Текст книги "Сияние. Остров теней"

Автор книги: Кирилл Алейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– Умри ты, наконец, тварь! – воскликнул Джон вне себя от ужаса. – Подохни!

Третья очередь разметала голову мужчины на капли черной плоти и ошметки сгнивших мозгов. Больше невероятно живучий противник не издал ни звука, не шевелился и вообще казался мертвым. Теперь-то он точно мертв.

Джон на негнущихся ногах с великой осторожностью подошел к трупу. Все его существо кричало, рвало и метало, подстегивая капитана немедленно броситься сломя голову подальше от не желавшего умирать человека, но Джон попытался взять себя в руки. Он опустошил магазин автомата, прострелив труп еще раз. Затем быстро перезарядил оружие, отошел к разложенному костру и поджег его.

В ту ночь Джон не смог сомкнуть глаз, как и в ночь следующую. Наутро, когда все запасы древесины прогорели, а на горизонте так и не появилось ни одного судна, Джон нашел в себе смелость осмотреть труп. Крайне брезгливо он обходил мертвеца по кругу, разглядывал черные, но сухие язвы на его щеках, на руках, на прочих частях тела. Кое-где у трупа отсутствовали большие куски плоти, будто нечто откусило их. Ногти на пальцах рук и пальцах босых ног были полностью черны и длинны, что могло свидетельствовать о давнем пребывании этого бедняги на острове, а еще о том, что он точно заражен чем-то очень опасным. С наступлением дня Джон чувствовал себя лучше и теперь мыслил более разумно. Например, он знал, что человек в состоянии шока может довольно долго прожить после получения сильных ранений, никак не совместимых с жизнью. Так, солдаты во время боя, случайно подорвавшиеся на мине, продолжали ползти несколько минут даже без ног и таза, но ни медицина, ни биология этого объяснить не могут. Точно так же человеческий организм может определенное время функционировать без мозга (например, когда этот мозг ему вышибают автоматной очередью вместе с частью головы), что подтверждено несколькими поразительными фактами: в Европе, например, был рожден малыш, нормально проживший несколько месяцев, с поведением ничуть не отличным от того поведения, какое характерно для младенцев. И только когда он по неизвестной причине умер, а тело его подвергли вскрытию, растерявшиеся медики обнаружили полное отсутствие головного мозга у малыша. Вместо мозга там плескалось две-три сотни миллилитров жидкости. А во время Второй Мировой войны некоторые солдаты на поле боя лишались своих голов: начисто срезало осколками от взрывов. И безголовыми они продолжали бежать и даже стрелять.

Так что майор считал вполне возможным сохранение некоторых двигательных функций у смертельно раненого человека. А если принять во внимание то, что этот человек заражен чем-то…

Он умер или нет? Как ни старался Джон не задавать себе этот вопрос, он все равно крутился в сознании и не позволял окончательно успокоиться. Ночное происшествие произвело на пилота крайне отрицательное впечатление, вызвало массу вопросов без очевидных ответов. Например, один ли на этом острове зараженный, или их несколько? Если несколько, то Джон в любую минуту рисковал столкнуться с остальными, чего очень не хотел. Также висел в воздухе вопрос о заразности, если, конечно, убитый действительно был заражен, а не мертв изначально и поднят на ноги силой дьявола. На всякий случай Джон решил сжечь тело покойного, для чего собрал новую кучу хвороста в лесу, набросал прямо поверх трупа и запалил. Чтобы тело прогорело хорошо, майор жег над ним хворост почти полдня, и только когда осталась лишь куча обугленных костей, успокоился и позволил себе отдохнуть.

Но над океаном не летел самолет, а в океане не плыл корабль. Джон оставался один на один со странным островом и имел очень много шансов провести здесь еще одну ночь. Потому он, хоть и испытывал страх, углубился в джунгли, пополнил свой запас воды, набрал диких плодов и топливо для нового огненного маяка. Вечером он отыскал несколько банановых деревьев и нарвал бананов, которые вместе с консервами стали основной пищей капитана на несколько последующих дней.

