Текст книги "Старт"

Автор книги: Кирилл Топалов

Соавторы: Дончо Цончев,Блага Димитрова,Божидар Томов,Атанас Мандаджиев,Лиляна Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Дара постепенно включается.

– Деян в западне! – Голос ее прерывается, она чувствует себя виновной в том, что пришла без него.

Мы задумались, молчим. Она снова переводит дыхание и отвечает нашим мыслям:

– И я удивляюсь. Это не похоже на Деяна. Будто крыса в капкане!

Мы обмениваемся подчеркнуто спокойными взглядами. Только вожак отводит глаза.

– Деян предупредил, что не сможет! – произносит Найден хриплым голосом.

Это звучит весьма неубедительно. У Никифора в уголках губ собирается ироническая улыбка, мы видим ее, даже не оборачиваясь к нему.

В такие минуты самое короткое молчание кажется бесконечным. Никифор не спешит его нарушить. В напряженной тишине мы прислушиваемся к собственным мыслям:

– Потеряем разряд! Группа в неполном составе: пятнадцать вместо шестнадцати положенных!

И тут Слав, оператор, что таился где-то позади, выходит вперед:

– Я буду шестнадцатым!

Смеемся горьким смехом.

Слав настаивает. Он не обижается на нас. Он с нами, и это подымает его над любой обидой.

– Вместо Деяна!

Мы еще больше огорчаемся.

– Конь за курицу! – Шепот Насмешника достаточно громок для того, чтобы все расслышали.

Вожак изливает на беднягу оператора свое раздражение.

– Давай обратно! Это не для тебя!

Максималист Бранко идет еще дальше:

– Ты нам все испортишь! Из-за тебя мы Памир упустим!

Это, конечно, важный аргумент. Но Слав продолжает умолять, не обращая внимания на аргументы и оскорбления:

– Хотя бы немного!..

Вожак взмахивает рукой:

– Прекратить базар!

Мы не подозреваем, что, отстраняя Слава от нас, мы отстраняем себя от всех остальных людей. Мы хотим избавиться от человека, который оставит о нас единственные достоверные свидетельства. Но, к счастью, он не самолюбив и продолжает настаивать.

Дара болезненно ощущает, что ее приход без Деяна расстроил нас. Ясно, что сама по себе она не так-то ценна для нас.

Еще не вполне отдышавшись, она вскакивает и пытается нам объяснить, как он отказался. А мы и не спрашиваем. А она пытается рассмешить нас, дурачится… Такая уж она!

Снежный гротеск

Перемешанная с вымыслом, правда выглядит убедительнее.

С подлинным талантом Дара разыгрывает целую сценку:

– Вхожу в институт, вот как есть, в костюме, с рюкзаком. Тихо – ну просто церковь! Поднимаюсь наверх, чуть ли не до чердака! Табличка: «Экспериментальная лаборатория». Фирма богатая, положение бедственное! Вхожу без стука… Западня!.. Или нет, паутина!.. Все кругом – в проволочках! «Деян, выбирайся из паутины!» А пауки в белых халатах протестуют: «Ты куда?! И откуда только берутся такие: то ли парень, то ли девица!» Тут я с возгласом «Де профундис!» начинаю прокладывать путь сквозь проволочные джунгли. «Деян, неужели нам тебя дожидаться?» Он повисает на проволочке: «Я ведь уже сообщил, что не могу». – «Ты не можешь не мочь!» – «У меня баланс!» – «Балансер! У нас Памир срывается!» – А возле него – аппарат какой-то! И я давай стучать…

Дара постукивает по камере Слава, а камера щелкает, щелкает…

Девушка в альпинистском снаряжении, на левой руке бечевка, свернутая узлом, жесты Дары – мальчишески-угловатые – она бесподобна!

Здорово бы она выглядела в немом фильме: всевыражающая пантомима: – Буратино, Хитрый Петр и Дон-Кихот вместе взятые!

Нимало не смущаясь. Дара продолжает:

– «Где у тебя, – спрашиваю, – тут дисциплина запрятана? Вынь, покажи, может, меня перевоспитаешь!» А он: «Сегодня не могу». А я: «Ты что, муха на липучке?! «Тут какой-то серый встревает, с мышиными глазками: «Значит, бывают и женщины-альпинистки?» Тут я даю им жару! «Естественно, бывают. За отсутствием настоящих мужчин!..» Серый никак не отцепится: «Я против такого бессмысленного риска!» И тут я выдаю: «Если мы не равны мужчинам, то будем хотя бы против них!».

