Текст книги "Старт"

Автор книги: Кирилл Топалов

Соавторы: Дончо Цончев,Блага Димитрова,Божидар Томов,Атанас Мандаджиев,Лиляна Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

Мы становимся собой, когда становимся своей противоположностью.

Когда освобождаемся от цепей и сами себе изумляемся.

Мы – то, что делает из нас любовь.

Так думает Поэт, ритмично шагая по снегу. Однообразный ритм, подобно пульсу, приобщает всех к сонному ядру Вселенной, вне времени и пространства, в безмолвном колодце звездного снега.

Поэт познал любовь лишь с одной стороны, с той, которая, может быть, лучше всего раскрывает и освещает ее: со стороны неосуществимости.

Поэт задумчиво движется вперед. Быть может, поэзия – одна из разновидностей разделенной любви.

А снег в тени туч все больше мрачнеет, приобретает серый, холодный, металлический отблеск, и от этого что-то в нас вздрагивает, как от прикосновения ножевого острия.

Тот, кто впереди, устает больше всех

Третий сменяет второго.

Насмешник отходит в сторону, обессиленный борьбой со снегом и крутым склоном. Передышка!

– Очередь Деяна! – Это Дара.

Да, сейчас впереди был бы Деян.

Невидимое его присутствие на миг словно бы заставляет нас очнуться, протрезветь. Должно быть, он бы сейчас внимательно огляделся, взвесил бы про себя ветер и снег и повел бы группу тем точным шагом, что присущ возрасту и опыту.

– Кладбища полны незаменимыми! – откликается Асен.

– Лучшего не придумал? – режет Дара.

– В бурю без Деяна нельзя! – Никифор.

У Суеверного особый тон, от которого мы невольно вздрагиваем:

– Никто так не знает горы, как он!

Даже презирающий авторитеты Бранко подает голос:

– Старые альпинисты даже прозвище ему придумали: Деян Маркировка! Очень здорово он знаки на тропах расставляет!

И, как всегда, последнее слово остается за Насмешником:

– Будь он сейчас здесь, вы бы с ним так не носились!

Вожак по привычке оборачивается, ищет призрачный силуэт того, которого нет, чтобы проверить по нему правильность избранного пути.

Его отсутствие тревожит нас, поэтому мы то и дело обмениваемся острыми словечками по его адресу, мы хотим прогнать это растущее беспокойство. Почему не пришел тот, кто готовился к восхождению дольше и тщательнее всех нас?

– Жаль! Он ведь и по ночам тренировался! – напоминает Мерзляк.

– Не высыпался человек! – добавляет Никифор.

– Отоспится теперь на своем чердаке! – успокаивает их Дара.

Место Деяна занимает идущий следом.

Новый первопуток – новые силы

Теперь впереди – Горазд.

Невольно мы смотрим на него глазами Зорки.

Какой он рослый, широкоплечий, сколько привлекательности таит в себе его мужественная некрасивость!

Такой не скоро устанет!

Главное в нем не сообразительность, а энергия и сила. С видимым упоением начинает он пробивать первопуток между сугробами.

Маленькие ноги Зорки проваливаются в его крупные следы. Она во что бы то ни стало хочет быть достойной своего любимого.

Она готова идти за ним до самого конца. А может быть, это просто нам хочется, чтобы все так было, и мы преувеличиваем их взаимное чувство.

Горазд всем своим существом ощущает, как гордо ступает она следом за ним. В ее шажках ищет он отражение своих шагов, проверяет ею себя.

Этим двоим легко. Они любят друг друга. Им и горы по колено!

А позади – Андро, с еще более обострившимся вниманием впитывает он каждое движение влюбленных. Жадными глотками впивает двойной силуэт. И еще сильнее распаляется жаждой.

Насмешник выжидает, пока все мы пройдем, и становится последним. Он, едва переведя дыхание, уже пытается острить. Но мы не можем расслышать.

Однако Даре все хочется знать.

– Что? – кричит она. – Рация отказала?!

– Деян блистает своим отсутствием! – громче повторяет Насмешник.