Джон Карчер разжигал большой костер на северном пляже острова каждую ночь. Слава богу, больше никто не тревожил его ночных бдений. Утром, когда рассветало достаточно, капитан шел в лес и взбирался на дерево, чтобы поспать. Затем принимался искать древесину для нового костра.

Он настолько привык к такому распорядку за небольшое количество дней, что уже не мог жить иначе. Джунгли давали ему воду и кое-какую растительную пищу (стрелять дичь капитан отказался, на всякий случай экономя патроны), а также большое количество сухостоя и хвороста. По ночам он разжигал яркое пламя и в надежде сидел рядом, грелся и размышлял о своей печальной судьбине. Утром уходил на облюбованное в полумиле от берега дерево, в ветвях которого проводил несколько часов тревожного сна. Затем все повторялось.

Но однажды вечером Джон заметил, что небо над океаном темнеет быстрее обычного, а вскоре увидал и тучи. Приближался шторм, так что разводить огонь не было никакого смысла. Джон тоскливо посмотрел на уже собранную в кучу древесину, не сомневаясь, что ветер и волны разметают ее в пух и прах, потом собрал все вещи и укрылся в лесу на своем «любимом» дереве. Шторм налетел стремительно, и только что умиротворенно дремавшие джунгли превратились в ревущий мир воды, грохота и молний. Не поспав и минуты, смертельно уставший капитан к утру, когда буря улеглась, вернулся на берег.

И сразу увидел многочисленные предметы, выброшенные во время шторма на пляж. Не долго ломая голову, откуда здесь все эти обломки, Джон понял: где-то поблизости потерпело крушение судно или же в воду упал самолет. А значит, могли остаться выжившие.

Истосковавшийся по человеческому обществу капитан решил идти по пляжу, осматривая обломки, так как среди них могли оказаться полезные вещицы. Он почему-то не сомневался, что найдет и людей – живых, притом, людей, если продолжит двигаться по пляжу.

И он нашел таких людей. Но они ему не понравились. Еще издалека приметив несколько фигур, шатающихся без очевидного дела между водой и лесом, Джон припустил. Его глаза горели счастливыми искорками, уже созревал диалог с потерпевшими крушение бедолагами, все существо ликовало при мысли, что одиночество осталось позади. Джон даже не упрекал себя в столь эгоистичных мечтаниях, потому что хотел избавиться от тоскливого, опасливого существования в изоляции. Он хотел человеческого общества.

Но так его и не получил.

Джон споткнулся, упал в песок и быстро отполз к деревьям, едва понял одну очень неприятную вещь: люди впереди сновали по пляжу совсем не как убитые горем или занятые чем-то. Они бродили с болтающимися на груди головами, с повисшими плетьми руками, даже сталкивались иногда. Они вели себя как тот мужчина, зараженный, которого Джон пристрелил несколькими днями ранее. Они вели себя как сомнамбулы.

Да что же это?! Джон был и разочарован, и испуган одновременно. Скрываясь в траве, он подполз к сомнамбулам поближе, так что стали различимы даже мелкие детали их облика. Прежде всего – это глаза, которые замечал Джон каждый раз, едва кто-то поднимал голову. И каждый раз капитан вздрагивал от ужаса. Глаза ТЕХ людей не имели ничего общего с нормальными человеческими глазами, они были черны как уголь, глубоки, начисто лишены белков. Кажется, из них сочилась какая-то темная не то жидкость, не то слизь. Кроме того, Джон увидел на теле каждого сомнамбулы обширные рваные раны, будто укусы крупных животных. У одного пожилого мужчины рана на бедре была столь серьезной, что проглядывалась белая кость, потому он сильно прихрамывал на раненую ногу. Такие травмы не могли быть получены при катастрофе. Они появились уже тут, на острове, верил Джон. А то, что эти люди стали жертвами какого-то крушения, Джон понял по их весьма неплохо сохранившейся одежде, почти новой, лишь испачканной кровавыми пятнами и кое-где – грязью.

Иногда ходячие мертвецы, как окрестил их Джон, сталкивались и набрасывались один на другого. Завязывалась скоротечная схватка с нечеловеческими взрыкиваниями и почти собачьим лаем. Люди кусали друг друга, царапали ногтями, наносили серьезные увечья, после чего либо расползались в стороны, будто ничего не произошло, либо один начинал пожирать другого.