Но группа не переносит даже малейшей фальши. Группа, как еж, оборачивается всеми иголками к болтливой Даре:

– Не отвлекайся! Основное!

Гротеск уже не смягчает нас, уже воспринимается как диссонанс. Не пародийные выдумки нам сейчас нужны, а объяснение необъяснимого.

Обмануть ожидания группы – это почти измена! Раздраженная собственным бессилием, Дара сбавляет тон:

– Ладно! Значит, я спрашиваю Деяна, в чем же дело наконец! И знаете, что он отвечает? «Невозможно!» А когда-то, помните, учил: «Вычеркните это слово!» «Вычеркиваю тебя со всех скал!» На этом я с ним покончила… Слышу, Серый – за моей спиной: «Плоская, как линолеум, под дверь можно пропихнуть!» Думает, меня это задело!.. И как только Деян выдерживает на этом чердаке?!

– Опять у него новое открытие! – Вожак силится придать своему голосу убедительность.

Нетерпеливый Бранко подхватывает:

– Все никак не откроет цветной телевизор!

– Балки он подпирает, чтобы крыша не рухнула! – сердито заключает Дара.

Контрапункты

Если бы не низкий чердачный потолок, чем бы мы измеряли высоту горного простора? Если бы не смог, как ощутили бы чистоту воздуха?

Высоко, в снежной белизне открываются стройные плечи горных хребтов.

Снежная безбрежность.

Высота раскрашивает наши лица в цвет здоровья.

В группе шестнадцать человек. Шагаем решительно, со свежими силами. И чем выше мы поднимаемся, тем дальше уносится гребень горы. Проходим мимо пирамидки, сложенной из камней, уже присыпанных пушистым снежком.

Шедший впереди Никифор уступает место следующему и, пережидая нас, чтобы встать последним, замечает, указав на пирамидку:

– Знак Деяна!

Это напоминание – не без умысла. Тучей нависло над всеми нами отсутствие самого старшего, самого опытного…

«Отсутствие ощутимей присутствия!» – теоретизирует Асен.

Найден, вожак, впереди. Дара обращается к Мерзляку:

– Ну а ты что думаешь?

Тот поднял ворот и отвечает уклончиво:

– Начальник не разрешил ему отпуск за свой счет…

Дара все еще радуется тому, что нагнала нас, что она больше не одинока в горах, и выкрикивает почти весело:

– А я предпочитаю оплачиваемый отпуск! Но уж если не выходит, приходится брать за свой счет!

Никифор становится последним в цепочке. Он наконец-то нашел повод напомнить Даре о дисциплине:

– Ты – сплошное нарушение! – Никифор указывает на ее отклоняющиеся от прямой линии следы.

– Нет, это вы, дисциплинированные, – сплошная аномалия природы! – препирается Дара.

За насмешками кроется первый слом общего радостного настроя. Отдаленный сигнал тревоги, который мы силимся одолеть в себе самих. Чем дальше мы углубляемся в горы, тем сильнее ощущается отсутствие Деяна. Наши короткие отрывистые фразы так или иначе касаются его. Ведь он организовывал и сплачивал нас. Без него группа расслаивается на отдельные враждующие между собой кучки.

Только Слав, оператор, счастлив отсутствием Деяна.

– Повезло тебе! – бросает Мерзляк.

Слав как раз щелкает голову цепочки:

– Когда-то должно и мне повезти!

Вожак словно почувствовал, что его снимают, он оборачивается и грозит оператору пальцем.

Вообще никто из нас не позволял ему снимать. Сущность альпинизма – в бегстве от посторонних взглядов, в смелости для себя, а не на показ! Оператор снимает украдкой, стараясь, чтобы мы не замечали.

Вот и теперь он склонился над камерой, будто поправляет:

– Что-то не ладится!

– Гляди, как бы ты сам не разладился! – Насмешник подгоняет его, чтобы не отставал.

Радиосвязь с миром

Насмешник, наш радист, смотрит на часы:

– Пора!

Мы останавливаемся. Поудобнее прилаживаем одежду, пристраиваем груз. Что-то мешает, трет, кашне душит – сейчас все можно поправить. Сейчас мы как бы отделены от одежды и рюкзаков, а когда идем – словно бы срастаемся с ними.

