Текст книги "ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы"

Автор книги: Кирилл Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА II. КИЕВ

Э. К. Штеппа
Из воспоминаний[249]249
  Штеппа Эразм Константинович (род. 9 октября 1925 в Нежине Черниговского округа). Сын профессора К. Ф. Штеппы. Окончил среднюю школу, жил с семьей в Киеве. С 19 сентября 1941 – в немецкой оккупации. 22 декабря 1941 в группе киевской молодежи добровольно выехал на работу в Германию. Работал на заводах Круппа и «Польтс» (1942). За попытку побега отбыл три месяца в штрафном лагере № 21 в Вотерштадте, где чудом избежал смерти. Осенью 1942 вернулся в Киев, откуда эвакуировался в Германию вместе с родителями в 1943. Жил с семьей в Плауне. Зимой 1944/45 призван в Вермахт, служил связистом. После капитуляции – в советском лагере военнопленных в Дрездене. Прибыл по этапу в Ковель и признал себя гражданином СССР. Содержался в Ровенской тюрьме. В октябре 1945 этапирован в Киев. В декабре трибуналом Киевского военного округа по ст. 58-1а приговорен к 20 годам каторжных работ с поражением в правах на 5 лет. Срок отбывал (лагерный номер ЗК КТР И-798) на тяжелых работах по золотодобыче на прииске «Ольчан» (1946) в пос. Усть-Hepa Якутской ССР (Индигирлаг), затем – на 1-м лагпункте прииска Нижний Ют-Урях (им. М. Горького) (1947–1951), на отдельных лагпунктах «Озерка» (1952–1953), «Туманный» (1953–1954), на 2-м лагпункте прииска им. М. Горького (1954–1955). Освобожден по амнистии 1 сентября 1955. Жил и работал в СССР. После 1991 нашел сестру и выехал к ней в США (?).
  Источник: Личный архив Александрова К. М. Отрывок из воспоминаний. Машинопись (вторая половина 1990-х годов), часть I. За открытие этого ценного источника автор-составитель глубоко признателен собирателю и публикатору материалов по использованию принудительного труда остарбайтеров Г. Г. Вербицкому (Вестал, США).


[Закрыть]

19 сентября 1941 года

19 сентября 1941 года… Можно не сомневаться в том, что этот день живет в памяти киевлян того времени, где бы они сейчас ни проживали, более отчетливо, чем большинство прочих дней за прошедшие после него пятьдесят семь лет. Многих, очень многих из них нет уже, конечно, среди нас, еще живущих… Вечная им память. Вечный покой и царство Небесное…

Дана ли им, ушедшим из жизни земной, Богом, Творцом всего сущего, способность вспоминать былое, никто этого не знает. Ум человеческий не в силах постичь даже того, что такое жизнь сама по себе… А уж как, зачем, почему и т. п. – обо всем этом ни говорить, [ни] тем более спорить не приходится, не стоит. Так вот же, пока я еще живу и помню, могу поделиться тем, что помню, что понял. Имея потребность общения с мне в разной мере подобными живущими, попытаюсь это сделать, начав с этого упомянутого мною дня.

Всю предшествующую этому дню ночь мы, как и большинство соседей наших, не спали, возбужденные сознанием значимости происходившего, страхом, точнее, душевным трепетом перед неизвестностью ближайшего будущего… Ощущалась и боль, смешанная с радостью, при мысли о чем-то уходящем, так привычном… Как нам тогда казалось, навсегда… Говоря «мы», я подразумеваю нашу семью, состоявшую тогда из четырех человек: отец – Константин Феодосьевич Штеппа[250]250
  Штеппа Константин Феодосьевич (1896, Лохвицы Полтавской губ. – 1958, США) – участник Белого движения на Юге России, историк, профессор. Сын священника. Учился в Полтавской духовной семинарии, с 1914 – на историко-филологическом факультете Петроградского университета (не окончил). В 1916 призван в армию, участник Первой мировой войны. Прапорщик (на 1917). После Октябрьского переворота 1917 – в белых войсках на Юге России. На 1920 – капитан, командир пулеметной роты в Русской армии генерал-лейтенанта П. Н. Врангеля. После эвакуации Русской армии из Крыма судьба неизвестна (1920–1921); по-видимому, из Крыма сумел пробраться к семье в Нежин. Окончил факультет истории и психологии Нежинского института (1922), где затем преподавал историю. Доктор наук (1927). С 1930 – заведующий кафедрой истории Древнего мира и средних веков в Киевском университете. Председатель комиссии АН УССР по истории Византии. Занимался исследованием восстаний в античную эпоху и марксистских взглядов на проблемы развития античной цивилизации. В 1938–1940 репрессирован органами НКВД, в заключении в Киеве. С 19 сентября 1941 – в немецкой оккупации. Киевской профессурой избран ректором Киевского университета, деятельность которого была запрещена оккупационными властями. Редактор газеты «Новое украинское слово» (дек. 1941—?), резко конфликтовал с украинскими сепаратистами. В 1943 принял немецкое гражданство и эвакуировался с семьей в Германию, жил в Плауне. После окончания войны избежал насильственной репатриации, находился в американской оккупационной зоне Германии. Писал для русских периодических изданий под псевдонимами «Громов» и «Лагодин». Один из учредителей и научный сотрудник Мюнхенского института по изучению истории и культуры СССР (1950–1952). В США с семьей с 1952. Специализировался в области изучения советской историографии, вопросов партийного строительства и управления в СССР.


[Закрыть], сорока шесть лет, профессор истории; мать – Валентина Леонидовна, сорока одного года, учительница русского языка и литературы; сестра моя старшая – Аглая, выпускница средней школы, семнадцати лет; и я – ученик девятого класса, в возрасте без одного месяца шестнадцати лет, младший сын Эразм.

Кроме внутренних факторов, не дававших нам заснуть, были и внешние: прежде всего гул канонады, близкий и угрожающий, вой с визгом пролетавших над домами снарядов, грохот, сотрясающий и дом наш и, казалось нам, всю землю, взрывов подрываемых складов боеприпасов в скверах города арьергардом уходящих из Киева советских войск[251]251
  Киев и КиУР, район Окуниново, побережье Днепра от Бортничи до Андруши защищали войска 37-й армии (более 100 тыс. бойцов и командиров, 1,1 тыс. орудий и минометов) Юго-Западного фронта (147-я, 175-я, 295-я, 206-я, 284-я, 228-я, 87-я, 124-я, 131-я, 176-я, 165-я, 146-я стрелковые, 28-я горнострелковая дивизии, 2-я, 3-я, 5-я, 212-я воздушно-десантные бригады, 2-я противотанковая бригада, 538-й гаубично-артиллерийский полк, 595-й артиллерийской полк РГК, 339-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион, 2-й отдельный парашютно-десантный батальон и др. части и подразделения), которой с 23 июля (по другим данным – с 7 августа) 1941 командовал генерал-майор А. А. Власов. Фронт обороны армии составлял около 200 км. Защите столицы УССР уделялось первостепенное значение, поэтому Ставка требовала от командования 37-й армии сосредоточить основные усилия на отражении наступления войск Вермахта, атаковавших КиУР с запада. В результате активных действий 37-й армии с 19–20 августа противник фактически отказался от прямого штурма Киева.


[Закрыть]. К великому счастью горожан, столицу Украины решено было из стратегических соображений сдать без боя. Слишком уж далеко на восток от Киева смыкалось кольцо окруженных на этом участке фронта армий[252]252
  Кольцо Вермахта замкнулось вечером 14 сентября 1941 в 210 км восточнее Киева, в районе города Ромны, между Лохвицей и Лубнами. Здесь в 18.20 встретились танкисты разведотряда 6-го танкового полка 3-й танковой дивизии генерал-лейтенанта В. Моделя (из состава XXIV танкового корпуса 2-й танковой группы генерал-полковника Г. Гудериана) и солдаты 2-й роты инженерного батальона 16-й танковой дивизии генерал-майора Г. Хубе (из состава XLVIII танкового корпуса 1 – й танковой группы генерал-полковника Э. фон Клейста). В результате части Вермахта взяли 665000 пленных, 3718 артиллерийских орудий, 884 единицы бронетехники и другие трофеи (по объявленным данным).


[Закрыть]. «Слава Тебе, Господи!» – говорили многие понимающие, что этим самым избежали жители возможного ужасного кровопролития в так называемых уличных боях.

Я и Аллочка, так называли сестру мою в семье, лежали на застланном ковром и одеялами бетонном полу нашего любимого балкона, находившегося на втором этаже дома номер 37 по улице Большой Владимирской, переименованной в Короленко, квартиры 12 А. Мама лежала в кровати. Она тоже не спала, конечно, и окликала нас после каждого близкого взрыва, звала настойчиво зайти в комнату, где, как ей казалось, было бы безопаснее. Папы не было дома: он благоразумно пошел ночевать к надежным друзьям, опасаясь ареста как бывший политзаключенный в годы «ежовщины». Опасения папы были очень обоснованными, мы убедились в этом, так как за ним в эту ночь «приходили». Мы с Аллой видели с балкона подъезжавшую к дому нашему машину и отвечали приехавшим, дрожа и заикаясь, что отца дома нет, – он мобилизован военкоматом. Это подтвердил и сопровождавший их дворник. Слава Богу, они поверили и ушли.

