Текст книги "ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы"

Автор книги: Кирилл Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

Г. Реорганизация школ была одним из самых трудных и безнадежных дел. Наверху – немцы, которые хотят сокращать программы, выкидывать отдельные предметы и вводить белорусский язык. Внизу – учителя-комсомольцы, малообразованные и полные советского энтузиазма. После упорной борьбы с немцами к весне 1943 года удалось добиться включения в программу Закона Божьего и географии России. Что же касается истории и, в частности, русской, то систематические лекции по этому предмету для молодежи (и то вне школ) удалось начать только осенью 1943 года. С педагогическим персоналом было труднее. Часть наиболее активных учителей-большевиков оказалась изъятой во время арестов, другие после кризиса ушли в партизаны, третьих пришлось перевести на иную, менее ответственную работу. С великим трудом удалось вернуть к педагогической деятельности бывших преподавателей высших учебных заведений и техникумов, которые при немцах по большей части работали в немецких хозяйственных учреждениях. Из числа этих последних назначены были и новые директора.

Некоторое косвенное благоприятное влияние на другие школы оказало новое, созданное летом 1943 года, учебное заведение – пастырские курсы. Последние были подчинены даже не церковному отделу (то есть не горуправе), а вновь образованному епархиальному управлению и не терпели совсем никаких стеснений в смысле программ от немцев. Ректором их был священник, член НТС, настоятель Софийского собора. Преподавателями – разные лица, по большей части непрофессионалы из городской околоцерковной интеллигенции. Слушателями – учащая и учащаяся молодежь из местных школ и районов. Без всякой помехи и постороннего вмешательства мы собирали и развивали на пасторских курсах своих молодых городских друзей.

Далеко не все из них собирались идти в духовное звание. Мы никому не отказывали. Через эту молодежь мы осуществляли свое идейное влияние на остальные школы. Новые учебники для школ взамен советских нам удалось, в конце концов, выписать из Риги через ту же фельдкомендатуру. Это были учебники на русском языке, что чисто механическим путем разрешило в отрицательном смысле вопрос о белорусизации школ. После получения учебников немцы больше не стали настаивать на обязательном преподавании всех предметов по-белорусски.

Д. Укрепление религиозной жизни в результате непрерывного кропотливого труда продолжалось своим чередом. К ранней весне 1943 года параллельно церковному отделу горуправы, ведавшему по преимуществу сношениями всех имеющихся в городе вероисповеданий с оккупационными властями, было создано независимое церковное учреждение «Православное епархиальное управление». Все должности в нем были выборные, подчинялось оно смоленской епископской кафедре. Попытка этого учреждения установить непосредственную связь с митрополитом Германским и Берлинским Серафимом[114]114
  Серафим [в миру – Карл Георг Альберт Ляде, в крещении Серафим] (4 июня 1893, Лейпциг– 14 сентября 1950, Золльн под Мюнхеном) – митрополит РПЦЗ. Родился в лютеранской семье. Окончил реальную гимназию в Дрездене (1900). В 1904 принял православие. Окончил семинарию (1907), Московскую духовную академию (1916). Служил на приходах Харьковской епархии, преподавал в учебных заведениях немецкий язык и литературу, Закон Божий. В 1924 принял монашество. В 1923–1929 в обновленческом расколе на епархиях Ахтырской, Изюмской, Змиевской. Архимандрит, епископ Змиевский (1924). В 1930 как немецкий подданный уволен в заграничный отпуск, из которого в СССР не возвратился. Жил в Германии. Принят Синодом РПЦЗ в общение в сущем сане. Управляющий Православной епархией в Австрии (1931–1937), затем на Берлинской кафедре. Архиепископ (1939), митрополит Берлинский, Германский и Среднеевропейский (1942). В годы войны сыграл незаурядную роль в организации духовного окормления десятков тысяч восточных рабочих и военнопленных, горячо поддерживал развитие Власовского движения и мероприятия КОНР в 1944–1945. После 1945 окормлял паству в лагерях перемещенных лиц.


[Закрыть], однако, не удалась, немцы сказали, что это категорически запрещено[115]115
  Уже в августе 1941 со стороны ряда высших инстанций нацистского государства, включая Имперское Главное управление безопасности, последовал ряд директив и циркуляров, в соответствии с которыми категорически исключался доступ зарубежных православных священников на оккупированные восточные территории. Аналогичным образом пресекались попытки контактов с зарубежным духовенством.


[Закрыть]. Со своим епископом мы сносились письменно и через нарочных из числа командировочных.

Ремонт храма все время шел полным ходом; уже к началу лета 1943 года успели открыть два новых. К тому же времени окончательно оформился организационно и признан юридически женский монастырь с 35–40 монахинями. К осени в монастырь удалось с необычайным торжеством перевезти из Витебска мощи основательницы этого самого монастыря св. Евфросинии, княжны Полоцкой, которые раньше хранились у большевиков в антирелигиозном музее. Недостаток в священнослужителях поставил перед епархиальным управлением вопрос об организации пасторских курсов, о которых уже было сказано выше.

Е. Расширение и довооружение крестьянской самообороны было и осталось нашей постоянной, неустанной заботой. После стольких, почти бесплодных, трудов нас наконец посетил в этом отношении неожиданный успех. Вскоре после городского кризиса зуевская цитадель действительно подверглась большому нападению партизан. Плохо бы пришлось крестьянам, если бы они располагали только теми восемью винтовками, на которое первоначально было выдано разрешение фельдкомендатуры. Партизаны, очевидно, не ожидали серьезного сопротивления. Бросив на эту операцию несколько десятков хорошо вооруженных людей, они был уверены в легкой победе. За ближним лесом они оставили свои подводы, на которых приехали и посредством которых собирались везти назад пленных и награбленное имущество.

Благодаря угрожающим письмам и некоторым другим признакам, Зуев ждал нападения и хорошо подготовился к нему. Только незначительная часть его «вооруженных сил», какие-нибудь семь – восемь человек, оставалась на ночь в деревне и держала оборону в окопах по околице. Остальные составляли силу главного подвижного ударного отряда под командой самого Зуева. Эти последние с наступлением сумерек уходили куда-нибудь на опушку леса в овраг или в придорожные кусты. Секреты были расставлены со всех сторон в достаточном количестве. Для связи служили мальчишки-посыльные по двенадцать – пятнадцать лет.

