Текст книги "Старт"

Автор книги: Кирилл Топалов

Соавторы: Дончо Цончев,Блага Димитрова,Божидар Томов,Атанас Мандаджиев,Лиляна Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Он изнурен борьбой. Он не видит ничего вокруг. Веки и ресницы склеены снежным клеем. Только проблески. Он стирает снег с глаз, словно шипучий песок.

Он открывает глаза.

И первый его крик: «На помощь!»

И в ответ – молчание.

Только снег.

Второе рождение

Он озирается вокруг: никого. Ужас человеческого одиночества. Эта пустота страшнее смерти.

Над заснеженной братской могилой – прядь длинных волос, уже не светлых, а побелевших.

При виде этого беспомощного стебелька Димо обретает силы. Он сознает, что ожил не для того, чтобы получить помощь, но для того, чтобы ее дать. Загипсованный в снегу, он вертит головой, движет руками. Сгибается. Вырывается из твердого, словно железобетон, снежного покрытия.

Он покачивается. Он вырвался. Он словно новорожденный. Боль тяжелее камня, рука тянется вверх. На лбу – огромная шишка. Снег обагрен его кровью.

Ни следа человека.

Одинокий ботинок замерз в последнем стремлении вверх.

Перчатка воззрилась в небо, сжимая щепотку снега.

Снег и холод.

Мертвая планета.

Димо бросается к заледенелой пряди волос… Бережно откапывает. Так заботливый садовник вырывает из земли замерзший саженец. Медленно очерчивается корень.

Над снежной коркой – струйка пара, живое дыхание.

Планета оживает.

Белая тишина

Спасение зависит и от твоего места в цепочке.

Суеверный сам захотел поменяться местами с Димо, чтобы быть тринадцатым и показать, что он вовсе не суеверен.

Димо сознает, что нужно быть достойным такого подарка – единственного места, отмеченного знаком спасения.

Внезапно ему становится страшно.

Дара все отклонялась от общей правильной линии, вот и оказалась в хвосте лавины.

Над ней – самый тонкий слой снега, и Димо сравнительно легко откапывает ее. В полусознании она повторяет, словно противясь истязаниям:

– Если бы мы знали, мы бы все равно…

Во рту – снег, и слова звучат невнятно, как слова первого человека, гонимого всеми стихиями планеты.

Дара выплевывает снег с кровью. Лихорадочно трясет головой, словно встряхивая сознание, стряхивает снег с ушей, волос, ресниц. Разлепляет веки. Приходит в себя.

Вокруг – свет. Свет приводит ее в сознание.

Быстрыми гневными движениями она дергает плечами, стряхивает снег окончательно и вскакивает на ноги. Оглядывается. И сердито кричит:

– Э-эй! Где вы? Провалились, что ли?!

Никто не отвечает. Ни живой души вокруг.

Они с Димо будто два забытых колоса на убранном поле, заваленном снегом.

В этот миг Дара испытывает воющую зависть к себе прежней, к той, что существовала утром: запоздавшая, потерявшаяся в одиночестве среди одиноких гор, почти без надежды настигнуть друзей. Как она была богата! Снег скрывал их шаги. Где-то далеко впереди они шагали, дышали, мыслили… Лучше бы ей всю жизнь не угнаться за ними, лишь бы знать, что где-то там молодые их плечи очерчивают линию горизонта…

Нет у нее теперь горизонта. Все вокруг переменилось. Язык лавины слизнул в пропасть склон, по которому они шли. Там, внизу, трех-четырехметровый пласт снега. Темно-лиловый туннель – русло лавины.

И невыносимая тишина!

Наверно, Поэт сказал бы:

Удушающая тишина – абсолютная, лунная, безлюдная.

Твой слух не может выдержать!

Барабанные перепонки лопаются в ушах, глохнешь от этой тишины…

– Замолчи! – кричит Дара тишине и хватается за голову…

Два человека бросаются на снег, затаив дыхание, ощупывают его, ищут след…

Димо нащупал что-то твердое. Бережно откапывает, боится причинить боль…

Это альпеншток! Они смотрят, широко раскрыв глаза. Они ожидали освобождения чьей-то руки или ноги.

И двое – группа!

Привычка находиться в группе создает у тебя странные рефлексы. Вне группы ты ощущаешь себя беспомощным. Теряешь способность защищаться.