Когда Джон Карчер увидел последнее, то чуть не вывернулся наизнанку. Даже рот прикрыл ладонью, опасаясь, как бы съеденная утром пища не оказалась снаружи. Пресвятая Мария, да они каннибалы! Ходячий мертвец отрывал зубами куски плоти своего недавнего противника, пока тот бился в конвульсиях и булькал. Но едва ли он успевал насытиться: «пища» отползала в сторону.

Капитан насчитал около двадцати ходячих мертвецов, которые с наступлением сумерек будто по команде двинулись в лес и вскоре пропали там. Весь день капитан лежал в своем укрытии и натерпелся такого ужаса, какой недоступен больше никому. Он утратил всякое желание искать живых людей, зато дико захотел найти безопасное укрытие, где бы зомби (к вечеру Джон стал называть полумертвых каннибалов именно так) не достали его. Тут же вспомнился В-17, застрявший в кронах секвой. Самолет теперь был единственным безопасным местом на всем острове, считал Джон. Ни о каких кострах не могло идти речи, и поддавшийся панике и нечеловеческому страху капитан ринулся в лес.

Он бежал не разбирая дороги, и постоянно мерещилось, будто его преследуют зомби. Он видел их, мелькающих в зарослях, с черными глазищами и окровавленными ртами, со скрюченными пальцами и изорванными телами. Он слышал их позади себя, хрюкающих, хрипящих и булькающих. Он мчался быстрее и быстрее, быстрее и быстрее, перепрыгивал широкие овраги, разбивал завалы. Так быстро капитан еще никогда не бегал, и уже никогда не побежит.

Тогда он совершенно не отдавал себе отчет в своих действиях. Вполне возможно, что зомби ему мерещились, и ничто не мелькало в зарослях, ничто его не преследовало. Он мчался по лесу, пока внутреннее чутье не привело его точно на поляну, где нашел свое пристанище бомбардировщик. Подобно опытному акробату капитан невероятно быстро вскарабкался сначала по стропам парашюта, а потом по ветвям, в спасительное лоно «Flying Fortress», где немедленно забаррикадировался в кабине пилотов.

Следующие сутки Джон Карчер провел в бреду. Он галлюцинировал, ничего не ел и совсем не пил. Ему казалось, что самолет летит над островом, где обитают ожившие мертвецы. Что-то ломается, и правое крыло самолета отрывается, падает в океан. А сам бомбардировщик с ревом пикирует в густой лес и каким-то волшебным образом застревает на деревьях в сотне метров от земли. Но тут же живые мертвецы начинают проворно карабкаться по деревьям, пока не забираются в самолет и не перегрызают глотки всем летчикам. Напоследок мертвецы оставили себе Джона Карчера, забаррикадировавшегося в кабине…

Джон очнулся. Он был вспотевшим, его знобило, хотелось пить. Во фляге оставалась вода, а в другой – коньяк. Капитан глотнул и того и другого, вспоминая, где находится и почему. Фляжка с коньяком была гладко отполирована, так что при известной необходимости ее можно использовать как зеркало. И Джон с ужасом увидел в этом зеркале свое отражение. Оказывается, он совершенно поседел. Но рассудок постепенно восстанавливался, что радовало и обескураживало одновременно. Лучше б я сошел с ума и больше ничего не знал, не помнил, не видел. Однако здравый смысл подсказывал: не все так плохо. Он в безопасном укрытии, где есть немного пищи и оружие. Правда, с водой было туго, но от поляны до ближайшего оврага, в котором стоит дождевая вода, всего пять минут ходу. При определенном везении можно прожить в самолете довольно долго…

По мере того как силы восстанавливались, капитан утверждался в своем желании выжить. Он уже разрабатывал примерный план действий, включающий в себя и добывание пищи и воды, и периодическое разведение костров на берегу, и рытье волчьих ям для тех, зараженных. Как вдруг до слуха Джона донеслись очень тревожные звуки: кто-то забрался на деревья и вот-вот проникнет в самолет.