Когда неосторожно продвигавшийся в темноте отряд подвыпивших партизан стал приближаться к деревне Гендики, Зуев со своим ударным отрядом бесшумно пошел вслед за ними. У околицы партизаны оказались между окопами первой линии обороны спереди и ударным отрядом – с тыла. Это был, конечно, самый подходящий момент для начала военных действий. Раньше, чем партизаны успели что-либо сообразить, несколько дружных залпов в упор выкосили их ряды чуть ли не до полного уничтожения. Оставшиеся в живых бросились врассыпную – кто куда. Пленных не брали, все было кончено буквально в несколько минут. Винтовки, автоматы, ручные гранаты, пистолеты и один ручной пулемет стали легкой добычей победителя. У Зуева потерь не было. Эта операция, наглядно показавшая серьезность партизанской опасности и эффективность крестьянской самообороны, дала нам возможность вырвать у немцев разрешение еще на 50 винтовок, на несколько автоматов и пистолетов, а также на ручной пулемет. Дальнейшее развертывание крестьянской самообороны было таким образом сразу обеспечено.

Ж. Попытка облегчения участи военнопленных была запроектирована группой еще очень давно. Но дело это было нелегкое, и другие события городской жизни его сильно задерживали. О. Иоанн, проникнув в лагерь военнопленных на предмет удовлетворения их религиозных нужд, подвергся сначала со стороны русской администрации лагеря, назначенной немцами среди самих же военнопленных (так называемая лагерная полиция), ожесточенной травле. Лишь путем длительных усилий упорный священник добился возможности беседовать без помехи с отдельными заключенными и таким образом сблизиться с ними. Сколько дней потратил он для этого перехватывания людей на дорогах или разыскивая их где-то на работе в городе, знает один Бог.

В лагере говорить свободно с заключенными было невозможно: там царил чудовищный красный террор. В лагерях полновластно распоряжалась лагерная полиция, которая сплошь состояла из бывшего политсостава. Эти люди действовали в контакте с лагерным немецким начальством и помогали ему красть и так уже скудные пайки заключенных. Больше всего они боялись какого-либо доброжелательства между военнопленными и немцами. Путем докладов, лжи и изыскания фактов они старались всячески ожесточить немцев. Действуя от имени немецких властей, они, в свою очередь, всячески издевались над военнопленными, пытаясь таким образом довести последних до отчаянных поступков. Одним словом, в лагере происходило почти то же самое, что и в городе, только в еще худшей, еще более страшной редакции. Это был настоящий ад. Отнимание у голодных людей пищи или бессмысленная порча ее, страшное избиение резиновыми палками и другие необычайно жестокие и при этом совершенно не заслуженные наказания происходили по преимуществу от своих, а не от немцев. Критическое отношение к советской власти каралось тихой смертью. Только после отстранения коммунистов от власти в городе группа смогла предпринять какие-то решительные шаги и в отношении лагеря военнопленных. Благожелательность фельдкомендатуры и свежее впечатление в немецких военных кругах от городских событий премного тому способствовали.

Сначала в лагере произошла смена немецкого начальства, затем из него сразу же удалили всю русскую полицию. С остальными негодяями, а их было немало, военнопленные расправились в первую же ночь сами, немцы этому не препятствовали. Несколько позднее общими усилиями удалось добиться от немцев разрешения собирать для лагеря продовольствие в городе (главным образом, картофель и другие овощи). Но этого, конечно, было недостаточно, поэтому картошку возили время от времени и прямо из городских складов, что было, конечно, уже незаконно. «Хищения» картошки покрывали общими усилиями сотрудников продовольственного отдела. Еще позднее имели место отдельные случаи полного освобождения военнопленных из лагеря или перевода их на работу во вспомогательные команды при немецких военных учреждениях. Но и то и другое коснулось, конечно, ничтожного меньшинства. Что сталось с лагерем при последнем отступлении немцев, мне не известно.

К описываемому времени относятся еще два общественно-политических мероприятия, о которых я считаю необходимым сказать именно здесь несколько слов. Речь идет о раскопках развалин «архитектурного ансамбля» НКВД в Полоцке и о раскопках братских могил прибалтийских народностей около города Улы.

О раскопках развалин комбината НКВД, разрушенного авиабомбами и пожаром еще в 1941 году, неоднократно ходатайствовали перед горуправой многие жители города. Эти раскопки позволили наконец открыть для всеобщего обозрения много «чудес» коммунистического правосудия, как-то: бассейн для холодной воды, при помощи которого при длительных допросах заключенного по нескольку раз подряд то топили, то опять откачивали; камеры, в которых «поджаривали» или наоборот – подмораживали людей, желая их заставить отдать спрятанное золото; «операционную», где над людьми с целью пытки производились разные «хирургические» операции и многое-многое другое. Лица, оставшиеся в живых после допросов и проживавшие при немцах в Полоцке, рассказывали, что все эти «операции» и «чудеса» производились под наблюдением и руководством молоденькой женщины – врача, исчезнувшей из города в первые же дни после прихода немцев.

В засыпанных подвалах здания были откопаны склады одежды расстрелянных. Одежду эту разложили для обозрения на огромном дворе бывшей территории [отдела] НКВД, и какие же душераздирающие сцены происходили здесь! В первый же день на место раскопок сбежался весь город. Жены опознавали одежду мужей, дети – родителей, родители – детей. Самым страшным из всех был, кажется, момент, когда пожилая женщина, смотревшая на все с безразличным любопытством, вдруг увидела окровавленное платье своей дочери, которую она считала живой. Ее дочь была арестована незадолго до начала войны и, по официальным данным, якобы отправлена в Москву в качестве свидетельницы по какому-то делу местной молодежи. Матери и в голову не приходило, что дочь ее давным-давно расстреляна в самом Полоцке.