Изгнание из группы – это все равно что тебя лишают рук или ног. Искалеченный, брошенный на произвол судьбы, ты не разбираешь дороги. Не можешь сориентироваться. Нет сил бороться.

Но в группе твои действия строго предопределены, ты движим словно бы неким скрытым механизмом. Вызванные общим ожиданием, пробуждаются твои способности. Сеть постоянных излучений охватывает тебя. Ты получаешь неожиданные стимулы. Ты пышешь здоровьем.

Но в одиночестве ты похож на ручного зверя, возвращенного обратно в дикую чащу. Ты гибнешь.

Ведь привычный к атмосфере группы, ты утратил навыки борьбы дикого одиночки. Только в группе ты бесстрашно противостоишь стихиям.

Чтобы пробудить в себе ряд рефлекторных реакций, ты должен завоевать свое место в группе. И сохранить его во что бы то ни стало!

Но для того, чтобы все это понять, ты должен свою группу утратить.

Дара поднялась на ноги, и Димо ощутил внезапный прилив энергии. Мы вдвоем! Это уже группа!

Мы уже можем распределить функции и привычно начать действовать.

Мы снова МЫ. Оно не погибло под снежными завалами, это упрямое устойчивое МЫ.

МЫ ничего не боимся!

Дара с внезапным ожесточением бросается на снег. Она разрывает снег руками и ногами. До сих пор ее необузданность, резкость казались странными, ненужными, теперь они наконец обретают свой смысл. Именно это нужно теперь, когда все решают секунды.

Пробил ее час! Вот для чего природа создала ее такой неудержимо-порывистой! Дара развивает бешеную скорость. Каждый взмах сопровождается целым снопом искр. Еще недавно окоченелая, теперь она разгорячилась настолько, что белая прядка блеснула светлой каплей. Жива! Полная гармония! Жизнь!

Дара раскопала ботинок. Вот оно! Девушка еще яростней врезается в снег. Изнуренная лавиной, она приходит в себя, обретая молниеносность движений. И чем быстрее, тем больше сил прибавляется.

И Димо уже заражен этим неправдоподобным темпом. Юноша и девушка отбрасывают снег с таким отчаянием, словно это раскаленная лава. И одновременно отбрасывают сковывающий страх. Гонят смерть. Никогда еще они не были такими живыми!

Вот они освободили полузадохнувшегося, ослепленного снегом человека. Кто это?

Они ничего не боятся. Они поглощены огненной своей действенностью.

Поспешно, без тени усталости они поднимают и опускают закоченелые руки откопанного. Дыхание! Он приходит в себя.

– А, это ты! – Дара узнает Никифора. – Надо же, последние становятся первыми!

Первый взгляд

Никифор всегда следил за остальными – правильно ли они движутся, никогда не оглядывался. Теперь он видит горы.

Прозрение слепца.

Ничьи плечи не закрывают горизонт. Горизонт бесконечен, бел, волнообразен, словно океан, замерзший в самом разгаре бури.

Как же он ничего не замечал? Или это незнакомый пейзаж? Может быть, лавина унесла их далеко?

– Ты что, гор никогда не видел?! – выкрикивает Дара и хватает недавно откопанный Димо альпеншток.

Словно в пашню, вгрызается она в снежные массы.

– Стой! – догоняет ее возглас Никифора. – Глаза выколешь!..

– Я могла наступить на горло… – Дара боится произнести это имя…

Трое ожесточенно копают руками. Правая кисть Дары обнажена – лавина унесла перчатку. Но Дара не ощущает режущих прикосновений снега.

– Держитесь! – кричит она изо всех сил, чтобы долетело до тех, в снегу.

Димо бросает ей одинокую перчатку. Дара надевает и вздрагивает. Она ощущает теплоту. Кто носил эту перчатку? Они копают наугад. Никифор нащупывает чей-то палец. Чем отличается человеческое тело от аморфной массы снега? Оно имеет форму.

– Может, это сучок? – Никифор осторожно тянет синеватый отросток, боясь обломить.

– Или рука? – шепчет Дара.

Из снежных глубин возникает человеческая рука. Чем отличается человеческое тело от дерева? Движением. Рука недвижна – отрубленная ветвь.

