Текст книги "Старт"

Автор книги: Кирилл Топалов

Соавторы: Дончо Цончев,Блага Димитрова,Божидар Томов,Атанас Мандаджиев,Лиляна Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

– Ты опасная русалка, – произношу я вслух и тянусь к ее волосам, а она гладит мою ладонь, целует…

– Берегись любви русалок. Любовь русалок приносит несчастье, – шепчет она, улыбаясь, и прижимается ко мне, я испуганно отскакиваю и хватаюсь за часы:

– Опаздываю! – С пиджаком в руке перекидываюсь через спинку скамьи.

– Куда? – Она тоже неохотно поднимается.

– Ангел… Мы с ним договорились…

Она распрямляется.

– Не на свидания ли ходите? – Она кокетливо смеется, обнимает меня за пояс, делать нечего – я тоже обнимаю ее за плечи, мы спешим по аллее.

– Нет, мы по машинам…

– Угоняете? – Она резко останавливается, в глазах ее вспыхивает заговорщический восторг. – И я с вами! Я умею водить!

– Нет, не угоняем. Наоборот, поставим на место! – Я улыбаюсь сам себе; она, конечно, ничего не понимает и принимается меня подначивать, чтобы мы угнали какую-нибудь машину и прокатились по окрестностям. Я уже почти не слушаю ее, она не перестает болтать и смеяться, а у меня снова нарастает тяжесть в груди. Мне же обо всем надо рассказать Ангелу. И что? «Мы целовались». Ну как ему рассказать об этой странной мгле? В сущности, я ведь собирался встретиться с Магдой, чтобы предупредить ее, чтобы она больше не приставала ко мне. Только теперь я осознаю смысл всего того, что произошло возле бассейна с рыбками, и чувствую себя как одна из них, которая мечтала о горном ручье, а кончила тем, что удовлетворилась ти́нистым бассейном…

Что-то обжигает меня – это Магда поцеловала меня в шею. Мы уже у озера, я останавливаюсь и пытаюсь высвободиться из ее объятий, но она не отпускает меня:

– Разве ты меня не поцелуешь? – Ее губы приближаются к моим.

– Нет. – Я сух и категоричен.

Она оглядывается и снисходительно улыбается, – наверное, думает, что я боюсь, как бы нас не увидели. Затем шепчет, и теперь мне кажется, что она испугана:

– Но ведь ты меня любишь, правда?

– Нет.

– Ложь! – Отчаянная надежда горит в ее глазах. – Тогда зачем ты меня целовал?

– Ты первая меня поцеловала.

Она резко отскакивает назад, жакет обвит вокруг талии, но на этот раз она не играет всем своим телом, будто вертит хула-хуп, а жакет повисает как тряпка. Я не смею поднять голову, но знаю: в глазах ее мечутся разъяренные тигрицы, две страшные тигрицы…

– Слюнтяй! И ты не лучше других! – Она удаляется походкой пантеры.

Она идет к мосту, едва заметные извивы ее фигуры словно хула-хуп вертят – на каждый извив по одному обручу. Все больше обручей, все больше, все гуще, вот они уже совсем скрыли ее…

С легким сердцем бегу к памятнику патриарху Эвтимию.

VIII

ПАТРИАРХ ПОДНЯЛ КРЕСТ,

будто благословляет. Вокруг расставлены юпитеры, на треножнике – кинокамера, трое мужчин и какая-то мадам вертятся вокруг. На каменных ступенях, подложив под себя пиджак, устроился Ангел, а рядом с ним человек в заляпанной спецовке размешивает в двух банках белую ацетоновую краску – такой краской дорожники подновляют маркировку на проезжей части, а мы с Ангелом решили кое-что начертить такой краской на автостоянке возле дома номер двести тридцать шесть.

Увидев меня, Ангел вскакивает и громко произносит:

– Коки, познакомься с бай Трифоном и с товарищами режиссерами. Бай Трифон, – обращается он к человеку в заляпанной спецовке, – это мой друг, с которым мы решили сегодня вечером подновить маркировку на бульваре Эмила Маркова.

Бай Трифон слегка приподымается, подает мне мизинец левой руки и кивает в сторону тех, которые возятся у кинокамеры. Один из них уже заметил меня, поворачивается к микроавтобусу в тени каштанов, оттуда выходят двое. Юпитеры внезапно вспыхивают и заливают нас жарким светом. Мужчины подходят прямо ко мне. Один из них – низенький и толстый, другой, тот, что помоложе, – высокий и худой, перекинул через плечо шнур магнитофона.

