Текст книги "Старт"

Автор книги: Кирилл Топалов

Соавторы: Дончо Цончев,Блага Димитрова,Божидар Томов,Атанас Мандаджиев,Лиляна Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Умные, любознательные глаза сияют на лице маленького горца.

– Знаешь, был такой знаменитый альпинист, Тенцинг Норгэй. И вот однажды его спросили, почему он поднялся на самую высокую гору в мире – на Эверест. А он был такой же горец, как ты! И он ответил: «Потому, что Эверест существует!»

Мальчик поднимает глаза к вершине. Детские удивленные глаза. Вереница вершин несет на своих могучих плечах облачную высь.

Шаги на снегу, протезы, костыль… Куда ведет эта дорога?..

В горы? Но куда? Ввысь или в пропасть?

Шаги на снегу. Планета обитаема.

Шаги зовут нас продолжить путь…

Перевела Фаина Гримберг.

Кирилл Топалов

БЕГИ… Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

Повесть

Кирил Топалов

БЯГАЙ… ОБИЧАМ ТЕ!

© София, «Народна младеж», 1976

I

СПРОСОНОК СЛЫШУ – ТЕЛЕФОН!

Раз! – одним прыжком выпрыгиваю из постели… Два! – мчусь в прихожую… Три! – на пороге сталкиваюсь с бабушкой… Уф! – наконец-то: хватаю трубку… Бац! – заело.. Трясу аппарат…

Алло! Алло!

Частые гудки… На пороге бабушка собирает раскиданное белье в таз и ворчит. Просыпаюсь окончательно.

– Баб, телефон звонил?

– Черти у тебя в башке трезвонят! – сердится она, распрямляется и уносит свой таз. – Парню в армию скоро! – доносится с балкона старушечья воркотня, – а все еще дурака валяет. Носится как сумасшедший…

Ну, во-первых, до армии мне еще два года; во-вторых, может, еще и всеобщее и полное разоружение объявят о всем мире, а в-третьих, представляю себе отчетливо бабушкин отчаянный рев, когда меня будут в армию провожать… Но с моей бабушкой спорить почти так же бессмысленно, как и со мной; поэтому кручу пальцем у виска и ору посильнее, чтобы она там, на балконе, слышала:

– У меня наследственность плохая!

Так! Теперь с размаха опускаю трубку – маленькая дежурная месть и бабушке и ее допотопному аппарату, с которым она никак не желает расставаться… Значит, не звонил никто. Может, приснилось? Тем более со мной вообще-то бывает – вдруг ночью во сне усядусь на постели и целую речь закачу. Наши, конечно, сразу – ушки на макушке, вопросики разные задают, а знай себе отвечаю, и уж куда честней, чем наяву; так что даже на родительские собрания им незачем ходить. Но однажды я все-таки отомстил. Начинают они свой допрос, а я притворился, будто сплю, и заявил, что мы с моим дружком Ангелом решили угнать машину, одну из тех, которые возле нашей многоэтажки припаркованы, а всем остальным легковушкам – шины проколоть. Папка целую народную дружину поднял на ноги, а я себе спал без задних ног – и хоть бы хны!

В общем-то меня этот мой сомнамбулизм не так уж и угнетает. Ну, сознаюсь, по какому предмету срезался, какой фильм «до шестнадцати» посмотрел (теперь-то мне уже шестнадцать). Раз только завалился с хиповой лексикой, бабушка обозвала ее «воровскими словечками» – умора! Но с некоторых пор завелась у меня серьезная тайна. Наверняка догадались вы, в чем дело… Ну да, Светла… Они из Шумена переехали в Софию… Адски задается девица… И не без причин – адски умна и столь же адски красива. Короче – полный ад.

– Пей молоко, пока теплое! – кричит бабушка с балкона. Вхожу в ванную: горсть воды – в лицо, пара горстей – на грудь. Как есть в одних тренировочных трусах бегу на кухню. Молоко горячее – жуть! Привычно наливаю стакан. Надо бы сахару… И вдруг до меня доходит, что ничего-то мне неохота. Удивительно, прежде такого не замечалось. Я ведь уже два с половиной года боксирую в юношеской секции «Спартака», даже я чемпион в общем-то, а если не подзарядишься как следует, живо тебя на лопатки положат. А теперь вот ни есть, ни пить не хочется. Что-то напряглось внутри, как перед матчем, и хочется подраться и броситься бежать, а главное – хочется говорить, говорить… Подраться с кем угодно, бежать куда глаза глядят, а говорить… говорить со Светлой. Вчера она обещала, что сегодня утром позвонит насчет математики. Да уж какая там математика! Просто по телефону легче объясняться. Например, вдруг она сейчас звонит и вместо сахарницы у меня в руке трубка, что я предприму? Прежде всего приму соответствующую позу – вот! Потом зажигаем окурок (папкин, разумеется) – пух-пух (и ни малейшего кашля!). Отпиваем немного виски (надо положить в молоко лед из холодильника). А теперь – прошу! Добро пожаловать, Светла! Дзинь!