Они изнурены. Но отдыхать нельзя. Они живы! Здесь только мертвым дозволен отдых!

Голова. Неважно, кто это. Человек. Освобождают его грудь от тяжкой массы спрессованного снега, словно сдвигают бетонную плиту, рухнувшую во время бомбежки.

Лицо в оболочке снега. По очереди – искусственное дыхание. Губы в губы. Теплые губы приникают к потрескавшейся ледяной корке безжизненных уст. Теплый воздух живой груди – в бездыханную грудь. Жизнь и смерть – в упор! Кто кого?

Каждый миг – это вдох

А внизу, на базе, прикорнув у смолкшей рации, Деян мысленно развертывает самую свою смелую спасательную акцию.

Вот он снова потерял след. Остановился, недоумевая.

– Где они могли пройти? – Вопрос задан ветру.

Но ветер с разбойничьим свистом пролетает мимо.

Деян подает знак спасательной команде. Но куда идти? В противоположную сторону. Наугад – испытанный человеческий путь.

– Где они? – Деян спрашивает горы.

Вершины оборачиваются спиной, они больше не верят ему.

Свою интуицию опытного альпиниста он, кажется, утратил вместе с утраченной группой. Возможно, и эта пресловутая его интуиция аккумулировалась в нем групповыми ощущениями, догадками, впечатлениями и внушениями…

– Скорее! Каждый миг – это потерянный вдох, это жизнь!

Спасение – вслепую. Он заблудился во мгле воображения…

Деян открывает глаза. Белые пчелы снега вьются перед окном, жалят его сердце.

Зачем – снег?

Глаза, увидевшие взгляд смерти

Наверх к погибающим.

Глаза Суеверного уже распахнулись. Три лица – над ним. Он дышит, приняв в себя их тройное дыхание. Снег на его губах тает, согретый ими.

Взгляд его возвращается издалека, из другого мира. Теперь ему известно больше, чем другим живым.

– Туда… К остальным… – вырывается у него вместе с первым вдохом.

Они слышат не голос, но дыхание…

Ноги его стиснуты утрамбовавшимся снегом. Невозможно высвободить их из этой твердыни…

Суеверный вглядывается в снежную зернистость. Да что мы, ослепли, что ли? Ведь это же роковое сочетание: кристаллическая структура свежевыпавшего снега, низкая температура! Это же лавина! Снег предупреждал нас своим зернистым шифром, а мы, увлеченные восхождением, не обращали внимания.

Гранулированный снег меж пальцев. Трое склонили голову. Снег леденеет в ладони четвертого. Лавинообразующий снег!

– Этот снег самый опасный! – произносит Никифор.

– Господи! – Дара падает на колени, словно снег – это крупные кукурузные зерна, а она – наказанный ребенок.

– Туда!.. К остальным…

Только теперь трое поняли четвертого. Слова его словно доносятся из другого мира. Им нельзя не подчиниться.

Усталые, измученные молодые люди продолжают вслепую копать снег.

Дара остается с Суеверным. Взбешенная собственным бессилием, плача от гнева, она пытается расковырять толщу снега, сцементировавшего его ноги.

Правая ее рука, принявшая тепло из чужой перчатки, движется с удвоенной энергией.

Снег рвет плотную ткань. Ногти в крови.

Наэлектризованный ее упорством, юноша одолевает тяжкое оцепенение и медленно высвобождается из ледяных оков. Наконец!

Но бесчувственные ноги словно бы не принадлежат ему. Они отказываются подчиняться приказам мозга. Суеверный собирает всю свою волю, сгущает ее в одно желание: сделать шаг! И… остается на месте. Казалось, такой отчаянной внутренней силой он бы горы сдвинул, а ноги замерли.

– Сними ботинки и растирай! – приказывает Никифор Даре.

Но Суеверный уже знает! Он торопится, пока не забылось. Ползет, остервенело роется в снегу, словно там – способность двигаться!

– Сюда! Сюда! – Это Никифор нащупал что-то живое.

Все бросаются к нему, Суеверный ползет. Руки у всех ободраны. Суеверный зубами вгрызается в снег. Бережно, чтобы не поранить чью-то живую кожу.

Показалась едва дышащая грудь. В снегу – причудливая впадинка, след дыхания.