– Вы Константин? – Низенький здоровается со мной.

– Да. – Непонятно, что здесь происходит, камера приближается, люди снуют туда-сюда. Один, в черных очках, подает команды и все время чем-то недоволен. Двое других поворачивают юпитеры, мадам что-то пишет мелом на маленькой черной доске. Этот, в черных очках (режиссер, наверное), подходит ко мне, хватает меня за плечи, вертит то туда, то сюда, отходит, смотрит, вглядывается в пространство над моей головой и снова вертит меня. Наконец устанавливает в определенном положении, глядит в камеру, дает остальным какое-то указание и отходит к юпитерам, свет бьет прямо в глаза, я тихонько делаю пару шагов в сторону. Режиссер направляет свет в мою сторону, кричит: «Готово!» Один из его помощников пригибается за камерой, а ко мне приближаются: Ангел, двое с магнитофоном и мадам с черной дощечкой. Режиссер вскидывает руку, как Боримечка^[11], и кричит странно громко; в этот поздний час его, должно быть, аж в зоопарке слышно:

– Внимание! Тишина! – Но в этот момент визжат колеса проезжающего автомобиля. – Стоп!! – вопит режиссер. Автомобиль отъезжает, и снова несется: – Внимание! Тишина! Ассистент! Камера!

Мадам выкрикивает, тоже очень громко:

– «Добровольные маркировщики»! Первый кадр, первый дубль! И хлопает дощечкой прямо перед моим лицом.

Низенький сердечно усмехается, подносит микрофон к губам и начинает:

– Добрый вечер, молодые люди! Давайте познакомимся. Мы с коллегой Вангеловым – из передачи, посвященной проблемам безопасности дорожного движения. А как зовут вас и из какой вы школы? – Он протягивает мне микрофон, я раскрываю рот, но тут над площадью гремит снова:

– Сто-оп!! – Режиссер отталкивает оператора от камеры, нагибается, смотрит и, размахивая руками, бросается к нам. Он почти плачет, он, кажется, слопать меня готов. – Мальчик мой! Я же тебя поставил, кой черт ты сдвинулся?! – Он опять кидается к оператору. – Смотреть надо! Слева – ресторан, дальше – бульвар, будка, светофоры, кабина регулировщика… Справа – каштаны, бульвар, автомобили, кинотеатр, художественная школа, автомобили… А у тебя камера направлена прямо в середку, где старые постройки сносят. Нет, так работать невозможно! Подам заявление!

Оператор спокойно раскуривает сигарету и как будто ничего и не слышит, а двое с магнитофоном успокаивают режиссера, упрашивают его не бросать работу. «Интересный объект! Находка!» – произносит высокий, и через минуту все начинается сначала:

– Внимание! Тишина! Ассистент! Камера!

– «Добровольные маркировщики»! Первый кадр, первый дубль! – снова выкрикивает мадам и щелкает какой-то крышечкой по дощечке.

Двое репортеров снова улыбаются навстречу камере, низенький вступает:

– Добрый вечер, молодые люди! Давайте познакомимся. Мы с коллегой Вангеловым – из передачи, посвященной проблемам безопасности дорожного движения. А как зовут вас и из какой вы школы? – Он подает мне микрофон.

– Константин из двадцать седьмой гимназии. – Он подает микрофон Ангелу, тот декламирует: – Ангел, мы одноклассники.

– Спасибо. – Репортер снова берет микрофон и поворачивается к камере: – Как вы понимаете, дорогие телезрители, перед нами двое представителей молодого поколения, завтрашние пешеходы и водители моторизованных перевозочных средств… Скажите, молодые люди. – Он вновь протягивает нам микрофон. – Что заставило вас добровольно заняться обновлением обязательной дорожной маркировки на перекрестках бульвара Эмила Маркова и улиц «Молодежный проход» и «Высокая гора»? И еще один вопрос, если позволите, уважаемая, что обусловливает, если так можно выразиться, пафос вашего начинания?

Микрофон направлен к Ангелу, я смотрю на него с надеждой – пусть уж он начнет. Но Ангел твердо решил меня утопить:

– Коки у нас первый по литературе, пусть лучше он скажет.