Как мы позже узнали, многих в эту ночь «взяли»… Навсегда… Многие опознали тела своих близких в подвалах НКВД после открытия их пришедшими немецкими солдатами. О, как ждали мы папу все утро!.. Особенно после этого визита. Мама и Алла не переставая плакали, допуская худшее. Я, как мужчина, не позволял себе эту слабость. С балкона мы видели проходящий, отступающий к Днепру, отряд красноармейцев. «Прощай, дочечка! Мы уходим!» – крикнул один из солдат Алле, заметив ее заплаканное личико. Алла бросила ему цветочек с балкона и зарыдала. Многие махали нам руками. Некоторые опустили головы, а некоторые нервно смеялись[253]253
  Ср. с воспоминаниями А. В. Кузнецова, подростком пережившего оккупацию Киева: «Я увидел, как они бегут, и понял, что это конец. Красноармейцы – в своей защитной, выгоревшей форме, одни со скатками, иные уже и без ружей – редко побежали через дворы, по огородам, перепрыгивали заборы. Говорили потом, что они забегали в дома, умоляли дать штатское платье, и бабы давали поскорее какое-нибудь тряпье, они переодевались, надеясь скрыться, и бабы топили в выгребных ямах бесполезное оружие и гимнастерки со знаками отличия. Стало очень тихо. Много дней шли бои, гремела канонада, выли сирены, бомбежки были одна за другой, по ночам весь горизонт освещался зарницами и заревами, мы спали на узлах в окопе, земля тряслась и сыпалась нам на головы. И вот стало тихо – та тишина, которая кажется страшнее всякой стрельбы. И было неизвестно, где мы: еще под Сталиным, уже под Гитлером, или на узкой полосе посредине?».


[Закрыть].

Папы все не было. Появился мой друг Володя Полуботько, безуспешно ухаживавший за Аллой в последнее время. Она не любила, когда он приходил, но сегодня обрадовалась его появлению, как всегда сопровождаемому шутками и смехом. Володя пришел в военной форме, в «полном боевом» – с винтовкой, противогазом, патронташами и проч. Мама испугалась, что соседи услышат и донесут. Просила всех говорить тише, дала ему переодеться. Винтовку и патроны, положив в мешок, отнесли в сарай, где мы все это надежно, как нам казалось, спрятали. «Может быть, после пригодится», – сказал Володя, многозначительно усмехаясь. Когда мы вернулись в комнату, там уже были слышны громкие голоса, еще тревожные, но с нотками облегчения и радости. Соседи из нашей коммунальной восьмикомнатной квартиры, не взятые по разным причинам в армию, сидели за столом, на котором стоял графин с вишневкой и стаканы и кое-что для закуски. А самое радостное для меня было то, что за столом сидел и папа – цел и невредим. В комнате слышался его тихий, всегда успокаивающий голос. Он, как всегда охотно, старался дать исчерпывающие ответы на возбужденно и наперебой задаваемые ему вопросы.

Все желали узнать его мнение о создавшемся необычном положении. Высказывались разные мнения. Иногда одно опровергало другое, но, прислушавшись, я понял, что в окончательном поражении советского режима никто не сомневался. Даже Тимофей Полуботько, отец Володи, парторг завода «Большевик», был здесь и, хотя и с горечью в голосе, но признавал этот, тогда казавшийся неоспоримым, факт. Включили радиоприемник, еще не сданный властям, слушали сообщения советского Информбюро об успешных, правда, оборонительных боях на Житомирском направлении и ни слова о сдаче Киева[254]254
  Известие об оставлении Киева прозвучало только в вечернем сообщении Совинформбюро от 21 сентября 1941.


[Закрыть]. Как же можно было дальше верить советским новостям! Володя предложил мне и Алле побродить по городу – увидеть все своими глазами. Не послушавшись [предостережений взрослых, мы пошли.

Улицы были полны возбужденным народом. Люди то тут, то там стояли группами, слушая рассказы всезнаек. Говорили, что в городе безвластие: не видно ни наших, ни немцев. Идет грабеж магазинов, учреждений. Одни сокрушались, иные и возмущались, кое-кто и радовался, предвкушая возможность наживы. Вскоре мы увидели то, о чем только что слышали, не веря своим ушам. А теперь приходилось воочию убедиться: бились огромные витрины, высаживались натиском толпы двери магазинов под смех и улюлюканье молодежи[255]255
  Ср. с воспоминаниями А. В. Кузнецова о 19 сентября 1941: «Через площадь все шли войска, но реже. А от базара бежали во все стороны, как тараканы, люди с набитыми мешками, и лица у всех были жадно-возбужденные. Поняв, что меня там явно не хватает, я кинулся к базару. Там грабили большой обувной магазин. Витрина была вдребезги разбита, в нее, деловито пихаясь локтями, хрустя стеклами, лезли дядьки и тетки. Я ринулся за ними, успел увидеть, как хватают калоши – Боже мой, какое сказочное добро по тем временам! Но пока я пробился, полки опустели, как ветром выметенные, а толпа забурлила в углу. Я заметался, прыгая на чужие спины, досадуя: ну вот же, вот же, прямо на глазах все хватают, а мне не дотянуться. Друг у друга из рук рвали уже связки шнурков и коробочки ваксы. Тогда я сквозь витрину выпрыгнул обратно на улицу, осматриваясь: нет ли другого, еще не разграбленного магазина? Эх, какая досада: пока я метался в обувном, рядом разбили хозяйственный магазин и уже тащили оттуда банки с красками, связки лопат и замков».


[Закрыть]. Были и редкие, робкие призывы к гражданской совести, но их или не слышали, или высмеивали. Некоторые женщины плакали. Некоторые крестились, чего нам раньше не приходилось замечать. «Господи, скорее бы пришли немцы! – причитали старушки. – А то после магазинов дойдет очередь и до квартир».

Кто-то крикнул, что немецкие моторизованные части вступают в город со стороны Воздухофлотского шоссе по бульвару Шевченко. Когда мы добежали туда, необычная картина предстала пред нашими глазами: по мостовой двигались автомобили и мотоциклы с немецкими солдатами. Солдаты были усталые, в пыли дорог, а некоторые – с перевязанными руками и головами[256]256
  В Киев вошли части и соединения 6-й армии Вермахта (XXIX армейский корпус: 75-я, 95-я, 296-я, 299-я пехотные, 99-я егерская дивизии; а также 71-я, 294-я пехотные дивизии и др.) генерал-фельдмаршала В. фон Рейхенау. Первыми в город вступили передовые подразделения 296-й и 95-й пехотных, 99-й егерской дивизий. Ср. с воспоминаниями А. В. Кузнецова о 19 сентября 1941: «Немцы выглядывали из машин, прогуливались по [Кирилловской] улице – чисто выбритые, свежие и очень веселые. Будешь свежим и веселым, если у них пехота, оказывается, не шла, а – ехала! Они смеялись по любому поводу, что-то шутливо кричали первым выползающим на улицу жителям. Между фурами со снарядами и мешками лихо юлили мужественные мотоциклисты в касках, с укрепленными на рулях пулеметами. Доселе нами невиданные, огромнейшие, огненно-рыжие кони-тяжеловозы, с гривами соломенного цвета, медлительно и важно ступая мохнатыми ногами, запряженные шестерками, тянули орудия, будто играючи. Наши малорослые русские лошаденки, измордованные и полудохлые, на которых отступала Красная армия, показались бы жеребятами рядом с этими гигантами. В ослепительно белых и черных лимузинах ехали, весело беседуя, офицеры в высоких картузах с серебром. У нас с Шуркой разбежались глаза и захватило дыхание. Мы отважились перебежать улицу. Тротуар быстро наполнялся, люди бежали со всех сторон, и все они, как и мы, смотрели на эту армаду потрясенно, начинали улыбаться немцам в ответ и пробовали заговаривать с ними. А у немцев, почти у всех, были книжечки-разговорники, они листали их и кричали девушкам на тротуаре:
  – Панэнка, дэвушка! Болшовик – конэц. Украйна!
  – Украина, – смеясь, поправили девушки.
  – Йа, йа! У-край-ина! Ходит гулят шпацирен битте!
  Девчонки захихикали, смущаясь, и все вокруг посмеивались и улыбались. От Бондарского переулка образовалось какое-то движение: видно было, как торжественно плывут головы, и вышла процессия стариков и старух. Передний старик, с полотенцем через плечо, нес на подносе круглый украинский хлеб с солонкой на нем. Толпа повалила на зрелище, затолкались. Старики опоздали и растерялись: кому вручать? Передний двинулся к ближайшему белому лимузину, откуда, улыбаясь, смотрели офицеры, и с поклоном подал поднос».


