Текст книги "Старт"

Автор книги: Кирилл Топалов

Соавторы: Дончо Цончев,Блага Димитрова,Божидар Томов,Атанас Мандаджиев,Лиляна Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

Он молчит, потому что ему так много нужно сказать самому себе. Поэт пытается расшифровать внутренний монолог Молчальника:

Мы дурно поступаем с теми, кого любим.

Чья здесь вина?

Любовь всегда безвинна, что бы она ни принесла нам, куда бы ни завела. Силы разрушения – внутри нас.

Не надо ослепления в любви, не надо солнечного затмения.

Мы утрачиваем способность к самозащите.

И тут налетают темные силы в облике самой ароматной, самой невинной травы…

Рад лихорадочно оглядывает скалы. И, едва ощутив запах тимьяна, спускается и срывает растение. Он словно спешит спасти кого-то. И продолжает молчаливую беседу с самим собой.

Поэт пытается понять Молчальника:

– Нужно с корнем вырывать все, что манит нас своим благодушием, поит нежным ароматом, обещает покой, все, что усыпляет тревогу.

Ведь все это ведет нас к пропасти!

Ему чудится эхо чьего-то противоречащего хохота. Рад пробует предупредить людей об опасности.

Нам кажется, что рана его немного затянулась, но вот Бранко со всей недогадливостью юности восклицает:

– Снова осень… Как пахнет тимьян!

– Молчи! – Асен делает ему знак.

Но Рад уже услышал. Он остервенело рвет стебли.

Мы перестали упоминать слово «тимьян». Это табу сделало язык нашей группы более интимным, замкнутым, полным тайного очарования. Посторонний человек не может проникнуть в эту магию группового языка. Общая забота о друге связывает нас особенной, благоухающей тимьяном близостью. Несчастье одного сильнее всего сплачивает группу. Оно подчеркивает необходимость нашей общей связности, озаряет нас общей озабоченностью, взаимопомощью. Придает нам новое значение, возвышает в собственных глазах.

Мысль о несчастном друге приводит нас в умиление: как мы добры!

Молчание Рада звучит зовом о помощи.

Это молчание – гимн нашей группы.

Белая пропасть

Снег с холодным шепотом осыпается вниз.

Рад уходит в белую вечную ночь.

Наконец! Он давно ждал этого.

Он сделал все, что было в его силах. Уничтожил весь тимьян на своем пути. Но что может сделать один человек в необъятном мире, полном обманчивой кротости и предательского аромата?

Белый цветок снега не благоухает.

Не может обмануть.

Рад не сопротивляется смерти, он немедленно засыпает – жизнь его давно была тяжким сном.

Лавина возвращает ему невесту.

Белая пропасть – сон без сновидений.

Нелепица

Перемена мест

Никифор, последний в цепочке, первым заметил лавину.

Он предвидел! Он ждал!

В первое мгновение он почти ликовал.

Но тотчас же был втянут в снежную карусель. Молниеносный обмен местами. Первые становятся последними, последние – первыми.

Никифор чувствовал себя невиновным – ведь он шел последним. Но теперь он первый.

Лавина снова сделала его вожаком, обрушив на его плечи всю тяжесть снежного потопа.

Он знает: когда ты распрямляешься и вскидываешь голову, ты превращаешься в мишень. И он наклоняется и сжимается в снежной безопасности. Мельница лавины все перемолола: и первых и последних.

Он отчаянно ищет землю – ухватиться, ступить на прочное. Земли нет. Кто отнял ее?

Кто может очистить от снега его веки, прочистить уши тщеславного Никифора воплем:

– Посмотри правде в глаза! Это крохотная лавина. Вытянувшись во весь рост, подняв руку, ты достанешь до ее потолка. И засыпало тебя совсем неглубоко.

О, он был бы разъярен. Никто не смог бы его разубедить – лавина огромна, как раз под стать его тщеславию.

Что ж, пусть у него останется хотя бы эта, последняя иллюзия!

Большое и малое

Поэт ищет формулу характера Никифора.

Великое – вот твоя провинциальная страсть.

Всю жизнь ест тебя сожаление: почему ты родился в маленькой, без всякого простора, стране?