Капитан затрясся. Снятый с предохранителя автомат он выставил перед собой, невидимый для того, кто хочет забраться в самолет, из-за баррикады. Джон пережил много страха, прежде чем в кабину полезло нечто. И в ужасе нажал на спуск.

Оказалось, ему посчастливилось: в самолет забралась вполне нормальная, здоровая и ЖИВАЯ девушка-украинка, а внизу, у деревьев, ее ждали два крепких парня. Джон благодарил Бога за столь обнадеживающую встречу и уже начал верить, что спасение близко.

Но судьба, как известно, вещь непредсказуемая.

Как сказать им о том, что творится на острове? Как заставить их поверить моим словам? Джон не знал даже, стоит ли этим людям рассказывать о своих наблюдениях. Ведь они могли не поверить ему, могли даже оставить где-нибудь в джунглях или пристрелить как бешеную собаку. Джон маялся, метался, не решаясь никак сообщить своим новым знакомым об опасности, таящейся в лесах острова. Но он медлил, ведь в компании людей впервые за много дней ощутил себя в относительной безопасности, ему нравилась беспечность парней, их высокая выдержка и смелый, оптимистичный взгляд на будущее после пережитого крушения круизного лайнера. Капитан не хотел кончать это, не хотел вновь возвращаться в состояние постоянного страха. Потому и медлил.

Но сказать им о зомби было его долгом. Так что, приняв решение, Джон начал издалека. Сначала он поделился своими наблюдениями касаемо звезд, а значит, и местоположения этого острова. Все четверо находились не в Атлантике, по крайней мере, не в Северной Атлантике на известных всему миру и заселенных Багамах или Бермудах. Затем он хотел рассказать и о мертвецах, так как краем уха слышал историю, в которой оттащенные с солнца в тень леса трупы исчезли. Джон знал, КАК они исчезли: просто встали и ушли, перед этим, очевидно, покусанные теми, кто уже обитал в зарослях.

Но Джон не успел это сделать. Когда компания вышла на берег океана, Джону захотелось посмотреть на останки судна. Он считал, что парни преувеличили расстояние от острова до разбившегося корабля, так что оставалась надежда добраться до судна вплавь. Если нос корабля над водой, значит и радиорубка тоже над водой, вероятно, в целости. А где радиорубка, там лишний шанс на спасение.

Никто не пожелал идти вместе с капитаном, потому он, лишенный, к слову сказать, своего оружия, отправился один. Около часа он брел по песку, прислушиваясь то к шелесту волн, то к доносящимся из джунглей звукам. Сердце глухо стучало, страх обволок тело и постоянно подначивал вернуться, но Джон сильнее страха испытывал другое: желание свалить подальше с проклятого острова. Он уже не сомневался, что немного свихнулся, потому что в голове постоянно возникали странные, неописуемые видения, сумбурные воспоминания, но желание выжить доминировало над всем и оставалось острым.

Джон, наконец, заметил белеющее судно. Как и говорили парни, оно было очень далеко. И проблема состояла не в том, что никто не сможет добраться до него вплавь, а в том, что между судном и берегом могло быть сильное течение, утянувшее бы пловца прочь от острова. Но все-таки Джон решил попытаться достигнуть корабля, даже если ему придется плыть туда самостоятельно, рискуя быть унесенным в открытое море.

Для начала капитан решил обсудить с парнями возможность постройки плота. Если плот окажется достаточно легким и хорошо управляемым, с парусом, то при отливе можно попытаться доплыть на нем до заветной цели. Я поплыву сам, если они сачканут, думал Джон Карчер. А если они откажутся помочь мне построить плот, я их убью.

Разглядывая останки «Серенити», капитан не заметил, как к нему сзади подобрался враг. И слишком поздно среагировал, уходя от нападения.

Джон вскрикнул, заваленный крепким мужчиной в белой форме матроса. Мужчина оказался негром, настоящим африканцем, потому черные глаза на его лице едва ли были заметны. Зато очень заметными оказались белые зубы, крепко сидящие в розовых деснах. Зубы тут же сомкнулись на ноге капитана, отчего по всему телу выстрелила сильная боль. Джон заревел, пытаясь отползти от мертвеца, но был придавлен его весом. Негр же вгрызся еще глубже в ногу и вырвал с внутренней части бедра солидный кусок. Джон не мог кричать и звать на помощь, потому что задыхался от боли и страха, но даже если бы и крикнул, никто его не услышит: слишком далеко сейчас парни и оружие.