Братские могилы около Улы были указаны немцам местными крестьянами. История этих могил следующая. Летом 1941 года большевики гнали этапом из Прибалтики колонну арестованных приблизительно в 3 тыс. человек. Это был цвет интеллигенции Эстонии, Латвии и Литвы: врачи, адвокаты, профессора, журналисты и т. п. По большей части, все люди средних лет, пожилые или даже старые. Известия о начале войны и стремительном немецком наступлении застали колонну на этапе. Согласно предписанию свыше, все три тысячи были сейчас же перебиты конвоем прямо на походе – в них стреляли, забрасывали их ручными гранатами, кололи штыками[116]116
  На 20 июня 1941 в подчинении НКВД находились 484 тюрьмы на 210 тыс. лимитных мест, в которых тем не менее содержались 317183 заключенных, из которых 159212 человек (50 %) были уже осуждены. Возглавлял Тюремное управление НКВД капитан госбезопасности М. И. Никольский. Автор-составитель сборника первоначально нашел лишь два документа, которые косвенно могут быть связаны с фактами массовых расстрелов заключенных на этапах эвакуации летом 1941. Во-первых, это директива НКГБ СССР № 136/6171 от 24 июня 1941 «О задачах органов госбезопасности прифронтовых областей», которая была подписана наркомом госбезопасности СССР комиссаром госбезопасности III ранга В. Н. Меркуловым. Меркулов предложил территориальным органам НКГБ форсировать эвакуацию арестованных и заключенных, в первую очередь, из угрожаемых районов. Во-вторых, это циркуляр НКВД СССР № 30/6549/02 от 28 июня 1941 «Об эвакуации лагерей НКВД», подписанный заместителем наркома внутренних дел комиссаром госбезопасности III ранга В. В. Чернышовым. Чернышов в циркуляре предлагал при эвакуации заключенных излишне не занимать железные дороги или водный транспорт. По официальным данным, в 1941 были эвакуированы 141 527 заключенных. К сожалению, нам неизвестно, сколько заключенных содержалось в тюрьмах именно западных областей СССР по состоянию на 23 июня 1941, тем более неизвестно, сколько оказалось арестовано и заключено в тюрьмы до эвакуации (23–25 июня) в связи с началом войны.
  Проблема получила некоторое освещение благодаря ценным публикациям сотрудника ГА РФ А. И. Кокурина, установившего факты массовых расстрелов заключенных еще на рубеже 1980–1990 в результате подготовки ответов по запросам территориальных органов госбезопасности СССР. Специалист по истории ГУЛАГа В. А. Козлов, анализируя настроения среди заключенных в связи с началом войны между Германией и Советским Союзом, считает необходимым отметить: «Оперативная обстановка в лагерях кардинально изменилась, возникли условия для распространения активных форм организованного сопротивления и борьбы. У заключенных, особенно осужденных за контрреволюционные преступления, появилась вполне понятная боязнь, что неудачи первого периода войны и быстрое наступление немцев могут спровоцировать власть на акции массового уничтожения в лагерях, оказавшихся в непосредственной близости от районов боевых действий. Потенциально этот страх мог стать важным фактором сплочения и консолидации перед лицом смертельной угрозы. В лагерях широко распространились слухи об уже имевших место массовых акциях, о некоем секретном приказе НКВД – уничтожать заключенных в случае приближения немцев. Слухи были основаны как на подлинных фактах расстрелов заключенных – и политических, и уголовных, – так и на долетевших до зеков разговорах охранников о неких секретных совещаниях оперативного состава того или иного лагеря. На этих совещаниях якобы зачитывался какой-то секретный приказ НКВД о превентивных расстрелах. Среди приказов НКВД, хранящихся в ГА РФ, нам не удалось обнаружить ни самого приказа, ни ссылок на него. Но независимо от того, был приказ или его не было, слухи об угрозе, поверить в которую заставлял весь предыдущий тюремно-лагерный опыт зеков, составили один из ключевых компонентов новой социально-психологической реальности, коллективной мобилизации и самоорганизации».
  Свидетельства выживших жертв политических репрессий (например, подполковника польской армии Я. Првдица-Шляского, отправленного на этап с другими узниками минской тюрьмы 24 июня 1941) подтверждают факты массовых расстрелов заключенных при поспешной эвакуации летом 1941. Из опубликованных документов следует, что по состоянию на 4 июля 1941 советскими органами госбезопасности были расстреляны («убыли по 1-й категории») заключенные [в огромном большинстве политические]: 2464 – в тюрьмах Львовской обл. (закопаны во дворе тюрем, в Злочсве – в саду), 1101 – в тюрьмах Дрогобычской обл. (Самбор, Стрий; при этом 27 июня 1941 надзиратель тюрьмы в Самборе Либман застрелился), 1000 – в тюрьмах Станиславской области (Станислав, Коломия, Печенежино; закопаны в районе тюрьмы Станислава), в Тарнопольской обл.: 500 человек – в Тарнополе (закопаны в ямах близ тюрьмы), 174– в Бсрежанах (закопаны в крепости), в Ровснской области: 230 – в Дубно, в Волынской обл.: 195 – в Ковеле, 36 – во Владимиро-Волынскс, в Черновицкой обл. – расстреляли всех осужденных к ВМН [число не установлено], в Житомирской обл. – 47 человек в Житомире, в Киевской обл. – 113 человек и т. д. По Белоруссии известны отрывочные данные. В Ошмянах при бомбежке населенного пункта расстреляли около 30 заключенных, обвиняемых по 58-й ст. На этапе эвакуации из Глубокого начальник тюрьмы Присмышев организовал расстрел 600 человек и т. д. Интересно, что в Новогрудкс 23 июня 1941 толпа местных жителей напала на эшелон, где содержались предназначенные к эвакуации заключенные из местной тюрьмы и освободила их. Перечисленные факты заставляют признать публикуемое свидетельство сотрудника Полоцкого городского самоуправления вполне реалистичным.


[Закрыть]. Несколько человек из местного населения, проявивших слишком большое любопытство к происходящему, были тоже убиты конвоем и похоронены вместе с балтийской интеллигенцией. Время трагедии, способ убийства, социальная и национальная принадлежность не вызывали никаких сомнений. Раскопки целиком подтвердили рассказы местных крестьян. При всех убитых сохранились в малоповрежденном виде их документы.

Весна, лето и осень 1943 года

Весна и лето 1943 года начались для нас очень неудачно. Неудачи вообще стали как бы знамением этого времени. Сначала «после непродолжительной, но тяжкой болезни» скончался семидесяти семи лет от роду о. Иоанн, духовный руководитель и вдохновитель нашей группы. Он захворал классической смертной болезнью старости, крупозным воспалением легких, и, желая обязательно умереть на посту, продолжал служить в церкви с температурой в 40 градусов. Через сутки или несколько больше после того, как он лег, его не стало.