Здесь все мало для тебя: самые высокие вершины и самые крутые стремнины. И мало возможностей возвыситься.

И даже твоя лавина – мала. Но она завалила и тебя и твои амбиции.

И в бессмыслице есть смысл

Никифор в каменоломне. Отовсюду – удары ледяных молоточков и нелепое припоминание:

– Не продлил проездной билет! – Он ужасается.

Налетают образы: старый трамвайный проездной, потертый, просроченный. Контролер:

– Штраф! Сходите! Время истекло!

Никифор шарит в кармане, ищет деньги. Как прыгать на ходу? В руке у него старый билет. Дата вычерчена крупно, яркими зелеными чернилами.

Прыжок. Встречный ветер. Лавина давит его. Удар за ударом, образ за образом.

Дара мстительно хохочет:

– Вот она, твоя дисциплина, – билет не продлил!

Никифор сжимается в снегу, пытаясь укрыться от насмешек группы. Эти насмешки для него ужасней самой лавины.

С лисьей гибкостью прокрадывается к нему голос Насмешника:

– Как же это ты – с другими справлялся, а сам с собой не сумел!

Даже Асен обвиняет:

– Ты всех нас подозревал, а у самого, оказывается, билет не продлен!

Никифор схвачен на месте преступления. Нет сил даже шевельнуться.

– Одна неисправность ведет к другой, еще большей! – припоминает вожак. Он бьет Никифора его же логикой.

Именно эти слова Никифор любил повторять другим, когда сам был вожаком. Он швыряет прочь трамвайный билет. Надо освободиться от этой навязчивой нелепицы. Надо методично бороться с лавиной, как подобает опытному бывшему вожаку.

Но лавина трамвайных билетов рушится на него.

А может быть, в этой бессмыслице заключен некий скрытый смысл? Почему именно он, такой фанатически дисциплинированный, допустил эту мелкую погрешность, всплывающую теперь из глубины подсознания?

Лавина уничтожает крупное и мелкое, смысл и нелепицу, конец и начало, перемалывает всех, меняет местами.

Все исчезает.

Пальцы Никифора шарят в снегу, ищут помощи, встречают чьи-то другие пальцы. Может быть, это пальцы вожака. Но слепые закоченелые пальцы разминулись в снегу, превратились в составную его часть.

Память, засыпанная лавиной

Счастье и несчастье

Крик: «Лавина!» – и оператор Слав вскидывает руки.

Он один из тех, у кого, кажется, нет собственного лица. Физиономия его не обладает запоминающимися чертами. В нашей памяти он остается в лицах других, в лицах, которые ловит и хранит в объективе своей камеры. Существуют такие люди, растворяющиеся в окружающих.

Только теперь, за миг до смерти, облик его индивидуализируется.

Вспыхивает лицо.

Яркие, вдохновенные черты. Выражение первооткрывателя.

Он забыл обо всем на свете, забыл о себе самом. Опасности для него не существует.

Он опьянен величием происходящего – такое случается раз в жизни, раз и навсегда.

Быстрым рефлекторным движением он хватает камеру и направляет на лавину.

Почва колеблется под ногами. Мир рушится, а он не замечает. Вот он покачнулся, упал, но камера вскинута высоко над его головой.

Снежный вихрь поглощает его.

Но две руки ожесточенно стискивают камеру и удерживают ее над белой пеной. Стихия рвет камеру из коченеющих рук. Ломает пальцы.

Но камера уже запущена и продолжает свою работу.

Снежный пропеллер вертит камеру и швыряет в заснеженное углубление.

Камера вслепую снимает лавину изнутри. Она попала в самое сердце лавины. В белую тьму.

Короткие проблески снега. Вечная ночь, повитая снегом.

Стиснутый снегом оператор в последние мгновения своей жизни пытается мысленно заглянуть в глазок камеры, открытый навстречу красоте мира. Даже в лавине есть своя прелесть.

Вырванная из его рук камера продолжает действовать, словно получив вдохновенный импульс. Беспристрастность объектива преображается в проникновение.

Да, его ремеслом была объективность, но он так эмоционально был поглощен своей работой, что все, к чему он прикасался, превращалось в настоящее искусство.

Но это обнаружится только после его гибели.

Кажется, будто лавина рушит горы. Все рушится с грохотом.