Суки, они забрали мой пистолет!

Буквально животная злоба вскипела в капитане. Он был в гневе от своего безоружного положения, от гневался на троицу засранцев, лишивших его единственной возможности противостоять мертвецам и тем самым сохранить себе жизнь. Он был в гневе от этого грязного матроса, терзающего ногу, будто голодная собака – кусок мяса. Гнев, дикая ярость придали Джону Карчеру сил, и он лихим пинком скинул негра с себя. Пока тот рычал и поднимался для нового броска, Джон уже вскочил на ноги. Глаза быстро окинули взглядом прилегающее пространство пляжа, и Джон заметил несколько отличных обломков металлических труб и деревянных досок. Он схватил кусок доски, со всей силы саданул по голове матроса, отчего доска раскрошилась, затем поднял с песка огрызок трубы и размахнулся. Тебе конец, тварь… Джон с великим облегчением понял, что уже не боится мертвеца (или зараженного болезнью вроде бешенства – не суть важно). Он чувствовал себя королем ситуации и был рад, что сейчас за спиной, омываемая волнами, медленно умирает «Серенити». Ведь именно она вложила в руки капитана этот замечательный обломок металлической трубы.

Джон что есть мочи ударил негра сбоку по голове. Тот рухнул на песок, брызнув в противоположную удару сторону кровяным фонтаном, и захрипел. Впавший в ярость капитан нанес сверху еще десяток ударов, пока голова негра не превратилась в бесформенное кровавое пятно. Но даже тогда Джон не угомонился и продолжал дубасить мертвеца трубой, а когда та случайно выпала из рук, Джон схватил большой плоский камень и наносил удары им.

Противник был уничтожен. Он не выказывал желания продолжать борьбу, да и не мог, ибо ни одна кость, наверное, у него не сохранилась целой. А голова – та вообще отсутствовала, и на ее месте теперь сочилась кровью куча фарша. Джон устало отбросил камень и пополз к океану. Он плюхнулся в воду и несколько минут просто лежал на волнах, покачиваясь, то прибиваемый к берегу, то оттаскиваемый обратно. Затем силы стали возвращаться, Джон тщательно вымыл лицо и руки, избавляясь от чужой крови, а заодно постарался прочистить и загаженную одежду. Когда капитан выжимал свой летный комбинезон на берегу, то с неудовольствием ответил один факт: кровь из нанесенной мертвецом раны не шла. Рана была глубокой, серьезной, но совершенно не кровоточила.

Подох наш матросик…

А это наталкивало на вовсе страшную мысль: заражение. Вот никогда бы не подумал, что больная фантазия киношников может воплотиться в реальность, усмехнулся Джон. Возвращаясь к остальным, он понял, какое новое чувство пришло на смену апатии и страху.

То было чувство стопроцентной обреченности. Чувство близкого конца.

* * *

Его бросало то в жар, то в холод. Тело знобило и лихорадило, но Джон старался не выказывать недомогания. Он не тешил себя надеждами, что все пройдет. Нет, он почему-то твердо знал: моряк по имени Саймон (скорее всего, тот негр на пляже сегодня – именно он) передал через укус свою болезнь. Некий вирус, вызывающий то ли бешенство, то ли чуму, то ли все вместе. Вирус, который способен оживить даже труп, вирус, против которого нет вакцины.

Джон умирал и осознавал это. Конечно, после того как он окончательно заболеет, он будет еще жив, но разве живым он назвал бы того мужчину, ночью вышедшего на пляж? Разве жизнью отдавало во взгляде матроса Саймона? Разве живыми были те люди, рвавшие друг друга зубами и, кажется, даже не испытывавшие при этом боли? Нет, они все мертвы. Не важно, что их физиология еще работает, не важно, что они по-прежнему двигаются, издают звуки, ищут себе пищу. Неважно всё это.