Что это с нами? Рядом, впереди, позади, вокруг – всюду Деян, это он настигает нас словами, некогда брошенными вскользь, мимоходом:

– На планы и отчеты тратится больше сил, чем на само исполнение задачи. Происходит замена: средства замещают цель. Человек растворяется в планах, путается в сетях бесчисленных графиков, разогревается так долго, что успевает сгореть…

– Ну уж ты-то не разогреваешься! Из-за какого-то баланса не прийти! – мысленно обращается к нему Дара.

– Может, из-за чего-то другого, что важнее всего! – отвечает ей Деян в ее предположениях.

А Насмешник про себя возражает Деяну:

– Замещение… А здесь нет ли замещения? От умничанья чрезмерного! – Он вертит пальцем у лба. Никто его не видит. Он шагает в хвосте и разговаривает сам с собой.

Асен далеко от Насмешника, но по какой-то странной телепатической связи его настигает та же мысль в чуть ином варианте:

– Чрезмерное политиканство приводит к аполитичности!

В гору

Впереди идущий задает всей группе свой ритм.

Изнуренные, мы почти вопреки своему желанию вовлекаемся в этот энергичный ритм.

Откуда черпает свою энергию Горазд?

Мысли его далеки от снега, он думает о чем-то куда более тяжком. Мыслит образами, живыми картинами.

Шаг… и Зорка во всех ее обликах, которые я уже знаю и которые все ускользают от меня.

Другой… Андро, у него обличье одно, преследующее меня страшным влюбленным взглядом, от него ничего не ускользает!

Третий шаг… я сам между двоими в образе, которого еще не знаю.

И снова шаг… любит меня Зорка или все не может забыть того, другого?

Второй шаг… Андро смотрит мне в спину, будто ножом режет! Отнимет он ее у меня, снова вернет себе?

Третий шаг… достоин ли я того, чтобы заменить Андро в ее сердце?

И четвертый шаг, самый трудный… Иногда мне кажется, ей чего-то не хватает во мне. Готов ли я уступить ее тому, другому?

И словно бы для того, чтобы вновь испытать его силу, на долю Горазда приходится самый трудный участок пути. Самая крутизна! Теперь или никогда. Мысленно Горазд заводит с Зоркой тот разговор, который все не смеет завести вслух… В гору, в гору!..

Двое шагают друг за другом.

Может быть, мы всю жизнь будем идти вот так? Бережно обниму ее хрупкие плечи – не сломать бы! – и, не спеша, начну:

– Ты заметила?

Она вздрагивает, я чувствую.

– Что-то плохое? Я по твоему голосу догадалась!

Как сказать? Нет, не могу! Но должен!

– Я знаю, ты заметила…

– Что? Я ничего не замечаю! – Она совсем растерялась.

Нет, все же не скажу.

– Ничего…

– Что-то случилось? Скажи!..

И зачем я только начал? Не надо было.

– Пасмурно становится…

– Нет, ты другое мне хочешь сказать! Хуже плохой погоды! Скажи!

– Нет пути назад. Надо все сказать до конца!

– Андро все время следит за нами.

Замерла. Спешит возразить:

– Тебе кажется! Это все давно прошло!

Но я уже не могу остановиться:

– Он все еще любит тебя.

Вся она – один звенящий трепет:

– Еще! Он не способен любить!

Я не узнаю своего голоса, настороженного, горячего:

– Но способен страдать!

Взглядываю на нее украдкой: не испытывает ли она сострадания к нему или – еще страшнее – к самой себе?

Зорка поднимает голову, ресницы побелели от инея:

– Почему ты так думаешь?

В голосе ее растерянность. Теряюсь и я.

– На его месте я бы страдал.

Нет, не стану заводить такого разговора.

Горазд, охваченный страстью, вспарывает снег. Взгляд третьего, устремленный на них двоих, источает любовь, любовь передается им, увеличивая их взаимность.

Трое словно бы вовлечены в сильное магнитное поле и не могут освободиться. Излучения скрещиваются и в каждом вспыхивает втройне усиленная влюбленность.

То, что вокруг

Шаг в шаг. Перед каждым из нас ограниченный горизонт: спина впереди идущего. Очерк выдающихся вперед плеч, чуть согнутых под тяжестью рюкзака, – так выглядит со спины каждый из нас. Должен выглядеть.

Шаги того, кто пробивает первопуток, – наше направление.