– Стоп!! – гремит режиссерский голос. – Пока хорошо. А сейчас – вперед!

Оператор и осветители тащат камеру и юпитеры к перекрестку, где бай Трифон наливает в резервуар своей самоходки приготовленную краску. Репортеры и режиссер уговариваются, что, даже если и появится какой-нибудь шумовой фон, они не остановят съемку, все равно наши ответы будут передаваться в их комментарии, лишь бы было видно, что мы что-то говорим. Бай Трифон кончил заливку и скромно стал в сторонке.

– Кто из вас водит машину? – обращается к нам низенький, и я спешу отомстить:

– Ангел.

– Да ну, – протестует Ангел, – у меня права только на мотоцикл.

– Все нормально, – примирительно вступает высокий, – один поведет, другой будет говорить. Садитесь сюда, – указывает он Ангелу, – а вы, – он поворачивается ко мне, – станете сзади и скажите несколько слов. Поскольку у нас камера без рельсов, пожалуйста, объезжайте вокруг нее, руль полностью поверните влево.

Мы с Ангелом пристраиваемся, как нам велели, свет вспыхивает, бай Трифон заводит свою самоходку, мы трогаемся. Высокий идет рядом и подает мне микрофон. Режиссер командует, мадам щелкает, и я начинаю:

– По-нашему, так все должно быть в порядке. Например, если ты играешь в команде «Славия», не носи майку команды «Левский», и наоборот. – Высокий одобрительно кивает, я продолжаю: – А если уж ты умер, так нечего притворяться живым. И с маркировкой такое же дело. – Тут я чувствую, что он перестает понимать меня, но кивает все с той же понимающей улыбкой. – Если уж маркировать автостоянки, так всем. А то есть некоторые – мы, мол, не педанты, можем и без маркировки…

– Спасибо, – ловко вставляет он и бережно берет микрофон из моей руки. Я оглядываюсь и вижу, что мы начали второй круг. «Вот значит, как делаются эти киношные трюки», – приходит мне в голову. Люди увидят нас по телеку и будут думать, будто мы, по крайней мере, полбульвара проехали… – А что вы скажете о пафосе вашего начинания? – Громкий голос заставляет меня вздрогнуть. – Может быть, Ангел нам ответит на этот раз? – Микрофон протягивается Ангелу. Тот берет, смотрит на меня беспомощно, а я киваю, совсем как репортер мне.

– Пафос… – начинает Ангел и смолкает, потому что обычно путает «пафос» с «апофеозом». – Пафос… – И вдруг у него вырывается: – Пафос – это машина, черная такая, занавески у нее с кисточками и кинозвезды налеплены, и надо поставить ее на место, значит, на маркированную автостоянку возле дома – пять шагов в длину, три – в ширину, и впереди – номер.

– Что? В чем дело? Какая машина?

– Машина, – Ангел чувствует себя уже уверенней, – такая, на катафалк похожа, амортизаторы у нее сдали, а так и вентилятор имеется и кинозвезды.

– Стоп! – кричит режиссер и добавляет: – Обойдемся без пафоса, а то это двое уже дурака валять начали.

– У моего друга с болгарским языком плохо. – Я спрыгиваю на тротуар и пытаюсь спасти положение… Ангел подходит ко мне, я уточняю: – А вообще-то он у нас большой юморист и, когда не знает, как ответить, выдумывает разные фантасмагории…

– Понятно, – ободряюще улыбается репортер и хлопает меня по плечу. – Ну, скажите еще что-нибудь о себе. Чем вы интересуетесь? Есть ли у вас какое-нибудь хобби? Занимаетесь ли спортом?

– Его хобби, – Ангел кивает в мою сторону, – быть чемпионом, а так мы оба – боксеры, возвращаемся с тренировки.

– Через несколько дней республиканское первенство, – уточняю я. У репортеров вырывается хоровое «а-а!», сопровожденное многозначительными взглядами.

– Тяжелая, должно быть, тренировка была, – сочувственно заключает низенький, – и вы, наверное, того, – еще немного и он повертел бы пальцем у виска, – приустали… Понятно. Трудный, мужественный спорт… А что до интервью, так мы с коллегой справимся. – Он бодро улыбается. – Вся ночь впереди. Утром заснимем маркировки и что-нибудь придумаем. Будем на высоте, не волнуйтесь. А теперь до свидания, еще раз спасибо.