Вытаскивают общими усилиями. Снежный кокон. Стряхивают снег. Лицо – в гримасе невыносимой боли. Рука сломана, откинута назад. Их движения причиняют ему боль, он словно рождается на свет из утробы снега.

Андро. Боль заставляет его очнуться.

Тело его – скорчившийся вопль.

Вдох – и он пытается вглядеться вперед. Неужели взгляд его по инерции устремляется туда, где прежде очерчивались силуэты двух влюбленных?

Запоздалое откровение

Горазд и Зорка были совсем близко друг от друга. Теперь их нигде нет. Влюбленные словно бы слились с белыми вершинами, что устремляются к вечности, так же тесно припав друг к другу.

Муки ревности отступают перед телесной болью.

Но, возвращаясь в мир живых, он заново обретает и любовное страдание. И страдание телесное на этот раз отступает. Одна боль облегчает другую.

Если бы человек мог существовать лишь в одном измерении, жизнь его была бы невыносимой.

Перед глазами Андро – опустелый горизонт.

Возвращение к жизни пугает юношу. Он вдруг обнаруживает, как ему не хватает тех, двоих. В сущности, ведь не сама Зорка была ему нужна, а именно любовь, любовь тех двоих, Зорки и Горазда. Эта любовь влекла и мучила, была горячей болью и сладкой горечью, в ней было все, что не сбылось в его собственной судьбе.

Это был его горизонт: две почти слившиеся воедино фигуры, обменивающиеся едва уловимыми жестами взаимности. Может быть, в своем воображении он делал их куда более нежными, чем в действительности. Эта сопутствующая ему воплощенная взаимность наполняла живой жизнью его бытие. Нет больше тех влюбленных. Похолодало в мире. Мир без пульса.

Андро знобит. Он едва жив, рука сломана, но он приподымается, он ищет глазами, где могут быть те двое. Нечеловеческим усилием он движется туда, где думает найти их. Где-то там, на первом извиве. Одной рукой он, почти теряя сознание, копает снег.

– Не там, внизу! – окликает его Никифор.

В эти слепые миги задыхания Никифору удается собрать воедино все мужество уцелевших. Они силятся перекопать снег вокруг. Но это все равно что осушить замерзшее море.

– Лавина смяла нашу цепочку, будто губную гармонику! – Дара готова подчиняться всем приказаниям Никифора, лишь бы спасти хотя бы еще одного…

Неважно – кого. Неважно – какой ценой. Умереть от усталости, но вдохнуть живое дыхание хотя бы еще в одну грудь. Андро тащится вниз. Он что-то заметил или ему только показалось… Отчаянно размахивая здоровой рукой, он зовет на помощь. Все бегут к нему.

Словно нужно спасти саму любовь.

Они что-то нащупали. Шарф. Густая снежная вязка. Горазд отдал свой шарф Зорке, она быстро обвязала плотную, еще хранящую мужское тепло ткань вокруг шеи. Андро узнает шарф. Он задыхается, темно-вишневый цвет жжет его.

Андро поражен: уцелела ткань, а пронизавшей эту ткань человеческой нежности больше не существует. Существовала ли она, эта нежность, или Андро только воображал ее себе? Шерстяная ткань живет дольше человека, носившего ее…

Но один конец шарфа словно бы врос в снег. Посинелые ногти выкапывают другой конец, обмотанный вокруг чьей-то шеи. Мучительные раскопки. Оледенелый снежный шар. Каменный барельеф двух фигур. Двое обнялись, судорожно сплелись, их не отделить друг от друга. Ледяная лава сделала их объятие нерасторжимым.

Теперь Андро уверен: они были вместе, лавина не смогла разлучить их.

Последний вздох

Суеверный ползет, волоча два обгорелых ствола – замерзшие ноги. Он не думает о себе. Он уже ни о чем не думает. Ногтями, зубами рвет снег. Палец за пальцем – открылась рука. Лиловая, окоченелая. Но, сам коченея, он продолжает высвобождать чужое окоченелое тело.

Случай тяжкий. Никаких признаков жизни. Никифор, Димо, Дара, Андро, Суеверный склонились над умирающим. Или над мертвым? Они снова ощущают свою силу. Снова – поочередно – искусственное дыхание. Переворачивают его вниз головой, как утопленника. Изо рта вытекает струйка воды – растаявший в легких снег. Снова – один за другим – припадают к его груди, дышат прямо в губы, вызывая ответное дыхание. Ниточка теплого пара из их посинелых, в кровь потрескавшихся губ вливается в его оледенелые губы и тонет, словно в землю уходит.