На похороны о. Иоанна из деревни и города собралась масса народа, что не только большой собор, но и весь монастырский двор не могли вместить всех. Это было всеобщее горе православного и национально настроенного Полоцка: тысячи людей заливались слезами, подхватывая проникновенные погребальные песнопения. Похоронили старенького священника около алтаря большого монастырского собора, только что отремонтированного его же собственными трудами и заботами.

Второй по значению для нас тяжелый удар последовал вскоре вслед за первым: нашего друга-полковника, фельдкоменданта, отозвали в Берлин. Пришло, очевидно, время рассчитаться ему за свою отсталость от национал-социалистического века. Ортскомендант был заменен еще раньше того, но это для нас не было сколько-нибудь существенно. В городе оказалось новое начальство, может быть, только для того и присланное, чтобы прекратить «попущения» старых, слишком либеральных, с национал-социалистической точки зрения, властей. Это сознание вселяло в нас всех кроме грусти еще и большую тревогу.

Приближающийся фронт делал жизнь также все менее и менее уютной. Слабые стекла в окнах, дверцы буфетов и посуда на столе круглые сутки позвякивали от отдаленной артиллерийской стрельбы. А стрельба не смолкала ни днем, ни ночью. Воздушные бомбардировки города повторялись все чаще и чаще и наконец стали почти ежедневными. В ночь с 31 мая на 1 июня 1943 г. город подвергся почему-то особенно сильной, прямо чудовищной, бомбардировке советской авиации. Все этого давно ждали, ибо сведения о беспощадных бомбардировках с воздуха Смоленска, Витебска и Минска уже дошли до Полоцка. Ясно было, что очередь за нами. Так и случилось.

На маленький, уже и так очень сильно разрушенный пожарами городок в одну ночь было сброшено свыше 1200 бомб крупного и самого крупного калибра. Сохранившаяся лучше других задвинская часть Полоцка горела, как куча сухих веток. Масса ни в чем не повинных русских людей опять осталась без крова и имущества[117]117
  Cр. с записями из ялтинского дневника 3. А. Хабаровой:
  «1 февраля 1942 <…>
  Опять бомбят. Сегодня пошли опять в санаторий. На минуту задержались у нашего парадного. Впереди метров за 50 шли два немца. Вдруг налетел самолет. Мы кинулись в сторону в городской сад. Немцев уже не было, была воронка и обрывки шинелей. А ведь это были бы мы с мамой. И кинотеатр “Арс” тоже в развалинах. Почему наши самолеты так бомбят? Ведь гибнут здания и русские. Два немца впервые.<.. >
  1 мая 1942
  Нас стали бомбить ежедневно.
  У нас интересная кошка. Она чувствует, что будет бомбежка, и ведет котят под лестницу на 1-й этаж.
  Мы теперь чаще живем под лестницей, а не на 2-м этаже.
  Я все так же хожу к технику и на базар. Меняю масло и рыбу на пшеницу или на хлеб. Румыны на базаре меняют все что можно, даже вино.
  Вчера шла по Набережной домой, сзади шла девочка. Вдруг на бреющем налетел наш самолет. Я видела его лицо. Он сбросил бомбу. У “Интуриста” стояли хорваты. Они закричали: “Ложись”. Все произошло мгновенно: выскочил хорват, дал мне подножку, я упала. Бомба взорвалась у городского сада. Девочку убило осколком. Хорват отвел меня домой. Меня трясло.
  Немцы громят Севастополь, а наши “соколы” Ялту».


[Закрыть]. Многие огороды пришлось после бомбежки перекапывать и сажать заново. Однако, как это ни странно может на первый взгляд показаться, человеческих жертв было относительно мало – 73 человека из числа гражданского населения и 5 или 6 немцев. К этому времени мы были уже достаточно хорошо натренированы быстро скрываться в убежища или покидать город при первых звуках воздушной тревоги.

Деморализующее действие Сталинградского поражения, приближающегося фронта и бомбежек с воздуха явно сказывалось не только на русских, но и на немцах. У гордых и самовлюбленных завоевателей появилась нотка замешательства и тревоги. Население стремилось покинуть город; особенно сильна была тяга в Западную Белоруссию и прибалтийские страны.

Как раз в этот момент свалилось новое величайшее бедствие – принудительная вербовка на работу в Германию. По сравнению со многими другими областями оккупированной территории, до Полоцка это мероприятие докатилось удивительно поздно[118]118
  Действительно, уже по состоянию на 27 февраля 1942 общее число завербованных и отправленных на работы в рейх (за январь-февраль 1942) гражданских лиц с оккупированных территорий на Востоке (в первую очередь, из районов Харькова и Сталино) составило 39292 человека, при этом подавляющее большинство еще ехали с энтузиазмом и добровольно. Гауляйтер Тюрингии Ф. Заукель, назначенный фюрером 21 марта 1942 на должность генерального уполномоченного по трудоиспользованию, развил интенсивную деятельность по вывозу остарбайтеров. К июню 1943, когда принудительный набор на работы достиг Полоцка, в рейхе уже трудились почти 2 млн. советских граждан.


[Закрыть]. И протекало оно беспорядочно, вяло и, я бы сказал, с немецкой точки зрения, весьма неудовлетворительно. Никаких вопиющих безобразий в самой технике проведения этого гнусного дела у нас не было: людей не хватали на улице или в общественных местах, не забирали «в чем есть», как это, говорят, имело место в Киеве и других городах с немецким гражданским управлением. Даже наоборот – внешне все происходило довольно прилично, как бы законным путем: заранее развешенные объявления, расписание явки на сборные пункты, митинг перед отъездом и т. п. Но были допущены многие вопиющие несправедливости, если в таком деле вообще можно говорить о какой-либо справедливости.

Так, например, родственников полиции и «секретных» осведомителей Гестапо (в провинциальном городке это отнюдь не секрет) не брали; немецких любовниц и добровольных проституток – тоже. За цинично таксированную взятку в 20 рублей золотом немецкий военный врач высокого ранга освобождал «по болезни» вообще кого угодно. Этим многие, конечно, сейчас же воспользовались. Молодежь из дальних деревень по дорогам следования в город на вербовочный пункт перенимали партизаны. Зуев, в районе влияния которого партизаны были бессильны, сам отказался наотрез отпускать кого-либо из молодежи на работу в Германию, во-первых, потому что тогда «будет некому драться с партизанами», во-вторых, потому что его деревни «нисколько не хуже полиции». Немцам было очень трудно со всеми справляться. Мало рабочей силы получили они из Полоцка и Полоцкого района летом 1943 года в порядке мобилизации, много меньше, чем уехало летом 1942 года добровольно.