Патриарх все так же благословляет все вокруг, мы прощаемся с репортерами, с режиссером, оператором, осветителями, с бай Трифоном и мадам; берем приготовленную банку с люминесцентной краской, две кисти, влезаем в микроавтобус – нас обещали подвезти. Через десять минут мы выходим у библиотеки имени Димитра Динева, там, где пересекаются бульвар Эмила Маркова и улица «Молодежный проход», дожидаемся, пока микроавтобус отдалится на приличное расстояние, и по прямой улице добираемся точно до дома номер двести тридцать шесть. Оглядываем автостоянку: ни одного свободного места. Все разграфлено, перед каждым прямоугольником – номер, а перед некоторыми восклицательный знак вскинулся, как дубина, – мол, здесь нельзя ставить посторонние машины. А ну попробуй, посторонняя машина, влезь… Прежде всего чувство порядка, как говорил тот, в черной «Волге»…

Ага, вот и она – артистически бездомная, строго траурная, возвысилась над окружающими машинами с их заранее очерченными местами в автомобильном раю – пять шагов в длину, три – в ширину. Нет уж, уважаемая, не выйдет, нельзя играть за «Славию» и носить майку «Левского» или наоборот. Ангел тебе сейчас отмерит твои пять шагов… Так… А теперь в каждый угол по точке – для ориентира… Натягиваем шпагат… Эти репортеры засекли Ангела как раз, когда он выпрашивал у дорожника бай Трифона немного краски, будто бы для подновления маркировки на проезжей части… А теперь проводим прямую линию – осто-о-рожно… Здесь… Еще… А вот и номер…

Эх, жаль, нельзя изобразить на асфальте физиономии кинозвезд и треугольный флажок – ну да ладно, обойдется… Я хочу сделать и специальные метки для шин, но Ангел против. Зато мы изображаем знак – дубину – посторонним машинам: нельзя… Вот так, теперь и ты, уважаемая черная «Волга», будешь как все…

IX

МОТОЦИКЛ ТРЕЩИТ НЕИМОВЕРНО.

Мы с Ангелом напрасно пытаемся перекричать его.

– Почему ты ей снова не позвонил? – оборачивается он.

– Она бросает трубку! – ору я ему прямо в ухо и пристраиваю левую руку позади, будто фару. Мы мчимся по бульвару Эмила Маркова.

Уже три дня идут республиканские соревнования, в школу мы не ходим, состязаемся в одной и той же категории. Как мы ни упрашивали братца Миле, чтобы он перевел одного из нас в более тяжелую или более легкую весовую категорию, даже намекали, что можем отказаться от соревнований, он все равно не уступил. И мне понятно, почему, в сущности, я сам виноват, потому что в плохой форме. Он во мне не уверен, а когда нас двое в одной категории, шансы на медаль увеличиваются. Пока у нас с Ангелом по две победы, сегодня – выходной день, а завтра – финал. Значит, завтра мы с Ангелом выступим друг против друга. Раньше мы сходились на ринге только в спарринге на обычных тренировках. В прошлые республиканские и городские первенства мы всегда что-нибудь придумывали, чтобы попасть в разные весовые категории. То он выпьет полтора литра бозы^[12], то я, а иной раз приходилось и снижать вес, а это похуже бозы – натягиваешь на себя по три спортивных костюма зараз и скачешь через скакалку. Но можно и с бозой просчитаться. Например, в прошлом году на городском первенстве Маленький Карагез решил прибавить себе два кило и четыреста тридцать грамм, а я – кило двести. Отправились мы в кондитерскую у моста, наелись пирожных и заковыляли, как откормленные утки, к стадиону «Дружба» (там проходило взвешивание). Я глубоко дышал и стискивал зубы, а с ним что происходило – это только он может рассказать. Только мы вошли, как ему стало плохо и… сами понимаете. В одной из весовых категорий остались мы тогда без представителя, да еще и братца Миле подвели – влепили ему выговор за попытку обмана судей.

– От всего отрекайся! – кричит Ангел. – А я скажу Зарке, что весь вечер от тебя не отходил и что Магда все выдумывает.