Камера летит на самое дно пропасти. Слепой вихрь заталкивает ее все глубже, глубже в снег, словно хочет спрятать, чтобы ее никогда не нашли…

Снег тает, и потеря находится

Я надеюсь, даже перестав дышать.

Оператор проникает взглядом в будущее:

Глубокий овраг – здесь гнездится эхо.

Южный, теплый ветер раскапывает сугробы. Снег тает, преображенный в песню. Вьется ручей, сугробы слабеют, журчание воды все сильнее. Ручей буйно струится, прядет из снежной кудели тонкие водяные нити.

Плешивые камни приподнимают свои арестантские головы из-под снега. Обнажается темная испитая грудь земли под рваной снежной сорочкой.

В этом году снег долго держался. Мы успели забыть о камнях, о почве, о журчащей воде. Дыхание жизни. Мы чувствуем себя раскованными снаружи и изнутри. Мы открываем мир заново. И вместе с ним – какую-то тайную частицу самих себя, о которой и не подозревали.

Глубоко за пазухой сугроба что-то скрыто. Вода подкапывает снег, долбит, проникает вовнутрь, подобно гибкой руке. И вынимает… две – три круглые металлические коробки. Ручей несет их вниз, играет ими, ударяет о камешки, вертит в водоворотах, колотит о берега.

Круглые металлические банки словно странные консервы. И чего только не теряют и не бросают отдыхающие в горах!

Мальчик с пестрой сумкой через плечо, с голубым блокнотом в руках спешит в школу. Вот он посвистел птичке, приютившейся на голой еще ветке. Кинул камешек в пенистый ручей. Камешек с необычным звуком ударился о что-то. Мальчик вглядывается в мутные струи.

Ну вот, он опять опоздает! Вот и вчера не мог объяснить, почему опаздывает! А как объяснить учительнице, что весной дорога в школу удлиняется, кружит, полнится неожиданностями?..

Мальчик спускается по крутому берегу. Входит по скользким камням в ручей. Шлепает ладонью по воде. Эта игра увлекает его.

Наконец, промочив ноги до лодыжек, он вынимает коробки из ледяного потока. Озадаченно оглядывает их на берегу. С его штанин стекает вода, но он весь поглощен своей находкой. Боится открывать. Воображение его полнится всеми чудесами и ужасами земли.

Он поднимает глаза к отвесному склону. Острая вершина, словно зажженная свеча, уходит в небо. Какая-то догадка осеняет мальчика.

И он бросается бежать вниз, в деревню.

Человеческая память коротка, а киноленты длинны

В коробках и вправду скрыты чудеса: это киноленты.

Заботливые руки сушат их. Обрабатывают, проявляют, снова скручивают в ролики. Память пленки крепче человеческой памяти. Ролики укрепляют в проекционном аппарате.

Свет в помещении гаснет.

И на беленой стене оживает черно-белый мир. И пестрый мир впивается глазами в своего бесцветного двойника, чтобы увидеть неведомое.

Консервные банки памяти.

Мир глазами оператора

Документальная хроника. Парад. Ряды гимнастов, размахивающих легкими прозрачными полотнищами. Оптимизм дефилирует маршевым шагом. Аплодисменты на трибунах…

И внезапно – совсем другая картина.

На гладкой отвесной скале – двое в одной связке. Восхождение. Небо. Пальцы впились в скальный выступ. Нога ощупью ищет малейший порожек на гладкой поверхности. Зияющая пропасть.

И снова – шаблонная хроника. Открывают новое предприятие. Девушка в национальном костюме преподносит хлеб и соль. Перерезают ленты. Плещут воду на счастье…

Туман.

И вдруг веревка перетирается. Юноша стремглав летит вниз. Как простреленная птица. Время растягивается, он падает долго. Небо становится землей, земля – небом. Мир вращается. Юноша повисает – его друг крепко удерживает другой конец веревки. Мир, покачнувшись, снова обретает равновесие.

