Текст книги "ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы"

Автор книги: Кирилл Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Церковь и местное население

В январе 1942 года мне выдали настоящее удостоверение от ОКВ на звание разведчика-офицера. С ним я имел право ходить в штатском, ездить на любом поезде, производить аресты и требовать для этого от местного начальства солдат, не объясняя им причин требования. Вообще это удостоверение давало мне много преимуществ и означало большое повышение по службе. Орденов в то время русским еще не давали.

В это время я часто ездил по разным делам в Нарву и встречался там со многими русскими семьями. Отношение эстонцев к нам значительно переменилось к лучшему, но советских агентов в Нарве было по-прежнему очень много. В эти дни произошел случай, произведший огромное впечатление на население Нарвы: было арестовано и расстреляно по приговору военного суда десять докторов и старших сестер [из числа] (немцев), работавших в главном лазарете, за продажу по спекулятивным ценам продовольствия и медикаментов. Население было удовлетворено тем, что немцы безжалостны не только к чужим, но и своим проступков не спускают; авторитет немцев после этого случая поднялся.

Начиная с Рождества, майор, Клейст и Бер носились с мыслью организовать какое-нибудь подобие русского центрального самоуправления на весь район 18-й армии, надеясь в дальнейшем передать ему все гражданское управление. Хотя меня и не посвящали в эти проекты, я знал, что высшие офицеры штаба относились к нему очень одобрительно. Бер подобрал уже подходящих людей, и я занялся их проверкой, когда пришел грозный приказ ОКВ, запрещавший даже думать и мечтать о каком бы то ни было русском самоуправлении.

Население нашего района было очень религиозно и во многих деревнях само восстановило церкви. Во всем районе при занятии его немцами не было ни одного не разрушенного большевиками храма. Священников было на весь район только два. Один из них, скрывавшийся во время советской власти восьмидесятилетний старик, теперь безостановочно ездил по деревням, где отпевал, крестил и женил людей, причем совершал все эти требы (в большем числе случаев) над десяти-, пятнадцатилетними детьми, давно жившими вместе супругами и Бог знает сколько лет пролежавшими в земле покойниками (впрочем, последних было достаточно и только что умерших: зима в этом году была лютая). Многие считали этого старичка святым. Другой священник жил подолгу на одном месте и был прохвост: брал с населения больше за выполнение треб, а не могущим платить отказывал. Оба священника получали военный паек.

Поведение второго вызывало ропот населения и очень не нравилось мне. Поэтому, не будучи духовным лицом, я все же вызвал его к себе, указав на неподобающую его сану жадность, дал понять, какие печальные последствия могут иметь место, если он не поймет, что ему нужно делать, и если наше заключение будет окончательно принято. Внушение мое, очевидно, имело действие, ибо поп быстро исправился и стал требовать значительно меньшую мзду за услуги, оказываемые населению. Я был рад этому, так как было бы неприятно отправлять духовное лицо на каторжные работы. Убедившись, что двух священников для нашего района недостаточно, я просил майора разрешить мне в частном порядке пригласить таковых из Нарвы, где их было больше тридцати человек. Майор согласился, но не очень охотно: он не любил духовенства вообще. При очередной поездке в Нарву я посетил несколько духовных лиц, предложив им переехать для работы в наш район, но должен сознаться, что все они – и священники, и дьяконы – проявили интерес только к материальной стороне моего предложения, и все, поломавшись более или менее продолжительное время, в конце концов ехать к нам отказались, выставив разные мотивы. Это так возмутило меня, что я даже пожалел, что действовал в частном порядке, что избавило их от обычных в таких случаях печальных последствий.

Положение пленных тем временем становилось все хуже – многие среди них умирали. Тем более поразил меня в декабре вид колонны пленных, шедших по дороге даже без конвоя. Они были одеты в советские солдатские ватники и штаны, на головах имели меховые треухи и на многих были прекрасные валенки, обшитые кожей. Шли они в порядке, и командовали ими такие же пленные. На мои недоуменные вопросы пленные [ответили], что составляют часть колонны пленных в две тысячи человек, занятых у начальника транспорта армии.