И надежда тает. Это Мерзляк. Чудес не бывает. Трое уже отчаялись. Только Суеверный, первым откопавший друга, сам с замерзшими ногами, не перестает бороться за его жизнь, как за свою собственную. Он ближе всего к этому умирающему – ведь половина и его тела мертва, умирающий принадлежит ему.

Он знает больше, чем другие. Он еще не забыл. Из солидарности Дара остается рядом с Суеверным, чтобы помочь. С материнской нежностью девушки, у которой еще нет ребенка и, может быть, никогда не будет, она склоняется над мертвым.

Новое растирание, они трясут мертвое тело, трут конечности, пытаясь восстановить кровообращение. Остальные снова присоединяются к их бесплодным усилиям. Снова по очереди дышат в оледенелые уста. Словно в уста смерти.

Наконец Дара опускает руки. Температура снега и лежащего на нем безжизненного тела совпадают.

– Надо по зрачкам… – Она раскрывает его глаза.

В глазницах – остекленелая, обесцвеченная ночь. Но они не оставляют мертвого. Они схватились за него, как утопающие – за соломинку, в надежде выбраться, выплыть на поверхность. Они растирают его вновь и вновь. Суеверный припадает весь к его телу, греет своим слабым теплом, изо всех сил дышит в губы. Он и сам разгорячился. Прерывистое от усталости дыхание вливается в мертвые губы. Смерть впитывает это дыхание. Измученный Суеверный лежит…

Лежат рядом мертвый и полуживой. В холодном воздухе возникает тончайшая струйка пара – дыхание мертвого. Может быть, это только кажется им от усталости, может быть, у них потемнело в глазах…

Снова склоняются над ним. Дышит!

На последнем круге ада, среди ужаса, мороза, изнурения, их внезапно озаряет огромное счастье, они и не подозревали, что бывает столько счастья!

Они преобразились. Они теперь другие. Ни тени страха, страдания, бессилия. Блаженство!

Оживленный широко раскрывает глаза. Он видит над собой лица друзей, кудрявые облачка их дыхания.

Неведомое прежде тепло разливается по его жилам, закаменевшее лицо расправляется. Грудь приподнимается, он дышит все глубже.

Всю жизнь он одолевал свой страх перед холодом, теперь его окружило истинное тепло дружбы, человеческой солидарности. Не чувствовать себя одиноким, заброшенным, словно камень в пропасти…

Ближе всего – лицо Суеверного. Изнуренное, оно светится, очищенное от малейших помыслов о своей судьбе, это лицо Друга. Кто еще видел такое лицо так близко?

Наверно, нужно пройти через неприступные горы, через холод и огонь, через саму смерть, чтобы достичь этого лица. Прекраснейшего из лиц человеческих.

Мерзляк и Суеверный. В глазах каждого из них – письмо отца, то, давнее. Покойный благословил их дружбу.

Не страшась уже ледяного ветра, не пытаясь спрятать голову в воротник. Мерзляк приподымается для последнего вдоха, подаренного ему дыханием друзей.

И падает мертвым. Легкие его разрывает снежная пыль, она заполнила их вплоть до альвеол, проникла в капилляры.

Он улыбается. И, познав самое большое тепло, уходит навстречу вечному холоду. Другие накачали его своим дыханием, на миг пробудили от смерти, чтобы он увидел свет, почувствовал, что умирает не одиноким и скованным, но свободным от ледяного гнета.

Друзья спокойно принимают его конец. Их совесть чиста. Они сделали все возможное и невозможное.

Они подарили ему мгновение жизни, мгновение тепла, мгновение полного человеческого счастья.

Этот миг будет их согревать до самого конца, где бы они ни были, что бы с ними не случилось.

Дыхание, влитое ими в мертвые губы друга, возвратится к ним многократно, их дыхание, оно оживит их, когда будет нечем дышать!

Поздно, уже поздно!

Воображение Деяна взбудоражено тревогой, он представляет себе все более страшные картины. А может быть, это они, умирающие, видят подобное в предсмертном сне.