Отклоняться нельзя.

Чужая спина закрывает вершины гор вдали.

Горы подменены этим живым горбящимся темным холмом, четко вырисовывающимся на сером небе. Равномерное движение напоминает неподвижность.

Короткий отдых

Остановка. Мы словно бы расслабляемся.

Поднимаем глаза. Кто-то откидывает отсыревший капюшон.

И вдруг открываем, как высоко мы уже поднялись.

И как только смогли добраться до этих ледяных башен?

И чтобы увериться, что мы и вправду на такой немыслимой высоте, склоняемся вниз. Вон они, наши следы, вьются в теряются в белых колодцах оврагов.

Угощаемся яблоками. Зубами впиваемся в кожуру. Едим медленно, сосредоточенно, дивимся каждому куску. Первозданное наслаждение от жевания, глотания, сосания этого ссохшегося зимнего яблока.

Только вожак и не подумал перекусить. Раскрывает карту. Палец движется по красной линии маршрута.

Суеверный с яблоком в руке склоняется к вожаку. Ему и хочется снова увидеть наш путь, и страшно – вдруг натолкнется на дурной знак…

Вожак уверенно указывает на карту:

– Вот где мы сейчас!

Но мы на карту не глядим. Важно не где мы, а то, что мы движемся строго по графику.

Только Суеверного охватывает трепетное любопытство:

– Когда мы будем там? – Палец его упирается в узел, где, подобно змеям, скрещиваются все направления.

– Около часу пройдет, – Вожак почти не сомневается.

Кто-то зачерпывает снег горстью и утыкается губами, будто для поцелуя. Поднимает разочарованное лицо: снег не утолил жажды.

– Верная простуда – сосать снег! – Никифор достает термос с горячим чаем.

– Цитата из поучений Деяна! – ловит его Дара.

Но хватает термос и с выражением блаженства глотает чай. Передаем термос друг другу. Каждый ведет сам с собой настоящую борьбу – ведь надо вовремя остановиться и передать чай следующему. Мы внимательно следим – сила воли измеряется количеством глотков.

Горазд проверяет Зоркину бечевку.

Скульптор растирает Мерзляка, бережно, будто моделирует его лицо из глины.

Асен наставляет Поэта:

– Не садись! Муравьиная кислота в мышцах сквасится!

– Еще одна цитата из Деяна! – констатирует Дара.

А Никифор не сводит глаз с термоса, который запрокидывают все выше.

– Эй! Оставьте и мне!

Вожак проверяет снег.

– Заледенело! Крепите кошки к ботинкам!

Здесь влажно, и потому от ночных заморозков появился лед.

Затягиваем ремешки двенадцатизубчатых кошек. Подпрыгиваем несколько раз – вроде все хорошо! Земное притяжение усилилось по меньшей мере раза в три!

Мы ступаем по другой планете, где все тяжелее.

Что-то оператор медлит. Может, раскаивается, что вовремя не вернулся? Поэт затягивает ему ремешки кошек.

Отдых начинает утомлять нас.

На кошках

Снова шагаем. Можно подумать – наш истинный отдых именно в пути.

Теперь очередь философа Асена прокладывать первопуток. Лед становится все тверже, все звонче. Кошки царапают его, вгрызаются. Асен вспоминает, как учил его Деян, опытный альпинист:

– Ложного, неверного следа в горах не оставляй!

Каждый держится следа, проложенного впереди, хватается за него, как за протянутую руку. Каждый смотрит вниз, прямо перед собой. Шагаем вне времени и пространства, вглядываясь в себя и в какую-то невидимую цель. Не замечаем природы вокруг.

Горазд, словно огромный снежный человек, отступил в сторону, пережидает нас. Зорка прижалась к нему. Наша снежная пара ждет, пока мы все пройдем, чтобы занять последнее место.

Вот сейчас мимо них пройдет Андро. Только двойной парок от их дыхания выдает то, что они вместе, – так тесно они прижались друг к другу. Андро приближается к ним, словно к костру, пылающему среди снегов. Ему хочется взглядом впитать хотя бы частицу связующего этих двоих тепла.

Оператор неуклюже впивается кошками в лед, пытается твердо держаться на ногах. Ему обидно: нельзя разглядывать пейзаж, надо глядеть под ноги.

