Текст книги "ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы"

Автор книги: Кирилл Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

Такие отряды имелись во всех крупных населенных пунктах района, подчиненного штабу 18-й армии, и все они были за редкими исключениями построены по одному шаблону. Отряд состоял из начальника, обыкновенно завербованного в самом начале войны или сильно чем-либо отличившегося и умевшего заставить себя слушаться. Обыкновенно при начальнике жила и его любовница, заведовавшая хозяйством, а иногда принимавшая участие и в работе. Заместитель начальника был всегда человеком с образованием и говорящий по-немецки. Он писал все донесения и вел денежную отчетность. Затем, в зависимости от важности пункта, в котором отряд находился, имелось от четырех до восьми кадровых агентов, вербовавших себе осведомителей среди населения, и две-три агентки-женщины. Был также повар-агент и два-четыре агента-боевика, обыкновенно очень сильных, храбрых и глупых людей. Эти несли караулы, конвоировали и охраняли арестованных, делали засады и т. д.

Первый отряд, куда меня послали, стоял в Вырице, а командовал им уже тогда известный Шмеллинг (настоящая фамилия Тулинов[573]573
  Туликов Алексей Георгиевич – поручик ВС КОНР. Служил во флоте (старшина?), перебежал к противнику в 1941. В 1942–1944 – командир 1-й русской группы при отделе 1с штаба XXXVIII армейского корпуса (18-я армия Вермахта) с базированием в деревне Слудица Ленинградской обл. Неоднократно забрасывался в советский прифронтовой тыл, водил разведгруппы через линии фронта. Офицер войск КОНР в 1944–1945, служил в разведотделе штаба ВС КОНР. В мае 1945 на территории Чехии расстрелян чешскими партизанами.


[Закрыть]). Он был завербован лично Клейстом в лагере военнопленных в Волосово в сентябре вместе с его теперешним помощником, носящим кличку Штирк. Кличку Шмеллинг дали Тулинову за его сходство со знаменитым немецким боксером, носящим то же имя. Шмеллинг был человеком огромного роста, очень широкий в плечах и отличавшийся невероятной физической силой. Черные вьющиеся волосы и большие жгучие глаза при его богатырском сложении придавали ему очень красивый вид. Когда я с ним познакомился, ему было двадцать восемь лет. До войны он был комиссаром на небольшом военном судне на Дальнем Востоке и убежденным, искренним коммунистом. Но расстрелы и аресты среди военных после раскрытия заговора Тухачевского его страшно потрясли, до того, что, как он говорил мне, он заболел нервным расстройством.

Каждый отряд причислялся на довольствие к местной комендатуре, от которой и получал такое количество пайков, какое требовал его начальник. Проверять начальника, кроме нас, никто не имел права. Комендатура также была обязана предоставлять в их распоряжение автомобили и бензин, но только со своими шоферами, а также помещение в тюрьме для арестованных. Все агенты имели выданные нами специальные удостоверения, а Шмеллинг – еще и бумагу, запрещавшую кому-либо из немцев входить на территорию их дома и сада. Водку, деньги, табак и другие товары привозили им раз в неделю из нашего штаба.

Красногвардейск (Гатчина)

Через некоторое время меня перевели в отряд, находившийся в Красногвардейске (Гатчина). Отряд этот был очень похож на отряд Шмеллинга и по числу людей и по составу, но командовала им молодая женщина по кличке Женька[574]574
  Не установлена.