Деян совершенно изнурен, но воображение его не останавливается. С командой спасателей он поднимается на вершину, чтобы оглядеться.

От горизонта до горизонта – белый ритм. Абсолютное безлюдие. Деян с биноклем еще военного времени исследует каждую впадину, каждый выступ. Наконец бинокль замер.

В окулярах – две-три черные точки. Издали они кажутся почти недвижными.

– Неужели они прошли там? – Деян опускает бинокль, он поражен. – Немыслимо!

Ужас его растет, каждую минуту он убеждается в том, что именно его отсутствие стало гибельным для группы. Следы ведут прямо к нему. Следы – вина, следы – обличение.

Один из спасателей берет бинокль из опущенной руки Деяна.

– Где они? – Недоумевающий взгляд в окуляры.

Деян направляет бинокль вверх. Бинокль вздрагивает.

– Лавина! – Как изменился голос Деяна.

Синеватая полоса от вершин до пропасти. Характерный след лавины.

Оцепенение, нечувствительность к ветру.

Деян первым приходит в себя. Ведь он – во главе команды. Энергия возвращается к нему, удесятеренная отчаянием. Он спускается во главе команды, ободряет остальных:

– Скорее! Я не верю в то, что могло что-то случиться, но… скорее!..

Как можно скорее!

Если бы энергия мысли обладала способностью материализовываться. Деян со сверхъестественной силой отбросил бы сейчас снежные оковы, сковавшие его друзей.

Наперегонки со смертью

Там, наверху, спокойнее, чем у Деяна на душе.

– Сколько может человек выдержать без дыхания? – спрашивает Дара, перевязывая шарфом Горазда сломанную руку Андро.

– Это непросто!.. – Андро едва сдерживает крик боли.

– Полторы! Самое большее – две минуты! – Димо сам не верит своим зловещим словам.

– Один из нас должен сообщить на базу! – приказывает Никифор.

Суеверный, который все еще знает больше, чем другие, возразил:

– Это очень далеко! Если бегом, то все равно почти два часа!

– Пока еще они пришлют вертолет! – Это Дара.

– Мы сами себе должны помочь! – восклицает Димо.

С безнадежным упорством роют снег.

Суеверный смотрит на часы: циферблат залеплен снегом, но часы все тикают на промерзшей руке. Он приближает кисть к виску, тиканье звучит зловеще. Все вокруг сковано льдом – люди, природа. Только время не останавливается. Не замерзает река времени.

– Сколько прошло с тех пор?.. – едва слышный голос Дары.

– Бывают чудеса! – Во взгляде Суеверного – стыдливая надежда, но по голосу чувствуется: он сам себе не верит. Он не смеет сказать, сколько же времени прошло. С мученическим упорством ползет, роет снег одеревенелыми руками, не останавливаясь ни на миг.

Остальные смотрят на его ноги. Ботинки порваны – опухшее, мертвецки-желтое тело, между шерстяными носками и щиколотками все забито льдом…

Они тревожно переглядываются.

– Я бегу за помощью! – Андро без дороги начинает спускаться вниз.

Бежать со сломанной рукой по заснеженной скользкой крутизне – такое возможно, только когда внутреннее равновесие окончательно нарушено и остается только равновесие внешнее.

– Подожди, – зовет Суеверный и что-то тихо добавляет почти про себя.

Четверо действуют с бешеной энергией. Промерзшие, бесчувственные руки копают и копают.

Никифор подает Даре свою перчатку. Она отбрасывает его руку, голыми окровавленными пальцами с посинелыми ногтями она царапает заледенелый снег. Приостанавливается, дует на пальцы и снова неистово копает. Пальцы словно черные сучья, сожженные снегом.

Все медленнее, все безнадежней.

Они проникаются белым беспамятством снега.

Столкновение с истиной

Андро стремглав летит вниз, скользит, падает, снова поднимается, скачками пробирается через сугробы. Сломанная рука повисла, перевязанная шарфом Горазда. Андро верит: этот шарф еще излучает животворную любовь, еще помогает преодолеть боль, не упасть без памяти.

Но еще далеко – сколько еще терпеть? Он словно ступает на руку, давит собственные кости, крошит их. И продолжает идти дальше.

Деян, уже не во сне, а в реальном мире, шагает во главе команды спасателей. Он не верит своим глазам. Он бросается навстречу странному видению.