[Закрыть]. Но лица их доброжелательно улыбались. Жители города сначала робко и недоверчиво, но с минуты на минуту смелее, подходили все ближе к обочине тротуара. Пока мы дошли до угла Крещатика, там уже было настоящее ликование и братание. Люди дарили пришедшим солдатам только что награбленные детские игрушки, цветы, пестрые косынки. Подбрасываемые шапки летали в воздухе. Слышны были крики «ура!». Многие крестились… Я думал, что некоторые крестились впервые в жизни. По многим лицам текли слезы. Это были слезы разрядки измученных постоянным страхом людей[257]257
  Ср. с воспоминаниями А. В. Кузнецова о первой реакции его деда Ф. В. Семерика, бывшего батрака и рабочего, на приход в Киев оккупантов:
  «– Ладно, шут с ними, пускай хоть Петлюра, хоть черт, хоть дьявол с рогами висит у них [украинских сепаратистов. – К А.] иконой, – с внезапной ненавистью сказал дед, – лишь бы не тот Сталинюга, сапожник проклятый, грузин недорезанный, убийца усатый с его босячней! Боже, Боже, такую страну довести до разорения. За несчастным ситцем тысячи душатся в очередях, да я при царе последний батрак был, а этого ситцу мог штуками покупать.
  – Що старэ, що малэ… – вздохнула бабка у печи. – Много ты его напокупал?
  – Мог! Мог купить. Потому что он был. Все было! Я батрак, а ты прачка – а мы себе дом построили. Попробуй сейчас построй. Раньше, бывало, один муж в семье работает, семья семь душ, он один кормит всех. А при этих большевиках и муж работает, и жена работает, и дети работают, и все равно не хватает. Это для того царя скинули?
  – При царе было плохо! – воскликнул я.
  – Да, вас теперь так в школах учат. А ты видел?
  – Царь людей в тюрьмы сажал и в ссылки ссылал.
  – Дурачок ты, дурачок, – сказал дед. – Людей сажают и ссылают во все времена. Ленин больше народу загубил, чем все цари до него. А уж того, что Сталин натворил, – никаким царям, никаким кровопивцам не снилось. Были у нас и Грозные, и Петры, да такого Сталина Бог, видно, перед концом света на нас послал. Дожились до того, что самой тени своей боишься. Одни стукачи кругом, слова не скажи. Только одну “славу партии” можно кричать. Да милиция тебе штраф влепит, если флаг на ворота не прицепишь на их праздник да на их проклятущие выборы. С утра, чуть свет – уже тарабанят в окна: “К шести часам на выборы, все как один, всенародный праздник, стопроцентное голосование”. Ах, чтоб вы подавились моим голосованием! Сами себя выставляют, сами себя назначают, сами меж собой делят – а мне говорят, что это я их выбирал! Это ж кракамедия сплошная. Кто живет при советской власти? Кто горластый подлец. Разевает пасть: “Наш великий, гениальный, мудрый вождь, солнце ясное в небе, наша родная партия, под водительством!” Тра-та-та! За это и получает, и жрет, злыдень. Развели одних паразитов. Один работает, трое присматривают, шестеро караулят. Да жрут, как гусень, да в автомобилях разъезжают. Буржуев свергли – сами буржуями заделались. Благодетели!..
  – Ох, язык без костей, – испуганно сжалась бабка у печки. – Що ты кричишь, на всю улицу слышно!
  – Вот! Я ж и говорю: мы привыкли уже только шепотом говорить. Пусть слышно! Я хочу хоть перед смертью в голос поговорить. Нет их власти больше, нету их ГПУ, драпанули распроклятые энкаведисты. Чтоб он сдох, тот Сталин! Чтоб она сдохла, их партия! Вот! И никто меня больше не арестует. Это я ж при проклятых буржуях последний раз мог в голос говорить. Двадцать лет как воды в рот набрали. Добрые люди, пусть лучше Гитлер, пусть царь, пусть буржуи, турки, только не те а-дио-ты, бандиты с большой дороги»
  У многих ли граждан Советского Союза в 1941 были основания рассуждать подобным образом?


[Закрыть]. Некоторые, особенно пожилые крестьянки, становились на колени, пытаясь обнять ноги проходящих победителей – освободителей? захватчиков? Я смотрел на это и сам заражался общим настроением: хотелось смеяться, петь, радоваться. Проезжала автомашина с громкоговорителем, из которого по-русски громко и ясно разъяснялась ситуация. Сообщалось положение на других участках фронтов.

Возбужденные неожиданным зрелищем всеобщей, как казалось, радости, мы поспешили домой, чтобы поскорее поделиться с родителями, рассказать им обо всем виденном и слышанном. По дороге домой встречали многих знакомых. Лица многих выражали восторг. Другие недоверчиво мотали головами, говоря, что веселье неуместно и «то ли еще будет»…

Около нашего дома нас догнал мотоцикл с тремя немцами. Один из них спросил на чисто русском языке: «Где ваше НКВД?» Я вызвался показать им. Ведь это страшное заведение было через один дом от нашего, на нашей улице. Оно так и называлось в народе – «Короленко, 33». Вскочив на коляску мотоцикла, я поехал с солдатами. Остановились перед этим пугалом. Перед фасадом его еще вчера стояли вооруженные часовые, по тротуару ходили бдительные агенты, не позволявшие никому останавливаться.

Я ходил когда-то в школу мимо этого монстра[258]258
  В 1932 в этом здании размещался Киевский облотдел ГПУ.


[Закрыть]. Мне было тогда семь лет. Как-то [я] уронил свой ранец, рассыпалось его содержание: учебники, тетради, карандаши. Стал я собирать свои школьные принадлежности. Сейчас же как с неба свалились, подбежали ко мне две фигуры в цигейковых полушубках и фетровых бурках, помогли собрать, фамилию и адрес записали, обыскали, прогнали, пригрозив строго, чтоб этого больше не было, чтоб никогда больше перед домом этим не останавливался. И вот впервые через девять лет нарушил я данное им мое «честное пионерское»… Сейчас не было здесь никого, кроме нас, приехавших. Прохожие по привычке переходили на другую сторону улицы во избежание неприятностей или даже… Да кто его знает, что им вздумается. Подальше от греха.

Некоторое время стояли мы молча перед закрытыми огромными парадными дверьми, казалось, спящего громилы… Немцы о чем-то совещались между собой. Я содрогнулся, вспомнив, что в этом доме два года назад сидел арестованным мой отец, и, выйдя на волю почти перед самым началом войны, он рассказывал нам об ужасных пытках, которым подвергались арестованные в стенах этой цитадели советской власти, ее главной, надежной, примитивно жестокой опоре. Эта грубая и бездушная, казалось, безликая, никем и ничем не ограниченная сила была всегда способна и готова уничтожить, замучивши, каждого не только враждебно настроенного или недовольного, но и самого лояльного, боявшегося даже подумать – не то что сказать – что-либо неугодное власть имущим. Этот таинственный, легендарный под псевдонимами ЧК, затем – ДОПР[259]259
  Автор ошибается. ДОПР – одна из разновидностей советских мест заключения в 1920-е, в которых, как правило, содержались лица, не признанные социально-опасными и осужденные на срок от шести месяцев до двух лет. В РСФСР подобного рода места заключения назывались исправдомами, в УССР – домами принудительных работ. Поэтому отождествлять ДОПРы с органами ВЧК-ОГПУ неверно.


[Закрыть], затем – ГПУ и, наконец, НКВД, молох с кровожадностью неслыханной поглотил уже к этому времени не только бывших противников своих – белогвардейцев… Его жернова перемололи все существовавшие революционные оппозиционные партии – эсеров, анархистов, меньшевиков и пр. У обжор, говорят, аппетит приходит с едой, а преступники, пролившие кровь невинных, не могут сами остановиться, становясь маньяками… Так и большевистские каратели принялись поглощать себе подобных, из своих же рядов: чекистов, ветеранов революции, казалось бы, до сих пор неприкосновенных, прославленных и воспетых в песнях революционных борцов за советскую власть[260]260
  Из 24 членов ЦК РСДРП(б), руководивших Октябрьским переворотом 1917, в результате сталинских репрессий погибли 14 человек (более 58 %), из 60 членов ВРК Петроградского Совета и его комиссаров – 54 (90 %). Из 284 выдающихся и активных членов ЦК партии (1898–1934) 45 умерли естественной смертью или погибли до 1934 (около 16 %), 8 покончили жизнь самоубийством в результате политики И. В. Сталина (около 3 %), 188 были расстреляны или погибли в лагерях (более 66 %), 22 попали в опалу и были исключены из ЦК (около 8 %), 21 стал сотрудником аппарата ВКП(б) (более 7 %). Из 322 начальников республиканских НКВД, УНКВД краев и областей, подразделений центрального аппарата, занимавших указанные должности за период с июля 1934 по сентябрь 1938, был арестован 241 человек (около 75 %). Всего в системе госбезопасности (ГУГБ НКВД), по оценкам Н. В. Петрова и К. В. Скоркина, за период с 1 октября 1936 до 15 августа 1938 за «контрреволюционные преступления» были арестованы 1862 сотрудника. В период «бериевской либерализации» (1939) из 7372 уволенных чекистов аресту подверглись 937 (около 13 %) активных сотрудников Н. И. Ежова.


[Закрыть].