Через несколько дней я из любопытства поехал к этому начальнику. Он жил в деревне недалеко от Сиверской и оказался старым офицером, служившим еще в Императорской армии. Угостив меня очень любезно, он сообщил, что имел в начале только сто пленных, но, видя, как они хорошо работают, постепенно довел число последних до двух тысяч. Выдавал он им полный военный немецкий паек, табак и водку. Одел же он их из захваченного случайно склада Красной армии. Пленными начальник транспорта не мог нахвалиться, верил им, а некоторых, знающих немецкий язык, устроил работать писарями в своей канцелярии. Он жаловался, что многие немцы не понимают, что гуманное отношение к пленным – единственный способ завоевать симпатии населения и что из-за этого непонимания многие доносят на него, жалуются, что он дает преимущество русским перед немцами. Действительно, в зиму 1941–1942 года не все немецкие солдаты были так тепло одеты, как его пленные. Я не слышал ни об одном случае побега из этой колонны или проникновения туда советских агентов.

К весне 1942 года отношение немцев к русским стало меняться в лучшую сторону. Немцы, те, которые находились в прифронтовой полосе, все больше начинали понимать, что без русских им войны не выиграть и что нацистская пропаганда о русской дикости и некультурности оказалась сплошной ложью. Их уже не удивляли случаи, когда одетый почти в лохмотья, с длинной бородой, русский человек свободно, на прекрасном немецком языке, говорит с ними о философии Канта, или грязный, голодный пленный умеет разобраться в сложной машине самолета и поправить ее часто скорее и лучше немецкого механика. В Нарве перемена отношения к русским была еще заметней. Немцы, несмотря на возмущение эстонцев, явно начинали отдавать предпочтение русским. Эстонской полиции дали понять, что не следует зарываться и притеснять русских жителей. Фельджандарм, ударивший по лицу без всякой причины русского разведчика, зашедшего по делу в комендатуру, был немедленно строго наказан и послан на фронт. Случаи защиты прав русских на оккупированной немцами территории стали нередким явлением.

Чудово

В начале апреля <.. > майор приказал мне в двадцать четыре часа выехать в город Чудово[590]590
  С 1937 – город районного подчинения Новгородской обл.


[Закрыть], лежавший под артиллерийским огнем, в пяти километрах от фронта. Там я должен был организовать крупную резидентуру и разведотряд. Никаких агентов мне не дали, а дозволили взять с собой только денщика. По дороге я остановился на одну ночь в Вырице, где разведчики уже знали о постигшей меня неприятности и отнеслись ко мне с большим сочувствием. Мы долго сидели за ужином, мечтая о том времени, когда мы сможем выгнать немцев, свернуть шею коммунистам Сталина и жить самостоятельно в России. Шмеллинг и я, мечтали мы, были бы начальниками районов пограничной разведки на Юге России, агентов бы наших мы сделали резидентами, а наиболее способных взяли бы к себе в штаб… Иллюзии эти были так приятны, что засиделись мы долго, а наутро, увы, пришлось мне вставать рано и ехать в Чудово.

Чем ближе я подъезжал к городу, тем более грустный вид принимали местность и населенные пункты. Всюду виднелись следы войны, разрушения попадались все чаще. Встречались деревни, из которых были эвакуированы все жители и где жили только солдаты. Таким оказалось селение Бабино[591]591
  Деревня в Тосненском р-не Ленинградской обл.


[Закрыть], в котором был расположен артиллерийский склад боеприпасов. По дорогам тянулись бесконечные колонны транспорта – к фронту и от фронта; кавалеристы лениво понукали маленьких русских лошадок. Снег еще лежал на дорогах, и потому все ехали на санях. Недалеко от Чудова меня предупредили, что дорога лежит под обстрелом. Шофер дал полный ход, и мы благополучно проскочили, но следовавшая за нами машина была менее счастлива: прямым попаданием снаряд разметал ее так, что и трупов опознать было нельзя.

Прибыв в Чудово, я явился к коменданту, который был сильно пьян, равно как и все его офицеры. Удивившись, что я русский, и не поверив моим документам, они посадили меня, денщика и шофера под арест, но, позвонив в штаб армии, на другое утро выпустили и принесли извинения. Мне отвели хорошую квартиру в отдельном доме на окраине города, который для начала я тщательно осмотрел. Город был сильно разбит и воздушными налетами, и артиллерийским обстрелом. Правда, артиллерия стреляла довольно редко, но все же то обстоятельство, что мы были в полосе досягаемости, вызывало неприятное чувство неуверенности. В городе жило около десяти тысяч гражданского населения и стояло около восьми тысяч войска и штаб дивизии СС[592]592
  Полицейской генерал-полковника полиции А. Вюнненберга.