Я умираю, черт возьми. Джон понимал это так же ясно, как и то, что вокруг бушует гроза. Но почему-то в его сердце почти не было сожаления или печали. То ли он успел натерпеться ужасов и попросту устал от всего на свете, то ли таким образом показывала себя болезнь. Но он был почти спокоен, если не считать тлеющей обиды и сокрытой пока ярости. Они лишили меня оружия. И возможности уберечься от мертвеца…

С момента укуса перед глазами плавали разноцветные круги, разные по размеру, но очень навязчивые. Иногда Джон даже взмахивал рукой, неосознанно пытаясь «прогнать» надоедливые пятна и окружности. Джон чувствовал, что его тело горит, будто при высокой температуре. Рана на ноге, что удивительно, вообще никак себя не проявляла и даже не мешала передвигаться. Джон не хромал, хотя по логике вещей непременно должен хромать.

Гром, дождевые потоки, молнии – все это отвлекало Джона от собственных ощущений. Он не успевал как следует разозлиться на парней из-за оружия, не успевал погрузиться в лихорадочный бред, который при высокой температуре просто обязателен. Все еще преследующие его видения мелькали перед внутренним взором, крутились в беспорядочной метели воспоминаний, переживаний, обрывков мыслей, слов и снов. Джон полагал, что именно это и называется «прожить заново всю свою жизнь перед тем, как умереть». И он полностью отдавался этим галлюцинациям и видениям, не противясь ничуть.

– Вы в порядке? – обеспокоено смотрела на собеседника девушка. – Вам плохо?

– Нет, нет, мне даже хорошо, – попытался улыбнуться Джон.

– Выглядите, будто у вас жар, – не поверила ему Марина. – Дайте-ка, я потрогаю ваш лоб

– Нет! – Джон резко одернул руку девушки от себя. Мгновенная вспышка ярости заложила уши пробками, а глаза увлажнились. Но капитан быстро пришел в себя. – Простите, я не хотел напугать. Я в порядке, правда.

Девушка по-прежнему не верила, но больше не пыталась дотронуться до мужчины.

Мне даже хорошо… Джон погрузился в раздумья. Что такое смерть? Ничто. Смерть – это ничто. Она приходит тихо и незаметно, берет тебя в свои руки и уходит. Куда – неизвестно, но уходит она вместе с тобой на руках, и нет тебе больше обратной дороги. Тебя самого больше нет. А ведь это так приятно – не существовать. Чем это хуже существования? Боль, страхи, переживания, проблемы – вот что сопутствует жизни. А смерти сопутствует лишь полное, тотальное ничто, абсолютное забвение, растворение, исчезновение в никуда. Не так уж и плохо – умереть. Лучше, чем жить и мучаться, скажем, будучи инвалидом. И уж точно лучше жизни, в которой для тебя не осталось ничего родного, близкого, как у людей, в один день утративших всех своих родных. Смерти бояться – значит бояться жить. Конечно, смерть не стоит искать лишь потому, что ты храбрец со стальными яйцами, и тебе все нипочем. Она сама найдет тебя, когда посчитает нужным.

Джон сидел, глядел на трепещущую под дождем траву и улыбался. Он старался представить себе, что может быть после смерти, но никак не мог это сделать, и потому забавлялся. Ведь после смерти нет ничего совершенно: ни рая, ни ада, ни второй жизни, ничего. А значит, и представить что-то не получится. Капитан подумал, что умереть вот так вот, зная, что очень скоро тебя не будет, гораздо приятнее и лучше, чем помереть от внезапного инсульта или инфаркта в старости. Идешь ты себе спокойно по улице, и вдруг – бац! И нет тебя. Хотя нет, не так.