Радист надевает наушники:

– Итак, что сообщить?

Голос его комично подскакивает, словно кузнечик. Привычка смешить нас уже превратилась в черту характера.

Вожак произносит нарочито самоуверенным тоном:

– Группа в полном составе следует по заданному маршруту!

Слав сияет:

– Ровно шестнадцать человек!

– С тобой – минус три! – Насмешник выжидает, пока мы утихнем. – Один должен тащить камеру, а другой тебя – вниз!

Оператор хохочет, ведь эти шутки – знак его сопричисленности к группе.

Насмешник включает рацию. Дыхание его, как ватным тампоном, окутывает микрофон.

– Эль-Зет 23. На связи Орловец! Как слышно? Группа в полном составе следует по маршруту. Направление – Гребень. Направление – Гребень. Прием! – Он нажимает кнопку. – Вас принял! Да… Да… Принято! Конец!

Должно быть, там хохочут. Уже сам голос Насмешника звучит как анекдот.

– Что ответили? – спрашивает вожак.

Насмешник прячет наушники и микрофон:

– Что они могут ответить? «Все идет нормально! Доброго пути!» Пошли теперь! Все согласовано!

Предчувствие одного передается всем

– Что-то мне вчера дурной сон приснился! – раздается нарочито беспечный голос Суеверного.

Горазд тотчас хочет показать свое презрение к предрассудкам:

– Лучше уж молчи! Не то вернуться придется!

Но Поэт уже весь – трепетное внимание.

– Что за сон? – Он всегда обо всем готов выспрашивать.

Последние в цепочке навострили уши. В прозрачном стеклянном воздухе голоса звучат неожиданно звонко.

– Деян мои ботинки спрятал, не отпускает меня. – Суеверный все еще переживает свой сон. – Я ищу, ищу, ругаю его. И в конце, чтобы не запоздать, отправляюсь босиком…

– Ну и как? Дошел босиком до Памира? – прерывает Насмешник.

Памир… Крыша мира. Мы до боли тоскуем по нему. Памир!.. Это название – наш символ, наше заклятие. В нем – все, пока несбывшиеся надежды, стремления, в нем – наши разочарования…

«Никакая человеческая группа не может обойтись без своего Памира, который сплачивает и возносит в облака», – это Асен рассуждает про себя.

А Суеверный с преувеличенной беспечностью добавляет:

– Вы только не подумайте, будто я верю в сны!

– Гляди-ка, ведь ты тринадцатый в цепочке! – поддразнивает его Димо.

– Чушь! – Но все же Суеверный глазами пересчитывает идущих. – Это ты тринадцатый! – Он оборачивается к идущему позади Димо. – Давай поменяемся! Для меня «тринадцать» – везучее число!

Димо пренебрежительно пожимает плечами. Они меняются. Так Суеверный борется со своими страхами.

Но почему-то мы невольно вздрагиваем. Какие еще последствия будет иметь эта ребяческая игра в перемену мест?

И что только не приходит в голову людям, часами поднимающимся в гору среди снежной белизны!

– А мне вот сны не снятся, – замечает Поэт.

– Это потому, что поэты должны страдать бессонницей, – напоминает радист.

– Все же некоторые сны сбываются, – роняет мимоходом Суеверный.

– Мистика тебя пьянит, как водка-мастика! – каламбурит Насмешник.

– А ты, философ? – Оператор спрашивает нарочно, чтобы Асен обернулся и можно было бы его потихоньку заснять.

– Суеверия есть суеверия! – начинает компетентный Асен. – Все отгадчики снов немного смешны. Даже сам Фрейд становится наивным, когда доходит до снов – начинает пользоваться элементарной символикой.

– Но все же, почему снятся сны? – вновь спрашивает Поэт.

– А почему люди просыпаются? – откликнулась Дара.

– Сны суть останки сознания в подсознании… – продолжает Асен.

– Этакая корзинка для бумаг! – вставляет Насмешник.

– Но ведь эти останки прекраснее, чем… – воскликнула было Дара.

Но тут их прерывает вожак:

– Темп! Темп! Хватит болтовни!

– Темп!

– Темп!

– Темп! – звучит по цепочке.