– Алло!

– Да.

– Простите, можно Коки?

– Я у телефона.

– А, Коки, здравствуй! Это Светла…

– Понял. Целую ночь дожидался, пока рассветет и ты мне позвонишь…

– Но это звучит так странно. Чем я заслужила…

– Ничем. Просто ты – это ты, и все!

– Спасибо. Могу сказать то же самое!

– Что?

– Я тоже едва дождалась утра, чтобы позвонить тебе…

– Ну, если это правда… Слушай, я хочу открыть тебе одну тайну…

– Какую.

– Ты мне страшно нравишься. Когда я о тебе думаю, мне становится так хорошо… А ты?.. Ты можешь сказать то же самое?

– Ну, если это правда… – И она так улыбается, что в глазах у нее танцуют по крайней мере три тысячи чертенят… А после я ей признаюсь, что если хоть когда-нибудь она замечала одинокую фигуру, которая болтается без дела у автостоянки в ста метрах от их дома, то это всегда был я. Я надеялся как-то остановить ее, заговорить с ней, когда она появится, но пороху не хватало! Ругал себя, обзывал трусом нижайшего пошиба, твердо решал, что все случится в следующий раз, а потом откладывалось до другого следующего раза, и таким манером – целые месяцы… А однажды вечером, на обратном пути с тренировки, я решил дождаться, пока у них в квартире окна не погаснут, чтобы про себя пожелать ей спокойной ночи. Ждал допоздна, а дело было зимой, мело страшно, а я еще и после душа… Короче, схватил ангину, неделю прожил на антибиотиках – тридцать девять и девять по Цельсию… Расскажу ей об этом. Обо всем расскажу. Пусть не думает, будто я ее разыгрываю. И еще расскажу, как я в последние ночи совсем не могу спать: верчусь как в лихорадке – однажды на полу проснулся… И надо что-то придумать, чтобы не было этого ночного говорения, а то проговорюсь нечаянно нашим – будут потом дразнить… Эх, телефон – облегчение жизни!.. Много чего я собираюсь ей сказать, и еще останется… За один раз всего не выговоришь… И главное: договорюсь о встрече, а то в школе неудобно – все уставятся… Ясно, она из-за этого звонит, а математика ни при чем…

Дзинь!

Кидаюсь, как по удару гонга, – сердце напряжено, ног под собой не чувствую. Отпиваю молока, обжигаюсь, мчусь к телефону.

Дзинь-дзинь!

Хватаю трубку:

– А-ал-ло! – Кажется, я уже заикаюсь.

– Коки, готов?

Ангел. Каждое утро у нас с ним мини-кросс. Лучший мой друг, и весовая категория у нас одна.

– Слушай, Ангел, что-то я сегодня не того. Давай без меня.

– Заболел, что ли?

– Да нет… просто…

– О’кей! И мы бывали молодыми…

– Брось!..

– Ладно, ладно. Чао.

Швыряю трубку. Представляю себе самое худшее: оба мы влюблены в Светлу, только он не признается. Чувствует, что я ей нравлюсь и держится по-джентльменски. На его месте и я бы так держался, впрочем… Стараюсь не говорить о ней ни с кем, а как нарочно, все только ее имя на языке… С Магдой вот совсем другое – чем больше она за нами таскается, тем меньше мы на нее обращаем внимания. Она – гимнастка, тоже из «Спартака». Бобби, последний ее приятель, осенью в армию ушел, так она теперь за нами бегает, то есть в общем-то за мной. По целым вечерам торчит на наших тренировках, а кончается все тем, что мы с Ангелом вылезаем из маленького окошка в душевой, потому что эта дурочка воображает, будто мы обязаны провожать ее до дома…

Дзинь!

– Алло!