[Закрыть]. Она, двадцати шести лет от роду, была скорее некрасивой, до войны жила в Ленинграде и работала в НКВД мелкой сексоткой, занимаясь немного и проституцией. Через фронт ее заслали в начале сентября, и она сейчас же явилась в комендатуру Северской, прося отвести ее в немецкую контрразведку. Там она чистосердечно рассказала о своей жизни, сообщила о полученном задании и предложила работать агенткой для немцев, объясняя это тем, что жизнь в Советском Союзе ей страшно надоела своей серостью и скукой и что она уверена, что своей хорошей работой сумеет заслужить себе доверие, а после окончания воины – обеспеченную жизнь за границей. Действительно, работала она очень хорошо, аккуратно и осторожно и вскоре, подобрав себе несколько хороших сотрудников, попросила дать ей группу. В декабре для пробы в ее распоряжение предоставили небольшую группу, работая с которой, она быстро доказала, что вполне достойна быть ее начальником. В январе начальник и заместитель начальника отряда в Красногвардейске были убиты при аресте советских агентов-парашютистов, и, не имея никого под рукой, наш майор назначил туда командиром Женьку. В 1943 году Женька просила отпустить ее со службы, мотивируя просьбу большой усталостью, и отправить в Германию, где она желала работать в мастерской дамского платья. Просьба ее была исполнена, и, кроме того, она получила крупную денежную награду. Женька и сейчас живет в Германии[575]575
  По состоянию на 1950.


[Закрыть], имеет хорошо налаженный и приносящий доход магазин дамского платья, мужа – бывшего разведчика ее отряда и двух прелестных детей.

Красногвардейск в 1941–1942 годах был довольно большим городом, в котором, помимо всего прочего, находились самый большой армейский продовольственный лагерь (в бывшем дворце), огромный склад боеприпасов и самый большой русский базар. Базар этот занимал очень большую площадь и на нем можно было купить все что угодно: золото, драгоценные камни, валюту любой страны, продовольствие во всех видах, пистолеты и автоматы или полное немецкое обмундирование. Мы, конечно, имели на этом базаре несколько резидентов и осведомителей, и, как ни предупреждал Курочкин и другие советские органы разведки своих агентов о том, чтобы они и близко не подходили к базару, все же обилие маленьких трактиров и чайных с водкой, к которым после голодного и трезвого Ленинграда так и тянуло, как магнитом, советских агентов, позволяло нам почти каждый день делать там хороший улов. Конечно, крупной рыбы мы там не ловили – эти были осторожны, – но агентов с мелкими заданиями, шедших из Ленинграда или в Ленинград, было нами схвачено немало. Как ни просили штаб армии полевые жандармы и тайная полиция позволения закрыть этот базар, мы этого не допускали, так как он позволял нам быть в курсе дел вражеской разведки. Думаю, что и Курочкин и ленинградское НКВД от всей души желало ликвидации базара в Красногвардейске.

Из Красногвардейска я был переведен в Тосно. Там стоял небольшой отряд под командой бывшего командира Красной армии сибиряка лет сорока по кличке Валдман[576]576
  Не установлен.


[Закрыть]. Валдман был взят в плен после долгого сопротивления, оказывая которое, поразил немцев своей исключительно меткой стрельбой. Взявшие его в плен солдаты хотели было убить его в отместку за столько погибших от его руки товарищей, но Валдман объяснил офицеру (он говорил довольно хорошо по-немецки), что ненависти к немцам не имеет, а только исполнял свой долг русского офицера. Его пожалели, отвезли в лагерь, а в деле указали на его исключительную храбрость и упорство. Нашим офицерам стоило большого труда убедить его поступить к нам на службу, причем главным аргументом в уговорах служило преследование религии в России. В конце концов он согласился. Командовал он своим отрядом хорошо, но, к сожалению, слишком любил военные действия, постоянно устраивал засады на парашютистов или нападал на небольшие группы партизан и вскоре по моем прибытии в отряд был тяжело ранен. Перед самой смертью Валдман признался мне, что рад тому, что умирает, ибо служба у немцев, да еще в разведке, совершенно измучила его душевно. Мы похоронили его с честью в Тосно, и я приказал местному священнику служить по нему панихиды чаще. После смерти Валдмана я временно принял командование отрядом.

Набор добровольцев из военнопленных и борьба с советской агентурой

В конце декабря 1941 года наш штаб решил создать боевую роту разведчиков из русских, в задачу которой входило бы преследование небольших групп партизан, парашютистов, диверсантов и других агентурных групп. Кроме того, рота могла бы устраивать заградительные кордоны в местах, где ожидались советские агенты, и из состава роты избирались бы люди, могущие вести агентурную самостоятельную работу. Клейст и майор надеялись развернуть эту [роту] в более крупную единицу и положить таким образом начало русским самостоятельным формированиям, необходимость которых они видели с самого начала. Мне приказано было с начала января [1942] ездить по разным лагерям и отбирать там людей в роту.