Джон мысленно нарисовал картину теплой, уютной гостиной. На окнах висят тяжелые шторы, плотно закрывающие вьюгу, что воет снаружи. Снег летает в темноте, носимый ветром, но он тебе не страшен. Ты дома, в своей милой и родной гостиной, сидишь в глубоком мягком кресле с пледом на коленях, ноги твои в пушистых тапочках покоятся на пуфике. Чуть в стороне потрескивают в камине сосновые поленья, огонь гудит жаром, устремляется в трубу. Перед тобой на стенах развешаны фотографии родственников: любимой жены, с которой ты прожил много счастливых лет и все еще помнишь ее молоденькой, сексуальной девочкой с упругими формами, так умело занимающейся сексом; рядом с фотографией жены висят снимки твоих детей, сына и дочери. Сын стал выдающимся юристом и уже занимает пост вице-президента крупной компании, у него недавно появился ребенок – тоже сын, а жена его так сильно напоминает твою собственную, так красива и мила, что ты иногда путаешь их, жену и невестку. А вот и фотография дочки. Она пошла в тебя, но, надо признать, гораздо симпатичнее, чем ты. Она настоящая красавица, королева школьного выпускного бала и очень умна. Она уже поступила в колледж, но так и не нашла себе парня. И это хорошо, пускай конфетка останется неразвернутой подольше.

Ты переводишь взгляд с фотографий на любимого пса, спящего между тобой и камином. Верная псина уже не первый год сопровождает тебя на охоте, приносит по утрам почту и так нежно ласкается, стараясь облизать тебя мокрым языком, что ты постоянно смеешься при этом.

А по телевизору сейчас начнется отличный фильм. Ты видел его уже не раз, но фильм действительно отличный, так что тебе ничуть не противно смотреть его вновь и вновь. Он напоминает о былых годах, о событиях давно минувших дней, и все эти события, ситуации и происшествия приятны, теплы и веселы. Вот, сейчас пройдет рекламный ролик, затем милая девушка расскажет о погоде на завтрашний день, и на основании прогноза ты решишь, стоит ли завтра заводить машину и ехать в гости к сыну, чтобы побыть с внуком, или лучше переждать непогоду. Завтра, к тому же, обещала навестить дочка – в том случае, если погода не позволит ехать в соседний город. Ведь дочь сейчас близко, на другом конце квартала, отмечает день рождения своей лучшей подруги.

Рядом с креслом стоит небольшой столик из стекла и дуба. Ты протягиваешь руку и берешь кружку горячего кофе, крепкого и сладкого, со сливками – то что ты любишь. Ты делаешь глоток, теплая жидкость попадает внутрь, и оттого еще приятнее, еще душевнее становится. Бормочет реклама, воет за окном вьюга, а ты наслаждаешься моментом. Ставишь кружку на столик, достаешь из лежащей там же пачки сигарету, раскуриваешь. Голубой дымок поднимается к потолку, медленно расползается по гостиной, а ты разгоняешь его струйкой дыма серого – с удовольствием выдыхаешь аромат, расслабляешься еще больше. Пес дернул ухом, проворчал что-то во сне; наверное, ему приснилось нечто хорошее.

Скоро вернется любимая жена. Она сейчас на вечерних курсах по вязанию. Хочет научиться на старость лет вязать свитера, что ж, пускай. Ты никогда ни в чем не отказывал ей, и потому она любит тебя до сих пор. А ты любишь ее, любишь глубокой и полновесной любовью, точно такой же, как и много лет назад, когда украдкой целовались вы за амбаром.

Реклама кончилась. Начался один из любимых тобой фильмов. Ты предвкушаешь приятный просмотр, и тут вспоминаешь, что на кухне есть приготовленные женой круассаны с джемом. Что может быть лучше, чем посмотреть хороший фильм и пожевать чего-нибудь вкусненького? Ты кладешь сигарету на край пепельницы, делаешь глоток кофе и встаешь. Пес опять проворчал что-то во сне, но не услышал, как ты поднялся. В мягкий тапочках по ворсистому ковру ты направляешься на кухню. Сначала проходишь в коридор, соединяющий все комнаты на первом этаже, где на стенах висят красивые бра, а в одном из углов стоит подаренный сыном декоративный напольный светильник в образе уличного фонаря, но гораздо красивее. Ты идешь по коридору, предвкушая круассаны, фильм, кофе, сигарету, вернувшуюся с вечерних курсов жену, приехавшую в гости дочку, дурачество с внуком, как вдруг…

Бац!