– Коки, лапочка, ты позавтракал?

– Да, мамуля. Все съел: и масло, и конфитюр, и молоко. И умылся к тому же…

Грохаю трубку. И сто лет мне стукнет, а она все – «лапочка» да «лапочка», «лапочка, ты позавтракал?», «лапочка, ты пообедал?», «умылся?», «переоделся?», «лапочка» – это, «лапочка» – то, «лапочка» – не знаю что…

Дзинь-дзинь!

Ну, теперь-то уж точно – Светла! Все остальные отзвонили. Коки, возьми себя в руки! Ринг свободен для первого раунда! Проглоти слюну, чтобы не выдать себя внезапно осипшим голосом. Оближи пересохшие губы. Так. Дзи-и-инь! Вперед!

– Алло! – Или какое-то еще восклицание – сам себя не успел расслышать.

– Простите, можно Константина? – Может, она решила, что это мой дед взял трубку, или просто она по инерции телефонный этикет соблюдает.

– Я у телефона, – продолжаю по инерции и я, слова вылетают какие-то визгливые и бесконтрольные, будто кто-то другой говорит вместо меня. А я замер посредине прихожей, полуголый, в одних трусах, трубка в лапе, позвоночник напрягся, трубка уже скользит… Перекладываю ее в левую руку – правая вся в поту, вытираю о трусы.

– Доброе утро…

– Доброе утро… К-кто говорит? – Ну все, полный идиот! И как это у меня вылетело такое?

– Это Светла. – Улавливаю в ее голосе легкую обиду.

– О! Ты ли это? – Что за чушь! Как будто я невероятно изумлен, как будто и мысли такой не допускал, что она мне позвонит. Безумно злюсь на себя, вернее, на того, другого, который продолжает говорить вместо меня.

– Мы же договаривались, что я позвоню…

– Да, да… конечно… Я…

– Насчет задач.

– Да, да…

– Ты что-нибудь решил?

– Да, да… То есть…

– В первой прежде всего находишь… Потом… – Она что-то объясняет, я дадакаю, но ничего не понимаю. В голове у меня полный хаос, блуждают гипотенузы, треугольники, радиусы и круги, пиэрквадраты… И вдруг до меня доходит, что я все еще тру правую ладонь о трусы. Молниеносно перебрасываю трубку из левой руки в правую, бабушка проходит мимо и что-то говорит, но я тону во мгле тригонометрии, только сглатываю мучительно и горло пересохло. Вот тебе и свободный ринг! На ринге дерешься две-три минуты, после целых шестьдесят секунд передышки, тренер Миле (а он нам вроде старшего брата) разъясняет тактику следующего раунда, обмахивает тебя полотенцем, да еще и водички даст – промочить горло. А здесь ничего подобного! Стоишь прямой и голый, как профессионал, а удары так и сыплются, будто бы ты – Кассиус Клей или Джо Фрезер. И трешь, трешь, эту проклятую ладонь о трусы…

– Алло! – Голос Светлы заставляет меня очнуться, кажется, я наконец-то перестал дадакать.

– Да, да…

– Теперь тебе все понятно?

– Да, да… То есть…

– А теперь ты… Ты не знаешь, какую тему Петрова может дать для классного сочинения?

– Да, да… Ага! Тема… Думаю, что о Ботеве…

– О Ботеве она девятому «б» дала.

– Да, да…

– А нам, наверное, о Чинтулове даст.

– Наверное.

– Или о Славейкове…

– Да, да…

– А может быть…

– Может.

Та-ак! Браво, Коки, здорово тебя доводит тот, другой, который взялся говорить вместо тебя. Умная Светла, ясное дело, сразу поняла, отчего я вдруг поглупел. Держу пари, три тысячи чертенят так и играют сейчас в ее карих глазищах…

– Ладно, до свидания. – Она великодушна.

– Ты… Ты как? – Нет, это точно не я говорю.

– Немного простыла, температурю. А ты?

– Я тоже, – роняет тот, другой, и вдруг спотыкается, потому что лжет со страшной силой. – Тоже температура… – Тут я наконец-то ухитряюсь вмешаться и поправить его бессмысленную ложь. – То есть уже спала температура…

– Рада за тебя.

– И я! – Тьфу, опять он влез, и напрасно я пытаюсь исправить положение водянистым «то есть»… Вдруг у меня перед глазами ясно встает картинка: Светла зажала ладошкой микрофон и хохочет.