А молодежь, в том числе и дети замученных в тюрьмах и лагерях жертв, распевали с энтузиазмом: «Легко на сердце от песни веселой…» Они размахивали кроваво-красными знаменами, с восторгом в глазах и криками «ура!» несли портреты «вождя народов» и других еще уцелевших вождей и руководителей, трепетавших по ночам в своих кремлевских покоях. С холодящим сердца ужасом они ожидали своей очереди…

Это была какая-то «эпидемия» – агония исчадиев ада, чующих приближение возмездия, давно заслуженного, [но] так до сегодняшнего дня и не наступившего. От попадания в число жертв не застрахован был никто[261]261
  Эту важнейшую особенность сталинской социальной системы Р. Н. Редлих характеризовал следующим образом: «Сталинский строй не только не имел сколько-нибудь устойчивой социальной опоры, он ее и не искал, более того, он ее боялся. Устойчивая социальная опора, будь то определенный класс или определенное сословие, неизбежно приобретает влияние на власть, а нередко достигает и того, что делает ее своей властью. В большей или меньшей степени власть оказывается от нее зависимой. Онтологический замысел сталинизма – абсолютное властвование над активно несвободным обществом – может быть реализован лишь при условии власти вполне надклассовой, надсословной и надпартийной. Это властвование не может иметь твердой и постоянной опоры ни в какой группе населения, по той простой причине, что приобрести эту опору можно только ценой уступок интересам людей, составляющих эту группу, то есть ценой отказа от абсолютизации власти. Сталин, очевидно, понимал это и систематически противодействовал стихийно зарождавшейся тенденции к перерождению партии в привилегированное правящее сословие, во-первых, путем постоянной чистки и обновления рядов, во-вторых, с помощью актива, который и служил решающим звеном в замкнутой цепи сталинского единовластия».


[Закрыть]. «Вот она – легенда, т. е. по-русски былина, про Змея Горинчища», – объяснял нам наш папа. Чаще всего попадали на мушку интеллигенты, люди, получившие образование хоть в царское, хоть в советское время, а следовательно работающие на различных руководящих постах социалистического «народного» хозяйства. Но и колхозники, не имевшие даже паспортов в большинстве своем, и без– или малограмотные не имели гарантии от возможной «посадки» по политической статье УК СССР, известной всем 58-й с ее шестнадцатью пунктами[262]262
  Правильно: УК РСФСР (1926, с изменениями на 1 июля 1938). Статей насчитывалось не 16, а 14. В УК союзных республик были аналогичные статьи.
   Ст. 58-1 содержала понятие контрреволюционного действия.
   Ст. 58-1а предусматривала ответственность за измену родине (шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага Союза ССР, бегство или перелет за границу Союза ССР) гражданским лицом.
   Ст. 58-1б предусматривала ответственность за измену родине военнослужащим.
   Ст. 58-1в предусматривала ответственность совершеннолетних членов семьи военнослужащего за его побег или перелет за границу Союза ССР.
   Ст. 58-1г предусматривала ответственность за недонесение военнослужащего о готовящейся или совершенной измене.
   Ст. 58-2 предусматривала ответственность за вооруженное восстание или вторжение на советскую территорию в контрреволюционных целях, захват власти в центре или на местах.
   Ст. 58-3 предусматривала ответственность за сношение в контрреволюционных целях с иностранным государством или отдельными его представителями.
   Ст. 58-4 предусматривала ответственность за оказание каким-либо образом помощи той части международной буржуазии, которая не признавала равноправия коммунистической системы, приходящей на смену капиталистической, и стремилась к свержению коммунистической системы, а равно находящимся под влиянием или непосредственно организованным этой буржуазией общественным группам.
   Ст. 58-5 предусматривала ответственность за склонение иностранного государства или каких-либо в нем общественных групп к объявлению войны, вооруженному вмешательству в дела Союза ССР или иным неприязненным действиям (разрыв дипломатических отношений, блокада и т. д.).
   Ст. 58-6 предусматривала ответственность за шпионаж (передачу, хищение или сбор сведений, являвшихся государственной тайной).
   Ст. 58-7 предусматривала ответственность за подрыв государственной экономики.
   Ст. 58-8 предусматривала ответственность за совершение террористических актов против представителей советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций, участие в выполнении терактов.
   Ст. 58-9 предусматривала ответственность за разрушение средств и путей сообщения, водопровода и иных сооружений, государственного и общественного имущества.
   Ст. 58–10 предусматривала ответственность за антисоветскую агитацию и пропаганду.
   Ст. 58–11 предусматривала ответственность за организационную деятельность по совершению преступлений, предусмотренных ст. 58.
   Ст. 58–12 предусматривала ответственность за недонесение о контрреволюционном преступлении.
   Ст. 58–13 предусматривала ответственность за борьбу против рабочего класса и революционного движения в период Российской империи или на службе у контрреволюционных правительств в период Гражданской войны.
   Ст. 58–14 предусматривала ответственность за саботаж.


[Закрыть], на срока от десяти до двадцати пяти лет лишения свободы и поражением в правах. Это могло означать и вечную ссылку в места, где Иван телят не пас. Особенно пострадали русские немцы, жившие в так называемых колониях. Большинство из них было расстреляно без суда и следствия по постановлению так называемых «троек»[263]263
  Зажиточные и хозяйственные немецкие колонии на юге РСФСР и на Украине советская власть подвергла полному разгрому. Советские немцы из Крыма и Таврии появились в Коми АО уже летом 1930 в потоке репрессированных в составе так называемой кулацкой ссылки. На май 1932 в Коми АО находились 2359 немцев-спецпоселенцев. К 1937 немцы-спецпоселенцы составляли более 10 % населения Коми АССР. Только в 1934 органами ОГПУ-НКВД были арестованы около 4000 советских немцев. В период «ежовщины» в 1937–1938 по Советскому Союзу подверглись репрессиям, по разным оценкам, 65–68 тыс. советских немцев. Из них были осуждены (по неполным данным) более 55 000 человек, в том числе приговорены к расстрелу– 41 898 (органы НКВД УССР вынесли расстрельные приговоры 18005 советским немцам, органы НКВД Крымской АССР – 1391 советскому немцу).


[Закрыть].

Все узнали обо всем этом. Но реакция была разная – по многим причинам. Неистовые колхозники утверждали, что в лагерях им было легче, сытнее и беззаботнее, чем в родном колхозе. После освобождения они получали паспорта, а значит и шанс уйти из колхоза в города. Многие из них становились дворниками, грузчиками и даже извозчиками. Многих засасывала трясина преступного мира. Таким образом, тюрьма была для них родным домом. Все в жизни относительно. И не только пути Господни неисповедимы. Хоть мне тогда еще не исполнилось и тринадцати лет, но я по ряду обстоятельств научился видеть все это без розовых очков. Моему раннему прозреванию способствовали почти повальные аресты среди интеллигенции, в том числе и отца моего. Был я к тому же очевидцем многолетнего страха, каждодневного ожидания ареста того, что «за ним придут». Рассказы отца после освобождения о методах следствия и их жертвах вызвали содрогания в моем детском воображении. В числе жертв была и мать моего друга Виктора, Анна Лобачёва, работник радиовещания, убежденная коммунистка, но очень порядочная и образованная женщина. Она потеряла по очереди своих двух мужей, уничтоженных чекистами, – легендарного чекиста Броневого[264]264
  Может быть, речь идет об ответственном сотруднике органов ОГПУ-НКВД Харькова и Киева в 1920-1930-е Сергее Фабриковиче (Броневом), погибшем в ГУЛАГе или расстрелянном в 1937–1938.


[Закрыть] и партийного руководителя Половцева. В заключение она сама пала жертвой сталинской инквизиции.

Важную роль в моем интеллектуальном созревании сыграли, конечно, моя первая, по-детски чистая и не по возрасту сильная, любовь к моей соученице Асе Могилевич, и тот факт, что ее отец, известный врач «ухо – горло – нос» был также арестован и выпущен почти в одно и то же время с моим отцом. Ася была старше меня на два года и, следовательно, умнее и наблюдательнее. Общее горе сблизило нас настолько, что мы полностью доверяли друг другу. Я любил ее так, что увидел окружающий мир ее глазами, и ее понятия и взгляды стали моими. Под влиянием Аси я понял, конечно, по-своему, по-мальчишески, всю аморальность, жестокость и безумие коммунистической идеи, сеющей вражду и ненависть, особенно в проведении [ее] в жизнь Сталиным и его «соратниками». Аси нет уже давно среди живых, но она жива в душе моей.

Сейчас вернемся к Киеву 1941 года, к этому страшному дому на Короленко[265]265
  До 1922 и после 1944 – Владимирская улица.


[Закрыть], 33. В доме не было ни живой души, как говорится. Но в подвале, где находились камеры следственной тюрьмы КПЗ[266]266
  Камеры предварительного заключения.