[Закрыть]. Городом управлял выбранный и затем утвержденный немцами бургомистр. Большой жулик и спекулянт, но умный и энергичный человек, он хорошо выполнял свои обязанности, в чем ему помогали четыре или шесть тоже выбранных бургомистров, сидевших во главе районов, на которые был разбит город, и подчинявшихся непосредственно ему. Имелись в Чудове русские полиция и пожарная команда. Немецкие полевые жандармы [исполняли] функции криминальной и наружной полиции и работали в тесном контакте с главным бургомистром.

Комендант оказался хорошим и добрым человеком, любившим выпить в компании, главной слабостью которого была любовь строить бункера (бомбоубежища) для солдат и мирных жителей. Эта страсть коменданта всем страшно надоела, ибо, заметив где-либо свободное место, он тотчас же приказывал соседним жителям копать бункер и сам ездил каждый день наблюдать за работами. Зато постройкой бункеров и ограничивалось его вмешательство в жизнь гражданского населения. В остальном он совершенно полагался на бургомистра, подписывая все, что тот ему ни приносил. Хуже всех жилось интеллигенции Чудова, ранее служившей в различных советских учреждениях и администрациях. Население всегда считало этих людей дармоедами и никогда не любило, теперь же, когда они оказались без работы, никто не хотел им помочь. В большинстве это были самоуверенные и противные люди, но настроенные явно антисоветски. Узнать от них, какой политический режим они предпочли бы для России в будущем, было почти невозможно: монархии они не желали, Сталина – тоже, о демократическом строе на европейский манер имели очень смутное понятие. Ленин и нэп – вот, как мне кажется, то, что было их идеалом.

Очень хорошо жилось торговцам, которых было неимоверное количество: люди как бы изголодались по запрещенной в советской России частной торговле, и все, кто мог, бросились на это дело, где они могли проявить свободную инициативу. Приходилось удивляться изобретательности и смелости, которую они проявляли. Я видел мастерскую дамских платьев, в которой все шилось из крашеных немецких одеял и шинелей, а ведь за кражу или скупку военных вещей полагался расстрел. Я помог этим храбрым и трудолюбивым людям советом, за что они мне при случае давали ценные сведения. Другие представители торговой профессии открыли рестораны и чайные дома, где, несмотря на запрещение, главными клиентами были немцы и где даже устраивались танцы. Были магазины меховых вещей, имелись и серебряных и золотых дел мастера. Все купцы ненавидели советскую власть и желали только свободы торговли. Немцев они в России не хотели, но находили, что у них многому можно поучиться.

Рабочие все работали на немцев, получали военный паек и очень мало денег. Они находили, что при немцах жить им свободней, но были крепко спаяны, очень осторожны, и узнать, что они думали в действительности, было невозможно. Слишком способные и любопытные агенты в их среде нередко исчезали, и найти их следы я не мог. Но и активной помощи советской агентуре рабочие не оказывали. Я также не знаю ни одного случая саботажа, которого вообще не было в Чудове до конца 1943 года. Советские чины НКВД, с которыми мне случалось беседовать во время допросов, говорили, что после крестьянства Сталина больше всего ненавидели рабочие и что сексотов НКВД нередко убивали на фабриках. Ремесленникам жилось прекрасно. Часовщики, сапожники, портные были завалены работой и в виде вознаграждения получали продовольствие или вещи. Так, сапожник, который мне сшил очень хорошие сапоги, затребовал при заказе пять литров спирта и десять пачек табаку, причем тянул с выполнением заказа так долго, что мне это надоело. Зато, как только я сообщил ему о функциях, выполняемых мною в городе, сапоги были готовы за гораздо меньшую цену и в двадцать четыре часа. Беженцы, ушедшие или не желавшие оставаться под советской властью, жили в больших домах (бывших советских учреждениях), куда их поселил бургомистр. Они искали себе работы у местных жителей и у немцев согласно своим способностям. С ними в город просочилось много советских агентов, которых я усердно вылавливал. Впрочем, агенты, попавшиеся мне там, были все больше мелкие и малоинтересные.

Духовенство, жившее в городе, было православное и староверческое. Церкви были давно разрушены, поэтому молились просто в домах. Начетчики староверов пользовались всеобщим уважением и были начитанными и справедливыми людьми. Православных же священников и дьяконов, которых было человек шесть-восемь, население особым уважением не отличало. На меня тоже хорошего впечатления не произвели, а завербованные моими агентами поп и дьякон работали плохо, учились у меня неохотно, а вознаграждение требовали постоянно.