Для начала я поехал в небольшой лагерь военнопленных, находившийся в городе Копорье. В лагере было около тысячи человек пленных, живших в одном старинном доме. Я просил показывать мне пленных в их комнатах после работы, для чего, одевшись в штатское, пошел к ним.

К моему удивлению, пленные не голодали и жаловались главным образом на скуку и отсутствие табака. Не голодали они потому, что днем работали в разных немецких частях, где их кормили. Паек, выдававшийся им как пленным, был, как и везде, совершенно ничтожен.

Походив по помещениям, я наметил себе двух наиболее подходящих парней и вызвал их на другой день в канцелярию. Оба они были дети зажиточных родителей, потерявших все во время коллективизации. В самом начале военных действий они перебежали добровольно к немцам. Я объяснил этим людям цель своего посещения, причем они с радостью согласились войти в боевую роту и обещали выполнить мое поручение – подобрать еще человек десять-пятнадцать, годных для этой цели. Через день мне был принесен список, в котором значилось более ста имен желающих вступить в роту. Все расписавшиеся хотели бороться с Советами. Выдав кандидатам бумагу и карандаши, я приказал им написать краткие биографии. Еще через день я получил более трехсот биографий о зачислении в роту. Читая биографии, я был поражен тем обстоятельством, что несмотря на самые разные профессии – от рабочего до профессора – все эти лица так или иначе пострадали от советской власти, если не сами, то их ближайшие родственники. К вечеру я имел еще сто биографий, написанных на самой разнообразной бумаге (я больше бумаги не давал), в которых повторялось почти то же самое. Я мог взять из этого лагеря только пятнадцать человек, а потому выбрал наиболее подходящих, послал их на медицинский осмотр и просил коменданта лагеря отправить отобранных мною как можно скорее в Левашово, куда переселился весь наш штаб.

Из Копорья я поехал в лагерь Волосово. Это был огромный, на несколько тысяч человек, лагерь, где пленные жили в землянках, в ужасающих условиях; смертность в лагере была очень велика. Комендант лагеря, очень добрый старый офицер, старался, как мог, помочь пленным, но был не в состоянии сделать, что хотел, так как пленных было чересчур много. Зима стояла лютая, пленные были одеты плохо, поэтому два раза в неделю комендант сажал нескольких пленных на телеги и в сопровождении немецких солдат отправлял их в деревни для сбора у жителей продовольствия и теплой одежды. Не было случая, чтобы телега вернулась пустой, а ведь населению жилось не очень хорошо.

В Волосове, при штабе Корюка (командующего тылом[577]577
  От нем. Kommandeur des rückwärtigen Armeegebietes (Korück) – Командующий армейской тыловой обл.


[Закрыть]), жил хороший знакомый Клейста зондерфюрер Бер[578]578
  Не установлен.


[Закрыть]. До революции Бер проживал в Москве, говорил по-русски, как русский, и больше любил Россию, чем Германию. Будучи извещен о моей миссии, он заранее подготовил мне списки и биографии, среди которых две особенно обратили на себя мое внимание. Оба автора биографий были офицерами Красной армии и кавалерами орденов Красного Знамени и Ленина, полученных за финскую и эту войну, и оба перебежали добровольно к немцам в октябре 1941 года.

Шубко[579]579
  Не установлен.


[Закрыть], которого я первым вызвал к себе для беседы, оказался уроженцем Украины, но считал себя русским и к самостийникам относился иронически. Ему было двадцать семь лет, и он имел чин старшего лейтенанта пехотных войск. Он окончил специальную снайперскую школу и часто поражал нас потом избирательной меткостью своей стрельбы. Сын очень бедного крестьянина, окончив среднюю школу, Шубко поступил на военную службу. Учился он очень хорошо и скоро стал офицером. На финской войне отличился, и ему предстояла блестящая карьера. Противником советского строя стал он на войне, когда увидел, с какой преступной легкостью посылают советчики солдат на верную гибель. «Это не правительство, а сволочь и преступники, раз они народ не жалеют», – говорил он с дрожью ненависти в голосе. С ним мы быстро договорились. Другой офицер, Полежаев[580]580
  Не установлен.