Наша группа такая сплоченная, что мы уже не можем друг без друга, хотя и препираемся частенько. Мы привыкли согласовывать свой шаг, но не слова. Часто наши слова просто реакция на невозможность серьезной ссоры. Странное существо это МЫ, неуязвимое снаружи и такое хрупкое изнутри. Все мы инстинктивно ощущаем это. И поскольку мы хотим оставаться, любой ценой оставаться этим самым МЫ, приходится беречь себя от самих себя. Мы позволяем себе открытые столкновения, но не укусы исподтишка.

И хорошо, что где-то далеко высится Памир и, сам того не зная, сплачивает нас под своей необъятно высокой кровлей.

Деяна нет, но все равно он как бы сохраняет свое место в нашей цепочке. Между вторым и третьим – вот оно, его место. Вожак Найден привычно оборачивается туда и взглядом невольно ищет поддержки и совета. Кажется, что Деян еще может нас догнать по означенным им самим знакам и занять это свое место. Он очень нужен нам. А ведь пока он был с нами, мы посмеивались над ним, как над самым старшим, – мол, старик!

Никифор, который сейчас идет последним, который раньше всех уверился в том, что Деян не придет, внезапно оглядывается на вьющиеся книзу следы – не появится ли наш припоздавший друг?

– Видимость слабая! – констатирует Никифор.

Беспредельное пространство белизны кажется нам еще более пустынным. Нет, не спешит по нашим следам сухощавый Деян.

И внезапный озноб пробегает от этого белого свечения снега, такого холодного и бесплодного свечения, похожего на прикосновение чьей-то бесплотной ладони, руки того, кого нет.

Деян не придет. Никифор бегом нагоняет группу, точно соблюдая расстояние между собой и впереди идущим. Но впереди идущий не желает соблюдать правила. Это Дара. Она все отклоняется от проторенной стежки, все не может заставить себя замолчать:

– Никифор, ну как ты думаешь…

– Ничего я не думаю! – отрезает Никифор. – Думаю об исполнении поставленной задачи! – Он вынимает из верхнего кармана блокнот, в который на ходу педантично вписывает данные о времени, скорости, направлении. На поясе у него прикреплен шагомер. Он поглядывает то на шагомер, то на часы и про себя высчитывает, высчитывает…

– Не говори! И ты об этом думаешь! И все! Я даже могу угадать точно, что каждый думает!

Дара вглядывается вперед, будто хочет прочитать мысли вожака, а тот сосредоточенно прокладывает первопуток.

Мысли вожака – самый тяжкий груз

Ты, единственный из всей группы, не чувствуешь одиночества.

По тебе равняются остальные. Потому ты и должен быть сосредоточен на своем шаге. Ведь ты поддерживаешь равномерность и согласованность общего движения.

Каждый след ботинка на снегу – напоминание.

Прямо из снега вырастают образы, преграждают дорогу, хотят, чтобы ты споткнулся, остановился, повернул назад. Ты ведешь борьбу с самим собой, чтобы твои взъерошенные мысли не влияли на твой шаг.

Вот Деян на окраине города у твоего еще не достроенного домишки. Ты как раз сажаешь деревца в садике.

Рукопожатие.

– Заблудиться тут у вас можно! – Деян избегает твоего взгляда.

Не к добру он пришел! Не с добром!

– Я, Деян, вон от этого бегу! – Ты указываешь на квартал, где новые многоэтажные здания встали строем, как солдаты в наступлении.

– Не поздно ли ты садом занялся? – спрашивает Деян.

– Самое время для посадки – поздняя осень!

– Гляди померзнут!

– А солома на что?!

Можно бы еще долго так говорить, оставляя в стороне главное. Но ты не выдерживаешь:

– Почему ты меня в клубе не разыскал, Деян?

– Хотел поговорить с глазу на глаз!

– О чем? – недоумеваешь ты.

– Можно я на тебя посержусь?

– Ну попробуй. – Ты великодушен. – Да идем же в дом, в тепло!

– Не хочу беспокоить твою жену!

– Что же такое страшное ты скажешь? – С этими словами ты замыкаешься в себе.

Деян снует по садику между голыми деревцами, ищет слова:

– В декабре дни самые короткие. Не время для подъемов! Стоит ли, чтобы люди рисковали ради какого-то разряда…

– Но ты хорошо знаешь, что нас не пустят на Памир, если не будет выполнена норма по разрядам. Да и молодежь наша не хочет на месте застаиваться. Для чего их останавливать? – Твой голос звучит отчужденно.