Через несколько дней по прибытии в Чудово я отправился в лагерь военнопленных с целью набрать себе агентов. Лагерь был очень небольшой, а пленные обыкновенно днем работали в воинских частях, где и кормились. Жили они в деревянных бараках, довольно чистых и теплых. Комендант лагеря, узнав о цели моего визита, посоветовал мне сначала поговорить с неким Семёном Михайловичем[593]593
  Не установлен.


[Закрыть], который, по его словам, пользовался большим авторитетом среди пленных. На работы Семён Михайлович не ходил, так как, объяснял мне комендант, занимался умственным трудом и писал книгу, почему и кормили его с комендантской кухни. Какую именно книгу писал Семён Михайлович, комендант не знал, говорил только, что ежедневно поступали требования на бумагу и карандаши.

Меня отвели к Семёну Михайловичу, который занимал в бараке отдельную комнату с чистой накрытой кроватью с письменным столом. Он оказался мужчиной лет сорока с очень мрачным лицом и грустным взглядом. Руки он мне не пожелал подать, а спрятал их за спину. Сначала я думал, что он сделал это намеренно, с желанием меня обидеть за то, что я – русский – ношу немецкий мундир и служу в разведке, но когда мы сели за стол и он стал угощать меня чаем, я увидел, что на всех десяти пальцах у него не было суставов с ногтями. На мой вопрос, где он потерял их, Семён Михайлович рассказал, что пальцы ему раздавили в НКВД, и подробно описал аппарат, для этого употребляющийся.

Семён Михайлович был по профессии инженер-водник, беспартийный, а до своего ареста – большой сторонник сталинских пятилеток. Однажды (в каком именно году, не помню) плотину, которую он строил, прорвало, его обвинили в саботаже, допрашивали много раз и сослали. Незадолго до войны он бежал с места ссылки с мыслью через Польшу пробраться в Германию, но по дороге был схвачен, посажен в тюрьму, а с начала войны отправлен в штрафной батальон, с остатками которого и попал в плен. На мой вопрос, какую книгу он пишет, Семён Михайлович рассмеялся и откровенно сознался, что книга выдумана им только для немцев с тем, чтобы получать от них бумагу, на которой он пишет учебники, лекции по математике и алгебре для желающих учиться пленных. На мое предложение работать у меня главным резидентом Семён Михайлович ответил неопределенно и попросил три дня для размышления; тогда же он обещал дать список подходящих для меня людей. Через три дня он принял мое предложение с условием, что, если работа у меня ему не понравится, он вернется в лагерь.

Начальство лагеря очень жалело о потере Семёна Михайловича. Из списка, данного мне последним, я отобрал еще восемь пленных, привез всех в Чудово и поселил в реквизированном мною для этой цели уютном домике с садом неподалеку от меня. Каждое утро я читал им элементарные лекции гго нашей работе и экзаменовал по пройденному накануне, а после обеда, всегда очень сытного, высылал их на практику за город. Часам к десяти вечера они приносили мне письменные сводки, в одиннадцать все ложились спать, чтобы со свежими силами утром приняться за учение и работу. Скоро характеры их и способности определились, и работа наша пошла дружно и успешно.

Особенно обратил на себя мое внимание агент по кличке Курица[594]594
  Не установлен.


[Закрыть]. В прошлом он занимался уголовными делами, сидел несколько раз в тюрьме и был действительно прирожденным и талантливым провокатором. Стоило мне подсадить Курицу на два-три дня к арестованному, как Курица, какими-то ему одному ведомыми путями войдя в доверие к заключенному, узнавал от него всю подноготную. Товарищи мои мне очень завидовали, и иногда я «одалживал» им на время Курицу. Был среди моих агентов и сутенер, тоже очень хороший и старательный парень. Он горевал по поводу того, что его профессия вымирает в советской России. Очень умело входил он в доверие к пожилым женщинам, но в опасных положениях смелостью не отличался.

Семёну Михайловичу наша работа не понравилась, но я не отпустил его, как было условлено, в лагерь, а приказал заниматься хозяйственной частью группы, писать сводки и следить за моралью наших агентов. Постепенно у меня образовалась в городе хорошая сетка сотрудников, и мне удалось раскрыть несколько крупных дел.

Витебск, 1943 год

Начальником отряда, в который я был переведен, состоял капитан Шульце[595]595
  Не установлен.