В груди что-то ломается, взрывается, скрежещет. Острая боль, будто от сквозного ранения плохо обработанным копьем, разрывает твою грудь в левой части. Ты мгновенно бледнеешь, тихо стонешь и заваливаешься набок. Ты не дурак и не столь наивен, чтобы не знать, что происходит. Ты понимаешь: наступил сердечный приступ. Смертельный приступ. Хватаешься за напольный светильник, и он падает, разбивая плафон. В грохоте, пока осколки стекла еще летят в твое лицо, ты ясно осознаешь приближение смерти. Ты ТОЧНО знаешь, что она наступила, ты ТОЧНО знаешь, что тебе не выкарабкаться. Ты уже видишь непроницаемую мглу, в которой не будет ни сына, ни внука, ни дочери, ни жены с вечерними курсами, ни сигареты с кофе, ни круассанов и отличного фильма. Там не будет даже тебя. Ты осознаешь, что больше не увидишь жену, что не успел попрощаться ни с нею, ни с детьми, ни даже с соседом, который задолжал тебе снегоуборочную лопату. Впрочем, на соседа тебе плевать. Последний раз в жизни тебя обволакивает чувство огромной скорби и печали, ведь тебе больше не видать тех, кого ты так любишь, тебе больше не видать того, что тебе всю твою жизнь было так важно, что стояло на первом месте и заставляло идти вперед, прорываясь через любые трудности. На несколько секунд ты погружаешься не в просмотр своей жизни в перемотке, нет, а в неописуемую, необъятную печаль, границ которой уже не увидишь даже. Ты не встретишь жену ласковым поцелуем, не ощутишь аромата ее духов, не пригласишь досмотреть фильм вместе. Ты не увидишь свою дочку, чуткую и воздушную. Ты не покачаешь на коленях шалуна-внука и не пожмешь мужественную руку сына. Всего этого ты уже не сделаешь никогда, как бы ты ни хотел обратного.

Все, конец. Тушите свечи, господа. Волшебство под названием жизнь окончилось. Далее – небытие в самом наиглубочайшем понятии этого философского слова. Дальше – смерть.

Ты лежишь на холодном паркете коридора, так и не дойдя до круассанов. Несколько секунд ты в ужасе переживаешь неописуемое несчастье об утрате всего, чем жил. Ты точно знаешь, что такого горя, такого сожаления еще никогда не испытывал. Смерть пришла внезапно, налетела из-за угла коридора, поразила в сердце и завалила на пол. Смерть мгновенно победила тебя, и теперь тебя не станет. Не станет всего через секунду, и эту секунду ты в огромной скорби пытаешься посвятить созерцанию образов любимых тобой людей. А единственной сознательной мыслью, что посетила твою голову в момент сердечного приступа и до самой смерти, стала: «Какого черта я не бросил курить двадцать лет назад?!»

Конец. Темнота растворяется в тебе, а ты растворяешься в темноте.

Джон передернул плечами. Нет, он не хотел бы такой кончины. Только не такой. Повернув к Марине бледное лицо, капитан попросил:

– Будьте добры, достаньте мне сигарету.

Девушка выполнила просьбу, и Джон закурил. Он был рад, что последние дни перед смертью пробыл на острове. Он отвык от большой земли со всеми ее прелестями, которые было бы так жалко потерять. Он пережил ужасы, которые отгородили его от прошлого, от всего прошлого, от всего мира. По сути, ему нечего стало терять. У него не было жены, которая пришла бы с вечерних курсов и обнаружила распростертое на паркете коридора мертвое тело мужа в россыпи стеклянных осколков. У него не было дочери, которая тем же вечером прибежала бы в слезах от подружки, красная от вьюги, в мгновение ока сменившая веселую пирушку на необходимость немедленно осознать смерть отца. У него не было сына, который приехал бы ночью бледный и суровый, готовый на любые траты по случаю намечающихся похорон, держащий себя как всегда в руках, но на деле рыдающий глубоко в душе. У него не было собаки, осторожно обнюхавшей бы неживое тело и заскулившей от горя. У него не было соседа, так и не вернувшего лопату, но честно прибывшего в день похорон на кладбище с траурным видом. У него не было теплого пледа, мягкого кресла, стеклянного столика, недокуренной сигареты, сладкого кофе, начавшегося фильма, свежих круассанов, красивого светильника.