Сразу же после того свидания возле рыбок Магда разболтала всей школе, что я ее пригласил в парк, что клялся ей в любви, хотел поцеловать, но она, мол, отвесила мне пощечину и сбежала. Повезло ей, что на другой день наша команда уехала в тренировочный лагерь, иначе я бы не выдержал – пух и перья из нее полетели бы!.. Как только мы вернулись, я позвонил Светле, но она, лишь услышала мой голос, положила трубку. И вчера я звонил, и сегодня – все то же. Поэтому мы с Ангелом решили встретить их с Заркой у школы. Я ей скажу, что действительно был с Магдой в парке, но совсем не для того, чтобы объясняться в любви, а для того, чтобы ее предупредить – пусть не бегает за мной. О поцелуе – ни слова! Никто не видел, никто не слышал, пусть считается, что Магда выдумывает, а я не признаюсь ни живой, ни мертвый, хоть на куски меня режь!

– Я только про поцелуй ничего не скажу! – кричу в ухо Ангелу. – Так она скорее поверит!

Он пожимает плечами: как хочешь. Дорога идет вверх, мотоцикл задыхается, я соскакиваю и толкаю сзади. Зато вниз мы летим на бешеной скорости, Сворачиваем ча улицу Трайко Китанчева и останавливаемся у школьной ограды. Ангел приседает на корточки – поправить цепь, что-то там заело. И тут появляется Светла.

– Беги, она одна! – шепчу я. Он склоняется еще ниже и убегает в обратную сторону.

Увидев меня, Светла, поколебавшись, останавливается, потом ускоряет шаг. Я вывожу мотоцикл и преграждаю ей дорогу.

– Добрый день, Светла. – Не узнаю своего голоса.

– Добрый день, – холодно отвечает она, и я не могу понять, что же кроется в ее глазах: обида, презрение, ненависть?.. Может, всего понемногу… Шагаю по тротуару, едва поспевая за ней. Она торопится, а я ведь с мотоциклом…

– Как поживает Пиноккио? – И что это мне взбрело в голову? Тут же понимаю, как это глупо.

– Прогуливается в парке, – отвечает она и еще ускоряет шаг. Я включаю скорость и вскакиваю в седло. Мотор разогревается, и, пару раз вильнув, я ухитряюсь сохранить равновесие и догоняю ее. Она идет все быстрее, я еду рядом, изредка взглядываю на нее, но она не обращает на меня никакого внимания. Люди оборачиваются на нас, сейчас еще, пожалуй, и гаишники покажутся для полного счастья, а я – без прав… На бульваре Эмила Маркова – красный светофор, а дорога пуста, вот сейчас она перейдет и исчезнет с глаз моих… Эх, все пропало, поеду на красный… Но тут она останавливается. Ага! Ура, Пиноккио, нет не все еще пропало! Собираюсь с духом – зря, что ли, мы с Ангелом целый день чинили этот мотоцикл…

– Давай я тебя подвезу и по дороге все объясню.

– А что нужно объяснять? – Она не смотрит на меня, но я вижу, что она неспокойна. – Люди объясняются, когда… – Она краснеет, зато светофор дает желтый свет, потом зеленый, но она не трогается с места. – Объясняй другим, мне и так все ясно…

– Признаю, что мы были в парке, но… – бормочу я.

Она мгновенно оборачивается, и я вижу, что те две разъяренные тигрицы в Магдиных глазах просто тихие котята по сравнению с тем, что сверкает сейчас во взгляде Светлы. Несколько секунд она не может перевести дыхание, потом произносит сдавленно и прерывисто:

– Значит… это правда! Подлый… Подлый! – и бросается прямо на красный свет, какие-то «Жигули» с шумом тормозят, но она ничего не замечает перед собой и бежит, бежит…

Я пережидаю машины и следую медленно за ней, но вскоре отказываюсь – нет смысла, она уже у самого дома. Сворачиваю вниз по бульвару к автостоянке, где мы на всякий случай уговорились встретиться с Ангелом. Вот и он. Останавливаю мотоцикл и глухо произношу, обернувшись к окнам Светлы:

– Ты прав. Надо было соврать.