Снежный человек. Они почти сталкиваются. Глаза Андро помутнели. И ему и спасателям кажется, что все это – галлюцинация.

– Андро! – выкрикивает Деян.

– Деян! Поздно! – Андро падает на руки старшего друга.

Над ним склоняются, пытаются привести в чувство. Его истерзанное тело ясно говорит о судьбе всей группы альпинистов. Вести спасателей он не сможет.

Значит, ориентиром будут его следы. Он бежал напрямик. Следы торопят – скорее, скорее!

Последний снежный сфинкс

А наверху – без перемен.

Твердый, плотно сбившийся снег. Снег в гравитационном коллапсе.

Откопали ледяной торс. Весь в снегу. Невозможно очистить его.

Но вот открылся характерный орлиный нос Скульптора. Рот приоткрыт, словно бы во сне он жадно пьет воду. Горсть снега вместо воды.

Вот она, его последняя скульптура, похожая на тех сфинксов, что он когда-то оставлял на заснеженной поверхности неприступных скалистых вершин. Торс и голова. Конечности отсечены лавиной. Похоже на древнюю статую, вырытую из земли. Они склоняют голову перед этим невероятным творением. Белый сфинкс вглядывается в бесконечность гипсовыми глазницами.

Живые на снегу

Они продолжают копать. Изнемогая от усталости, холода, отчаяния. Все медленнее и медленнее.

Дара наталкивается на чей-то рюкзак. Изнутри выпадает маленький транзистор. Дара машинально включает его.

Голос, неправдоподобный среди окружающей тишины, сухие беспристрастные интонации. Сводка погоды.

Градусы, плюсы, минусы, давление, понижение… Вена, Будапешт, Братислава…

Дара до последнего предела увеличивает громкость – пусть гремит среди мертвой пустыни!

Раскопали чьи-то безжизненные ноги. Одна – кверху, другая – книзу. Обугленные поленья – человек словно распят между землей и небом.

Они окончательно обессилели.

Из транзистора безучастно гремит голос диктора. Градусы, градусы… Видин, Лом, Свиштов…

Дара в отчаянии повышает голос:

– А если через тысячу лет их разморозят? – Понимая бессмысленность сказанного, она вглядывается в пространство. – Асен говорил…

Транзистор заглушает ее слова.

Дара смотрит вдаль. На прояснившейся млечной голубизне – снежная вершина, будто замерзший вихрь. Дара замечает кружащуюся черную точку. Вскакивает. Вертолеты!

Лица четверых погрустнели. Руки опущены. Поздно. Никто из них не смеет произнести этого страшного слова. Самого страшного! Если произнести это слово вслух, подтвердится истинность невероятного.

Они наконец начинают осознавать случившееся. Голос диктора проникает сюда из какой-то иной реальности, упорядоченной, измеренной, безопасной. Рядом с окружающей их снежной абстракцией эта реальность кажется нереальной.

И снова – градусы, понижение; Русе, Видин…

Дара выключает транзистор.

Оглушающая тишина.

Мотор вертолета.

Замершие волны лавины вокруг.

Четверо стоят неподвижно, словно скованные льдом.

Истина озадачила их.

– Э-эй! – раздается крик Деяна.

Четверо не удостаивают его ответом, они сосредоточены на непоправимом.

В снегу осталось одиннадцать человек.

Что возникнет весной из этого снега?

Что разбудит снег своим воплем?

Лавина и тишина

Постаревший Деян с непокрытой головой словно ворон на белом снегу. Пейзаж похож на человека, которому до конца жизни суждено остаться одиноким.

Усталый снег прикорнул в ногах.

На земле – одиннадцать мертвых. На дне зрачков лицо убийцы – снег.

Так тихо, что можно расслышать собственные мысли.

Деян сам себя подвергает допросу.

Кто ты такой?

Никто. Потому что больше нет тех, что любили и ценили тебя.

Что от тебя осталось?

Ничего. Мертвы те, что помнили тебя молодым, смелым, готовым на самопожертвование.

Кому теперь ведомо твое истинное лицо?

Ветру. Для всех остальных ты – серый старый никто. Для них ты никогда не поднимался на вершины.

Но кто сказал, что они мертвы? Не они – ты мертв без них.

