пяти и удивленно мне улыбается:

– Могу вам чем-то помочь?

Провожу рукой по волосам.

– Даже не знаю. Я приятельница Линн, вашей соседки сверху. Вы же ее знаете? И вот, похоже, ее нет дома.

Мужчина добродушно смеется.

– Линн в душе. Я слышу через потолок. – Он показывает внутрь коридора. – А вы поднимитесь, почему нет? Она дверь обычно не запирает.

«Какая доверчивость, – думаю я, проскальзывая мимо соседа Линн и улыбаясь ему в ответ. – На моем месте мог оказаться кто угодно».

И благодарю, когда он уже идет по садовой дорожке:

– Спасибо.

Мужчина машет рукой:

– Передайте привет от Пита снизу.

Поднявшись, нерешительно стучу в дверь квартиры Линн. Никто не отвечает. Поворачиваю ручку, и дверь открывается, впуская меня в уютное гнездышко Линн. Оглядываю комнату, чувствую себя если не злоумышленницей какой-то, то уж точно незваной гостьей. Как лондонец, я никогда к такому не привыкну.

Вспоминаются слова баронессы: «Уверена, вы не раз слышали о том, что в маленьких городках люди не запирают входные двери. Казалось бы, клише, но здесь в Хэвипорте это действительно так. Или было так до недавнего времени».

Из-за приоткрытой двери в ванную комнату слышен шум воды в душевой кабинке, в щели просачивается пар.

– Линн?

Через секунду шум воды стихает.

– Кто там?

– Линн, это… это Беккет.

Короткая пауза, и голос Линн повышается на октаву.

– Беккет, о господи! Вау! Подожди, я тут вся мокрая. Сейчас выйду. Ты только подожди…

– Все норм, – громко отвечаю я, а сама улыбаюсь. – Не суетись, прими душ, я никуда не денусь.

Слышен скрип босых ног по акрилу.

– Хорошо… хорошо… спасибо… что заскочила. Я быстро. Я быстро.

Переминаясь с ноги на ногу, мысленно произношу небольшую речь, которую готовила в течение всего дня. До этого момента из нас двоих именно у Линн были проблемы с формулированием мыслей, теперь настала моя очередь запинаться и подыскивать верные слова. Приятного мало, даже чувствую, как плечи напрягаются.

Подхожу к книжной полке Линн, провожу пальцем по корешкам и кричу, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно:

– Пит снизу передает тебе привет.

Слышу сквозь громкий плеск:

– О… О? Пит. Хорошо… спасибо.

– Вроде славный парень.

– Да, он славный! – возбужденно пищит Линн. – Работает в детском зоопарке.

Слышу, как она там плещется, а сама оцениваю взглядом скромный ассортимент романов на ее книжной полке.

«Робинзон Крузо», «Хорошо быть тихоней», «Элеанор Олифант в полном порядке». Все книги об одиночестве.

– Я уже почти все, – кричит из ванной Линн.

А я останавливаюсь на красном корешке довольно толстой книги, причем этот рифленый корешок почему-то кажется мне знакомым. Такое ощущение, что я уже читала именно эту книгу, а потом понимаю, что это вовсе не книга, а толстая тетрадь.

Чей-то дневник.

Апрель 2000 года

– Мама!

Слышу приближающиеся к моей комнате энергичные шаги. Линн, округлив глаза, с тревогой смотрит мимо меня в сторону лестничной площадки.

– Не надо так кричать, Беккет, – говорит мама, появляясь на пороге, и подрагивающими пальцами убирает прядь волос за ухо. – Чего ты хочешь?

– Не могу нигде найти свой дневник.

Мама цокает языком.

– Ты переезжаешь в новую школу и знаешь об этом не первую неделю, так что могла бы серьезнее относиться к сборам своих вещей.

– Я серьезно отношусь к сборам, – сжав кулаки, отвечаю я. – И дневник всегда хранила в одном месте, а теперь его там нет. Так что получается, его кто-то украл.

– Не говори глупости. Кому, ради всего святого, мог понадобиться твой дневник?

Ответа на этот вопрос у меня нет, и поэтому я злюсь еще больше.