В хмури утра природа затаила бесчисленные оттенки, предупреждающие намеки, знаки. Вот наморщенные лбы холмов. Под грузом облаков сгибаются горные цепи. Плохая примета. Скоро снег пойдет. Тени наплывают друг на друга. Хребты гор встают перед нами немой угрозой.

Но мы не оглядываемся. Мы не желаем признавать этого существующего рядом с нами мира, с его суровыми, не подвластными нашей воле законами.

Каждый из нас видит только плечи впереди идущего. Только у того, кто прокладывает первопуток, свободно перед глазами. Но и он не смотрит по сторонам, не оглядывается назад. Только вперед – вниз под ноги и вдаль – к вершине, увитой тюрбаном туч и туманов. Он не прислушивается к многозначительным шумам природы, а только к шагам своих друзей: держим ли мы темп?

Дружный наш шаг пролагает путь в безлюдии.

Нет пути назад, нет выбора.

Только вперед.

Дразня смерть, мы шагаем навстречу ей.

Искра на снегу – негасимая мысль

Асен мыслит все более напряженно. В мышлении для него – органическое сопротивление холоду. Есть у него идея-фикс: разгадать, что же движет группу, что ее сплачивает? Внезапно ему показалось: нашел! Пульс ускоряется, ему становится теплее.

Группа людей – это строго функциональная система: место определяет поведение и характер каждого, а не наоборот. Вот пришла твоя очередь прокладывать первопуток, и на тебя тут же налагается непреклонный характер лидера, хотя в середине цепочки ты можешь быть слабым, сомневающимся. Каким бы ни был человек, но заняв место впереди, он приобретает твердость вожака, хотя бы и был полной его противоположностью. А тот, кто только что прокладывал первопуток, теперь движется в хвосте, усталый, изнуренный и автоматически приобретший черты самого что ни на есть рядового члена группы, голова которого гудит от сомнений, колебаний, критических замечаний…

Теоретик группы, Асен старается все объяснить и мысленно продолжает спор с Деяном:

– Я все-таки не понимаю, почему ты не пришел?

– А я не понимаю, зачем вы пошли.

– Ты что, и вправду стареешь?

Деян отвечает загадочно:

– В системе цветного телевидения используется один недостаток нашего зрения, чтобы изображение получалось цветным.

– Что ты имеешь в виду?

– Так и во всем: нужно уметь пользоваться своими недостатками!

– Старость – самый страшный недостаток.

– Нужно уметь ею пользоваться.

– Смеяться над ней, что ли?

– Есть у нее некое преимущество.

– Опыт?

– Нет, то, что важнее опыта: сомнение.

– Потому ты нас бросил?

– Я хотел быть с вами!

– Так почему же не пришел?

Деян отворачивается:

– У старости свои тайны!

Освобождение от тяжести

Когда мы все вместе, тяжесть распределяется равномерно.

Только плечи вожака согнуты под грузом сверхзадачи.

А нам, остальным, легче. Каждый из нас и все вместе, мы несем ответственность, и от этого равномерного распределения тяжести нам легче.

Шагать в едином строю, плечом к плечу, – большое облегчение. Особенно хорошо это понимают солдаты.

Мы почти беззаботны.

Только рюкзаки тяжелеют. Мы неприметно сгибаемся, будто с каждым шагом вверх кто-то впихивает в них по лишнему килограмму.

Земное притяжение усиливается. Мы – на другой планете, огромной, неисследованной, незаселенной.

– Рюкзак у меня, наверно, тридцать килограммов тянет! – жалуется Дара.

– Потяжелее тебя самой! – острит Насмешник.

Дара на ходу пытается, завернув руку назад, расстегнуть карман рюкзака. Ремешок не поддается. Она стаскивает рюкзак. Пальцы мгновенно коченеют.

– Подожди! – Никифор бросается на помощь.

Но она не может ждать. Обрывает ремешок. Нащупывает две консервные банки и швыряет в сторону. Полегчало. Хотя и немного.

Мы поднимаем глаза: низкорослая сосенка зеленеет бледно на снегу. И этот живой зеленый цвет мы почему-то воспринимаем как предупреждение.