Толку для немцев из мобилизации не вышло почти никакого, а шум, неприятности и политические осложнения получились большие[119]119
  Специалист по истории использования в рейхе принудительного труда советских граждан московский исследователь и литератор П. М. Полян подчеркивает применительно уже к ситуации 1942: «Постепенно, как и предсказывали эксперты Абвера, практически повсеместно зарождалось и ширилось партизанское движение – и вербовка [на работы] была тому одной из главных причин».


[Закрыть]. Недаром мы так настойчиво пытались отговорить нового фельдкоменданта отказаться в виде исключения вообще от всякой вербовки в Полоцком районе.

На этот же несчастный период лета 1943 года приходится новая, весьма странная немецкая попытка белорусизации города Полоцка. После «артиллерийской подготовки», выражавшейся в неоднократном вызове ряда общественных деятелей города в Гестапо на предмет внушения им идей белорусского (читай – антирусского) национализма, в Полоцк прибыли из Минска агитаторы, представители якобы недавно образованного белорусского правительства (Рады)[120]120
  По-видимому, «Рады мужей доверия» при генеральном комиссаре Белоруссии В. Кубе.


[Закрыть]. Эти последние держались до последней степени глупо и бестактно. Большинство населения не понимало их нарочитого, искусственного, псевдо-белорусского языка, каким никто и никогда не говорил в Полоцке. А они сами делали вид, что не понимают по-русски. Получилось Бог знает что. Ни один деловой разговор, ни одна запроектированная немцами встреча при таких условиях не могла фактически состояться. На «белорусский» митинг, неоднократно объявлявшийся посредством разъездного громкоговорителя немецкой пропаганды, никто не пришел. Во время официального визита в горуправу минских гостей с их провинциальным шовинизмом подняли на смех и уличили в полном незнании истории края. На этом белорусизация у нас и закончилась. Люди уехали обратно в Минск, если действительно приезжали из Минска, а не из Берлина.

Однако от грубых приемов нечистой игры, обнаруживших колонизационные приемы немецкой политики в занятых областях, у всех остался один неприятный осадок, как бы ни хотели отдельные представители германских властей замазать потом этот поистине «скверный анекдот». В особенной ярости были, конечно, те, кому внушали белорусский национализм через Гестапо.

Замена нашего милого полковника, фельдкоменданта, новым лицом, столь огорчительная для группы сама по себе, не повлекла, тем не менее, за собой каких-либо резких политических перемен. Очевидно, общая ситуация уже была такова, что новому фельдкоменданту, безусловно неглупому человеку, ничего более не оставалось делать, как продолжать политику старого.

Только через несколько месяцев в тенденциях фельдкомендатуры обозначились некоторые нотки, которые при желании можно было истолковать как попытку если не изменить вообще, то, во всяком случае, как-то ослабить (и уж, конечно, отнюдь не усилять) русскую национальную линию в Полоцком округе. Укажу три случая, которые заставили нас в этом отношении особенно насторожиться, быть может, даже и без достаточных к тому оснований. Вот они.

1. Быстрое распространение и усиление партизанщины, сильно осложняя и гражданскую и военную жизнь Полоцкого района, не встречало фактически большого противодействия со стороны немцев в 1941–1942 годах. За лето 1943 года немцы уже почувствовали серьезную опасность с этой стороны, но они теперь уже не имели достаточных свободных резервов для борьбы на внутреннем фронте.

Учитывая это обстоятельство, группа предложила немцам вытеснить партизан из ряда прилегающих к городу районов своими, русскими, силами. Для этого нужно было крестьянское воинство Зуева увеличить до 1–1,5 тыс. человек и снабдить его несколькими легкими полевыми орудиями. Полное устранение немцев от активного участия в операциях и амнистия добровольно сдающимся партизанам, конечно, при этом подразумевалась.

Немцы от предложения категорически отказались. Выходило так, что «сами не можем и вам не позволим». Или, может быть, даже так: «Партизан не любим, но вас боимся больше, чем партизан».

2. Не говоря нам ни слова, фельдкомендатура осенью 1943 года сделала попытку организовать в одном из особо угрожаемых со стороны партизан районов свою, совершенно не связанную с нашей, крестьянскую самооборону. Для этой цели один «украинец» из бывших военнопленных был назначен на должность бургомистра вышеуказанного района. Ему выдали сразу же и некоторое количество винтовок для будущей самообороны, которую он легкомысленно взялся организовать. Мы узнали о всей этой затее уже постфактум, когда новоявленный бургомистр, спасая свою собственную шкуру, бросил район и прибежал обратно в Полоцк. Район прочно заняли партизаны.

3. К осени 1943 года фельдкомендатура постановила создать новое русское учреждение – Полоцкое окружное управление. По замыслу оно должно было стать посредником между фельдкомендатурой и русским населением округа, так же как городская и районная управы состояли между ортскомендатурой и русским населением города и района. Такого учреждения до этого времени не было, идея сама [по себе] казалась вполне разумной. Однако при проведении в жизнь этого мероприятия обращало на себя внимание то обстоятельство, что к участию в новом учреждении не было привлечено ни одного человека не только из города и района, но даже из всего Полоцкого [округа]. Весь аппарат целиком был составлен из людей, работавших до того где-то совсем в другом месте.

Мы, конечно, увидели в таком подходе к делу также скрытые коварные замыслы нового фельдкоменданта. Не странно ли действительно: если крестьянская самоохрана, то, по возможности, без Зуева; если Окружное русское управление, то без всякого участия со стороны округа? Мы внутренне приготовились к осложнениям, но осложнений не последовало.