[Закрыть], были оставлены трупы убитых перед отступлением заключенных. Дом был заминирован, но немецким саперам удалось вовремя обнаружить и обезвредить взрывные устройства. Дом остался неповрежденным и сослужил верную службу оккупационным властям. Там расположилось с удобством немецкое Гестапо[267]267
  Ср. с воспоминаниями А. В. Кузнецова: «Дом этот находился недалеко от площади Богдана Хмельницкого, почти напротив боковых ворот Софийского собора. Он сразу бросается в глаза – огромный, темно-серый, но кажущийся почти черным из-за контраста с соседними домами. С колоннами и портиком, он, как гигантский комод, возвышается над пропахшей пылью веков Владимирской, возле него не стоят машины, на нем нет никакой вывески. Дом строили до революции для губернской земской управы, но не закончили, и при советской власти он стал Дворцом труда. Но ненадолго: он понравился органам госбезопасности. До самого отступления в 1941 году в нем помещался НКВД УССР, и здание было наилучшим образом приспособлено для его нужд. За величественным фасадом разместились отлично оборудованные следовательские кабинеты, помещения для пыток, каменные мешки подвалов, а во дворе, скрытая от любопытных глаз – тюрьма в несколько этажей, соединенная с главным зданием переходами. Иногда из подвалов на улицу доносились крики. Считаюсь, что для простого смертного возможен только вход в этот дом, редко кто выходил. Взорвав Крещатик с магазинами и театрами, взорвав историю Руси – Лавру, НКВД, однако, оставило в неприкосновенности свой дом, словно нарочно для того, чтобы у Гестапо были сразу же все условия для работы. Гестапо приняло и оценило такую любезность, немедленно разместилось за величественным фасадом, и крики возобновились. Забегая вперед, можно добавить, что при отступлении немцы подожгли соседние дома на площади Богдана Хмельницкого, Университет, но оставили в неприкосновенности дом № 33. Сейчас [летом 1965. – Прим. авт. – сост.] в нем КГБ УССР».


[Закрыть], продолжавшее дело уничтожения людей за их взгляды и потенциальную опасность с не меньшей активностью. В 1943 году после «освобождения» Киева советскими войсками вернулись и старые хозяева – НКВД, – [но] уже под другим названием: КГБ при МВД[268]268
  Автор ошибается. С началом войны с Германией НКВД СССР и НКГБ СССР были объединены в единый наркомат (НКВД СССР) указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 июля 1941. Возглавил объединенный наркомат нарком внутренних дел СССР, генеральный комиссар госбезопасности Л. П. Берия. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 апреля 1943 из состава НКВД был вновь выделен самостоятельный наркомат госбезопасности (НКГБ СССР) во главе с комиссаром госбезопасности I ранга В. Н. Меркуловым. В соответствии с постановлением Верховного Совета СССР от 15 марта 1946 приказом НКГБ СССР № 00107 от 22 марта 1946 наркомат госбезопасности был переименован в Министерство госбезопасности (МГБ) СССР. После смерти И. В. Сталина 5 марта 1953 на совместном заседании Пленума ЦК КПСС, Совета министров и Президиума Верховного Совета СССР было принято решение об объединении МГБ и МВД СССР в единое Министерство внутренних дел во главе с министром внутренних дел СССР маршалом Л. П. Берия. Верховный Совет СССР принял соответствующие законы 15 марта. Следующее решение Президиума ЦК КПСС № П 50/11 о выделении органов госбезопасности из МВД СССР состоялось 10 февраля 1954. 12 марта Президиум ЦК определил круг задач органов госбезопасности. 13 марта указом Президиума Верховного Совета СССР был образован Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР. Первым председателем КГБ при Совмине СССР стал бывший первый заместитель министра внутренних дел СССР генерал-полковник И. А. Серов.


[Закрыть]. Меняются только названия и флаги на крыше. Теперь там гордо развевается «жовто-блакитный» с трезубом. «Крепка тюрьма, да черт ей рад» – гласит народная мудрость.

Картина, увиденная мною в подвале, поразила мою юную психику, в глазах потемнело, мысли спутались, и сердце выбивало барабанную дробь. Я схватился за холодную каменную стенку коридора и, не поворачиваясь, попятился к выходу. На лестнице, споткнувшись, упал, встал, развернулся и бегом выскочил в вестибюль мимо копошившихся там людей, вылетел на улицу. «Папа… папа…» – шептали мои губы. Ведь он находился в этом кошмаре два года, а я с мальчишками по вечерам, бывало, прижимал ухо к высокой черной стене, одним углом своим выходившей во двор, в котором мы играли. Иногда нам слышны были раздирающие душу вопли и крики подследственных. Тогда я прислушивался, дрожа от мысли, что это мог быть и папин голос. Мы знали, что он сидит в этом доме. Боже мой, какое счастье, что он сейчас дома! А мог бы…

По дороге домой я дал себе клятву, что пойду сражаться против «Змея Горинчища» при первой возможности. Каждого немецкого солдата при оказии я расспрашивал: «Где части русских добровольцев? Когда придут они сюда?»[269]269
  Ср. с воспоминаниями бывшего старшего лейтенанта Красной армии H. Н. Рутченко (Рутыча). Между 12 и 18 июля 1941 H. Н. Рутченко командовал походной заставой (передовым отрядом) отдельного 2-го полка Василсостровского района Ленинградской армии народного ополчения, с которой близ дер. Уторгш (район Шимска) атаковал отступавший арьергард 8-й танковой дивизии LVI танкового корпуса Вермахта. В ходе скоротечного боя застава захватила грузовик с немецкими ранеными. Командир взвода старшина Семейкин попросил Рутченко с необходимыми предосторожностями задать курившему раненому немецкому капитану ряд частных вопросов – как далеко находятся части русских добровольцев, кто из белых генералов ими командует, когда немцы ожидают их появления на фронте. Разговор шел в придорожных кустах, на обочине. Капитан изумился, перестал курить и резко ответил: «Полная чепуха. Чушь. Этого нет и не может быть». Услышав перевод Рутченко, Семейкин пришел в ярость: «Врешь, сволочь! Пристрелить гада!» и с трудом был удержан командиром от самосуда. Пленных передали по инстанции. Рутченко и Семейкин вскоре попали в плен и потеряли друг друга.


[Закрыть] В существовании таковых я не имел ни малейшего сомнения, это было для меня само собою понятное, логически неизбежное… К великому сожалению, я начал скоро убеждаться, что логика далеко не всегда руководит действиями разумных или, в крайнем случае, считающих себя таковыми людей, даже находящихся на самых высоких ступенях человеческого общества. Но логика – это Божья воля. Кто не выполняет ее – обречен на поражение. Выполняя волю Бога, нельзя никогда забывать о данных Им же границах дозволенного. Кто их переступает, наказывается. Это закон бытия – один из столпов, на которых держится мир человеческий. Рухнет один из них.

Еще одно, казалось бы, небольшое событие в этот незабываемый день возымело роковое значение на формирование моих убеждений, а следовательно, и поступков и их последствий. Выйдя уже вечером на улицу, я услышал звуки музыки и хорового пения из кафе, находившегося в соседнем доме, на углу Прорезной улицы. Окна были завешены. Соблюдался закон военного времени о затемнении, так что заглянуть внутрь было невозможно. Я дерзнул приоткрыть дверь и зайти в помещение кафе. Свет многих зажженных свечей и карманных фонариков освещал небольшую группу немецких военнослужащих. Они сидели за столиками. Один из них, стройный высокий юноша с приятным лицом, сидел за роялем и аккомпанировал, остальные пели: «Ди ганце Вельт дред зих ум дих»[270]270
  От нем. «Die ganze Welt dreht sich um dich…» – «Весь мир кружится вокруг тебя…». Вальс из кинофильма «Immer nur… Du!» (1941) режиссера К. Антона. Автор слов X. Ф. Бекман, музыка Ф. Шредера.


[Закрыть]. Эти слова и мелодию я запомнил на всю жизнь. Она звучит и сегодня в моих ушах. Потом они пели много незнакомых мне песен. Хотя все сидящие были в военной форме, с оружием, как говорится, в «полном боевом», от картины этой веяло миром, порядком, доверчивостью. Мое непрошеное появление никого не возмутило, не рассердило и даже не удивило. Некоторые заметившие меня даже приветливо улыбнулись и продолжали петь, не выразив ни недовольства, ни недоверия. Это поразило меня до мозга костей.

После наблюдаемых еще вчера дезорганизации, пьянки, матерщины среди советских солдат, наводнявших всевозможные общественные учреждения, да и улицы города, буквально кишевшие отставшими от своих частей неряшливыми, опустившимися солдатами Красной армии, одна внешность подтянутых, со спокойной самоуверенностью и достоинством немецких солдат говорила сама за себя. Вспомнилась с первых дней войны подстрекаемая милицией, парткомами и комсомольскими активистами шпиономания. Каждому прилично одетому человеку буквально не давали прохода по улицам. Его принимали за шпиона, диверсанта, агитатора. Все стены домов были залеплены бездарно составленными плакатами, призывавшими к бдительности, ненависти к врагу и беспощадной мести: «Буде, буде морда быта Гитлера-бандита», «Смерть шпионам», «Убей немца» и тому подобными.