С облегчением поглядываем на брошенные банки. Будто и наши рюкзаки стали полегче. Одна застряла в сплетении ветвей. Ветер пригибает сосну, и корявые ногти веток барабанят по жести.

А мы идем вперед. Неуклонно следуем за тем, кто прокладывает первопуток. Мы говорим не словами, а шагами.

Сугробы

Остановки, спотыкания – вот истинное мерило широкого шага.

Снег набивается между зубцами кошек. Пытаемся очистить их.

– Снимай кошки! – распоряжается вожак с некоторым опозданием.

Кажется, он слишком долго обдумывает всякий свой приказ. Что это: неуверенность? Или просто неважное настроение?

Останавливаемся и сбрасываем кошки, словно цепи. Чувствуем себя освобожденными.

И снова – первопуток. На этот раз впереди – Поэт.

Глубокие сугробы.

Уже после первого шага понимаем, что идти стало еще тяжелее. Ноги тонут. Единственное облегчение – идти след в след. Шаг в шаг. Будто гипсовая отливка. Будто проходит один человек. Ни малейшего отклонения: ни влево, ни вправо. Несмотря на снежные преграды. Но действительно ли ни малейшего?

Нет, шаги одного из нас резко нарушают немую договоренность. Все отклоняются в сторону.

Хорошо, что бдительный Никифор следит: возвращает своевольного на протоптанную колею.

Кто же он, этот молодой человек, шагающий не в ногу? То спешит, то медлит, то вдруг приостановится, затянет до самого носа молнию спортивной куртки, сломит веточку кустарника, колючего как ежик, примется состругивать снежную корку с подошвы ботинка. Капюшон уже напоминает заледенелый шлем. А движется человек с ловкостью дикой козы. И походка его отличается от нашего общего хода: аритмичная, своенравная, небрежная. С приступами необычайного проворства. Но это ему недешево обходится. Такое отступление от групповой инерции требует двойного напряжения сил на крутизне, вдвойне утомляет. Молодой человек уже пошатывается. Вся его худощавая фигурка излучает необузданность. Движения выражают непринужденность, детскую жизнерадостность.

И только длинные светлые волосы выдают девушку. Дара. Но может быть, это не она. Очень уж похоже на парнишку.

Ни о ком из нас мы, в сущности, не знаем ничего определенного. Иногда мы думаем, что знакомы друг с другом. Возможно, еще придет минута, когда мы узнаем каждого в отдельности и всех вместе. А пока нам кажется, что мы переливаемся друг в друга. Почти одинаковые силуэты. Согнутые усталостью плечи. Глаза, устремленные книзу, на следы впереди идущего.

Общая цель уравнивает более, чем общее происхождение.

Отсутствующий

Никто не хотел бы оказаться на его месте.

Нас тревожит не то, что впереди, а то, что далеко позади, – Деян.

С чувством, перерастающим в неколебимую уверенность, мы представляем себе его состояние. Ведь это невыносимо: остаться так далеко от друзей!

Вот сейчас он спешит на работу. Дымная атмосфера города окружает его. Он весь в тревоге. Вон из кожи готов вылезти! Проклинает себя.

Вот он входит в лабораторию. Стены. Штукатурка цвета грязного снега. Потолок нависает над головой, тисками сдавливает виски. Он останавливается перед табло с проволочками. Здесь он как паук в собственноручно вытканной паутине. Прихватывает щипчиками проводок, соединяет с контактом. И вдруг, словно удар током, – осознание непоправимого – он сам отказался! Мука! Он внизу, мы – вверху!

Деян на свой лад представляет себе, как мы поднимаемся все выше. Проникаемся необъятностью. Становимся совсем другими. А он все тот же – противно!

Он отходит от своих проволочек. Бросается к двери.

И уже на бегу предупреждает Серого:

– Худо мне! Сбегаю на базу!

Серый провожает его улыбкой превосходства – так закоренелый трезвенник глядит на пьяницу, бегущего к корчме.

Человек со спины

Шагаем. Спина в спину. Лиц не видно. Согнулись, углубились в капюшоны. В себя углубились.

Только спины. Лица скрыли свое выражение. Осталась лишь маска нормального самочувствия.

А вот у спины другое выражение: выражение усталости и упорства. И его не скроешь, не замаскируешь.