Банальная хроника. Новоселы в только что построенном доме. Они знают, что их снимают, и потому скованны. Телевизор, холодильник, магнитофон, электрическая плита «чудо». Чокаются. Беззвучно поют. Младенец беззвучно плачет. Старуха ухмыляется беззубым ртом…

И в это мещанское спокойствие врезается заостренная горная вершина, отполированная ветрами. Оттуда другими глазами смотришь на необъятный простор. Молодой силуэт очерчивается на высоте. Он сламывает снежную шапку, лепит причудливую фигуру. На глазах вырастает странный снежный человек, застывший на краю пропасти, словно белый сфинкс, заглядевшийся в бесконечность.

И вновь – стереотипы. Собрание. Президиум, трибуна, стакан воды. Движущиеся губы оратора. Воспаленное, беззвучное словоизлияние…

И вот…

Лавина.

Среди туманного моря вздымается белая пыль. Айсберг белой пыли. Крупная накипь свежего снега. Едва удерживаются белые сугробы над пропастью. И вот – комета, хвост ее помутил день. Белая лава летит по крутизне. Бесшумно. И эта бесшумность пугающа.

Снежный водопад в облаке белой метели, он словно будит наш мозг, и мы вспоминаем все, что замерзло в памяти мертвых.

Снежинка к снежинке, шаг к шагу, слово к слову, жест к жесту – лавина!

Кто же из них поэт?

Поэт, признай свое поражение.

Слав, оператор, жалкий неловкий альпинист, над которым мы все посмеивались, совершил то, что не удалось тебе, – сохранил нас для людей.

Ты хотел оставить знак того, что мы существовали. Усталость, жажда, холод, мучительные усилия, дружба! О, как мы существовали!

Ты ничего не смог оставить после себя.

Почему ты не исполнял наши желания: не писал стихи «на случай» – о наших победах над природой, о наших дружеских встречах, о совершеннолетии Бранко?..

Ты упустил свой шанс.

Слав, оператор, стал поэтом нашей группы.

Его никто не просил, он по своей воле снимал лица альпинистов. Загорелые, обветренные лица, сверкающие пламенем далеких просторов. Поэт камеры успел нас увидеть спокойными и скромными. Он показал лица людей, которые вовсе не уверены в том, что могут покорить любую высоту, как воображают некоторые. Не надменные, презирающие высоту взгляды, а взгляды задумчивые, уважительные взоры, устремленные вверх, не переоценивающие свои усилия.

Поэт, как же ты не заметил этих лиц? Слепец!

Ты складывал свои абстрактные, герметические, непонятные стихи!

И уже ничего нельзя исправить!

Поэт задает вселенной вопрос

Моя ли это ошибка, звезды?

Разве я не был до конца верен невнятным голосам, идущим из самой дальней близи вместе с ритмичным шепотом крови?

Мне кажется… Я уверен… Возможно… Не знаю…

Ваша ли это ошибка, звезды?

И вместо ответа – снежный скрежет в ушах, словно холодный безрадостный смех далеких звезд.

Талант в группе

Поэт вообразил, будто исполняет повеление своего таланта?

Мы, группа, – особое, неисследованное существо. Нам принадлежит будущее. Многоокое, многорукое, многовалентное существо населит планету.

Для своего развития группа нуждается в талантах. И она создает их. Она направляет свои излучения на одного из своих членов и пробуждает в нем дремавшие и не могшие проявиться вне группы таланты.

Мы говорим: «Пиши!» И неопытный стихотворец вырастает, оправдывая наши надежды.

Мы приказываем: «Пиши о том, пиши так, пиши сейчас!» И поэт, если он сознает свою роль, тотчас садится творить.

Но существо МЫ не знает само себя.

Может быть, эти наши прямолинейные заказы всего лишь одна часть нашей запрограммированной цельности. Может быть, мы воздействуем на талант и совсем иным образом, иррационально, прямо противоположно?

Возможно, существует нечто более глубокое в сути группы, что и передается поэту. Подавленные колебания, бессознательная жажда загадочного, отдаленного, неведомого…

И, отвечая этой нашей внутренней потребности, поэт следует нашему же потаенному влечению к новым образам, к иному мышлению, к неведомым мирам, следует, казалось бы, вопреки нашим декларированным вслух ценностям.

Сам факт того, что нас так нестерпимо раздражают метания и поиски поэта, не свидетельствует ли о том, что в них мы прозреваем собственные напрасные поиски и метания?