– А может быть, это ты, именно ты, жаждешь поярче проявить себя? А, Найден!

– Я не отделяю себя от других! – Ты все еще сохраняешь самообладание.

Вы оба выжидаете, приводите в порядок свои мысли.

– Необходима осторожность! – Деян обламывает сухую веточку.

Ты вспыхиваешь:

– Значит, всего бояться!..

Деян направляется к калитке, ты не удерживаешь его.

– Предупреди группу, что я не согласен!

– Предупреди сам! – цедишь ты сквозь зубы.

Деян уже издали махнул рукой:

– Если решишь на меня разозлиться, позвони!

– Незачем!

И вот ты снова наедине со своими мыслями.

Кого слушать? Хорошо давать советы, глядя со стороны. А вожак у всех на виду. Всем ветрам открыт. Попробуй прислушиваться к каждому, и из компаса превратишься во флюгер. Нет! Слушать надо себя! Ты должен слушать себя, чтобы и другие тебя слушали. Ты, одинокий, ни с кем в отдельности не связанный, должен быть со всеми, с каждым одновременно!

Ты озабоченно склоняешься над саженцем…

Ботинок вожака упирается в снег. След за следом сажает он. Что-то проклюнется из этих следов?

Крутизна растет

Наша цепочка углубляется в горы. Скользко. Все реже роняем слова. Все короче. Только на Дару ничто не действует.

– Всю ночь снег шел! – Она, единственная из всех, оглядывается вокруг.

Мы смотрим только прямо перед собой. Что-то предчувствуем, но не осознаем. В Поэте кристаллизуется наше настроение, оно ищет выхода:

Ничего не замечаю вокруг. Даже не помню, где прошел.

Смотрю прямо перед собой, уставился в одну точку, чтобы охватить все в целом.

Слышу тишину снега и под ней – тишину скал.

Слышу, как движутся молекулы в камнях.

Тишина замерла так напряженно, словно спустя миг раздастся взрыв, и горы сдвинутся со своих мест.

Слышу голос реки, пока сквозь лед.

Слышу разноцветный шепот далеких осенних лесов, опавший, умирающий…

Слышу медвежьи сны, что исходят из теплых берлог.

Слышу песню завтрашнего ручья, спрятанного в снегу.

Словно щупальцами фантазии, слышу кожей, обонянием, нервами.

Мне не нужно оглядываться направо и налево.

Гора сама входит, всасывается в меня, я сам становлюсь горой.

Поэт – медиум, транслятор наших смутных ощущений. Чрезмерная жизненность Дары размывает, прерывает течение этих невидимых волн.

– Снег еще даже не улегся как следует! – громко замечает она.

Никто ей не отвечает, будто и не слышит ее. Пушистые снежные пласты, наметенные с ночи, поглощают наши шаги. Мы словно и не существуем. Безмолвие – отклик на нашу инстинктивную тревогу. Общее молчание людей и природы утешает даже нашу сорви-голову Дару.

Мы невольно прислушиваемся внимательнее к своим шагам. Снег свежий и крошащийся от мороза. Снег-шептун. Он словно хочет нас предупредить о чем-то своим неуловимым шепотом.

Запыхавшийся вожак останавливается. Снег под ним смолкает. И в этом внезапном молчании таится какой-то тревожный сигнал. Вожак – опытный альпинист, понимает язык снега. Одним лишь взглядом, обращенным скорее вовнутрь, к своим собственным чувствам, он оценивает опасность. Вершины гор нависают снаружи и изнутри – в нас самих.

Но твердым шагом вожак Найден затаптывает тихие снежные предупреждения. Упрямо шагает вперед. Нет, он не поддастся этим недомолвкам природы. Любой ценой осуществится задуманное.

Кипящий энергией и юной силой Горазд менее других вслушивается в намеки снега. Пожалуй, сила опасна для своего носителя: она притупляет почти неуловимую утонченность восприятия. И кроме того, Горазд влюблен. Настоящий глухарь на токовании! Горазд исключает малейшие колебания:

– Теперь или никогда!

– Отсюда – на Памир! – кричит нетерпеливый Бранко.

– Погода ухудшается! – замечает Суеверный.