Какой же я балда! Отстраняю трубку от уха, смотрю на нее с ненавистью, кидаю… Какой-то момент стою – руки на поясе – затем снова – к телефону. Дзинь! Это Светла положила трубку. Но мне уже все равно. Я хватаю свою, валюсь на ковер и ору как оглашенный:

– Ты мне ужасно нравишься! Слышишь? Ужасно!

Долгий гудок.

II

– КЛАСС, ВСТАТЬ!

Милая Зарка, староста наша, ты и не подозреваешь, какой мрачной силой звучат для меня твои простые, обыденные слова. Ибо моя милость еще не завершила списывание домашнего задания по тригонометрии, а Гурий Плетнев только того и ждет – поймать меня без домашнего, влепить сначала замечание, потом двойку – и все, считайте, что мое потенциальное участие в республиканском первенстве стоит под большим вопросом. Зуб он на меня имеет, наш математик, он же – классный руководитель; в прошлом году приспичило ему сделать меня физоргом класса, тут я уговорил ребят проголосовать «против», чтобы у меня оставалось время и для боксерских тренировок и для репетиций в гитарном оркестре Асена Димитрова. От оркестра я быстро отказался, потому что там только вальсы по нотам играли, и вот тут-то можно было бы заняться организацией экскурсий и матчей нашего класса с другими, да уж поздно было. Так и осталась в силе угроза нашего математика, изреченная на другой день после того бурного собрания:

– Смотри у меня! Знаю, ты из-за бокса своего отколол мне этакий номер. Пока будешь боксовать в своем «Спартаке», хороших оценок тебе у меня не видать!

Вы не удивляйтесь, пожалуйста, его оборотам речи. Он ведь у нас откуда-то из глубинки – еще и не такие «жемчужины» отпускает. Раньше мы его «Овощ-фрукт» называли, потому что он в такой зеленой куртке ходил – посмотришь, и сразу охота стрельнуть промокательной пулькой. А теперь, как вы уже догадались, мы Горького изучаем – вот и придумали ему новое прозвище: «Гурий Плетнев». Сходства с горьковским персонажем, конечно, ни малейшего, но имя почему-то кажется нам подходящим для такой вроде как недоделанной фигуры. И напоследок скажу (надо торопиться, вон он идет!): не очень-то я боюсь этих, которые притворяются чересчур страшными. А он-то уж точно притворяется. Наверно, сам боится, что если мы увидим, какой он на самом деле добряк, то живо влезем ему на голову. В прошлом году кучу двоек мне наставил перед соревнованиями, уже наш братец Миле, тренер, приходил раз десять в школу – ругаться с ним, а в конце концов оказалась четверка в четверти. Я уверен, он и на выпускном экзамене поставит мне «четыре», лишь бы я алгебраическую задачку решил. А вот Петрова, болгаричка, вот коварное существо! Улыбается тебе, а сама так и норовит ужалить! Мы со Светлой лучше всех справляемся с сочинениями, а Петрова мне только четверки да пятерки ставит^[3]. Однажды я за два урока ровно двадцать шесть страниц накатал об «Эпопее забытых»^[4], так она меня на родительском собрании хвалила не знаю как, отцу заявила, что на выпускных экзаменах я наверняка роман напишу. И тут же объяснила, что нарочно занижает мне оценки, чтобы я, видишь ли, «не распускался». Но я-то знаю: она просто ненавидит меня за то, что я много «посторонней литературы» читаю. Пару раз я ее засек, абсолютно невольно, на биографиях писателей, никогда она мне не простит. Если на выпускном получу больше пятерки, пусть меня зовут Петко, а не Константин! Вот так-то. А настоящая фамилия Гурия Плетнева Ананиев.

Входит Ананиев-Плетнев, девятый «а» – на ногах, я слегка приподымаюсь, продолжаю лихорадочно писать. Гурий Плетнев останавливается прямо напротив среднего ряда, мы все ему где-то по грудь, он грохочет с высоты своего роста:

– Добрый день!

– Добрый день, товарищ учитель! – отвечает хор, но вместо «садитесь!» с приоблачных высот комнаты доносится раздраженное и настойчивое:

– Добрый день, Коцо!

Весь состав девятого «а» моментально обращает ко мне ухмыляющиеся лица, я вскакиваю, как пружина, молниеносно захлопываю Светлину тетрадку и решительным голосом обреченного геройски выдаю:

– Добрый день, товарищ Ананиев.