На деле, может быть, вопреки проискам коменданта, а может быть, и без всякого к ним отношения, все уладилось в конце концов совершенно благополучно. Новых людей, предназначенных на округ, мы проверили через НТС[121]121
  НТС – Народно-Трудовой Союз (российских солидаристов) (с июля 1930 по декабрь 1931 – Национальный Союз русской молодежи (НСРМ), с декабря 1931 по февраль 1936 – Национальный Союз нового поколения (НСНП), с февраля 1936 по ноябрь 1942 – Национально-Трудовой Союз нового поколения (НТСНП), с ноября 1942 по июль 1945 – Национально-Трудовой Союз (НТС), с июля 1945 по июль 1957 – Национально-Трудовой Союз (российских солидаристов), с 7 июля 1957 – Народно-трудовой союз (российских солидаристов)) – российская антикоммунистическая политическая организация, идеология которой опирается на принципы христианского солидаризма.
  НСРМ возник в Белграде на съезде руководителей национальных молодежных союзов и кружков (1–5 июля 1930) Русского Зарубежья, представленных делегатами из Болгарии, Франции, Чехословакии и Югославии. Основным стимулом к созданию НСРМ послужил новопоколенческий активизм – стремление молодежных кругов русской политической эмиграции принять деятельное участие в борьбе против советской власти. В 1930-е в отличие от большинства военно-политических организаций эмиграции (РОВС и др.) Союз предлагал отказаться от ожидания новой европейской войны и призывал к самостоятельной организации активного сопротивления. Основой стратегии Союза в 1933–1939 стала идея антибольшевистской национальной революции – свержения народами России сталинского режима. Собственную задачу НСНП видел в переброске членов организации в СССР и создании на родине подпольных групп, которые должны были готовить вооруженное общественное выступление. В 1938–1939 НТСНП имел отделы и группы в Болгарии, Германии, Маньчжурии, Румынии, Франции, Чехословакии, Югославии и др. странах, закрытые (пограничные) отделы в Польше, Финляндии, Эстонии (всего около 2 тыс. членов). Председатели Союза (1930–1955): с 4 июля 1930 по ноябрь 1933 – герцог С. Н. Лейхтенбергский (1903–1966), с декабря 1933 по 30 января 1955 – участник Белого движения на Юге России инженер В. М. Байдалаков (1900–1967). Генеральным секретарем Исполнительного бюро (ИБ) Совета НТС в период с декабря 1931 по апрель 1941 был профессор древнееврейского языка Белградского университета М. А. Георгиевский (1888–1950).
  В эмиграции Союз вел активную общественно-политическую деятельность. Информация о деятельности НТСНП появлялась на страницах русских правых периодических изданий: «Часовой», «Русское слово», «Харбинское время», «Русский голос». Члены НТСНП во Франции Б. В. Прянишников, Р. П. Рончевский и др. в 1935–1937 приняли участие в конфликте, связанном с деятельностью «Внутренней линии» – контрразведки РОВС, инфильтрированной, по мнению Исполбюро НТСНП, советской агентурой. В Югославии в 1937–1941 новопоколенцы приобрели известность воспитательно-педагогической деятельностью с детьми и юношеством в рядах Национальной Организации Русских Скаутов-Разведчиков (НОРС-Р) Старшего Русского Скаута, Гвардии полковника О. И. Пантюхова («сараевцы» – группа Б. Б. Мартино).
  Основным видом внутренней деятельности местных групп и отделений НТСНП являлись политическое самообразование, подготовка и издание учебных конспектов по вопросам современной политики, экономики, социальных учений и т. д. Несмотря на ярко выраженный авторитарный характер организации Союза, в идеологии НТСНП сохранялись приверженность новопоколенцев внутренней свободе духа и мнений, приоритет духовного начала над грубой силой. Именно поэтому в 1934–1939 и не произошло отождествления идейных исканий и тактики НСНП с идеологией и практикой НСДАП и европейских фашистских организаций. Ввиду давления со стороны нацистского государства отдел Союза в Германии в 1938 формально самораспустился. Со второй половины января 1938 по 1 ноября 1939 в Фалькензее (западнее Берлина) действовала конспиративная типографская база НТСНП «Льдина», созданная по соглашению между ИБ Совета НТСНП и представителем военного атташата Императорской Японии в Берлине полковником Саито. Японская сторона брала на себя обязательства организации и минимального финансирования конспиративной типографии, изготовлявшей листовки и брошюры, предназначавшиеся для распространения в СССР. ИБ НТСНП предоставлял атташату аналитические отчеты о советской действительности, разрабатывавшиеся сотрудниками «Льдины». Важнейшим условием атташата было соблюдение полной конспиративности базы и ее сотрудников на территории Германии. На «Льдине» работали члены Союза Б. В. Прянишников, Г. С. Като, С. А. Зезин и Д. С. Лукницкий. За время существования базы ее сотрудниками были написаны десятки статей для союзной периодики, отпечатаны несколько тысяч листовок, составлен ряд аналитических обзоров. После заключения 23 августа 1939 советско-германского пакта база прекратила свою деятельность, а работавшие на ней члены НТСНП покинули Германию.
  В 1932–1940 Исполнительное бюро Совета Союза пыталось нелегально перебросить через границу до 15 групп, насчитывавших в общей сложности около 35 человек. Заброска групп в СССР проводилась с территории Латвии, Польши, Румынии и Финляндии при содействии разведотделов Генеральных штабов армий пограничных государств, которым взамен доставлялась информация о техническом обеспечении и способах преодоления пограничной полосы. Однако пересечь границу и временно легализоваться в СССР удалось лишь 9 новопоколенцам, не менее 25 человек погибли в перестрелках с погранохраной (В. Н. Бабкин, К. Гурский, В. Г. Конява-Фишер, Д. С. Лукницкий, С. А. Спица и др.), оказались раскрыты НКВД и расстреляны (М. С. Дурново, Г. И. Казнаков и др.) или после перестрелок на границе оказались вынуждены возвратиться (М. Л. Ольгский, М. С. Бржостовский, Г. Е. Прилуцкий и др.). Первыми в СССР успешно прошли из Польши в августе 1938 на минском направлении Г. С. Околович и А. Г. Колков. Они посетили около двух десятков городов и в декабре благополучно возвратились.
  В феврале 1939 В. М. Байдалаков заявил о том, что в грядущей войне Союз будет играть роль «третьей силы» («Ни со Сталиным, ни с Гитлером, а с русским народом!»). В августе 1941 при посредничестве редактора русской берлинской газеты «Новое слово» В. М. Деспотули ряд членов Совета и Исполнительного бюро НТСНП (В. М. Байдалаков, К. Д. Вергун, Г. С. Околович и др.) переехали из Белграда в Берлин для организации политического центра Союза. В 1941–1944 руководство НТС сотрудничало с оппозиционными кругами в министерстве по делам оккупированных восточных территорий, отделе пропаганды Верховного командования Вермахта, Абвере. Несмотря на то, что по распоряжению А. Розенберга въезд русским эмигрантам на оккупированные территории Востока был категорически запрещен, около 250 членов Союза (С. И. Бевад, Б. Г. Врангель, П. В. Жадан, Ю. П. Жедилягин, К. А. Кирий, Е. И. Мамуков, E. Р. Миркович, С. В. Пелипец, Р. В. Полчанинов, С. А. Тарасов, А. Е. Ширинкина и др.) как по собственной инициативе, так и при помощи представителей антигитлеровской оппозиции в Вермахте сумели проникнуть в оккупированные области с целью создания собственных подпольных групп. К 1943 на оккупированных территориях в 54 населенных пунктах (Брянске, Витебске, Днепропетровске, Минске, Одессе, Орле, Полтаве, Пскове, Симферополе, Смоленске и др.) действовали до 120 групп.
  В 1942–1944 члены НТС вели активную пропаганду в лагерях пропагандистов Вустрау и Циттснхорст, отбирая необходимые для Союза кадры. Члены НТС А. С. Казанцев, А. А. Кандауров, А. Н. Зайцев, А. А. Тенсон, Н. Г. Штифанов и др. в 1943–1945 приняли активное участие во Власовском движении, оказав влияние на политическую программу власовцев. Около 60 офицеров РОА (генерал-майоры М. А. Меандров, Ф. И. Трухин, полковник А. И. Спиридонов, капитан Н. Ф. Лапин и др.) вступили в НТС. Однако репрессии Гестапо и СД 1943–1944, советизация восточноевропейских государств, насильственные репатриации союзников в 1945 нанесли кадрам Союза огромные потери. Летом 1945 НТС возобновил политическую деятельность в западных оккупационных зонах Германии. Центры Союза в послевоенный период находились в лагере перемещенных лиц Менхсгоф под Касселем (1945–1946), Лимбургс-на-Лане (1947–1952), Франкфурте-на-Майне (1952–1993), Москве (с 1993).
  За 75 лет существования идеология НСРМ-НТС претерпела значительные изменения и прошла последовательно-эволюционный путь от идей корпоративного, беспартийного, национально-трудового государства с сильной «надклассовой» властью до признания ценностей консервативного либерализма и гражданского общества. На эволюцию идеологии Союза повлияли взгляды представителей русской религиозной философской школы С. Л. Франка, И. А. Ильина, С. А. Левицкого и Р. Н. Редлиха, обосновывавших необходимость солидарного государственного устройства на основе общенациональных ценностей, взаимодополнения прав общества и личности, а также регулирующей роли государства в социальной жизни.