Асен спешит подкрепить свои сомнения цитатой:

– Девиз японских альпинистов: «Вернись, чтобы пуститься в путь!»

Но Дара и мысли не допускает о возвращении, а может быть, это все – ее пристрастие к противоречиям:

– Вот еще один откажется, и все пропало! Целый год нормы сдавали!..

– Целый год прошел напрасно! – дурачится Насмешник.

Ему все позволено. Но нам-то нельзя принимать всерьез его слова.

Никифор, замыкающий, отвечает за правильное движение группы. Самолюбивый, он вычисляет нормы, достижения, минуты отдыха и все вписывает в блокнот. Для него единственное доказательство энтузиазма – колонки цифр. Он ободряет нас сзади, словно подгоняет:

– С каждым шагом здесь мы приближаемся к Памиру!

– А Памир отдаляется от нас! – хихикает Насмешник.

И каждый начинает ощущать какую-то неодолимую решимость. Мы должны идти. Почему? Чтобы выполнить задание? Нет, вовсе не это наш главный двигатель. Есть другое, необоримое чувство… Если уж мы тронулись в путь, мы уже не можем вернуться.

Сменяем первого в строю

Нам все тревожнее, и сменяем все чаще. Сменяем первого вторым.

Погода ухудшается. Тучи наплывают на гребни гор. Давит плечи.

Вожак, из последних сил прокладывавший первопуток, остановился, едва переводя дыхание. Он проявил почти нечеловеческое упорство. Он решил, что если он – вожак, то должен во всем опережать остальных.

Он мучительно вглядывается вперед. Горы все более замыкаются сами в себе, словно отказываются принимать нас. Открытое лицо Найдена преображается в немое отражение горы: непроницаемое дышащее неизвестностью. Он оборачивается к группе. Никто не останавливается, дожидаясь его решения. Мы шагаем, не сбавляя шаг. Мы приближаемся.

Вожак отстраняется, оступается в глубоком снегу, выжидает. Цепочка не меняет своего равномерного ритма. Мы держимся за этот ритм, как за некую внешнюю опору. Шагаем, глядя прямо перед собой. Вот сейчас пройдем мимо него, обойдем, как порушенный ствол.

Только Деян, которого на самом деле нет, кажется, согласен с остановкой вожака. Пустота между вторым и третьим как бы задерживает общее движение. Но скоро и они нагонят нас.

Этот упрямый, согласованный, ритмичный ход дает толчок тому, кто шел следом за Найденом. Человек выходит вперед и начинает прокладывать первопуток. Вожак переводит дыхание, пережидает всех, испытующе вглядывается в наши лица.

Кто отступит?

Лица, лица, молодые лица людей, решивших идти до конца.

Лицо Насмешника – страшно серьезное и от того еще более смешное. Во всяком случае, от своего чувства юмора он не отступит.

Лицо Деяна, которого нет. Лоб пересекла озабоченная морщина. Стареющее лицо. Он не отступил бы от чувства ответственности. Если бы был здесь…

Лицо Горазда, всеми своими чертами сосредоточенное на Зорке, которая ступает следом за ним. Он умрет, но не отступит.

Детское личико Зорки полускрыто капюшоном. Влюбленные не думают об отступлении.

Профиль философа Асена – заостренный, странно направленный вовнутрь. Нечеткий. Должно быть, сомнения, страхи, противоречивые мысли разъедают философа, подобно мошкаре, – мелкие, неприметные. Но чтобы одолеть себя, он отступит последним.

Задумчивое лицо Поэта. Нет, он не отступит. Звание поэта обязывает!

Румяное, почти мальчишеское лицо Бранко. Такой и во сне не отступит, лишь бы доказать, что он настоящий мужчина.

Закаменелый профиль Скульптора. Волевой подбородок. Нет, не отступит, чтобы после не стыдиться перед другими и перед самим собой.

Сердитая физиономия Мерзляка. Не поддастся, хоть и будет мерзнуть, согреваемый лишь мыслью о том, что не отступил!

Восторженные черты Слава, оператора. Не жалеет ли он о том, что его все-таки не заставили возвратиться? Поздно! Уже нет пути назад. Впрочем, занятый красотами пейзажа, он и не ощущает опасности.

Замкнутость молчальника Рада. Он все утратил. Терять ему больше нечего, нечего бояться. Он не отступит.