Он уперся взглядом в меня, губы устрашающе сжаты, вот он шумно втягивает носом воздух, полтора шага – и он уже за кафедрой. Вынимает классный журнал. Обмершая Зарка называет отсутствующих, а я в это время возвращаю тетрадку Светле. И в тот же самый миг встречаю взгляд учителя, взгляд, от которого ничто не может укрыться… Все!.. Я уже понял, какая судьба ожидает меня… Ангел поспешно раскрывает учебник на нужной странице, чтобы я хотя бы успел прочесть теорему, но Зарка уже уселась на свое место и смотрит на меня ужас как сочувственно. Знаю, Зарка, знаю. Если бы можно было, ты непременно вышла бы ради меня к доске. Ты ведь все время ищешь повод заговорить со мной, помочь мне в чем-то, но я-то все понимаю: тебе ужасно хочется, чтобы на моем месте был Ангел… Обращаешь на меня всю свою нежность, предназначенную ему, он тоже все понимает и – хоть бы что… Какая-то ты неуверенная, и, подумать только, из-за этих двух передних зубов, которые чуть больше, чем должны быть. Когда ты отвечаешь урок, то прикладываешь к губам палец или кончик косы и делаешься такой милой… Когда-нибудь я тебе скажу, что ты с этими зубиками и со своим чудесным лицом похожа на Бриджит Бардо, особенно когда распускаешь по плечам свои светлые волосы…

– Коцо! – гремит с кафедры. – К доске!

В сущности, нет смысла идти. Он даст мне самое трудное, а если и нетрудное, все равно я не справлюсь. Зачем выставлять себя на посмешище? Светла подумает: вот, все этому типу объяснила, дала списать, а он… Нет, должно быть, он безнадежно глуп… С математикой у нее, конечно, не так хорошо, как с литературой, но в общем неплохо. Ангел смотрит на меня с тревогой. Если я выйду к доске, есть хоть какой-то минимальный шанс, а так – двойка мне обеспечена. Через неделю республиканские соревнования, выправлять оценки некогда, снова придется братцу Миле тащиться в школу…

Светла оборачивается и заговорщически шепчет:

– Иди, мы тебе подскажем.

Невероятно! Наверное, это мне просто снится! Светла, комсомольский секретарь, по десять собраний в год посвящает дисциплине, и она мне будет подсказывать! А какой же сейчас урок? География? Болгарский? Химия? А да, тригонометрия… «Светла! – хочется выкрикнуть мне. – Обернись еще раз и повтори то же самое, и до лампочки мне Гурий Плетнев, республиканские соревнования…» Резко встаю, случайно толкая чью-то сумку. Снова чувствую, как кто-то другой вместо меня растерянно нагибается, поднимает моей рукой сумку, вот прислонил к парте, но злополучная сумка вновь падает. Мои глаза встречают взгляд Светлы, отправляюсь к доске. А там палач уже приводит эшафот в порядок. Вспахивает огромной лапой черное поле, клубятся меловые облака… На меня он не обращает никакого внимания – знает, что перед соревнованиями я не откажусь, выйду – была не была! Да только не знает, что сама Светла собралась мне подсказывать и что мне хочется запеть песню о Стояне Гайдуке – мы учили по народному творчеству: хотел человек и перед виселицей быть красивым, чтобы рубаха белела и кудри вились…

– Ты ведь вроде любишь задачки на построение, вот и поглядим, как ты решишь эту… – Великан победоносно сходит с уже готового эшафота, стряхнув мел с ладоней. Что? Эшафот? Ах ты, Гурий Плетнев! Я на смерть иду ради Светлы, а он вздумал пугать меня своими глупыми альфами-бетами и синусами-косинусами… А ну, подавай их сюда!