Кто будет ждать от тебя совета? Кто позовет? Кто вспомнит? Они оставили тебя. Но они никогда не оставят тебя. В твоей памяти они живы. Самое страшное, если они умрут в тебе!

Ты научил их смелости? Нет, они учили тебя. Ты учился у них юности. Они постоянно открывали что-то новое, незаметно для самих себя. Больше всего ты учился на их ошибках. Ты наблюдал восхождения каждого из них и учился, что им говорить.

Каким знанием владеешь ты без них? Что ты можешь? Ничего. Только одно знание осталось: ты потерял лавину!

Как тебя зовут?

Всю жизнь ты создавал свое честное имя. Только это и было у тебя: чистое, незапятнанное имя. И вот, боясь запятнать это чистое имя риском, ты очернил его!..

Честное имя не стерегут, не прячут за семью замками. Оно создается всякий день, каждый час. Не знаешь, когда и от чего придется защищать его. Нужно всегда быть готовым. Каждый миг тебя подстерегает испытание. Ты все время рождаешься заново с новым именем.

Но что же ты собой представляешь?

Черное пятно среди снежной белизны. Его не стереть. Даже смерть не сотрет.

Почему же ты опускаешь глаза? Твой взгляд не может выдержать этой окружающей тебя чистоты. Ослепительная невинность белизны терзает твои зрачки. Ты не можешь смотреть в лицо снега.

В чем твоя вина?

Ты не захотел принять свою долю вины – вот она, самая тяжкая вина.

Какое наказание ты себе выберешь?

Помнить!

Живые – уцелевшая память мертвых

В больнице бело и тихо. Словно здесь заперта притихшая лавина.

Деян ждет в коридоре. Вот Суеверного везут на каталке в операционную.

– Что? – Деян останавливает врача.

– Ампутация обеих ног до колен! – по-деловому отвечает врач.

– Иначе нельзя?

– И за это скажите спасибо!

Неподкупно белый халат устремляется в операционную. В холодной сдержанности врача звучит упрек: альпинисты! Сорвиголовы!

Деян виновато входит в палату Дары.

Две тяжело больные женщины лежат неподвижно.

Дара с забинтованной рукой сидит на постели. Она прошла через смерть, снег обжег ее. Волосы ее поседели. Словно белый сугроб на голове, и она понапрасну пытается стряхнуть его резкими, непримиримыми движениями.

– Деян, ты упустил случай увидеть живую лавину!

– Дарочка, рука? – У Деяна словно лед засел в горле.

– Рука целехонька! Пальцы вот отрезали! Но ведь и у Герцога, покорителя Аннапурны, пальцы ампутированы… Асен говорил: «Многие бывают побеждены своей же победой!»

– Болит? – У него у самого – боль в голосе.

– Все равно смогу подниматься в горы! – утешает его Дара.

– А как твоя работа? – Он спохватывается и спешит ободрить девушку. – Ты молодая!

– Видишь, волосы поседели. Умнее я теперь выгляжу?

Деян бессмысленно покачивает головой. У Дары такое чувство, будто это она пришла к больному и должна утешать и ободрять.

– Асен однажды мне сказал: «Человек – это то, что у него остается, когда он все теряет».

– Какие люди погибли! Молодежь! Самый цвет! – Деян в отчаянии ломает пальцы, прячет лицо в ладони.

– Выше голову! Лучше уж молодым умереть, чем старым склеротиком!

Но его никак не вовлечь в разговор, он говорит сам с собой:

– Я не мог предотвратить! Не мог… Но мое место было рядом с вами!

Внезапно у нее пробуждается прежнее любопытство:

– Но почему ты не пришел? – И тотчас она добавляет странным, отстраненным голосом: – Не мне – мертвым признайся!

Для Деяна этот вопрос страшнее лавины.

Вопрос, на который не можешь ответить

У каждого человека есть такой вопрос, от которого он бежит и все не может убежать.

Повернувшись к девушке спиной, Деян отходит и останавливается у окна. Зимние сумерки отражают в стекле его образ. Бледный, сгорбленный, виноватый. Отражение проецируется на город. Крыши в снегу. Будто горные вершины. Маркировка антенн. Черный задымленный снег. Окружающий мир, соединившись с отражением человека, обретает оттенок виновности.