Деловитость Димо! Шагает, как пашет! Такие не отступают!

А вот и лицо Суеверного, сосредоточенное, он словно подслушивает тайные голоса. Он не отступит из упрямства, чтобы не поддаться своим ощущениям!

Влюбленный Андро – бледный, задумчивый, идет и будто бредит на ходу. Веди его прямо в пропасть, пойдет как лунатик!

Вздернутый мальчишеский нос Дары. Такие сорвиголовы – самые решительные и верные! Хотя бы все ветры мира за волосы тянули ее назад, она из одного упрямства не отступит!

А вот и он!.. Воплощенное тщеславие. Мой соперник Никифор. Скорее он меня заставит отступить, только бы показать, что он, бывший вожак, – самый выносливый и что он – будущий!.. Никто не отступит.

Первые становятся последними

Наконец и Найден становится позади всех и принимает наш ритм. Группа ведет вожака. А группу ведет внутренняя неотменимая воля.

Холодает.

Мерзляка знобит, он уже не в силах совладать с собой:

– Давно пора вырабатывать морозоустойчивые ткани, теплопроводные носки и рукавицы!

– И штаны? – невинно спрашивает Насмешник.

Вожак шагает последним, сообразуя свои шаги с шагами остальных.

Взгляд его жалом впивается Никифору в спину.

Дара вслух присоединяется к мыслям вожака:

– А наш Деян сейчас от зависти все свои проводочки выгрыз! Нет, благоразумие – страшный бич!..

Вожак возражает не ей, а самому себе:

– Деян не смог, его с работы не отпустили!

Никифор выжидает момент, чтобы пустить каплю яда:

– Если бы по-прежнему за все отвечал я, он бы бросил работу! У меня он был самый дисциплинированный!

Но вожак Найден в долгу не остается:

– В твое время и задания были полегче…

– Деян как будто был против сегодняшнего восхождения! – Суеверный подливает масла в огонь.

– Ничего подобного! – поспешно откликается вожак.

Бранко с высоты своего совершеннолетия судит беспощадно:

– Деян стареет. Переходит в графу «ПРОТИВ».

Дара заливается звонким смехом:

– Вот у Деяна сейчас уши горят! Вы все о нем, да о нем!

Но независимо от того, что думает о Деяне каждый в отдельности, групповой приговор ему уже вынесен и обжалованию не подлежит!

Он – дезертир! Нелегко ему будет занять свое прежнее место среди нас. Когда в дело вступает существо МЫ, единице нет оправдания. Не принимаются в расчет никакие уважительные причины. Больше того, чем они уважительнее, тем хуже!

С радостью пренебрегать собой, своими нуждами – это необходимо для того, чтобы тебя приняли в группе с уважением и любовью.

И кто бы мог подумать, что именно Деян… Он всегда служил нам примером. Поступок его озадачил нас. А хуже нет вины, чем быть непонятным для своих друзей, будить сомнения…

Но Деян ведь это знает лучше кого бы то ни было!

Так почему же все-таки он не пришел?

Мысли пробуждаются на ходу

Впереди второй. Шагает и раздумывает. Это Насмешник. Может быть, он острит и наедине с собой? Или наоборот, жалуется самому себе? Или тоскует?

Снег подшучивает над ним: скользит под ногами, отводит в сторону, липнет к подошвам ботинок и тянет назад. Но Насмешник остается верен себе. Он мстительно острит по адресу отсутствующего Деяна:

– Вы, старые волки, не бывали в горах в такую погоду, верно?

Деян оседлал высокую скалу и с несколько старомодным восхищением оглядывается вокруг:

– Мы поднимались в горы не ради рекордов, а чтобы увидеть с высоты то далекое, что никогда не увидишь снизу!

Насмешник мысленно дразнит его:

– О! Вы, оказывается, избегали вихрей и снегопадов, потому что они заслоняют пейзаж!

– А вы-то! Вам значки, отчеты, нормы дороже красоты! Чего от вас ждать! – Деян вздыхает.

– Мы сливаемся с горами, а не просто созерцаем их со стороны. Сама стихия пронизывает нас! – настаивает Насмешник.

Он выражает групповое ощущение природы. Группа и сама как бы частица природы.

– Горы побеждают безрассудных! – горестно повторяет Деян.