[Закрыть] – старый кадровый разведчик, человек лет сорока пяти, очень добрый, знавший о моей трагической любви и потому старавшийся меня развлечь и рассеять. Из этих же соображений меня не обременяли службой, и я имел полную возможность ознакомиться с жизнью Витебска, который особенно интересовал меня потому, что до этого времени я еще никогда не был в большом чисто русском городе.

Во главе города стоял бургомистр, молодой человек лет тридцати, не больше, фамилии которого я не помню. Он выдавал себя за белоруса-патриота и поэтому в присутствии немцев говорил только на белорусском языке, в остальное же время объяснялся по-русски. У него было много чиновников (во всяком случае, около ста человек), и ему же подчинялась наружная и уголовная полиция. Большим вором и взяточником он не был, но много пил. В дела полиции и городского самоуправления, кроме грабежей, немцы совершенно не вмешивались, но и ничем не помогали, предоставляя жителям самим заботиться о продовольствии, дровах, одежде и т. д.

Торговля процветала на удивление: лавки и магазины были повсюду, и хотя официально немцы каким-то образом должны были ограничивать их размах, практически их никто не трогал. Предприимчивые купцы «по-черному» ехали в Германию, Польшу, Австрию, а иные, говорят, добирались и дальше, закупая там товары, которыми бойко торговали в Витебске. В обороте были немецкие марки (настоящие и оккупационные), русские рубли (бумажные и золотые – последних, к моему удивлению, было очень много) и в обмен. Церквей было несколько, и среди населения считалось хорошим тоном посещать их по воскресеньям; служили всюду по-русски, попы были интеллигентными и народ не обирали, в политику не вмешивались, а занимались своими духовными делами. Я испытывал отрадное чувство, видя нормальную церковную жизнь и пастырей, с которыми мне служебно не надо было иметь дела[596]596
  Все священники наотрез отказались давать какие-либо сведения для меня, хотя я и предлагал им исключительно хорошие условия. – Прим. Д. К.


[Закрыть]. Я тоже стал посещать главный храм города, куда по большим праздникам приказал ходить и своим агентам, и все мы там говели по очереди. Во дворе храмов после службы собирался всякий народ, но я приказал там никого не ловить из уважения к церкви, а хватать только не менее как за двести-триста метров от ограды.

В городе было две или три городские больницы, сильно запущенных из-за недостатка средств, но с очень хорошими докторами, которых немцы постоянно приглашали к себе для консультации. Было и несколько частных больниц, очень хороших и дорогих, которые обслуживали главным образом спекулянтов.

На главном вокзале всегда – днем и ночью – толпилась масса народа, и он представлял настоящий базар. Все покупали и продавали. Немецкие солдаты, ехавшие домой, закупали продовольствие. На приезжающих набрасывались торговцы, предлагали менять все на все, а кругом ходили пьяные казаки из антипартизанских отрядов, приехавшие на отдых в город. Перед вокзалом стояли носильщики и несколько извозчиков, а также бойкие молодые люди, предлагавшие перевозку на немецких автомобилях, принадлежавших казенным учреждениям и стоявших со своими немецкими шоферами на соседних улицах в ожидании клиентов[597]597
  Как с этим явлением ни боролась немецкая полиция, поделать ничего не могла: уж больно любили немецкие шоферы водку. – Прим. Д. К.


[Закрыть]. Отойдя немного дальше от вокзала, вы были поражены обилием чайных и маленьких подвальных ресторанов, обычно замаскированных. Цены всюду и на все были ужасные, но все эти заведения были полны и всюду в них пили водку (польскую), самогон, немецкое пиво, балтийское вино из фруктов и просто чистый спирт. Еда в этих ресторанах тоже была в изобилии.

В Витебске в это время имелись также и публичные дома, чего ни до, ни после в России я не видел, причем были дома для немцев и русских войск, официально разрешенные, там нередко происходили страшные драки: русские штурмовали дома для немцев. Вечерами по некоторым улицам разгуливали девицы легкого поведения и тоже совершенно открыто зазывали к себе гостей – полиция их не трогала. Кино[театры] были, только фильмы в них шли немецкие, но, правда, с чисто русскими надписями. Посещались они не очень охотно. Было также два русских театра, пользовавшихся большим успехом. Во многих кафе и ресторанах по вечерам устраивались танцы, хотя официально это и не разрешалось. В городе была также тюрьма, подчинявшаяся бургомистру, в которую сажали приговоренных русским судом, имевшимся при городской управе.