И, осуждая жестоко эксперименты творца, мы тем самым неосознанно вызываем в нем еще более сильное желание искать, открывать новое, доказывать свою и нашу глубинную правоту…

Может быть, это наш бессознательный приказ заставляет талант рисковать во имя нашего же дальнейшего развития… Сегодняшние его выдумки раздражают нас – мы живем еще вчерашним днем. Но его «сегодня» может стать нашим «завтра»! Таким вот образом мы заново рождаемся! И поэт мучается болями рождения всего юного завтрашнего МЫ.

Ведь он сам утверждал: «Это не я пишу. Это кто-то другой. Кто же этот «другой»?

Может быть, многомерное существо МЫ, подсознательно диктующее ему свои неосознанные, подавленные звездные импульсы?

Как?

Как примириться с поражением?

Поражение поднимает, возносит нас над любой победой. Оно делает обычных людей близкими к человечности.

Мы смертны, и наша участь – поражение.

Усилия наши не пропали напрасно, если привели к поражению, – тем самым мы одержали победу над страхом поражения.

Почему ты боишься неуспеха?

Может ли быть больший успех, чем молчаливое поражение?

От его ударов ты пробуждаешься и становишься зорким.

Самый дерзновенный образ творчества – образ потерпевшего кораблекрушение.

Выше всех возносится над самим собой не возвеличенный, а побежденный.

Поражение ведет к самопознанию.

Поражение показывает мне границы меня самого, и, видя эти границы, я начинаю желать переступить их.

Поражение – моя тихая победа, я выхожу из него более трезвым, более зрелым. Я становлюсь лучше.

Боль оздоровляет меня.

Неуспех делает меня более близким другим людям.

В конце концов человеческая жизнь – это поражение.

Как примириться с поражением?

Осужденный на вечный поиск

Поэт вживается в агонию каждого гибнущего. Он вопрошает безответный снег: «Неужели единственной целью такой борьбы, стольких усилий является – уцелеть?»

Судороги протеста и ярости против слепой лавины, которая режет нашу кожу, отсекает конечности, ломает, топит.

Поэт лихорадочно ищет то, что он должен передать сквозь снег, чтобы не был для нас таким тяжким путь наружу.

Что же, до последнего своего вздоха он так и будет искать?

Неужели так и не найдет?

Наступает мгновение, когда все возможно.

Когда ты понимаешь, что у тебя есть границы, начинается твоя безграничность.

Внезапная неподготовленная развязка прежде развязки – нелепая драма живых.

И все же что-то есть. Не может не быть. Что-то, ради чего мы выносим муки жизни и смерти.

Что это?

В последний миг в сознании молнией вспыхивает стихотворение английского поэта, чье имя он забыл:

Тысячи прелестных цветов умирают не замеченные никем.

И аромат их угасает в пустыне.

Неужели последним словом твоей души будет чужое стихотворение?

Неужели даже в конце ты не сумеешь найти что-то свое?

Оно внутри тебя. Ты раскрываешь рот, как утопающий.

Всю жизнь оно в тебе – твой призыв к солнцу, голос, с которым ты родился и умрешь.

Оно напирает взрывами, оно расщепляет твои уста, как безмолвие – уста немого.

Самый мучительный напор, самая родильная мука – переродиться в слова.

О, смешной твой алфавит взмахов, полустонов, полузовов, обращенных к снегу…

Конец… Не хватает дыхания.

Ты гибнешь в усилиях одолеть свою немоту.

Подожди! Ты что-то хотел передать? Кому?

Почти бездыханный, он нагоняет свои стихи, гонит их вперед, судорожно касается их и теряет их.

Поэт утрачивает сознание

Сон – ирреальное время, только оно теперь принадлежит тебе.

Беленая стена из детства.

У тебя ветрянка. Тебя трясет лихорадка. Повернувшись к стене, ты часами вглядываешься в белизну.

Свежая побелка с пупырышками будто лицо после оспы. Ты еще ребенок и все видишь.

Старик с белой бородой.

Облако. Град. Иней.

Арфа с лунными струнами. Звон. Улыбка. Бусины слез.

Всю жизнь ты бежал от стены и оказывался лицом к лицу с ней.

Беленая стена классной комнаты.

Ты ослеп и не видишь чудес.