А тут вдруг… Я стоял как «зачарованный странник», смотрел, слушал и думал… Вспоминались слова из учебника истории Покровского, по которому мне пришлось учиться в начальной школе: «Страна наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Придите к нам и правьте нами». Слова эти не проникнуты духом национальной гордости, но я невольно вспоминал их и не возмущался ими, как тогда, на школьной скамье, с пионерским галстуком на груди, с зажимом и эмблемой – горящими пяти языками пламени костра. Это означало, как нам тогда разъясняли вожатые, нашу цель жизни – разжечь пожар мировой революции на пяти материках. Как все это было заманчиво, романтично, даже величественно… Казалось, что жизнь имела смысл. Цель жизни была ясно видна, объяснена и понята. Но вместе с тем – Соловки[271]271
  Соловецкие острова – группа островов в Белом море при входе в Онежскую губу. Соловецкий лагерь принудительных работ особого назначения (СЛОН) (с 1924 второе наименование – Северные концентрационные лагеря) был организован 13 октября 1923, закрыт 16 ноября 1931 (с организацией на его базе Беломоро-Балтийского исправительно-трудового лагеря), восстановлен 1 января 1932 и считался расформированным окончательно с 1 ноября 1933. Заключенные, аппарат и имущество подлежали передаче Беломоро-Балтийскому ИТЛ. С 13 октября 1923 СЛОН подчинялся ОГПУ, с 23 мая 1930 – ГПУ Карельской АССР и ГУЛАГ ОГПУ, с 1 января 1932 – ГУЛАГ ОГПУ. Размещался лагерь в Архангельской обл. на Большом Соловецком острове, с 1931 распространился на Кемь, станцию Медвежья Гора Мурманской железной дороги. Преимущественный вид производства – лесозаготовки и торфоразработки. Численность заключенных: 2557 – на декабрь 1923, 5044 – на декабрь 1924, 7727 – на декабрь 1925, 10682 – на декабрь 1926, 14810 – на декабрь 1927, 21900 – на 1928, 65000 – на 1929, 53123 – на 1 января 1930, 71800 – на 1 января 1931, 15130 – на 1932, 19287 – на 1933.


[Закрыть], Колыма[272]272
  Колыма – река в Магаданской обл. Северо-Восточный ИТЛ (Севвостлаг, ИТЛ Дальстроя) был организован 1 апреля 1932 и закрыт после 20 сентября 1949. С момента организации подчинялся ОГПУ, затем ГУЛАГ НКВД и Дальстрою. Дислокация – Дальневосточный край, пос. Средникан (с 1932), бухта Нагаева (с 1937), Хабаровский край, город Магадан. В производственную систему Севвостлага (применительно к Колымскому району) входили золотодобыча и добыча олова в бассейнах рек Колымы и Индигирки, поисковые и разведочные работы в Колымо-Тенькинском и др. оловоносных районах, обслуживание Управления Колымского речного транспорта (до марта 1939), строительство и обслуживание судостроительных и судоремонтных заводов на Колыме и в бухте Нагаева и т. д. Численность заключенных: 11100 – на декабрь 1932, 29659 – на 1 января 1934, 36313 – на 1 января 1935, 48740 – на 1 января 1936, 70414 – на 1 января 1937, 90741 – на 1 января 1938, 138170 – на 1 января 1939, 190309 – на 1 июля 1940, 179041 – на 1 января 1941, 166445 – на 1 июля 1941.


[Закрыть], Печора[273]273
  Печора – река на северо-востоке РСФСР, территория Коми; одноименные порт, железнодорожная станция и город (с 1949). В 1929–1931 в подчинении Управления северных лагерей особого назначения существовала Ухтинская экспедиция ОГПУ (пос. Чибью Коми АО, ныне Ухта), занимавшаяся изысканием нефти в Усть-Ухтинском районе (824 человека). 6 июня 1931 экспедиция была реорганизована в Ухтинско-Печорский ИТЛ (Ухтпсчлаг), подчинявшийся ГУЛАГ ОГПУ. Производственный цикл включал изыскание нефти и геологоразведку, добычу угля, радия, газа, лесозаготовки, дорожное строительство и т. д. Численность заключенных: 9012 – на 1932, 20866 – 1933, 22612 – 1934, 20965 – 1935, 23482 – 1936, 31035 – на 1 января 1937, 54792 – на 1 января 1938. 10 мая 1938 Ухтпечлаг был расформирован и на его базе созданы четыре новых концлагеря: Воркутинский, Ухто-Ижемский, Северный Железнодорожный (Ссвжелдорстрой), Усть-Вымский. 14 мая 1940 с дислокацией в районе станции Печора Северо-Печорской железной дороги был образован Северо-Печорский ИТЛ (Севпечлаг, Печорстрой, Печорский железнодорожный ИТЛ) с подчинением ГУЛЖДС. Заключенные (91 664 человека на 15 июня 1941) строили участок железной дороги Котлас – Воркута и занимались др. видами работ. 24 июля 1950 Печорстрой был закрыт и объединен с Севжелдорстроем в Печорский ИТЛ (1950–1959).


[Закрыть], крики пытаемых за черной стеной НКВД… Эти позорные захватнические войны с Финляндией[274]274
  Советско-финляндской войне 30 ноября 1939 – 13 марта 1940 предшествовал разрыв Советским Союзом 28 ноября 1939 пакта о ненападении 1932, который действовал до 1944 и не подлежал денонсации в одностороннем порядке (в соответствии с протоколом 1934). Население Финляндии в 1939 насчитывало 3,5 млн. человек, население СССР – 183 млн. За время боевых действий безвозвратные потери войск РККА составили около 160 тыс. человек, армии Финляндии – 24,5 тыс.; ранеными, контуженными, обожженными и обмороженными – соответственно 325 тыс. и 43557 человек; пленными – около 6 тыс. и около 1 тыс.; в авиации – 640 и 62 самолета. Кроме того, войска РККА 650 единиц бронетехники потеряли безвозвратно, около 1800 подбитыми и около 1500 вышедшими из строя по техническими причинам; финская армия бронетехники почти не имела.


[Закрыть], Прибалтикой[275]275
  С государствами Прибалтики Советский Союз в 1940 не вел боевых действий. В июне 1940 для вторжения на территорию Прибалтики была сосредоточена мощная группировка РККА (435000 человек, более 3500 единиц бронетехники, 2500 самолетов). В совокупности Эстония, Латвия и Литва могли выставить по общей мобилизации против СССР только 560000 человек, 1200 орудий, 147 единиц бронетехники и 292 самолета, поэтому правительства прибалтийских государств отказались от сопротивления. 21 июля 1940 после комедии выборов в органы представительной власти в государствах Прибалтики состоялось провозглашение советской власти, а в период 3–6 августа 1940 прибалтийские республики «по просьбе трудящихся» были приняты в состав СССР.


[Закрыть], Польшей[276]276
  Боевые действия частей Красной армии на территории Западной Украины и Западной Белоруссии против разрозненных польских войск и погранстражи продолжались с 17 сентября по 1 октября 1939. Официально правительство Польши не объявляло СССР состояние войны. Потери РККА составили 1173 человека убитыми (польской стороны – 3500), ранеными – 2002 (польской стороны – 20000), пропавшими без вести – 302. Кроме того, войска РККА потеряли 17 единиц бронетехники и 6 самолетов.


[Закрыть], Румынией[277]277
  С Румынией Советский Союз в 1940 не вел боевых действий. Для оказания дипломатического давления на Румынию в июне 1940 на базе КОВО был создан Южный фронт генерала армии Г. К. Жукова (460000 человек, 12000 орудий и минометов, около 3000 единиц бронетехники и более 2000 самолетов). 26 июня 1940 Румынии был предъявлен советский ультиматум о передаче СССР Бессарабии и Северной Буковины. 28 июня румынское правительство согласилось удовлетворить требования советской стороны, и к 3 июля части РККА вышли на новую границу.


[Закрыть]… Эти анекдоты, скрывающие цинизм проводимой политики и пропаганды о «протянутой братской руке»[278]278
  Cр. с материалами политдонесения штаба КОВО. 22 июня 1940 среди корреспонденции на имя командира 300-го стрелкового полка 7-й стрелковой дивизии 12-й армии была обнаружена анонимная записка красноречивого содержания: «Товарищи бойцы! Вы хорошо понимаете, что вас командиры, комиссары обманывают, над вами издеваются. Ходите оборванные, голодные и холодные, и вы не знаете, за что идете в бой на Румынию. Возьмите оружие против Советов и долой власть Советов. Довольно обманывать бойцов-мужиков, дайте им свободу и волю, дайте крестьянам хлеб».


[Закрыть], об «освобождении от цепей», о бездушной жестокости Сталина и его опричников – Дзержинского[279]279
  Дзержинский Феликс Эдмундович (1877–1926) – советский государственный деятель. Участник социал-демократического движения с 1895. Член ЦК Коммунистической партии (с 1917), кандидат в члены Политбюро ЦК (с 1924), деятельный соратник И. В. Сталина (с 1922). Создатель и первый руководитель советских репрессивно-карательных органов, организатор практики террора и подавления инакомыслящих. Председатель ВЧК при Совнаркоме РСФСР (с 7/20 дек. 1917), ГПУ при НКВД РСФСР (с 1922), ОГПУ при Совнаркоме СССР (с 1923).