У каждой спины – свое выражение.

Мерзляк до того сжался, будто головы и вовсе нет!

Вожак приподымает плечи, оправляя рюкзак, пытаясь умалить тяжесть ответственности, сбросить груз сомнений.

Суеверный со спины неспокоен, насторожен. Шагает, едва одолевая широкое течение странных сигналов, которые стремятся к нему отовсюду по невидимым проводам. Вот ветка кустарника уцепилась за его одежду, дергает, тянет назад. Суеверный вздрагивает. Раздраженно высвобождает ногу, пинает кустарник, словно надоедливую псину: отогнать, подальше отогнать предчувствие. Но как избавиться от всех этих шумов: снежное шипение под ногами, посвистывание ветра, отражение голосов в стеклянном воздухе. Легкая дрожь, как морщинка, пересекает его силуэт.

А вот Дара – здесь своя борьба, борьба с нарастающей усталостью: резкие движения во все стороны, чтобы умалить тяжесть. Чем выше подымаешься, тем сильнее земное притяжение. Оно ведь не является постоянной величиной. Изменяется с возрастом, с грузом на спине, с настроением, с числом ступеней, которые ты одолеваешь.

А Асен со спины задумчивый, отчужденный, углубленный в себя. Асен в группе – сторонний наблюдатель. И такой нам нужен. Он как бы контрапунктирует связанность всех остальных. Он достаточно умен для того, чтобы найти наиболее терпимую форму бытия постороннего в группе: полную и безусловную подчиненность ее неписанным законам, но без горячности, без самоотдачи. Он все выполняет автоматически, оставаясь «вещью в себе». Не вмешивается в ссоры, ничью сторону не принимает, не лезет в лидеры. Он – вне внутренней структуры группы. И это дает ему возможность заниматься ее исследованием, оценивать все проявления ее сущности, недоступной для нас, для всех тех, что находятся внутри нее. А как переносим мы его отстраненность? Наказываем пренебрежением: не спрашиваем его мнения по спорным вопросам, не включаем в списки для награждения, не выбираем в зарубежные поездки и при всяком удобном случае жалим насмешками: ах ты, философ в облаках!

Горазд со спины прост, ясен, как открытое лицо, озабоченно нежен, и эта нежность облегчает ему путь.

В тени мужского силуэта приютилась Зорка. Вся она – уверенность в его силе и защите. Но не слишком ли это напоказ? Правда ли это? Мы не хотим знать. Нам достаточно этой подчеркнутой женственности в тени яркой мужественности.

А кто это шагает, как загипнотизированный, истаивая в снежном сиянии? Воплощенное безмолвие. Ступает в такт воспоминаниям. Он уже переступил порог, уже вне ветра, вне солнца. Рад. Наша общая печаль. Мы любим его за то, что решили постоянно заботиться о нем. Его несчастье заставляет нас чувствовать себя до умиления добрыми, связанными друг с другом через эту общую доброту.

Бранко силится придать себе мужественность. Деловитый Димо занят растущими трудностями пути.

Спина Слава нецелесообразно изгибается, принимает самые невероятные позы: чтобы удобнее было снимать.

У каждой спины – своя внутренняя точка опоры.

Группе довольно одной влюбленной пары, чтобы у всех повысилось настроение

Эти двое занимают особое место в цепочке. Мы считаем их за одного. Нежная девушка и впереди – некрасивый медвежеватый здоровяк. В его громадные следы с усилием ступает девичья ножка. Но девушка в упоении оттого, что надо следовать за ним, что это так нелегко: равняться с его шагами, разделять с ним весь риск пути.

С ее помощью движется Горазд среди сердитых, взыскательных, неумолимых гор.

Расстояние между двумя – все короче. И это уменьшение расстояния дрожью отражается на напряженном лице Андро.

– Двое слишком близко друг к другу! – предупреждает Никифор Найдена, обернувшись через плечо. Он говорит громко, чтобы мы слышали и поняли, как бдителен он, прежний вожак, и как небрежен нынешний.

Встречный ветер усиливается, но Никифор продолжает записывать нормы, время, шаг…

Вожак улавливает взглядом нарушенную дистанцию, но ничего не предпринимает. Нарочно не обращает внимания на предупреждения своего соперника, таким образом определяя их как мелочные. Это не может ускользнуть от нас.