Тень птичьего крыла перечеркивает фантастическую поверхность побелки.

Тебя охватывает иллюзорное ощущение возможности простора.

Ты хочешь пробить стену. Ударяешь. Болью измеряешь твердость, прочность стены.

Беленая стена старой тюрьмы.

Трещина в штукатурке мешает увидеть чудеса.

Твои желания в опасном расцвете. Ты рушишь стену мечтами и спасаешься на свободу.

Беленая стена белых облаков.

Даже после воплощения самой чудесной любви ты всего лишь попадаешь в капкан из четырех стен. И что-то будет мешать тебе узреть бесконечность. Ты услышишь морзянку весенних капель, они позовут тебя наружу.

Беленая стена крупнозернистого снега.

Каким бы храбрым альпинистом ты ни был, все равно рано или поздно упрешься в снежную стену.

Зачем ты потратил последние секунды на эту пустую надежду на спасение?

Считанные секунды потратил на скудные воспоминания!

Ты должен был вникнуть в чудо снега.

Притиснутый к белой стене, ты должен был овладеть ею, как когда-то в детстве.

Беленая стена – вырванный тетрадный лист.

Всю жизнь ты хотел родить из себя поэта. А ты родился им.

Белая беленая стенка со следами ветрянки.

Снежные бородавки – старики с белыми бородами.

Облако. Град. Расцветающий иней.

Луна изогнулась луком. Улыбка. Бусины слез…

Кто там снаружи стену долбит? Вот и пролом.

Бьют ледорубы. Шаги. Крики. На помощь спешат!

Прочь! Не отнимайте стену у ребенка!

Только открылась ему она, неисчерпаемая.

Белая беленая стенка…

Слезинка замерзла и в лед превратилась.

Последние судороги, последняя дрожь в нашей безмолвной последней битве, в сражении за жизнь. Необъятная арена – белые горы и муравьиная, едва приметная гибель маленькой человеческой группы.

Кто спасется?

Может быть, спасется именно тот, кто отвергает тяжкий груз мысли?

Крепкий парень Димо шагает одним из последних в цепочке.

Наушники защищают уши, превращая наружные шумы в легкое гудение. В правой руке – ледоруб.

Эхом, звуковым водоворотом отдается в ушах крик: «Лавина!»

В сознании помимо воли – лавина образов:

Тренировка.

– Человек сам не знает всех своих возможностей! – учит Деян.

Вместе с рюкзаком Димо отшвыривает навязчивые ненужные образы, воспоминания. Лицом к лицу с лавиной.

Мгновенные рефлекторные действия. Голову вверх.

Руки стиснули альпеншток.

Прямо на него несется потрескавшаяся белая стена толщиной около сорока сантиметров. Димо высоко подпрыгивает, чтобы она могла пройти под ним. Но в последний миг ноги увязают в чем-то мягком, почти болотистом, и – вниз по склону.

Он закрывает глаза. Он весь превратился в ощущение. Что-то ударяет его в поясницу, оборачивает вниз головой. Он тотчас соображает: это вторая волна снежной массы, она еще больше, чем первая, с бешеной скоростью устремившаяся в пропасть.

Он ударяется о что-то твердое. Боль в голове и новый кувырок. Он чувствует, что пропадает. Но нет, он инстинктивно двигает руками, как при плавании, движется вперед.

Такое чувство, будто он поднимается вверх. Просвет. Но что-то стискивает его со всех сторон.

– Кончилось! – успокаивает он себя. – Остановка.

И в тот же миг уходит в снег с головой. Снова кувырок – и новый удар о скалу. Ему кажется, что он раздавлен. Его что-то тискает, давит, тянет, гнет с неизмеримой силой. При вдохе он постарался захватить как можно больше воздуха. Теперь ему не хватает дыхания. Рот забит снегом.

Но Димо, единственный из всех, осознает реальные размеры лавины.

По-прежнему его что-то давит, и тискает, и душит. Он не может понять, где он находится. В каком конце лавины.

Страшная сила вдруг поднимает его на ноги. Мрак исчезает. Димо чувствует себя загипсованным. Гигантский пресс сдавливает его. От напряжения он что-то выплевывает изо рта. Стонет.