[Закрыть], Ягоды[280]280
  Ягода Генрих Григорьевич [наст.: Енох Гершенович] (1891–1938) – генеральный комиссар госбезопасности (1935). Троюродный брат Я. М. Свердлова. Член Коммунистической партии с 1907. Участник Первой мировой войны. В органах госбезопасности с 1919. Член коллегии ВЧК (с 1920). Начальник Особого отдела ГПУ-ОГПУ (1922–1929); 2-й (1923–1926), 1-й (1926–1931), 2-й (1931–1934) заместитель Председателя ОГПУ. Руководил строительством Беломоро-Балтийского канала, один из создателей системы ГУЛАГ. Член ЦК ВКП(б) (с 1934). Нарком внутренних дел СССР (10 июля 1934 – 26 сентября 1936), присутствовал при расстреле осужденных по «открытому процессу» 1936 во главе с Л. Б. Каменевым и Г. Е. Зиновьевым. Нарком связи СССР (26 сентября 1936 – 29 января 1937), затем в резерве. 4 апреля 1937 арестован по обвинению в преступлениях по должности. Расстрелян по «открытому процессу» 1938 вместе с Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым и др. В СССР единственным из участников «процесса» не был реабилитирован (1988).


[Закрыть], Ежова[281]281
  Ежов Николай Иванович (1895–1940) – генеральный комиссар госбезопасности (1937). Член Коммунистической партии с 1917, служил в РККА. С 1922 на номенклатурных должностях. Член (с 1934), секретарь (с 1935) ЦК ВКП(б). Кандидат в члены Политбюро ЦК (с 1937). Присутствовал при расстреле осужденных по «открытому процессу» 1936 во главе с Л. Б. Каменевым и Г. Е. Зиновьевым. В органах НКВД с 1936. Нарком внутренних дел СССР (26 сентября 1936 – 25 ноября 1938), водного транспорта (по совместительству) (8 апреля 1938 – 9 апреля 1939). Организатор массового террора («ежовщины»), в ходе которого с октября 1936 по ноябрь 1938 в СССР подверглись репрессиям более 1,5 млн. человек. С 1939 постепенно лишался занимаемых должностей. Арестован 10 апреля 1939 и расстрелян.


[Закрыть], Берии[282]282
  Берия Лаврентий Павлович (1899–1953) – советский государственный деятель, генеральный комиссар госбезопасности (1941), маршал (1945). Член Коммунистической партии с 1917. В органах госбезопасности с 1921. 1-й секретарь ЦК КП(б) Грузии (1931–1938). Член ЦК ВКП(б) (с 1934). 1 – й заместитель наркома внутренних дел СССР (22 августа – 25 ноября 1938), нарком внутренних дел (25 ноября 1938 – 29 декабря 1945). В период «бериевской либерализации» 1939–1940 были освобождены из колоний, тюрем и лагерей более 320000 человек, арестованы – около 200000, не считая депортированных. Кандидат (с 1939), член (с 1946) Политбюро ЦК. Заместитель Председателя Совнаркома (Совета министров) СССР (1941–1953). Член Государственного комитета обороны (1941–1945). Курировал комплекс работ по созданию советского атомного оружия. С 1952 член «руководящей пятерки» в Президиуме ЦК КПСС. По версии ряда исследователей, был одним из организаторов доведения Сталина до смерти накануне новой «большой чистки» партии и страны. После 5 марта 1953 – министр внутренних дел СССР и 1 – й заместитель Председателя Совета министров СССР. По «бериевской амнистии» 1953 на свободу вышли около 1,2 млн. человек, оказались закрыты несколько известных дел («дело врачей») и следственные дела на 400000 человек. Выступал за сокращение военных расходов и долгостроя, ликвидацию ГДР и создание нейтральной объединенной Германии, сужение русификации партийных и советских кадров в национальных республиках. 26 июня 1953 на заседании Президиума ЦК КПСС по инициативе Н. С. Хрущева и Г. М. Маленкова арестован и обвинен в совершении ряда преступлений политического и уголовного характера. По официальной версии, расстрелян по приговору Специального судебного присутствия Верховного суда СССР, однако есть указания на то, что на самом деле был убит сразу же после ареста. В РФ в ходатайствах о реабилитации (2000) отказано.


[Закрыть]… Расстрел дяди Володи, издевательства над дедушкой, дядей Вячиком, папой…

Вспомнив о папе, я побежал домой. Меня уж наверняка ждут и волнуются. Время-то было военное… В моей голове звучали заученные и столько раз повторяемые куплеты: «Если завтра война, если завтра в поход, если темная сила нагрянет..»[283]283
  Первая строка песни братьев Дм. и Дан. Я. Покрасс на слова В. И. Лебедева-Кумача из популярного кинофильма режиссера Е. Л. Дзигана «Если завтра война» (1938).


[Закрыть] Вот она – эта темная сила…

Вся семья была дома. Все были рады моему появлению и почти не упрекали и не выговаривали за легкомыслие, за то, что поздно пришел домой. Папа ходил по комнате, лавируя между мебелью. Аллочка и мама сидели на диване, слушая с интересом рассказы папы о событиях давно прошедших дней. Впервые в жизни он осмелился рассказать нам, своим детям, правду о своем участии в гражданской войне на стороне белых, о том, что он был в чине капитана, командиром пулеметной роты у генерала Врангеля[284]284
  Врангель Пётр Николаевич (1878–1928) – герой Первой мировой войны, один из руководителей Белого движения на Юге России (1920), генерал-лейтенант (1919). Главнокомандующий ВСЮР и Русской армии (1920–1924), основатель и 1-й Председатель РОВС (1924–1928).


[Закрыть]. Он оборонял легендарный Перекоп. Он был и у Деникина[285]285
  Деникин Антон Иванович (1872–1947) – герой Первой мировой войны, один из руководителей Белого движения на Юге России (1918–1920), генерал-лейтенант (1916). Командующий и Главнокомандующий Добровольческой армии (1918), Главнокомандующий ВСЮР (1919–1920).


[Закрыть], и у Петлюры[286]286
  Петлюра Симон Васильевич (1879–1926) – военно-политический лидер украинофильского движения (1917–1926), командующий армией Украинской народной республики (1918–1920), председатель Директории (с 1919).


[Закрыть], и в плену у Красной армии. Папа рассказывал о поражении белых и его постоянном страхе быть разоблаченным как белый офицер. «Особенно после того, как я стал отцом вашим, детушки мои родные! – Папа притянул нас к себе и крепко обнял. В его глазах стояли слезы. – О Боже, слава Тебе, что я дожил до этого дня! Неужто их больше нет и не будет больше?..»

Папа сел в кресло и задумался, подперев голову ладонью. Я стал рассказывать о моих впечатлениях, о виденном и слышанном на улице, в тюрьме, в кафе. Долго мы не спали в этот памятный вечер. Лежа в кроватях, каждый из нас думал о том, что произошло, что было понято и не понято каждым по-своему, в разной мере, глубине и степени. Но все мы были согласны в одном – жизнь, которой мы жили до сегодняшнего дня, закончилась. Начиналось что-то новое, может быть, и «гирше», но другое. Засыпая, я думал о европейских городах, иллюминированных ночами, утопающих в зелени днем, их широких многолюдных улицах и высоких домах. Видел себя среди них гордо идущим. И уже совсем во сне слышал музыку и песню: «Ди ганце Вельт ист фоль Музик»[287]287
  Вероятно, от нем. «Die ganze Welt ist voll Musik…» – «Весь мир полон музыки…»


[Закрыть].

Этой песней, ее словами и смыслом этих слов, вселяющих надежду и желание жить, и бороться, и побеждать, окончился для меня день 19 сентября 1941 года.

20 сентября 1941 года

Во сне, в ночь на 20 сентября 1941 года, я сидел за столом, развалившись в кресле, в роскошном ресторане в Сингапуре или Рио-де-Жанейро – не помню точно – и обнимал за стройную талию какую-то нарядную блондинку с огромным глазами, смотрящими на меня со страстью, как и я на нее, когда вдруг услышал голос будящего меня Витюшки Козубовского – моего любимого друга, которого я называл Пантелеем за его «отечественный» нос и добродушный нрав, за его преданную любовь и белую зависть ко мне. Милый, бедный мой друг Витюшка был рожден неудачником. Почему? Да вот – «неисповедимы пути Твои, Господи!» Более полного и определенного ответа на этот вопрос нет. Витюшка был старше меня на два года, следовательно, и раньше меня стал мечтать о будущем, о карьере штурмана дальнего плавания. Экзотика южных стран и морей, в джунглях и прериях, открываемых необитаемых островах, трудностях и опасностях и прочих заманчивых прелестях, которые сулила профессия моряка, соблазняла всех нас. «По морям и океанам злая носит нас звезда…»[288]288
  Авторы музыки и слов не установлены.


[Закрыть] – напевал мой безусый красноносый Пантелей, заразивший и меня этой страстью к познанию мира путем подвигов и скитаний.

Но когда окончил он седьмой класс и мог ехать в Херсон поступать в Морской техникум, вдруг ни за что ни про что арестовали его отца – молодого способного научного работника, «человека из народа», даже заслуженного красного партизана, бойца Чапаевской дивизии[289]289
  С 4 октября 1919 – 25-я стрелковая им. В. И. Чапаева дивизия. С 21 февраля 1933 – 25-я стрелковая Краснознаменная ордена Ленина дивизия им. В. И. Чапаева.


[Закрыть]. Он плакал в зале кинотеатра, вспоминая знакомых людей и события, в которых участвовал лично.