Скульптор оборачивается к Мерзляку с иронической улыбкой в уголках губ. Мерзляк прячет ответную улыбку глубоко в ворот куртки.

Забавляет нас это соперничество вожаков.

А отношения двоих, Горазда и Зорки, увлекают всю группу.

Радиус действия любви гораздо шире тесного круга объятий двоих или замкнутого треугольника.

Едва уловимые проявления нежности между юношей и девушкой передаются всем, как живительные лучи.

И каждый жест двоих дрожью отзывается на напряженном лице Андро. Волнами заливает все его существо мучительное блаженство.

Горазд подает Зорке свой растрепанный, вишневого цвета шарф. Словно гриву с львиной своей шеи. Она быстро повязывается этим шарфом, пока он еще хранит молодую мужскую силу и тепло.

Насыщенный цвет шарфа на белом снегу распаляет кровь Андро.

Он не чувствует ни холода, ни ветра, не видит мглистых туч. Он весь – в любви тех, двоих. В его сознании они оба сливаются с отдаленной целью, с облачной вершиной. С болью и наслаждением Андро словно бы вдыхает дыхание влюбленных, ненасытно поглощая их взаимное чувство. Муки ревности обрекают его на бытие, стимулируют движение вперед.

Он один не замечает ледяных иголок – это колются порхающие снежинки. Погода все хуже, а он все чаще поднимает голову и вглядывается в то, что происходит между теми, двумя. Вот их скрывает выступом скалы. Но от воображения Андро они скрыться не могут. Оно догоняет их, создает все новые мучительные детали их близости, бечевка, связующая их, все укорачивается. По ней они передают друг дружке тайные сигналы. Зорка прячет ладошку Горазду под мышку, чтобы погреться. Горазд дышит на ее другую руку в рукавичке, чтобы отогреть и ее.

А наши плечи все ниже сгибаются, борясь с волнами ветра.

Старый треугольник в новом варианте

Пресловутый любовный треугольник, кажется, превратился в нашей группе в многоугольник.

Все мы так или иначе причастны к любви троих: Зорки, Горазда, Андро.

В сущности, Андро невольно собрал в себе все неудовлетворенные желания, всю игру воображения – короче, все эманации ревности мужчин группы. А все они неравнодушны к женственной нежности Зорки. Ах, Андро, наш невольный аккумулятор групповой влюбленности в эту девушку!

Знаем ли мы, какие вспышки чужой страсти воспламеняют наши собственные чувства?

Вьюга

Наша дерзость вызывает к жизни вьюгу.

Впрочем, одно событие немного оживляет нас: новый человек будет прокладывать первопуток. Скульптор. Новые силы вливает в нас новый, не так еще изнуренный впереди идущий.

Вожак шагает где-то посредине цепочки, вглядывается, ищет дорогу. Профиль горы, еще минуту назад полускрытый тучами, теперь совсем исчез в снежном вихре.

Горы кружатся вокруг нас.

Скульптор не знает, куда идти.

Никифор улавливает его колебания:

– Остановимся – замерзнем!

И Скульптор наугад прокладывает первопуток, лишь бы не стоять на месте.

Невольно мы приближаемся друг к дружке. Зорка прижалась к Горазду. Снежный вьюжный шарф повязал их.

Все лихорадочнее работает мысль Асена, распаленная опасностью. Он рассуждает.

Каждый шаг должен быть точным. А все вокруг неустойчиво, все скользит, рушится, тонет. Ничему нельзя довериться. Только самому себе. А можно ли доверяться себе? Своими точными шагами ты должен одолеть весь этот колеблющийся хаос.

Все настойчивей звучит голос старого альпиниста Деяна:

– Нельзя оставлять в горах ложный, неверный след!

Только ли в горах?

Каждый верит следам впереди идущего

Так легче идти. Сомнение затруднило бы шаг, заставило бы то и дело проверять правильность направления, оглядываться в поисках точек опоры, обдумывать возможность нового пути. Лучше уж слепо довериться!

Каждый из нас уповает на того, кто впереди.