И понимает, что ад кончен. Но лишь на миг. И кончен ли?

Теперь начинается борьба за воздух. Он хочет дышать, но вместо воздуха – снег. Снежная атмосфера. Словно он попал на какую-то иную – ледяную планету.

Семнадцатый

В этот, последний миг мы ощутили присутствие еще одного члена нашей группы. Загадочного. Невидимого. Это – Случай.

Непостижимый его нрав овладевает нами.

Он был нашим другом, веселым другом, мы были равны во всем, мы были неразлучны. Он не отставал от нас. До последнего нашего вздоха, и после этого самого последнего вздоха он заботливо приготовлял нам всевозможные шутки и каверзы. Мы невольно сообразовывали с ним каждый свой шаг. Но мы не могли до конца понять его. Часто мы пренебрегали им из гордости. Мы беззвучно беседовали с ним, он не покидал нас ни на мгновение. Капризник. Упрямец. Случай.

Наша жизнь, чем она интенсивнее, независимей, чем больше мы проявляем силы воли, тем больший вес в нашей судьбе обретает Случай. Он любит рисковых и беспокойных. Он всегда вертится вокруг них. А вот в безличные застойные существования Случай и носа не покажет! Вот и изумляются обыватели: «как это вы попали в лавину? Почему у нас, благоразумных, такого не случается?

А потому, что жизнь у вас серая!

А Случай, он художник, он любит яркие краски! Он обладает магнитным полем. Высокое напряжение, дерзновенная самоотверженность – и он тут как тут! Нет, не всякого удостаивает он своим вниманием.

Перегните немного палку благоразумного примерного бытия, и Случай покинет вас. По нраву ему нехоженые тропы, открытые всем ветрам дороги. Любит он острые углы, пропасти, недопустимые отклонения, безрассудные прыжки – словом, все то, что презирают порядочные и законопослушные!

Любит Случай из ничего сделать все. Из лужи – небосвод, из петли – горизонт. А вообще-то кто до конца познал его характер?!

Случай – фантаст, он как ребенок – бежит от крыс.

Спрячьтесь под надежную крышу, забейтесь под скорлупу, станьте серыми, тихими, пугливыми, и никогда не произойдет с вами ничего яркого и потрясающего. Или почти ничего.

Жизнь без поспешного дыхания запыхавшегося от быстрого бега Случая – мертвая жизнь. Уже само ощущение, что с тобой может произойти нечто непредвиденное, что изобретательный Случай уже дышит тебе в затылок, поджидает вон за той вершиной, подкарауливает в овраге, – уже одно это ожидание сдабривает твои дни терпким жизненным соком. Будь начеку: тебе что-то предстоит! Скоро начнется настоящая твоя жизнь! В эти моменты дрожи от предощущения чего-то неведомого ты вступаешь в тесный контакт со всем, что существует в мире.

Если ты прекратил борьбу, это конец

Атлетические волны лавины постепенно замирают, коченеют.

Последний проблеск перед нашими ослепленными снегом глазами.

Памир. Крыша мира.

Высоко в небе – кристаллическая вершина, выше облаков, выше орлиного полета, выше всякой возможной высоты. Белолобые горы озаряются солнцем, когда низины тонут в сумеречном свете. Улыбаются горы, словно обещают…

Мы сохранили достигнутую высоту.

Никто уже не сможет отнять у нас наш Памир. Никто не сможет запретить нам восхождение, вернуть с дороги, вычеркнуть из списка. Туча не может скрыть нас. В последнем нашем взгляде навсегда застыла ледяная вершина.

Мы сохранили высоту.

Мы перешли все границы, даже те, последние, между возможным и невозможным, между действительностью и мечтой. Памир принадлежит нам. Мы поднялись на «крышу мира» и все видим как на ладони. Столько неисследованных уголков, столько непокоренных вершин!

Лавина раскрылась, словно глаз того, неведомого, и снова закрылась, и увела за собой вечную белую ночь с ее тайнами.

Последний сон: мы тянем руки сквозь снежные стены, мы крепко схватываемся за руки, мы поднимаемся и уходим вверх. Мы тонем в снегу, мы сливаемся с ним, мы ждем, что солнце растопит нас вместе с ним. На ходу мы переливаемся в налетающий ветер, в снежный дым с атласными проблесками, словно звездная пыль поблескивает.