Милая Анна Захаровна, супруга Федора Козубовского, гордая заслуженной популярностью своего супруга, ходила с задранным носиком, была весела и приветлива с окружающими, будучи уверена, что в жизни ей повезло, что мужу путь в академики открыт и гладок. Да так бы и быть должно было. Но кто-то всесильный думал иначе. Прилепили красному партизану, «чапаевцу», ярлык «враг народа», забрали его года за два до ареста моего отца, бывшего белогвардейца, поповича и т. д. «Окончен бал, потухли свечи». Больше ни Анна Захаровна, ни ее прекрасные сыновья, Витька и Славка, друзья моего детства, никогда мужа и отца не увидели. Лишь после смерти [неразборчиво] сообщили [неразборчиво] репрессированного, как и многим-многим другим подобным, что умер он в тюрьме от воспаления мозгов и реабилитирован посмертно за отсутствием состава преступления. Сыну «врага народа» дорога для поступления в Морское училище была закрыта. Но он был искренне рад за меня, своего любимого друга, так как ко времени моего поступления отец мой был уже отпущен на «покаяние» и я смог ехать в Херсон и готовиться быть моряком дальнего плавания.

Витюшка подарил мне свою фотографию, где он был сфотографирован в моем морском кителе, с надписью: «Если будешь утомлен борьбой или заброшен судьбой, не унывай… В дали сверкает юг, а вот и верный Виктор-друг». Спасибо, Витюшка, друг ты мой родной… Я и сейчас еще глотаю слезы от переполняющего сердце мое чувства благодарности за твою искреннюю, бескорыстную любовь ко мне. Мне удалось еще раз в жизни убедиться в его чувствах: в 1959 году, когда я после отбытия десяти лет сталинской каторги посетил Витюшку и был так ласково принят и тобой, Витя, и мамой твоей, Анной Захаровной, и братом, Ярославом Федоровичем Козубовским, хотя это было очень опасно в то время. Да хранит вас Бог, дорогие друзья, хоть на этом или на том свете!

Для полноты понимания красоты Витюшкиной души хочется мне коротко рассказать один характерный случай из времен нашего детства. Этот момент я всегда вспоминаю с умилением, когда вдруг начинаю думать о нем. Как-то, будучи под впечатлением от чего-то прочитанного, я высказал в дружеском откровении мысль о том, что при настоящей любви человек любит сильнее, чем себя самого, и бывает счастлив счастьем любимого им человека. Витюшка, как видно, думая об этом, после нашего разговора спросил меня, краснея от смущения: «А как ты думаешь, можно маму свою любить такой большой настоящей любовью – больше самого себя?» Не помню, что я тогда ответил, да это и не так важно, я думал.

Так вот, стоя у моей кровати и дергая меня за ногу, Витюшке удалось оторвать меня от приятных сновидений.

– Вставай, принц! Недопустимо просыпать сейчас часы, настало такое время, когда каждый его момент принадлежит истории.

– Ну, Пантелей, ты даешь, как поешь, а поешь неважно, – отшутился я и стал быстро одеваться, внутренне согласный с доводами друга.

Пока я собирался, Витюшка рассказывал мне о том, что наш товарищ Иван Сакунок, оказывается, не пошел в армию, как все думали, а вот после двухмесячной спячки под кроватью вылез на свет Божий и ждет нас внизу во дворе. Так оно и оказалось. Во дворе я увидел и Ивана, и с ним весело беседовавшего Толю Клёца – мальчика моих лет, оставшегося полным сиротой, т. к. родителей его, интеллигентных евреев, приехавших в 1939 году из захваченного Львова, арестовали. Бабушка Толи умерла от горя, а старший брат Беньямин уехал в начале войны в командировку в Туркмению и еще не вернулся. Судьба Толика в дальнейшем – это настолько очевидное чудо, что мне хочется при первой возможности рассказать о ней.

Как я уже говорил, Толик был польским евреем, и внешность его при первом взгляде не вызывала сомнения в этом. Его черные кучерявые волосы, большие печальные глаза с длинными ресницами, как у девочки, нос с характерной горбинкой и даже «музыкальные» уши свидетельствовали так убедительно не в его пользу во время немецкой оккупации, что, казалось, ему неминуемо и неизбежно суждено было после первого появления на улице разделить трагическую судьбу тысяч его одноплеменников, вписавшую в историю Германии черную страницу. Но что человеку невозможно, то Богу возможно, и Он сохранил Толика Клёца. Сбылась воля Его! Невзирая на предостережения доброжелателей, Толик ходил часто на базар, чтобы что-нибудь продать или перепродать, чтобы купить себе необходимые съестные припасы. Если и бывал он несколько раз задержан полицейскими, то всегда благополучно отпускался, так как находились люди, свидетельствующие своими подписями о том, что Толик не еврей. Трижды это делал и я. Толик остался жив.

Тогда же, во второй день оккупации, мы еще ничего не знали, как говорится, ни слухом, ни духом о грозящей опасности. Даже в советской прессе ничего не говорилось об этом конкретного. Если и были какие-то неопределенные упоминания о погромах в Германии в 1930-е годы, то, приученные к постоянной лжи и демагогии, читатели просто не верили этому[290]290
  Ср. с утверждениями А. И. Солженицына: «Сообщений [курсив Солженицына. – К. А.] о массовой эвакуации евреев не было в советской печати. И понятно – почему. Во-первых, после заключения пакта с Германией в СССР замалчивалась гитлеровская политика по отношению к евреям, и, когда разразилась война, подавляющая часть советского населения не знала о той смертельной опасности, какую несет евреям немецкое вторжение. Во-вторых, и это было, вероятно, главное, – с немецкой стороны лихо свистела пропаганда против “иудео-большевизма”, и советское руководство, разумеется, понимало, что всеми двадцатыми-тридцатыми годами эту пропаганду изрядно подкрепило, – и как бы им было теперь провозгласить открыто и громко, что спасать надо в первую очередь [курсив Солженицына. – К. А.] евреев? Это только и было бы – поддать Гитлеру опрокидывающей силы».
  Анализируя разные оценки, А. И. Солженицын полагает, что на территории СССР в границах по состоянию на 22 июня 1941 избежали оккупации 2,26 млн. евреев (2 млн. проживавших в пределах старой границы 1939 и 226 тыс. проживавших на территории областей, присоединенных в 1939–1941). Из них число эвакуированных А. И. Солженицын оценивает в 1,3 млн. На оккупированных территориях остались почти 2,74 млн. евреев (в том числе более 1,65 млн. – на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1941). В то же время А. И. Солженицын цитирует новые исследования еврейских специалистов по истории Холокоста: «“Когда же началась советско-германская война и об антисемитизме нацистов заговорили вновь, многие евреи восприняли это как пропагандистскую акцию. Многие евреи верили своему жизненному опыту, а не радио, книгам и газетам. В представлении многих немцы были такими, какими они их знали по Первой мировой войне. Из всех режимов времен Гражданской войны, в оценке евреев, немецкий был одним из наиболее толерантных в отношении евреев”. “Многие евреи помнили, что во время немецкой оккупации 1918 немцы относились к евреям лучше, чем к местным жителям, и это их успокаивало”. И потому “в 1941 число добровольно оставшихся евреев было значительно”; но далее и в 1942, “по рассказам очевидцев… в Воронеже, Ростове, Краснодаре и в других городах евреи, ожидая, пока фронт прокатится через их город, надеялись продолжать свою работу в качестве врачей и учителей, портных и сапожников, которые, по их убеждению, нужны при любом режиме… Евреи не могли или не хотели эвакуироваться и по чисто материальным соображениям”».


[Закрыть]. Мы вчетвером со спокойной совестью пошли в город. По дороге замечали происшедшие за один день перемены; от этого было и грустно, и радостно. Мы дошли до нашего любимого Пролетарского, бывшего Купеческого, парка. Туда мы часто хаживали, чтобы людей посмотреть и себя показать.

Улицы, по которым мы бодро шагали, как «хозяева необъятной родины своей», выглядели не вполне обычно. Почти все витрины магазинов были разбиты, осколки стекла не убраны с тротуаров. Среди прохожих было много военных, но не в советских «хаки», а в зеленых немецких мундирах. Часто проезжали по мостовой или стояли у обочин тротуаров автомашины, легковые и грузовики, но не обычные советские «полуторки» или «трех-» и «пятитонки», а незнакомые нам марки европейских фирм всех образцов. Невольно чувствовалось их техническое превосходство.

Во многих местах перед гостиницами и учреждениями копошились немецкие солдаты, разгружая что-то и вселяясь в пустые дома. Все выглядело вполне мирно, даже погода – солнечная, теплая и безветренная – [не] предвещала никаких неожиданностей. Поднявшись по гранитным ступеням за несколько лет перед войной воздвигнутой лестницы с фонтанами, ведущей в парк, мы тут же уселись на удобную скамью, чтобы сверху вести обозрение нашего любимца, всегда многолюдного Крещатика. Так мы делали уже много раз и раньше, во времена внешне мирного, казалось бы, нерушимого, созданного, по мнению некоторых, мудро и справедливо, «под гениальным руководством великого кормчего» – вождя, отца и учителя – порядка. Мы, мальчишки тридцатых годов, называли его всегда с легкой усмешкой или коротко Ус, иногда – Усатый, иногда – Грузин, а в другие моменты и Людоед. Бывало, и возникали споры по этому поводу, но все это в нашей среде носило сравнительно мирный характер.