Мама показывает на Линн:

– Почему бы тебе не попросить подружку помочь с поисками твоего бесценного дневника?

Я поворачиваюсь к Линн и, сдвинув брови, недовольно констатирую:

– Просила уже, но она чего-то не очень стара-ется.

Линн надувает губы:

– Перестань, я старалась, просто его тут нет, и все.

– Даю две минуты, – говорит мама, выходит из моей комнаты и, громко топая, спускается по лестнице.

Я смотрю на Линн, потом обвожу взглядом комнату, и у меня такое ощущение, будто весь дом качается и скрипит на ветру.

– Мне так грустно, что ты уезжаешь, – говорит Линн и прикусывает нижнюю губу.

– А мне нет, – сквозь зубы отвечаю я. – Этот дом, он плохой. И город этот тоже плохой. Так что и черт с ними.

Линн тяжело сглатывает.

– Но ты ведь еще приедешь? Приедешь, чтобы со мной повидаться?

Я отрицательно мотаю головой:

– Никогда больше сюда не вернусь. Когда вырасту, поеду в Лондон и стану писательницей. И мне все равно, если больше никогда не увижу родителей.

У Линн начинают подрагивать губы.

– А как же я?

– Ты тоже, когда подрастешь, сможешь переехать в Лондон, – небрежно поведя плечами, отвечаю я. – Мы можем жить вместе в большом доме, безо всяких там родителей. И безо всяких мальчишек.

По щеке Линн скатывается слеза, но она пытается улыбнуться.

– И… и мы будем вести дневники, никому их не покажем, только я тебе – мой, а ты мне – свой… И каждый вечер ты сможешь писать в моем, а я в твоем?

Я киваю и протягиваю Линн руку. Обмениваемся рукопожатием.

Тут на пороге снова появляется мама.

Она тычет пальцем в наручные часы и говорит:

– У тебя одна минута. Отец ждет снаружи и машину уже завел. – Смотрит на Линн. – Дорогая, тебе пора, Беккет уезжает.

– А мой дневник? – спрашиваю я.

– О Беккет, хватит уже о нем. – Мама берет меня за руку. – Идем, нечего здесь рассиживаться.

Я выдергиваю руку и самостоятельно спускаюсь по лестнице, оставив маму и Линн позади.

– Если тебе так нужен дневник, – говорит мама, спускаясь следом за мной, – заведи себе еще один, и хватит уже об этом.

Беру толстую тетрадь с книжной полки Линн и взвешиваю ее на руке.

Тяжелая.

ДНЕВНИК Беккет ДИАНЫ РАЙАН.

8–9 ЛЕТ

СЕКРЕТНО!!! НЕ СМОТРЕТЬ!!!

Журчание воды в ванной комнате стихает и превращается в мелкую дробь у меня в голове.

Я не теряла свой дневник.

Его украла Линн.

Давлюсь смехом. Следует ли из-за этого злиться? Да, думаю, его кража была по отношению ко мне предательством. Но это предательство по сути мелочь. Ведь клептомания – обычное дело для ее семьи.

Провожу большим пальцем по твердой рифленой обложке дневника.

Да, это многое объясняет.

Странное поведение Линн в эти последние две недели, как будто ей было что от меня скрывать.

И то ощущение, когда я, стоя на краю обрыва, развеивала пепел родителей. Тогда мне показалось, что у нее есть какой-то секрет, какая-то тайна, которой она хочет со мной поделиться.

Насколько я знаю Линн – а мне кажется, что я начинаю ее понимать, – она, с тех пор как я приехала в Хэвипорт, терзалась из-за того, что сделала. Возможно, она не могла избавиться от чувства вины с того самого дня, как украла мой дневник.

Мы в прошлую пятницу сидели у нее в комнате, и я тогда еще удивлялась, мол, как странно, что не вела в детстве дневник. А мой дневник, пока я задавалась этим вопросом, был здесь, в этой самой комнате.

Уверена, она из-за этого ночами ворочалась, все не могла заснуть, гадала, как мне в этом признаться, накручивала себя и, если по-взрослому, делала из мухи слона. Неудивительно, что она держалась со мной как-то странно.