[Закрыть] по месту их прежней деятельности. Народ оказался вполне доброкачественный, надежный, весьма близкий по духу к нашей группе. Поэтому большинство из них вскоре к взаимному удовольствию и было принято в последнюю. Мы приобрели в их лице очень ценных, жизненно опытных и самоотверженных товарищей. В результате национальная работа только выиграла от назначения «чужих» людей: она покатилась по прежним рельсам дальше, захватывая теперь не только с полным основанием, но уже и с практической необходимостью весь округ и соблазняя нас к еще более широкому распространению. В немецкие расчеты все это, конечно, не входило.

Переходя опять к изложению дальнейших событий, может быть, именно здесь следует указать, что к этому времени группа получила некоторое подкрепление и за счет новых беженцев. Среди лиц, эвакуированных немцами из Смоленска и распределенных у нас на работу по различным гражданским учреждениям, оказались очень ценные люди. Они сейчас же стали в строй. Пополнение группы в это время было вообще [как] нельзя более кстати, т. к. все мы просто задыхались от работы. С одной стороны, от нас требовало много сил политическое завоевание белых пятен на карте новоявленного округа; это была, так сказать, наша «периферия». С другой – все больше и больше требовала от нас внимания разгорающаяся не на шутку гражданская война между красными партизанами и крестьянской самообороной. Остановлюсь несколько подробнее на том и на другом.

Группы, подобные полоцкой, были скоро созданы и в других населенных пунктах округа, как-то: в Дриссе, в Десне (Луначарск), в Бигосове, в Боровухе и в Ветрине. Эти периферийные молодые группы, естественно, стали как бы в подчиненное положение к Полоцку, требуя от него на первое время и помощи и руководства. Старые члены группы в связи с этим все время разъезжали и иногда сидели на местах целыми неделями.

Сила бессильных только в моральном праве и в их организованности, а суть организованности – в единстве и в централизации управления. Наша когда-то совсем маленькая группа, поначалу более похожая на какое-то религиозно-церковное братство, превращалась постепенно под давлением обстоятельств в русскую национальную организацию партийного типа. Идеологической основой этой организации, как и более широких масс населения, на которые опиралась и в которые она уходила своими корнями, кроме чисто отрицательного момента– непримиримости к большевизму, – было знаменитое в свое время Смоленское воззвание генерала А. А. Власова[122]122
  Власов Андрей Андреевич (1 сентября 1901, село Ломакино Покровской волости Сергачевского уезда Нижегородской губернии – 1 августа 1946, Москва) – генерал-лейтенант Красной армии (1942), председатель Президиума КОНР и Главнокомандующий войсками КОНР (1944–1945). Подробнее о нем, см.: Александров К. М. Офицерский корпус армии генерал-лейтенанта А. А. Власова 1944–1945 / 2-е изд. Биографический справочник. М., 2009. С. 254–328.