Видели вы, как Гай Юлий Цезарь поднимается на трибуну, чтобы произнести речь? Если не видели, – смотрите! Жалкий Рубикон перейден, и Константин Великий Любомиров стоит лицом к черной доске, руки на поясе, спиной к целому миру (за исключением Светлы). На расстоянии полуметра от глаз Константина – треугольники, углы, альфы, беты и прочие знаки глубин и высот человеческого познания. Собранные, вычисленные, соотнесенные с точно определенными математическими законами. А ты, Константин, вне законов, и ты пропал! А чтобы не оказаться вне законов, надо знать их. Простая истина! Странно только, что не все укладывается в законные рамки. В иных случаях, кажется, действует полное беззаконие. Например, Светла вдруг решила мне подсказывать. Или тот несчастный телефонный разговор. Или мой двойник, который такие номера откалывает, такие глупости устраивает от моего имени! Ну ладно, хватит! В конце концов, человеку не может быть всегда все понятно…

Что с ним происходит, с этим треугольником? Распадается на глазах, линии, образующие три стороны, вьются в каком-то вихре, и вот уже образовалось Я. Разлетается острый угол и получается БУДУ ТЕБЕ. А биссектриса превращается в яркое ПОДСКАЗЫВАТЬ. Коки, мальчик мой, ты болен. У тебя галлюцинации. Тогда, с телефонной трубкой в руке, ты дадакал не думая и сознание твое застилали тригонометрические сумерки, но сегодня…

Надо обернуться, но так, чтобы Гурий Плетнев не заметил. Ага, он у окна, включаю боковое зрение слева. Так. Что мы видим? Край кафедры, стул отодвинут одним взмахом… Теперь еще немножко голову влево… Вся кафедра и часть последнего окна… Еще немного – второе окно, снаружи солнце, деревья цветут, май. Еще полметра налево – и вот брюки и ботинки, такие можно приобрести только в магазине «Гигант». Чуть выше знаменитая зеленая куртка – карман вздут, как сумка кенгуру, – внутри – правый кулак Гурия Плетнева. Эх, классный боксер мог бы выйти из него! Стоит спиной ко мне и любуется боянскими лугами^[5]. Голову даю на отсечение, что мечтает о родной деревне. Мечтай, мечтай, а пока Светла и Зарка всячески стараются привлечь мое внимание. Поймав мой взгляд, Светла поднимает кверху большой лист бумаги, весь исчерченный формулами и фигурами… Ангел повернулся к окну и следит за Гурием, а правой рукой удерживает руку Светлы: если вдруг Гурий пошевелится, Ангел сейчас же дернет Светлину руку вниз. В моей душе вспыхивает огонек надежды, кажется, буду участвовать в республиканском первенстве без дополнительного вмешательства братца Миле. Всматриваюсь в лист. О ужас! Формулы распадаются и образуют слова: ТЫ МНЕ СТРАШНО НРАВИШЬСЯ! Я уставился как загипнотизированный. Светла что-то показывает пальцем на листе, – наверное, пытается мне объяснить последовательность решения. Поднимаю глаза – наши взгляды встречаются. Читаю в ее взгляде недоумение, она совсем неосторожно поднялась, почти стоит за партой, чтобы я мог видеть лучше. А я только глупо улыбаюсь и качаю головой, безгранично отчаявшийся и безгранично счастливый. Ну, как ей объяснить, что на меня напала странная болезнь, от которой все треугольники и формулы распадаются и превращаются в слова… Все равно придется братцу Миле отправляться ради меня в школу, а я вот сейчас возьму и выведу на доске огромными буквами И ТЫ, чтобы мы с ней навсегда поняли друг друга. Тянусь к мелу, и в этот самый момент Гурий Плетнев молниеносно оборачивается и страшным взглядом приковывает к месту бедную Светлу с листом в руке. Напрасно Ангел дергает ее руку книзу – поздно! Она вздрагивает испуганно, но тотчас приходит в себя и с вызывающей медлительностью и гордо вскинутым раскрасневшимся лицом опускается на парту. Учитель резко отходит от окна – шаг, другой, – и вот он уже возле нее. Грубо хватает лист… Непонятно как, но я оказываюсь рядом с ним. Вижу, что и Ангел приподнялся…

– Дневник! – Гром и молния!

Она медленно извлекает тонкую тетрадку и демонстративно кладет прямо перед собой. С ее дневником в руке математик двинулся к кафедре крупными шагами… Мы со Светлой переглядываемся, откуда-то издалека доносится громовой голос:

– Браво! Открыли Америку! Один лист – и все в порядке! Только зря вы встали на эту дорогу, другие уж по ней возвращаются. Нет ничего нового под солнцем! Все известно! Коцо получает двойку, а комсомольский секретарь – единицу!