– Похитительница дневника, – с улыбкой бормочу я себе под нос, листая свои детские записи. – Смешная ты…

Останавливаюсь на датированной четвергом какого-то октября дате, и у меня перехватывает дыхание.

Верхняя половина страницы – это писала я. Почерк, как у любого девятилетнего ребенка, корявый, но уверенный.

Надеюсь, сегодня смогу хорошо поспать. Очень устала.

Ночью случается всякое плохое. Стараюсь не пугаться, но она очень пугает. Она хочет все время быть тут, рядом со мной.

Надеюсь, смогу сегодня хорошо поспать.

Я помню, каково это было, помню, как не могла заснуть… но сейчас дыхание у меня перехватывает не от этих воспоминаний. Есть здесь что-то лишнее. Под моей записью вторая, написанная и нарисованная явно не мной. Детские каракули, яркие красные чернила.

Сердце подскакивает к горлу.

Это всегда здесь было? Откуда это вообще взялось?

Примитивный рисунок: девочка – ручки-ножки палочки, голова – кружок (понятно, что я) – лежит на кровати, и глаза у нее – две короткие горизонтальные черточки. Над головой взлетают три «z». Вторая девочка с такими же ручками и ножками лежит на полу у меня под кроватью, но у этой глаза не черточки, а крестики.

И внизу страницы всего пять слов:

Сегодня – ночь у нее под кроватью

Переворачиваю дрожащими пальцами страницу и вижу почти такую же запись о следующей ночи. Сначала мои, сделанные черными чернилами размышления перед сном, а под ними несколько слов красными чернилами и очередной примитивный рисунок: девочка с глазами-крестиками сидит в шкафу, а я сплю под одеялом.

сегодня – ночь в шкафу

И так страница за страницей.

сегодня я в ее платье

теперь знаю, какая у нее кожа

сегодня всю ночь стою рядом и смотрю, как она спит

сегодня – ночь в одной кровати

У меня от такого волосы на голове шевелятся.

Когда меня отослали в школу-интернат, все мои ночные кошмары резко прекратились. Тогда я, вероятно, решила, что это потому, что наконец избавилась от постоянного присутствия отца в моей жизни и вообще освободилась от Чарнел-хауса с его тенями по углам и скрипучими половицами.

В общем, больше я ее не видела, эту мою внушающую ужас воображаемую подружку, которая была моей точной копией. А вскоре и думать о ней забыла, она ускользнула из моего сознания, как угорь исчезает под камнем на дне реки.

Но есть причина, почему моя воображаемая подруга исчезла именно в тот день, когда я уехала из Хэвипорта. И причина эта уже не одну неделю была прямо передо мной, как на ладони.

Та жуткая девочка не была порождением моих детских фантазий. Это была Линн.

30

Линн

Быстро обтираюсь полотенцем. Сердце учащенно колотится в груди. Я так взволнована, что готова запеть во все горло.

Беккет, насколько я могу судить по ее голосу, не злится. Ее голос, он… нормальный, такой, будто мы можем все уладить. Как будто, несмотря на все то, что я сделала, мы сможем это исправить.

– Я так рада, что ты пришла, – говорю я, выходя из ванной. – И знаешь, что бы я там ни натворила, я сожалею. И я смогу загладить вину. Смогу…

Беккет смотрит прямо на меня. Глаза у нее огромные, лицо бледное.

– Беккет? Что…

Я опускаю взгляд. Она держит в руке украденный мной дневник, и открыт он на странице, которую я сразу узнаю. Двадцать восьмое октября, рядом с Бек на кровати спит другая девочка.

У меня сводит челюсти.

Она знает.

Беккет

– Как ты могла? – тихим, сдавленным голосом спрашиваю я.

Линн сглатывает и прижимает к груди сжатое в кулаке полотенце. Лицо у нее еще розовое после горячего душа.

– Все это время… – Слова даются с трудом, но я продолжаю: – Это была ты?