[Закрыть], выпущенное, кажется, еще осенью 1942 года. Воззвание содержало краткую и простую программу[123]123
  Датированное 27 декабря 1942 Смоленское воззвание Русского комитета («Обращение к бойцам и командирам Красной армии, ко всему русскому народу и другим народам Советского Союза») в теории рассматривалось сотрудниками IV отделения («Активная пропаганда на Востоке») отдела пропаганды Верховного командования Вооруженных Сил Германии (Oberkommando der Wchrmacht/Wchrmachtspropaganda – ОКВ/ВПр.-IV) исключительно в качестве документа, предназначенного для использования в спсцпропаганде в войсках Красной армии. Вероятно, именно поэтому при его тиражировании были исключены подписи бригадного комиссара Г. Н. Жиленкова, батальонного комиссара М. А. Зыкова и бургомистра Смоленска Б. Г. Меньшагина. Однако, получив широкое распространение зимой – весной 1943 и на оккупированных территориях, и в лагерях военнопленных, воззвание, с нашей точки зрения, приобрело политический характер, фактически положив начало Власовскому движению. Естественно, что в тексте документа нашли отражение типичные штампы нацистской пропаганды (например, «Германия не ведет войны против России, а лишь против большевизма <…>, не посягает на жизненное пространство русского народа и его национально-политическую свободу» ит. п.). Но в то же время в Смоленском воззвании содержались программные положения, сформулированные самими власовцами (М. А. Зыковым, В. Ф. Малышкиным) и придававшие декларации откровенно политический, антисталинский характер, а именно: «Ликвидация принудительного труда <…>, ликвидация колхозов и передача земли в частную собственность крестьянам <…>, уничтожение режима террора и насилия, введение свободы слова, печати» и т. д. При этом речь шла об уничтожении не только советского режима террора и насилия. Эти слова употреблялись в более широком смысле. Фактически в «Обращении» Русского комитета были сформулированы политические цели Власовского движения, независимо от степени реальности их достижения.


[Закрыть], чрезвычайно широкую и терпимую; его цель и ближайшие конкретные задачи были ясны каждому до полной очевидности. Несмотря на то, что в расширенную группу входили люди самого разного уровня развития, воспитания и взглядов, политических споров и недоразумений у нас совсем не было. Когда люди заняты делом, им не до пустой болтовни.

С крестьянской самообороной у нас было много забот, во-первых, потому, что она все время расширялась, а во-вторых, потому, что еще более расширяющееся одновременно с ней партизанское движение привело нас к острому столкновению этих двух сил, к настоящей гражданской войне чисто местного, конечно, значения.

Летом 1942 года у нас было уже не три, а целых четыре группы деревень с крестьянской самоохраной. Тяжелый, постоянно непрекращающийся нажим на них красных партизан потребовал перед уборкой урожая разработки новой тактики обороны и выделения грамотных в военном отношении людей для усиления крестьянского «генерального штаба». Особенно полезными оказались в этом отношении два новых члена группы: недавно рукоположенный для вновь открытого храма молодой священник (в прошлом член тайной «катакомбной» церкви, советский артиллерийский офицер, а затем военнопленный) и один уже пожилой агроном из офицеров Великой войны[124]124
  Первой мировой.


[Закрыть], руководивший в Белоруссии до 1927 года неуловимыми отрядами антисоветских повстанцев[125]125
  Очевидно, речь идет о партизанских отрядах Братства Русской Правды, в которое в середине 1920-х влились белорусские отряды Братства «Зеленого дуба» (около 3,5 тыс. человек в 1920-е).


[Закрыть].

Новая тактика заключалась в активной обороне. В то время как основная масса крестьян занималась уборкой, их сильный ударный отряд должен [был] совершать набеги на соседние районы, контролируемые красными партизанами. Сковывая партизанские силы на их собственной территории и забирая инициативу военных действий в свои руки, мы могли, таким образом, более или менее надежно обеспечить крестьянам, работающим на полях, необходимые для этого мир и безопасность.

Операции ударного отряда по большей части носили характер вылазок или кратковременных набегов, что давало возможность не занимать этим делом слишком много людей. Но иногда происходили настоящие длительные сражения. При одном таком набеге, имевшем целью захват вновь открытого по приказу Москвы сельсовета, сам Зуев чуть-чуть не погиб вместе с ударным отрядом. Дело это было так. На пути к намеченной в качестве объекта нападения дальней деревне отряд Зуева, состоявший из пятнадцати-двадцати человек стрелков, неожиданно нарвался на значительно превосходящие силы противника. Была ли то засада в результате измены или случайная встреча с красным отрядом, направляющимся в свою очередь в «Республику Зуева», – так и не удалось выяснить.

Зуевцы быстро двигались прямо по полевой дороге, проходящей метрах в двухстах от леса. Партизаны же засели почти на их пути, в большой группе кустарника, примыкавшего одним краем к лесной опушке и заполнявшей в этом месте более половины пространства между лесом и дорогой.

Не ожидая встретить здесь противника, зуевские дозорные слишком поздно обнаружили партизан в кустах напротив дороги, но двигающийся отряд все же успел залечь в придорожную канаву. Партизаны открыли бешеный огонь из автоматов, который, однако, не мог причинить лежащим в канаве сколько-нибудь существенного вреда. Зуевцы начали отвечать редкими выстрелами из винтовок. Никто не заметил сгоряча, как и когда ехавшие вслед за зуевским отрядом две подводы – обоз ударного отряда – повернули оглобли и ускакали прочь.

Часа через два бесплодной перестрелки партизаны предложили зуевцам сдаться, им ответили дружным залпом, хотя ударному отряду и приходилось уже подумывать об экономии патронов. Перестрелка продолжалась. Партизаны боялись зайти к зуевцам с тыла по совершенно открытой местности. Но зато они приволокли откуда-то миномет. Скоро дорога и канава покрылись шапками черных разрывов от маленьких мин и густыми клубами пыли. Эхо рокотало по лесу со всех сторон, шум получался прямо как на фронте.

Такую картину застали сильные подкрепления, вызванные из деревень крестьянской самообороны своевременно ускакавшим назад обозом. Тихо и незаметно подошли они под прикрытием леса с той и с другой стороны к месту сражения и стали быстро устанавливать пулеметы для ведения перекрестного огня по кустам. Им в это время казалось, что в придорожной канаве почти никого уже не осталось в живых; в действительности же к этому времени там было всего только двое легко раненых в руки.

Кусты – плохая защита от пулеметного огня. Обстреливаемые с флангов из пулеметов, а с фронта из винтовок партизаны в полном беспорядке бросились в лес, где попали в заранее поставленную, конечно, на пути их предполагаемого отхода засаду. Это был разгром. Недаром загнала отцовскую лошадь младшая дочка Зуева, которая первой прискакала в деревню на одной из сопровождавших ударный отряд подвод.

С этого времени зуевский ударный отряд не выезжал уже на операции без ротного миномета, взятого у партизан. Все трофейные автоматы пошли на вооружение новой команды автоматчиков, сформированной Зуевым несколько позднее из партизанских перебежчиков.