Сажусь. Светла вырывает еще один лист из тетрадки и что-то пишет. Не оборачиваясь, подает мне, читаю: о б щ а я  т р о й к а! Держу листок обеими руками и едва удерживаюсь, чтобы не расцеловать его. Альфы и беты? Синусы и косинусы? Вот она, настоящая формула: тройка! Главное – общая! Не-пре-мен-но общая! Потому что в таком случае она равна почти шестерке с плюсом, вот!

III

С АНГЕЛОМ ВЫЛЕТАЕМ!

Да, первыми вылетаем из класса… Звенит звонок с последнего урока, двери отворяются, и под возмущенными взорами висящих по стенам знаменитых педагогов и детских писателей девятые «а», «б», «в», «г», «д» и «е» штурмуют коридор. И пусть штурмуют! Назло этим самым знаменитым педагогам! Написали кучу толстых томов, а попробуй хоть в одном из них найти дельный совет, например как предложить Светле пойти с тобой в кино или в кафе. И как бы сделать это так, чтобы, с одной стороны, она почувствовала, как тебе этого хочется, а с другой – если уж она откажется, чтобы твои слова означали всего лишь: «Скука такая. Надо же хоть чем-то заполнить время. Я тебе так предложил, между прочим…» А то знаете этих девчонок – водят тебя на крючке и похваляются перед подружками. И врут, врут…

Знаменитые педагоги молчат, зато поступает очередное предложение от Ангела:

– Ты ей прямо скажи: «Светла, видела ты такой-то и такой-то фильм?» Если она ответит «да», значит – аут, а если – «нет», тогда ты сразу: «Тут у меня два лишних билетика…»

– Нет, это банально, – не соглашаюсь я. Мне не хочется начинать со Светлой, как другие начинают со своими девчонками. Ангел уже в который раз слышит от меня это «банально» и вскипает:

– «Банально, банально»! Заладил! Это формула, понимаешь! И правое кроше́ банально, однако никто от него не отказывается. Пат – и аут!

– Слушай, но ведь это же Светла!

– Ах, Светла, видите ли! – бесится он. – Тогда ступай и прямо выложи: «Хватит нам валять дурака, девочка моя, вечером – в «Бразилии»!^[6]

И тут вдруг будто из-под земли выныривает Магда и заступает нам дорогу. Волей-неволей приходится остановиться – нет возможности притвориться, что мы не заметили ее. Все-таки мы «коллеги» – все из «Спартака». Но почему, черт возьми, она держится с нами, как будто мы ей бог знает какие близкие люди?! Впрочем, она симпатичная, я вам уже говорил, стройная, блондинка с длинным конским хвостом, воображает – весь мир обязан ей поклоняться. Ну, допустим, мужской мир старшеклассников нашей школы отчасти исполняет это ее желание, но мы с Ангелом предпочитаем, чтобы нас оставили в покое. Особенно сейчас. Но Магда лишает нас всякой возможности отступить, заняв стратегическую позицию между нами и лестницей.

– Что это с вами, чемпионы? – Она обнимает сумку обеими руками, и короткий школьный халатик становится еще короче. Это ее старый трюк, она часто применяет его, когда разговаривает с парнями. Вот и сейчас, завела речь о Гурии Плетневе, о республиканском первенстве, о двойке, об учкоме (куда завтра, конечно, вызовут Светлу), а я только о том и думаю, что в любую минуту могут появиться Светла и Зарка. Представляю себе, как они выходят из класса, Зарка подталкивает Светлу, указывает взглядом на нас, но та уже все заметила и состроила презрительную гримасу – ох уж эта ее презрительная гримаса, которая держит на почтительном расстоянии всех, включая и меня. Магду и спорт Светла ненавидит. Интересно только, спорт из-за Магды или Магду из-за спорта? А может быть, и Магду и спорт из-за чего-то третьего? Не могу сказать с уверенностью. Совсем еще недавно они обе с Заркой подшучивали надо мной из-за моего бокса и называли «забиякой». Ну что ж, я и вправду забияка, и я бы на них не обиделся, если бы не убийственная ирония, звучавшая в их голосах.