[Закрыть], был сыном московского рабочего и прирожденным авантюристом. В детстве он несколько раз убегал из дому, с трудом окончил школу, а затем поступил на военную службу. В боях при Хасане он отличился, был награжден и направлен в офицерскую школу. Окончив ее кое-как, по дороге в свою часть он страшно напился и учинил в ресторане грандиозный скандал. Из уважения к его наградам дело кончилось для него только отчислением в запас. Во время финской войны он был снова призван в армию и снова отличился. К немцам он перебежал потому, что застрелил своего командира, чем-то его обидевшего. Обоих я взял с собою и привез в Левашово, где Шубко был назначен командиром роты, а Полежаев – его помощником.

Я побывал еще и в других, более мелких, лагерях и набрал требуемых для начала сто человек. Всюду, куда я приезжал, немцы, заведовавшие лагерями, выражали свою радость по поводу начавшегося формирования русского отряда, причем говорили, что уже много раз писали начальству, предлагая то же самое, но ответа не получали. Все люди отряда были одеты в новую немецкую форму и получили документы. Продовольствие они получали то же, что и немецкие солдаты, но за табак и водку, причитавшиеся им, пришлось сильно бороться – интенданты говорили, что русским это не полагается. Шубко и Полежаев получили офицерскую форму и погоны зондерфюреров в офицерском звании. Нам стоило большого труда заставить немцев относиться к ним с должным уважением. С другой стороны, и бойцы отряда доставляли нам своим поведением много хлопот. Во-первых, через неделю после их прибытия во всех окрестностях не осталось ни одной курицы, а у многих жителей пропали даже свиньи и коровы. Во-вторых, при первом же учебном походе посыпались жалобы гражданского населения, главным образом на приставание к женщинам, а коменданты жаловались на то, что чины отряда избили несколько немецких солдат, причем когда полевые жандармы хотели задержать наиболее активных, то Шубко и Полежаев вынули пистолеты.

Между тем все люди отряда прошли военную службу в Красной армии, а там, после приказов Тимошенко[581]581
  Тимошенко Семён Константинович (1895–1970) – нарком обороны СССР (1940–1941), маршал (1940), Герой Советского Союза (1940, 1965). Участник Первой мировой войны. В РККА с 1918. Член Коммунистической партии с 1919. Член ЦК ВКП(б) в 1939–1952, кандидат в члены ЦК КПСС в 1952–1970.


[Закрыть], с дисциплиной не шутили. Все эти люди пошли в отряд добровольно, и каждому было указано, что в любой момент он может уйти, получив документы освобожденного из лагеря. И все они без исключения ненавидели советский строй: до конца войны не было ни одного случая перебежки к красным. Только много позже я узнал причину часто безобразного поведения чинов русских отрядов и трагических срывов отдельных людей. Объяснялось это тем, что у них все же никогда не было полной уверенности в том, что они поступают правильно, сражаясь в рядах немецких войск. Не было всегда этой уверенности и у меня. Кровь, которую мы проливали, ложилась лично на нас, так как у нас не было авторитетного начальника, который бы взял всю моральную ответственность на себя. Я помню вечера, когда такие железные люди, как Шмеллинг, плакали и жаловались: «Набил я русских агентов до черта, а ведь они свои, а ведь все равно немцев из России выгонять придется». Начальники отрядов или офицеры, взыскивая с людей за совершенные проступки, нередко слышали за спиной возмущенные реплики: «Продался немцам, а нас наказываешь!» Искоренить такие настроения русских отрядов в чисто немецких формированиях было невозможно.