Помимо множества немецких солдат было очень много в городах и русских военных. Больше всего обращали на себя внимание казаки[598]598
  В р-не Витебска, в оперативном тылу 3-й танковой армии группы армий «Центр» с зимы 1943 действовал штаб полка Восточных войск особого назначения № 703-й, которому подчинялись: I дивизион – 622-й и 623-й казачьи батальоны, II дивизион – 624-й и 625-й казачьи батальоны, а также 638-я казачья рота. Летом 1943 перечисленные казачьи подразделения были сведены в 750-й восточный полк майора (позднее подполковника) Э. В. фон Рентельна, отправленный осенью во Францию.


[Закрыть], носившие папахи, шашки и нагайки; кроме того, это были самые большие скандалисты. Затем, в городе были люди из особых отрядов СД – русские, латыши, эстонцы, кавказцы и другие, которые были очень хорошо одеты в разнообразные костюмы, а на рукавах имели роковые буквы в треугольнике – «СД». Людей этих, известных своей жестокостью и грабежами, никто в городе не любил, а другие военные, как русские, так и немецкие, избегали общаться с ними. Имелись отряды нацменов, состоящие из армии казахов и особенно татар[599]599
  Кроме казачьих подразделений в тылу 3-й танковой армии в 1943 несли службу 3–6/508-я туркестанские роты снабжения, 4/18-я волжско-татарская строительная рота, восточные роты – 59-я, 639-я, 644-я, 645-я охранные, 703-я учебная, 3/608-я снабжения.


[Закрыть]. Много они не воевали, а больше несли службу по охране складов; всерьез к ним никто не относился. Русские, числившиеся при разных штабсротах, местных ортскомендатурах и т. д., отличались [главным образом] офицеры, пышностью своих обмундирований и особенно знаков отличия, плечи их и воротники были залиты серебром, особенно ярко блестевшим в солнечные дни, а грудь увешана орденами, которые они носили в натуральном виде, не ограничиваясь только лентами на колодках. Головы их украшали или цветные фуражки, или папахи с ярким верхом. Я не сомневаюсь, что они с удовольствием носили бы и шашки, но делать это было разрешено только казакам, а остальным строго запрещалось.

В городе имелось несколько газет, из них одна белорусская, которую решительно никто не читал. Журналисты были интеллигентными людьми, убежденными противниками коммунизма и Сталина; советская агентура иногда убивала наиболее ретивых из них. К сожалению, немцы стесняли их деятельность, не позволяли много писать, а страницы газет заполняли вздором, присылаемым из министерства пропаганды. Работа советской агентуры в Витебске была энергичной и многосторонней. Она касалась решительно всех областей жизни города, не говоря уже об обычной шпионской работе, направленной исключительно на получение сведений, касающихся военной стороны дела; велась умелая и интенсивная пропаганда среди населения. По утрам на улицах очень часто висели небольшие плакаты, сообщавшие, что немцы расстреляли столько-то и столько-то народа за текущую неделю, забрали там-то все продовольствие или что они понесли на фронте большие потери. На четырех имевшихся в Витебске базарах шныряли агенты-пропагандисты, распуская различные слухи.

Отряды советских диверсантов время от времени устраивали взрывы то водопровода, то электростанции, то склада боеприпасов или убивали людей, слишком преданно, по их мнению, работавших на немцев. Характерно, что ни один русский, служащий в СД, за это время убит не был. Особые агенты занимались разложением русских отрядов, спаивая людей, возбуждая недовольство начальством или указывая на гнусность для русского человека помогать немцам, вместо того чтобы защищать свою родину. Особый упор в этой пропаганде делался на то, что в России теперь якобы уничтожены колхозы, дана свобода и войска – это особенно подчеркивалось – носят погоны и красивую форму.

На немецкие войска также было обращено внимание. В этой области действовали главным образом красивые молодые женщины. Они приглашали военных к себе, поили их водкой и предлагали помочь дезертировать. Согласившемуся или предлагали перейти через фронт при помощи партизан, или переехать в другой русский город, или уехать в Польшу или Францию, затем его снабжали документами, штатским платьем и деньгами. Другие агенты скупали у немцев и других лиц, имевших к этому отношение, оружие и боеприпасы, выплачивая за это хорошие деньги, или подкупали их для облегчения его кражи.

Вообще, много еще происходило дел в это время в городе Витебске.