Вот и они. Проходят мимо. Зарка многозначительно покашливает, а меня будто в кипящую воду ткнули. Вдруг стало душно, пытаюсь расстегнуть ворот – пуговка отлетает. Магда подошла совсем близко, нарочито громко хохочет, что-то говорит, я не слышу. Будто оглох внезапно. Взглядываю на Ангела: друг мой в бешенстве. Хотим вырваться – она не пускает. А те две, наверное, уже во дворе и выносят мне смертный приговор. Делать нечего – отталкиваю Ангела, выгибаюсь и лечу по перилам. Налетаю на кого-то, проталкиваюсь вперед, взглядом ищу одну короткую стрижку и две светлые косы. Нет. Вокруг шум и толкучка, а мне хочется услышать «забияка», произнесенное знакомыми голосами с какой угодно интонацией. Я заслуживаю самой иронической. Но нет никого. Ни в буфете, ни в библиотеке, ни в учкоме – никого. И во дворе – никого. Значит, они уже идут по улице Трайко Китанчева. Стискиваю сумку под мышкой и – вдогонку! Только что прошел дождь, развезло, бежать трудно. Скольжу, но пока не теряю равновесия. Если не догоню их до улицы Эмила Маркова, я пропал. Хоть бы они на перекрестке задержались – там они обычно прощаются и подолгу разговаривают.

Уф! Наконец-то! Остановились обе перед телефонными будками. Но Зарка вроде торопится, смотрит на часы, что-то достает из сумки, Светла одна идет вверх по гористой улице, они машут друг другу… Я возникаю внезапно в десяти метрах от Светлы, и тут же, как в прошлом телефонном разговоре, вступает мой двойник:

– Светла, это ты?

Двойник мой лжет, он вовсе не изумлен, зато изумлена она, и совершенно искренне, она надувает губы, но в глазах ее смеются три тысячи чертенят, и я знаю почему. Во-первых, это у нее такая привычка – надувать губы, так ежик выпускает иголки. А во-вторых, я такой запыхавшийся, красный и растрепанный после своего безумного спринтерского кросса…

– Кто это за тобой гнался? – Ну, заговорила наконец-то.

– За кем? За мной? Да я всегда так…

– Всегда так ходишь?

Мы смеемся и дальше идем вместе. Правда, я держусь «на почтительном расстоянии», но все равно вместе, вместе – «ура, Коки, все прекрасно!» Да, но она не произносит больше ни слова, молчим и старательно выбираем между лужами места посуше. Взглядываю на свои туфли и брюки – кошмар! Все в грязи. Стоит ли еще выбирать? Не лучше ли извиниться перед ней за то, что после уроков я вместо того, чтобы поблагодарить ее за тригонометрию, смылся… Лучше бы уж сразу поблагодарил… А то решали с Ангелом, что бы мне придумать, чтобы встретиться с ней… И ничего не придумали – сплошные банальности! Может, и пришло бы что-то в голову, если бы не Магда… Мне становится так досадно на Магду, что я нарочно со всего маху ступаю в лужу.

Светла вскрикивает и отскакивает в сторону. Я обмираю: по ее чулкам стекает грязная вода. Выхватываю из кармана носовой платок, бормочу какие-то извинения, опускаюсь на корточки… Но она снова отскакивает и машет рукой… Кажется, она тронута моим поступком, улыбается:

– Да что ты, это всего-навсего вода, отстирается…

«И Магда – вода, – хочется мне сказать в ответ. – Не сердись из-за нее! Ах, Магда – это целое наводнение, трудно сдержать ее… Но все равно… Я оставил Ангела тонуть. Хоть бы ему удалось уплыть…»

– Хоть бы ему удалось уплыть, – нечаянно повторяю вслух. Светла смотрит удивленно:

– Кому?

– Ангелу.

– А почему уплыть?

– Уплыть от Магды.

– А, ваша подруга, – иронически бросает Светла, надувает губы и идет. Следом иду я. Эх, все испортил, не надо было вспоминать Магду…

– Какая там подруга… Рыба-прилипала! – В голосе моем кипит благородное возмущение.

– Но симпатичная прилипала.

– Да ты что! – лгу самым безобразным образом.

– Ладно, ладно! По крайней мере, не надо кривить душой.

– Она, конечно… конечно… Но…

– Красивая, но глупая, – дополняет коварная Светла.

– Да! – Я тотчас понял, что попался, но уже поздно.

– Значит, красивая! – Она смеется, я раздражен собственной глупостью, но что делать… Внезапно я останавливаюсь и распрямляюсь решительно: – Светла… я… Мне бы хотелось… – Беззаботный смех ее прерван моим торжественно-растерянным тоном, она становится неспокойной, мы уже стоим у ее подъезда, я запинаюсь: – …мне бы хотелось…