– Но только безрассудные могут одолеть горы! – отвечает Насмешник с газетной бодростью, и нога его проваливается в сугроб.

– И что это ты так надулся? – иронизирует он сам над собой.

Общий шаг

Идем, идем. Настоящее выражение человеческой природы – шаг! Никто, кроме оператора Слава, не оглядывается вокруг, чтобы увидеть смену тональности пейзажа. Только снимаем темные очки.

Слав в отчаянии: при таком слабом освещении хороших снимков не видать!

– И куда только солнце запропастилось?

– Спросить по радио? – предлагает Насмешник.

Теперь и оператор шагает опустив глаза.

Мы забыли обо всем, поглощенные общим шагом.

Эта общность приносит нам удовлетворение. Должно быть, мы долго стояли на одном месте, долго нас останавливали различные препятствия, оттого мы и шагаем сейчас так упоенно.

Походка – зеркало человека. Она редко меняется. И только при таком вот общем ходе обретает новые черты: слаженность, постоянство, выдержку.

Сильный передает импульсы слабому, крепкий – усталому, волевой – колеблющемуся. По отдельности ни один не одолел бы такого трудного пути. А вместе мы покоряем даль и высоту. Снег все глубже. Склон – все круче. Общий шаг и… новые трудности.

Мы ни на что не обращаем внимания, мы идем.

Любовь преодолевает инерцию

Но глаза одного из нас неспокойны.

Где-то там, в хвосте цепочки, упорный взгляд словно отбрасывает ненужные ему фигуры, ищет просвет, чтобы разглядеть тонкий, хрупкий силуэт Зорки.

Чувство облаком окутывает Андро.

Девушка не отстает. Старается ступать крупным, выдержанным шагом, соразмеряя свои шажки с огромными шагами того, кто впереди. Пушистая шапочка придает ее лицу что-то совсем детское. Но вот она поднимает капюшон и словно бы облекается в скафандр. Неуклюжий костюм альпиниста скрывает присущую ей грацию, но Андро различает нечто грациозное в каждом движении девушки. Эта скрытая гибкость привлекает его еще и тем, что она скрыта, что ее надо искать, разгадывать, дополнять собственной фантазией.

Вот Горазд обернулся к ней:

– Устала? Давай рюкзак!

– Нет! – Зорка задыхается, но отстраняет руку Горазда.

По их жестам Андро угадывает слова:

– Держись! – Горазд обматывает Зорку желтой поролоновой бечевкой с продернутой красной ниткой, а другой конец бечевки закрепляет у себя на плече.

Он шагает впереди и, слегка подтягивая веревку, восстанавливает равновесие девушки. Кажется, вся его нежность переходит к ней… Зорка распрямляется с решимостью печати сверхъестественной. Она верит в эту широкую мужскую спину, под защитой которой движется.

Горазд то и дело оборачивается, чтобы убедиться, что девушка следует за ним. И в ней, слабой и хрупкой, черпает силы. В глазах ее он отражается преломленный, подобно солнечному лучу, обращенный к самому себе, измененный, любимый, пораженный собственным новым обликом.

Андро следит за каждым их движением. Во взгляде его – двойное преломление: он видит, как тот, другой, отражается во всем существе девушки. Он ищет неприметное дуновение любви. Он предугадывает, как Зорка меняется в лице при каждом новом натяжении бечевки.

Двое, связанные вместе. А третий, далеко от них, связан невидимым продолжением той же бечевки, черпает в этом силы и движется вперед.

Две фигуры сливаются в одно перед глазами Андро. Они – этот двойной силуэт – его горизонт, скрывающий все вокруг.

Одиночка вживается в чужую любовь

Поэт одинок по самой своей природе, от рождения. Он слишком много думает о любви, слишком жаждет ее, чтобы она могла осуществиться в действительности.

Словно антенной, улавливает он чужие чувства и берет их себе. Водоворот, закруживший этих троих, Зорку, Горазда и Андро, все безмолвное и необъяснимое для них самих, ищет воплощения в неизреченных образах Поэта:

Мы то, во что превращает нас любовь.

Старый друг встречает тебя и спрашивает: что случилось?

Он не может узнать тебя!

Мы то, что заставляет других говорить о нас: это не ты!

Мы то, что заставляет нас самих пугаться: что со мной? не могу узнать себя!

Все остальное, что держит нас в границах нас самих, – это не мы!