Она протягивает ко мне руку:

– Да… это была я. Но…

Леденящий ужас проникает мне в самое нутро. Хватаюсь свободной рукой за живот и представляю, как Линн часами стояла надо мной в темноте в этом старом, вечно стонущем доме. Стояла и просто на меня смотрела.

Наверняка в детстве я, увидев эти сделанные красной ручкой записи и рисунки в своем дневнике, решила, что это все мой двойник. Представляла, как та злая девочка в предрассветные часы торопливо делает пометки в моем дневнике. Господи, наверняка я была в ужасе от этой картинки.

– Сегодня я пришла сюда… – Голос срывается от нахлынувших эмоций, но у меня получается взять себя в руки. – Я пришла извиниться. Извиниться за то, что оттолкнула тебя, за то, что не доверяла тебе, но теперь…

– Беккет, прошу, я понимаю, как это выглядит, то есть это плохо выглядит…

– Плохо? – Я трясу перед ней дневником, и его страницы громко шуршат, словно пожухлые листья на ветру. – Ты хоть понимаешь, насколько это все ненормально?

Линн прижимает к глазам ладони и тоненько всхлипывает.

Потом опускает руки и говорит сквозь слезы:

– Я бы никогда не сделала тебе ничего плохого, никогда не хотела быть причиной твоей тревоги, твоих страхов… Нет… Я просто хотела быть ближе к тебе.

– Что? Ближе? Господи, Линн. – У меня даже челюсть отвисает, а все страхи по щелчку превращаются в злость. Швыряю дневник на подлокотник дивана. – Что это за хрень такая? Как вообще такое могло произойти?

Она прицельно смотрит на меня глазами-пуговками.

– Дверь вашего дома… парадная дверь… часто была не заперта. Так что я могла тайком войти внутрь…

– Да чтоб тебя, хватит уже. Просто заткнись. Не хочу больше ничего слышать. Знать больше ничего не желаю.

Линн громко всхлипывает и уже не сдерживает слезы.

– Беккет, мне… мне так жаль. Я знаю: это все неправильно. – Она проводит ладонью по глазам совсем как провинившийся ребенок. – Но ты была всем для меня. Я не то что обожала тебя, я тебя боготворила. И… – Линн закусывает нижнюю губу и признается: – Я хотела быть тобой.

Это меня напрягает. Припоминаю, что она уже что-то такое говорила.

Знаки уже были, просто я их не считывала.

– Мы ведь никогда не были настоящими подружками, так?

Я усаживаюсь на подлокотник дивана и прижимаю кончики пальцев ко лбу.

– Что? – растерянно моргая, переспрашивает Линн и сама отвечает: – Нет, все не так.

– Ты была какой-то хитрой и мерзкой соплей, вертелась вокруг меня, подлизывалась… А у меня не было друзей, и я… да я просто с этим мирилась, вот и все.

– Мы были друзьями, правда были, – умоляющим голосом говорит Линн и осторожно делает шаг в мою сторону. – Мы по-настоящему дружили. И… и… мы и сейчас друзья. Ты главный человек в моей жизни. А я… – Линн судорожно всхлипывает. – Я не представляю свою жизнь без тебя.

Совершенно обалдевшая, смотрю на Линн.

– Ты хоть сама себя слышишь? Линн… Ты больна, тебе нужна помощь.

– Да, – соглашается Линн и как будто даже рада услышать такое от меня. – Да, мне нужна помощь, и ты та единственная, кто мне поможет. Только ты сможешь меня спасти…

Она тянется ко мне обеими руками, а я вскакиваю с подлокотника дивана и пячусь подальше от нее.

Тут мне даже смешно становится.

– Нет, на это не надейся, поможет тебе психотерапевт, а я всего лишь несостоявшаяся писательница.

– Для меня ты всегда будешь лучшей.

Я крепко зажмуриваюсь, зажимаю уши ладонями так, что сама едва слышу свой голос.

– Просто заткнись, ладно? Просто умолкни. То, что было у нас в детстве… и вообще… забудь об этом. Все кончено.

Быстро прохожу мимо Линн, рывком на себя открываю входную дверь и, громко топая, спускаюсь вниз. Она выходит за мной, я слышу, как шлепают босые ноги по деревянным ступенькам.