Зато необычайно быстро и абсолютно прекратились они с появлением Власова. Власов был человеком, которому действительно все верили, и, как это ни странно, особый авторитет ему придавало то обстоятельство, что он разбил немцев под Москвой. Казалось, люди смутно надеялись, что придет момент, когда вновь придется драться с немцами уже за освобождение родины, и что Власов сумеет тогда от них избавиться. Власов был тем вождем, который взял на себя кровь и твердо сказал: «Да, вы правильно делаете, сражаясь с большевиками любыми способами». Но Власовское движение началось значительно позже, а пока нам приходилось держать людей в руках другими мерами.

В середине февраля 1942 года мы стали посылать людей боевой роты на выполнение разных заданий. В одной из деревень недалеко от Сиверской не было немецкого гарнизона, а мне стало известно, что там постоянно бывают партизанские отряды и группы диверсантов. Большинство жителей деревни были настроены просоветски. Я послал туда отряд в двадцать человек, приказав людям надеть под мундиры красные звезды (с фуражек), но показывать их жителям только как бы случайно. Так и было сделано. Отряд под вечер пришел в деревню на лыжах и потребовал у бургомистра квартиры для ночевки. Расположившись по избам, бойцы стали ужинать. Население отнеслось сначала враждебно к русским в немецкой форме, но, увидев несколько красных звезд, искусно показанных, решило, что имеет дело с партизанским отрядом, переодетым в немецкую форму, но не желающим говорить об этом. Отношение сразу переменилось: на столах появилось продовольствие и самогон, под влиянием которого языки у жителей развязались. На другой день мы оцепили деревню и произвели много арестов. Среди взятых людей оказалось много весьма интересных.

Следующим делом было взятие советского самолета. Путем игры по радио, выдавая себя за партизан, мы затребовали у Курочкина специалистов – радистов и подрывников – для крупного дела. Был установлен день и час, а также сигналы для спуска, который должен был произойти на одном из озер около города Тосно. Наши бойцы под начальством Шубко и Полежаева окружили озеро, а человек десять из них ждали прибытия самолета на озере. Эти последние были одеты как партизаны. Все прошло очень гладко: самолет спустился, четверо специалистов высадились, принимая бойцов за партизан, а самолет благополучно улетел. Гостей отвели в лес, в заготовленную заранее землянку, и они там в течение двух дней вели с бойцами откровенные беседы, будучи уверенными, что находятся у своих. Горю их не было предела, когда они, привезенные ко мне, поняли, что были обмануты.

Вскоре советские войска взяли Тихвин с налета[582]582
  Немцы оставили Тихвин 9 декабря 1941.


[Закрыть] и стали приближаться к городу Чудово, что вызвало в штабе большую панику. Боевой роте было приказано нести сторожевую службу на реке Оредеж. Через две недели рота вернулась, блестяще выполнив свое задание.

В конце февраля или начале марта 1942 года я участвовал с боевой ротой в штурме одной деревни, в которой засел крупный партизанский отряд. Мы шли с юга, а с севера наступал отряд эстонцев. Почти одновременно ворвавшись в деревню, мы быстро покончили с партизанами. Я был занят допросами уцелевших партизан, когда в избу прибежали бойцы и взволнованно сообщили, что эстонцы грабят население и насилуют девушек. Взяв бойцов своего конвоя, я бегом бросился к одному из домов, откуда слышались женские крики и эстонские ругательства. Войдя в дом, я увидел, как эстонский офицер валил на кровать девочку лет четырнадцати-пятнадцати. Оттащив его за шиворот, я спросил, что он собирается делать, в ответ на что офицер хотел вытащить пистолет. Разведчики моментально его обезоружили, а затем вытащили во двор и, сняв штаны, нещадно выпороли. Одевшись, офицер объявил мне, что будет жаловаться, а затем немедленно собрал свой отряд и ушел, двигаясь с большим трудом, опираясь на двух бойцов. Дело это не имело для меня последствий, ибо эстонец жалобы не подал (очевидно, ему стало стыдно рассказывать, что его пороли), но майор все же о нем узнал и посоветовал отнять нагайки у тех бойцов, которые их имели.

После штурма деревни мы скоро обнаружили следы небольшого диверсионного отряда в районе Вырицы[583]583
  Вырица – поселок в Гатчинском р-не Ленинградской обл., на р. Оредеж, в 60 км от Ленинграда.