– Женщины предпочитают быть обманутыми, – бросает он тоном многоопытного человека, а я снимаю куртку и ложусь навзничь на траву. Он садится рядом с мотоциклом, постукивает веточкой по рулю и добавляет:

– Я поговорю с Заркой. Приглашу ее в кино, она, наверное, не откажется. Объясню все. Это дело мы поправим…

«Это дело!» Значит, есть и другое, которое так просто не поправишь… То, что предстоит нам завтра… Но мы ведь договорились! Первый раунд – изучение противника. Второй – легкое оживление со слабыми ударами по груди и более сильными – по перчаткам и третий – по нескольку средних ударов и эффектная защитная техника, чтобы отвести глаза судьям. Я пытался убедить его, что он должен стать республиканским чемпионом, а потом мы оба откажемся от бокса вообще, но он не согласился – ведь и у меня есть шанс попасть на олимпиаду, глупо упускать его! Так ничего мы и не решили та этот счет…

– Смотри, – я мгновенно прихожу в себя от выкрика Ангела, – кто-то там выглянул из-за занавески!

Приподымаюсь на локте и вглядываюсь в Светлино окно, но белая тонкая занавеска неподвижна, только посередке чуть колышется.

– Коле! – Ангел окликает братишку, который поблизости играет с ребятами. – Сходи-ка, дружок, за биноклем.

Коле скорчил гримасу, но побежал – они живут поблизости, и через несколько минут мальчик возвращается с большим военным биноклем. В это время мы разбираем мотоцикл, чтобы не показалось, будто мы здесь без дела торчим. Устраиваемся так, чтобы я мог притаиться за перевернутым кверху колесами мотоциклом, как за баррикадой, и незаметно наблюдать… Нахожу ее окно. И что вижу? Пиноккио смотрит на нас через капитанский бинокль…

– Нет, это не Пиноккио, – уточняю вслух, – это Светла, только в одной руке у нее бинокль, а в другой – Пиноккио.

– Докладывай малейшую перемену в обстановке, – откликается Ангел по уставу, у нас ведь была матросская практика на Панчаревском озере, – нужно разобраться в намерениях боевых единиц противника.

– В данный момент противник осуществляет маневр. Сэр Пиноккио – справа.

– Не позволяют ли они себе излишних интимностей? – волнуется Ангел и распяливает на руках цепь, пытаясь найти то звено, где все время заедает.

– Не забывай, что сэр отчасти наш засекреченный двойник, – почтительно напоминаю я.

– Тогда, – он вскидывает руку, – интимности даже желательны!..

Крадусь, не отрывая бинокля от глаз. Задеваю случайно заднее колесо, мотоцикл падает, я остаюсь без прикрытия. Светла со своим биноклем исчезает моментально. Значит, она поняла, что я тоже с биноклем и что мы ее засекли.

– Противник обратился в позорное бегство, – докладываю я вяло, снимаю белую рубашку и вешаю на ветку. – Мы тоже сдаемся.

– Сдаемся-то сдаемся, только вот брать нас не хотят, – безучастно отзывается Ангел, занятый цепью, и добавляет тоном бая Спиро: – И это армия! Курортники!

Мотоцикл снова подымает неимоверный треск – мы уезжаем. Хорошо, что он так трещит: это оправдывает наше молчание. На сегодня все сказано, а о завтрашнем дне и говорить неохота. Эх, столкнуться бы сейчас с каким-нибудь транспортом, но так, немножко, чтобы отвезли нас ненадолго в «скорую» и завтра чтобы не выходить на ринг. Правая фара не работает, я нарочно не вскидываю руку на перекрестке, но, к сожалению, мы ни с кем не сталкиваемся. Одно такси даже специально дожидается, пока мы проедем, и только потом сворачивает. Какая-то отчаивающая шоферская дисциплина. Можно подумать, будто все, как мы, ездят без прав и потому так внимательны. Вот и этот, справа. А, это Соме. Он и вправду без прав – взял у брата «трабант»^[13], пропускает нас… Мы помахали друг другу, и он запылил вниз… Он у нас футболист, наверное, в юношескую сборную его включат…

Когда мы останавливаемся, Ангел произносит, не глядя на меня:

– Эх, никто с нами не столкнулся, а ведь у меня предчувствие было!.. Увы! Какой у Зарки номер телефона?

X

«ТАК НЕ ГОДИТСЯ, АНГЕЛ,

так не годится», – повторяю я про себя, пока мне натягивают перчатки. Смотрю в зал, направо, налево, пытаюсь себе представить, что сейчас говорят те, которые знают нас, и те, которые не знают. Незнающие, наверное, предупреждают соседей:

– Вон тот, в синем углу, – республиканский чемпион, но красный посильнее. В боксе ведь часто решает не техника, а сила. Один удар – и конец.