Что зародится из этих снежных звездных туманностей?

Последнее космическое ощущение покоя. Мы боролись до конца. Мы не сдавались. Мы – вместе. И каждый из нас, умирая в своей одинокой снежной келье, сливается с другими, с этой стихией снега, со всей вселенной…

Часть третья

После лавины

Когда смотришь издали, прошлое видится более страшным

На базе Деян представляет себе, скрыв лицо в ладонях:

Вот он во главе группы спасателей с носилками, одеялами и прочими насущно необходимыми предметами. Не впервой ему приходить на помощь в горах. Сколько незнакомых людей вырвал он из объятий белого смертного сна!

Школьники, застигнутые метелью. Тесно прижавшись друг к дружке, они превратились в настоящий белый сугроб. Он растирал их, пока сам не рухнул от усталости.

Снег усыпляет, но снег и будит.

Отдыхающие потеряли дорогу… Он сорвал голос, выкликая их…

Молодые люди заблудились. Он искал их с фонарем.

Неопытные альпинисты сорвались в пропасть. Он спускался к ним.

Он растирал отчаивающе бесчувственные конечности, пока не являлась боль – признак жизни. Он делал искусственное дыхание, он легкие свои выдыхал в ледяные губы, пересаживая свое дыхание в чужую грудь.

Сколько незнакомых людей, имена которых ему и до сих пор неведомы, он возвращал с того пути, откуда нет возврата! А своим он бессилен помочь.

Скорее! Он представляет себе, как ищет в снегу их следы.

Метель засыпала эти следы. Но опытный его взгляд угадывает их. Он словно читает древнюю полустертую надпись на камне. Словно слоги, сочетает шаг к шагу, колебания, надежды, сомнения.

– Они шли по кругу! – в изумлении осознает он.

Он идет по едва различимым следам. За ним – команда спасателей. Он увеличил ее состав. Ему нужно больше людей. Скорее!

Он чует, как собака-следопыт. Он вырывает из-под снега консервные банки Дары. Его предположения преобразуются в страшную истину:

– Они шли по кругу!

Тревога все растет. Скорее!

Деян тряхнул головой, он пытается освободиться от преследующих видений. Он в тревоге. Ему не сидится на месте. Он поворачивается к радисту. Радист видит его лицо – это лицо человека, потерявшего путь. Никогда еще не было у Деяна такого лица!

– Попробуй еще раз!

Радист снова пытается связаться с группой. Деян слышит, как бьется в голове барабан тревоги:

– Поздно! Время уходит!

Ничто

Лавина тотчас стирает свои следы.

Засыпает притихший белый зверь.

Белая поземка еще вьется пушистым хвостом, но и она сникает.

Ничего не случилось. Нет ничего.

Если бы Поэт мог увидеть это ничто со стороны, отделившись от него, он бы подумал:

Я говорю «ничто», но знаю ли я, что заключает в себе эта белизна?

Когда проходит все: иллюзии, воспоминания, близость, волнения, бури, я говорю:

– У меня больше ничего не осталось!

Но что бы ни было отнято у меня, все-таки остается нечто такое, что не может быть исторгнуто из этого самого ничто. Некая закономерность, которую нельзя исключить из пустого ядра.

Взрывы в вакууме порождают звезды. Из моего ничто возникает нечто с новыми неизмеримыми измерениями.

Всякое нечто, каким бы огромным оно ни было, определенно и потому ограниченно.

Ничто безгранично, распахнуто во все стороны, наполнено. Ничто более насыщено, чем все вместе взятые нечто.

Ничто содержит в себе тайну, порождающую все – импульсы, создающие неведомое нечто из ничто.

Борьба за воздух

Димо, единственный из всех, продолжает поединок.

Я едва удерживаю жаждущие легкие, они стремятся вдыхать снег. Разум действует, как точные часы, вовремя заведенные.

Быстро, словно утопающий, он разрывает снег прямо перед своими губами. К счастью, руки вскинуты над головой, словно связанные снегом.

Несколько секунд интенсивного дыхания.

Он пьянеет от сладости воздуха. Он глотает его большими глотками. Самый чудесный в мире напиток!