[Закрыть] и после долгого преследования на лыжах окружили одинокий дом в лесу, в котором отряд засел. После перестрелки мы бросились в атаку, но были удивлены тем, что по нам не стреляют. Ворвавшись в дом, мы увидели четырех мужчин и двух женщин, сидевших вокруг стола. Головы у всех были прострелены, а некоторые держали пистолеты в мертвых руках. Остальные члены отряда были убиты или тяжело ранены нашими пулями, они валялись тут же в комнате, на полу. Из захваченных документов и по другим признакам мы установили, что все члены отряда были евреи, а потому и не удивительно, что, будучи твердо уверенными в судьбе, которая ожидает их в случае сдачи в плен, они предпочли покончить с собой. Снявши с трупов все, что нам было нужно, мы облили дом бензином и подожгли его.

Часть боевой роты постоянно патрулировала на лыжах по далеко лежащим глухим деревням, куда немцы никогда не заглядывали, и нередко захватывала там подозрительную публику. Попутно с работой боевой роты разведчиков шла агентурная работа среди населения. Так, наше внимание давно уже привлекал небольшой поселок с аэродромом, где жили жены и дети бывших советских летчиков. Агенты доносили, что жители поселка настроены очень просоветски, что было вполне понятно, и добиться от них чего-нибудь трудно. Мы составили список наиболее активных женщин, и в один прекрасный день полевые жандармы арестовали их. Затем всех их вместе с детьми развезли по деревням Белоруссии.

По агентурным сведениям мне стало известно, что в районе между Вырицей и Тосно ожидается прибытие группы партизан-диверсантов.

Группа эта действительно спустилась на парашютах. Всей агентуре в этом районе было немедленно дано задание найти парашютистов. Через неделю нам сообщили, что в одном уединенном доме в лесу недалеко от Вырицы поселились два человека. Они были обнаружены по дыму из трубы дома – раньше в этом доме никто не жил. В дом была послана наша агентка Г. С. с заданием войти в контакт с обитателями дома. Агентка Г. С. не вернулась в назначенное время, и через день нами был послан в дом агент Б., который недавно был нами перевербован, а до этого состоял агентом Курочкина. Б.[584]584
  Перечисленные здесь агенты не установлены.


[Закрыть] удалось благодаря этому войти в связь с двумя обитателями дома и благополучно вернуться. Он нам сообщил, что, действительно, в доме жили недавно сброшенные парашютисты, которые надеются, что их потерянные товарищи – студент и студентка [института] Лесгафта – их найдут, так как дом был им указан как верное убежище при отлете с советской территории. О своих заданиях они ничего не сообщили. Никаких явок они не имели и должны были действовать самостоятельно. Ввиду того, что длительное наружное наблюдение в данных условиях (стояли морозы минус сорок градусов) было очень трудно, было решено арестовать этих парашютистов.

Агент Б. сообщил нам, что оба были вооружены автоматами, пистолетами и имели при себе еще ручные гранаты и тол. Обоих агентов поэтому через Б. завлекли под предлогом встречи с интересным для них лицом на одну квартиру в Вырице, где, внезапно схватив, обезоружили, причем было обнаружено, что у каждого лежала в кармане ручная граната, боек которой тонкой бечевкой был привязан к руке, так что при команде «руки вверх!» она бы неминуема взорвалась. Мы знали этот прием и потому при аресте прежде всего прижимали руки к туловищу схваченного. При допросе оба парашютиста сказали в самом начале, что о том, что касается лично их, они охотно расскажут, никаких же имен и адресов называть ни при каких обстоятельствах не будут.

Начальником группы оказался старший по возрасту (тридцатипятилетний), очень сильный, среднего роста мужчина с исключительно ушлым и энергичным лицом. Фамилия его была Путилов[585]585
  Не установлен.