А те, которые знают, посмеиваются:

– Эти двое на ринге – они ведь приятели, оба из одной команды, уже уговорились, должно быть, играть легко и технично, не калечиться. Но я навидался такого! Однажды даже братьев Станковых видел на ринге… Держу пари, что если судья их не выгонит посреди матча, они так друг другу надают, что дым столбом пойдет. Бокс дружбы не признает… Здесь как на войне – или ты бьешь или тебя бьют.

Судьи, наверное, тоже что-то усекли, во взгляде одних читается явное любопытство, другие – словно предупреждают: «Вы здесь не для того, чтобы танцевать на ринге. Игра имеет свои правила. Если не желаете их соблюдать – марш отсюда!»

Станой уже подвязал мне перчатки и шепчет:

– Не будь дураком! Если и на этот раз станешь республиканским чемпионом, олимпиада тебе обеспечена. А Ангела так или иначе не включат, нет у него шансов, так что он на тебя не озлится.

Я смотрю в твой угол, Тото подвязывает тебе перчатки. Знаю я, что он там шипит:

– Слушай, это же твой единственный шанс стать республиканским чемпионом. Влепи ему одно правое кроше после эскиважа, и он грохнется. И слева он всегда открывается. Если ты его не побьешь, я тебя после поколочу в раздевалке.

А братец Миле суетится, мелькает то тут, то там, и тактично не приближается ни ко мне, ни к тебе.

Мне дают коробочку с тальком, я натираю кеды, чтобы не скользить по рингу. Потом тальк подают тебе. Публика жужжит, как испорченный телевизор, и знающие и незнающие с нетерпением ждут финального матча в нашей весовой категории. Подходит ринговый судья, сводит нас посредине ринга, осматривает перчатки – правильно ли они подвязаны, и произносит неизбежные шаблонные слова о правилах… Мы не слушаем, мы уже много раз это слышали, мы переглядываемся и улыбаемся. Судья этого не замечает или делает вид, будто не замечает, и строго отправляет нас по углам: меня – в синий, тебя – в красный.

Черт побери, у меня какая-то неприятная слабость в ногах, будто я начинающий боксер. Мне даже хочется несколько раз присесть, чтобы размяться, но перед тобой неловко. Эти приседания могут тебе показаться самоуверенными и вызывающими: мол, выпустите меня против этого, я его одной левой уложу. Нет, такая слабость меня охватывала только первые десять раз, когда я поднимался на ринг. Но тогда было ясно, чего я боюсь: а вдруг изобьют, или как-нибудь неладно ударят, нокаутируют, может, даже убьют. А теперь я боюсь совсем другого, хотя ведь знаю, что такое твое правое кроше, попробовал на тренировках, когда мы еще не были приятелями. Кажется, меня пугает вся эта многознающая публика…

Я не услышал гонга, но по тому, как в зале напряженно зашумели, по тому, как ты тронулся к центру ринга, понял, что гонг уже прозвучал. Протягиваем друг другу руки в знак приветствия, наши перчатки соприкасаются, матч начался. Вертимся по рингу и легко ударяем друг друга по перчаткам, по плечам. Оба притворяемся, будто «изучаем противника» – проделываем ложные финтовые движения, машем перчатками в воздухе. Публика недовольна, потому что мы играем вяло и без ударов. Кричат, свистят. Судья дает нам понять, чтобы мы играли активнее, а спустя полминуты останавливает нас и делает нам неофициальное предупреждение. Но не успевает он произнести: «Бокс!», не успеваем мы начать, как звучит гонг. Слава богу, конец первому раунду.

Мы сидим, каждый в своем углу, Станой и Тото поднимаются на ринг с полотенцами, но нас нет нужды обмахивать, мы не устали, не разогрелись. Станой предупреждает меня, если мы будем в таком роде продолжать, судья нас дисквалифицирует. Станой перечисляет, что произойдет дальше: команда потеряет одну золотую и одну серебряную медаль, пропадает шанс представить на олимпиаду хорошего спортсмена нашей с Ангелом весовой категории. Тото склонился над тобой, что-то оживленно толкует; или объясняет, какие приемы лучше применять против меня, или снова грозится поколотить в раздевалке. А я все соображаю, как бы тебе сказать, чтобы мы обменялись в начале второго раунда несколькими средними ударами, пусть будет впечатление активности. Вообще-то это у нас намечено на третий раунд, но если уж такой ринговый судья попался…