Шагаем вне времени и пространства. Сосредоточенно, углубленно стремимся к невидимой цели.

Все теснее сближаемся, нарушая положенные нормы.

Но вожак вовремя замечает это. Вьюга заглушает его голос, возвращает обратно к нему:

– Соблюдать расстояние!

Включается групповой телефон, от одного к другому – слова вожака.

– Соблюдать расстояние!

Мы исполняем приказ: хотя бы соблюсти это расстояние, не укорачивать его. И главное – передвигаться след в след, хоть немного облегчить себе каждый шаг, требующий уже неимоверного труда.

Только длинноволосый молодой человек, закрученный вьюжным вихрем, упрямится. Ветер толкает его, а он отпихивается от ветра локтями, словно борется с живым существом, вертится, ищет удобной позы и места, куда ступить, чтобы удержать равновесие.

Никифору, ответственному за технику восхождения, уже некогда следить за движением всей группы, оглядывать пройденный путь, регулировать темп; приходится возиться с этим недисциплинированным: чтобы ступал, как другие, след в след, приходится направлять его, спорить с ним резкими жестами – внемую.

Длинноволосый слушается неохотно, кричит сквозь вихрь:

– Хватит меня доводить! Лучше ветер уйми!

Мы уже едва различаем, что это Дара. Почти ничего в ее фигуре не напоминает о женственности. Но общая воля группы делает свое. Дара должна подчиниться, поравняться с остальными.

У группы нет пола. Длительное общение уравняло нас. Мы ведь все равны, вот и оба пола сравнялись.

Только влюбленная Зорка сохраняет девический вид, вопреки мужским трудностям пути. Она – олицетворенная лучистая женственность, не нарушающая, однако, общего, равного движения вперед.

Любовь – самая сильная самозащита.

Находка

Бредем вслепую.

Издали – тревожное бренчание. Оно пронзает наш слух, как тревожный колокол. Но мы не хотим слышать, мы оглохли, мы одержимы единственным желанием: не останавливаться.

А ветер все лупит ветвями низкорослой сосенки по жестяной консервной банке. А мы проходим мимо, не поднимая глаз. Отчаянный колокольчик заливается в подсознании.

Кажется, все прошли, не обратив внимания…

Только своевольная Дара в который раз отклонилась, споткнулась. Резко отскочила, словно наступила на змею.

Наклоняется, поднимает засыпанную снегом жестяную банку. В изумлении узнает собственный груз, брошенный на пути. Что это? Сон?

Толпимся вокруг. Чей-то ботинок наткнулся и на вторую банку, она уже довольно глубоко под снегом.

– Ходим по кругу! – раздается чей-то голос.

– Топчемся на одном месте! – добавляет другой.

– Я давно почувствовал… – роняет Никифор.

– И не предупредил? – сердится вожак.

– Главное – двигаться, иначе замерзнем! – стоит на своем соперник вожака.

– Топать по кругу, как слепая лошадь, – в этом твоя дисциплина?! – мстительно кричит Никифору Дара.

– Если бы я заговорил, вы бы заявили, что я нарочно мешаю восхождению! – защищается тот.

У Насмешника тоже язык без тормозов:

– Будто мы не помним, что случалось, когда ты ходил в вожаках!

– Что же конкретно? – вызывающе спрашивает бывший вожак.

– Ну зачем?! – Бранко пытается прекратить нарождающуюся ссору.

Но Насмешника уже не остановить:

– Раздавал награды своим приятелям, приписками занимался!..

Приступы гнева часто приводят к безрассудству. С головой уйдя в скандал, мы способны забыть и опасность и долг. Цель исчезает из глаз, ослепленных злобой.

Асен, как всегда, вне групповых конфликтов. Он пытается вернуть группу к реальности. Подсовывает банки нам под нос:

– Консервы – новый тип компаса!

И сторонний наблюдатель необходим в группе. Его трезвость заставляет нас опомниться. Вожак оглядывает каждого. Мы глядим на жестяные банки.

– Что это с нами? – спрашивает Найден.

Этот вопрос возвращает нас к самим себе.

Все взгляды сосредоточились на Никифоре. Он прежде был вожаком, у него большой опыт. Может быть, ему что-то пришло на ум за время его молчания? Но Никифор нем, как скала.