[Закрыть], и он служил на заводе в Ленинграде инженером. В прошлом он оказался сыном зажиточных родителей, окончил десятилетку, техникум, хорошо знал немецкий и английский языки. Мобилизован в армию не был как хороший специалист. Его завербовал лично Курочкин и уговорил работать в тылу у немцев. Особого обучения как инженер и очень интеллигентный человек он не проходил, а получил несколько индивидуальных уроков. В Ленинграде у него остались жена и дочь, которых должны были в скором времени вывезти на самолете в глубокий тыл. Его товарищ был спортсмен и знал все виды спорта как студент [института] Лесгафта. Там же, в институте, он и был мобилизован и назначен в распоряжение «партизанского штаба». При штабе, с группой других студентов, он прошел краткие курсы (три месяца) по диверсии и агентурной работе, причем главное внимание было обращено на немецкий язык и изучение методов работы немецких органов контрразведки, а также на изучение немецкой формы разных войск, знаков отличия и орденов.

Двое других – их товарищи, из которых одна была девушка, – были тоже студенты [института] Лесгафта. Фамилий и личного описания, несмотря на наши усилия, они не пожелали дать. При прыжке они потерялись и не смогли в темноте и в лесу найти их (девушка через месяц была нами арестована в Нарве и полностью подтвердила их слова). В их задание входило связаться с женами советских военных летчиков, которых очень много проживало в местечках Сиверское, Левашово и Болшево, где находился раньше военный аэродром, затем взорвать на этом аэродроме большие немецкие склады горючего. Для этой цели они имели с собой тол и все необходимое для взрыва. По проведении этой операции один из них – не Путилов – должен был вернуться на лыжах в штаб, а остальные отправиться в Нарву, где их ждал советский резидент. Фамилию его они не пожелали назвать. Нашу агентку Г. С. они раскрыли весьма быстро, закололи финским ножом и закопали в снегу недалеко от дома. Это убийство произвело на обоих очень тяжелое впечатление и явно очень их мучило. Работать, как мы им предлагали, в немецком Абвере они наотрез отказались.

Дальше они сказали, что оба ненавидят советскую власть и особенно Сталина, которых обвиняют в позорном ведении финской войны и в том, что допустили немцев так далеко в глубь России, считают, что колхозы стоят России миллионы жертв, но не хотели бы возврата монархии. [В качестве] политического строя, наиболее подходившего для России, они бы хотели республику, как в Америке. С немцами русский народ будет драться до победы, а затем народ, получив оружие, сумеет рассчитаться со Сталиным и коммунистами. Перед расстрелом Путилов написал короткое письмо своей семье, которое мы и передали по адресу через нашего агента, шедшего в Ленинград. Оба они умерли очень храбро и спокойно.

В декабре наши агенты задержали одну девушку двадцати пяти лет по имени Тося[586]586
  Не установлена.


[Закрыть]. Установить, что она была действительно советской агенткой, нам не удалось, и она жила у нас на другой половине дома вместе с другими агентками. Она рассказывала нам, что была дочерью врача из Ленинграда, окончила десятилетку, затем сначала училась на медицинском факультете, а потом перешла в Высший институт физической культуры имени Лесгафта. Уехав на лето в Лугу, она была захвачена там немецким наступлением и осталась в оккупированной области. Единственное, что было достоверно, – это что она знала кое-что в медицине и прекрасно владела всеми видами спорта. В феврале она вдруг исчезла, а ночью меня и Клейста разбудил испуганный майор и сообщил, что ему только что звонили из штаба 1с корпуса, потому что ими совершенно случайно была задержана Тося, искавшая ночлега. Приведенная в комендатуру Тося без всякого принуждения рассказала (она была, по словам зондерфюрера, в истерическом состоянии), что она отравила двух немецких офицеров разведки в Сиверской. Мы вспомнили, что, действительно, накануне, часа в четыре дня, Тося принесла нам чай, разлила его в стаканы и поставила на стол, после чего немедленно вышла, и с тех пор ее никто не видел. В тот же момент майор прислал за нами, и, не выпив чаю, мы пошли к нему, а денщик, видя, что чай остыл, вылил его и стаканы вымыл. Оказалось, что в этот-то чай Тося и подмешала отраву.