Гонг! Станой и Тото утаскивают стульчики из-под веревочных ограждений, судья сводит нас в центре ринга. Всем уже ясно, что мы с тобой драться не хотим, судья стережет. Стоит так, что мы ни единым словечком не можем обменяться. Ты играешь, как мы уговаривались, судья уже готов снова остановить нас. Из зала раздаются новые свистки и крики. И вот наконец судейское «Стоп!». Судья хватает нас за руки, согнутым пальцем указывает на четыре стороны: официальное предупреждение! Это уже скверно. Решаю дать тебе понять, чтобы ты сейчас играл, как мы уговорились для третьего раунда, отпущу тебе сейчас несколько ударов потверже и один правый апперкот в диафрагму. Подмигиваю тебе незаметно для судьи, ты смотришь удивленно, ты ничего не понял. Я пользуюсь тем, что ты плохо прикрываешься и пассирую тебе еще одно левое кроше. Твое лицо напрягается всеми мышцами и выражает одновременно и удивление и обиду и черт знает что еще, никогда не видел тебя таким. Во всяком случае, публика оживает. На ринг несутся выкрики:

– Эй, чемпион…

– Расстели-ка его просушиться!

– Поставь ему фонарь под глазом!

– Съешь его с костями вместе!

– Ко-ки! Ко-ки! Ко-ки! – я знаю, это болельщики из нашего квартала.

Раунд заканчивается и снова мы рассаживаемся по углам. Станой бросается ко мне и, довольный, обмахивает меня полотенцем. Я останавливаю его раздосадованно, мне только воды хочется – рот ополоснуть, а то что-то мутит. Тото встревожен, перекинул свое полотенце через ограждение, стал напротив тебя в гарде, подпрыгивает и делает финты, видно, продолжает упрямо разъяснять тебе, что если ты блокируешь мой правый удар, то легко уложишь меня своим страшным прямым, потому что я всегда открываюсь слева. Я вижу, как ты сердито мотаешь головой, не хочешь слушать его, стараешься поймать мой взгляд. Прибегает братец Миле, повторяет мне аргументы Станоя, направляется к тебе… Мы на него не обижаемся, он прав. В конце концов мы пришли сюда боксировать, а кроме личного престижа есть еще и честь команды. А от положения команды зависит и положение тренера, и, в сущности, всего нашего болгарского бокса, значит, мы не имеем права проявлять сентиментальность за счет команды, тренера и олимпийского национального спортивного достоинства…

Гонг! Третий, последний раунд. Публика с нетерпением ожидает развязки. Но радостное возбуждение вскоре стихает, потому что мы играем так же, как в первом раунде. Твое лицо успокаивается, растерянность сходит с него. Ты снова стал Ангелом, моим лучшим другом, а я твоим лучшим другом. Я уже жалею, что мы смело не отказались еще перед матчем и от соревнований и от бокса вообще… К чертям все эти титулы, и команду, и тренера, и олимпийское спортивное достоинство… Никакие мы с тобой не боксеры по натуре, просто хотели снять комплекс неполноценности. До седьмого класса я был «самый» – самый воспитанный, самый интеллигентный, самый сознательный, всегда меня ставили в пример, и соответственно многие одноклассники ненавидели меня, а кое-кто и поколачивал. Я сомневался в своей мужественности, очень мне хотелось чем-нибудь поразить окружающих. Но чем? Сбежать из дома? Банально. Кто только этого не делал! Поджечь что-нибудь в боянских лугах? Глупость! И тут мне пришла в голову мысль о каком-нибудь опасном спорте: альпинизм, автомобилизм, бокс. Только я начал околачиваться вокруг автомобилистов на автостоянках, как к нам в школу явился братец Миле и объявил, что собирает боксеров для юношеской команды «Спартака». Я оказался одним из первых. Так началась моя боксерская карьера, обо мне даже в газетах писали несколько раз, потому что это в общем-то уникальное явление природы: отличник в школе и к тому же хороший боксер. А те здоровяки, которым я собирался отомстить, наращивая мускулы, вдруг все, как один, записались в мои приятели и на всех матчах болеют за меня. Ты все это знаешь, и с тобой происходило примерно то же самое.