При последующих долгих допросах Тося призналась, что была послана к нам именно с заданием отравить меня и Клейста, но, узнав нас лично и наблюдая за окружающими немцами, она убедилась, что все мы далеко не такие звери, как о том говорила советская пропаганда, а потому и медлила с выполнением задания. Тогда она получила предостережение с угрозой, что если она не выполнит поручения в самый короткий срок, то нам сообщат, кто она в самом деле. Подав нам отравленный чай, Тося надела лыжный костюм, взяла лыжи и направилась в [сторону] села Шапки[587]587
  Село в Тосненском р-не Ленинградской обл.


[Закрыть], думая, что там легче пройти через фронт, но сильная усталость заставила ее искать ночлега в одной из деревушек недалеко от линии фронта, где она и была арестована. Приговоренная к смерти, Тося умерла очень храбро.

Вместе с Тосей и другими агентками в нашем доме жила также девушка двадцати двух лет, очень хорошенькая и хитрая блондинка. Галя[588]588
  Не установлена.


[Закрыть] была дочерью полковника войск НКВД, и все ее родственники служили там же. Девушка эта отличалась редкой жестокостью и бессердечием, любила сильные ощущения и неоднократно просила нас показать ей расстрелы, уверяя, что ее дядя несколько раз водил ее на такие зрелища. Ей также доставляло удовольствие доносить на других агентов и агенток, причем она умела раскопать о них такие вещи, что нам приходилось только удивляться. Бездействие ее угнетало, она жаловалась на скуку, но давать ей работу мы опасались и в конце концов передали ее нарвскому отделению СД, где она пришлась к месту и где, говорила она мне при встречах, ей тоже очень нравилось, потому что «похоже на НКВД». В Россию она не боялась вернуться ни при каких обстоятельствах, так как была убеждена, что ее родственники и отец выручат ее из любого положения и покроют все ее похождения.

С начала января 1942 года к нам стали приводить все больше и больше мальчиков и девочек в возрасте двенадцати-четырнадцати лет, посылаемых через фронт советской разведкой. Некоторые из них имели при себе шифрованные записки, другие несли тол, части радиоаппаратов и т. д. Встретив ласку и хорошее к себе отношение, дети эти охотно рассказывали о своей жизни. Многие ребята потеряли родителей (часто от бомбежки) и, сделавшись беспризорными, бродили по страшным и голодным улицам Ленинграда. Сначала милиция их не трогала, но с декабря 1941 года детей стали хватать и сажать в особые дома, куда периодически являлись офицеры разведки (к сожалению, дети не могли объяснить, к какой разведке они принадлежали) и отбирать для себя наиболее подходящих, то есть наиболее смышленых и менее истощенных питомцев этих домов, которых они помещали в особое здание, где подкармливали недели две, а затем, объяснив детям, что они должны были делать, отвозили на фронт и посылали на немецкую сторону ночью. В немецком тылу дети должны были, спрятав багаж в лесу, отправиться в определенную деревню и там ждать, пока за ними придут и скажут условленный пароль. Следуя указаниям этих детей-агентов, мы часто находили принесенный ими багаж, но сколько [мы] ни устраивали засад, нам ни разу не удалось поймать лицо, которое должно было детей принять.

Немецкий Абвер был очень озабочен судьбой этих детей; [только за] январь 1942 года было задержано более тридцати человек, и так как ни под какие законы они не подходили, то Абверу пришлось запросить высшее начальство о том, что мы должны с ними делать. Ответ адмирала Канариса[589]589
  Канарис Фридрих Вильгельм (1887–1945) – начальник управления немецкой военной разведки и контрразведки (Абвера) в 1935–1944, адмирал (1940).


[Закрыть] пришел быстро и [предписывал] немедленно устроить специальный детский дом около Пскова, в котором содержать детей (мальчиков отдельно от девочек во избежание могущего быть разврата), пригласить к ним учителей, кормить за счет Абвера, а одевать на средства и помощь окрестных жителей. В конце февраля 1942 года засылка детей-агентов прекратилась так же внезапно, как и началась. О дальнейшей судьбе этого специального интерната для детей я больше ничего не слышал.