Текст книги "Проданная (СИ)"

Автор книги: Кира Шарм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Он меня купил! Так какого черта мне не все равно, что он там себе думает! Ему и без этого есть, за что меня ненавидеть…

Да и какая ему разница, вообще?

Наоборот, этот был бы только рад, если бы я к нему в таком виде по утрам являлась! И на четвереньки становилась перед ним! Минет он по утрам любит! Что же утро не встретил там, где провел ночь? Тогда с завтраком бы у него сложилось так, как он, судя по всему, привык, раз любит!

Но Санников даже перестает есть и откладывает приборы. Быстрый взгляд в сторону того, что осталось от моего платья, – и лицо почему-то снова мрачнеет Челюсти сжимаются.

Что-то такое исходит от него, что я вся сжимаюсь, подбираюсь.

Вспомнил вчерашний вечер и снова разозлился, что не дошел до конца?

– Хорошо, София. Поедем за одеждой после завтрака. Все равно было нужно.

И ничего в голосе. Совершенно бесстрастно. Как с чужим человеке о погоде. Хоть бы какое-то извинение! Пусть просто в интонации! Но – нет! Да и вообще – о чем я размечталась? Санников же непогрешим! И даже если в чем-то ошибся, то все равно прав!

– Мне становиться на четвереньки? – спрашиваю с едва сдерживаемой яростью, едва допив свой кофе.

– Потом встанешь, София. Еще успеешь.

И даже усмехается!

Так невозмутимо, как будто такое в порядке вещей! Санников, – что? Вообще не понимает, что такое ирония? Черт бы его побрал, ему уж точно не придет в голову извиниться!

– Одевайся, – его рука властно накрывает мою, крепко сжимая. – Поедем за одеждой.

Но я так и остаюсь сидеть, неловко вертя второй рукой чашку из-под кофе.

Неужели он не понимает, что меньше всего мне хочется сейчас перед ним вставать из-за стола и нагибаться за тем, что осталось от платья?

Даже прокашливаюсь несколько раз, но Санников и ухом не ведет. Совсем не понимает намеков. И будто дел у него других нет, как только и сидеть за опустевшим столом!

Или наоборот, – он прекрасно понимает все намеки и просто издевается? А, может, ему плевать вообще?

Не выдержав, все же встаю.

Его насмешливый взгляд буравит лопатки, когда иду за своим платьем.

Аккуратно присаживаюсь, придерживая постоянно пытающееся слететь полотенце – за время, пока мы со Стасом «беседовали», если, конечно, это можно так назвать, узел прилично ослабился.

Подхватываю свою одежду и почти бегом направляюсь к выходу.

– Ты, когда возмущена, пыхтишь не менее сексуально, чем наклоняешься, – доносится мне в спину. – Только забавнее.

Черт!

Черт бы его побрал!

Все ведь понял! Специально сидел и ждал!

Глава 37

Очень критично осматриваю себя в зеркале.

Платье измялось и, как ни пытаюсь разгладить руками, это помогает мало.

Особенно все плохо, когда Стас, естественно, без стука, входит в мою комнату и становится рядом со мной в зеркале.

Идеальный. В костюме под цвет глаз – серебряно-сером. С иголочки.

Ни пылинки, ни складочки, даже ничего не сморщилось – одежда идеально сидит на фигуре. Запонки платиновые с бриллиантами на манжетах рубашки на тон более светлой, чем костюм.

Я рядом с ним просто драная кошка, которая неизвестно, где валялась. Еще и губы разбухшие. И косметики никакой.

И белья нет под платьем, и это, между прочим, очень заметно. Оно облегает слишком сильно. Безумно натирая истерзанные им вчера соски…

Никуда бы в таком виде в жизни бы не вышла. Но, увы, выбора у меня никакого.

– София?

Никакого намека на пошлость. Только наблюдаю в зеркале, как алчно полыхнули его глаза, когда встал рядом, а после взгляд опустился на отражение моих губ в зеркале. Так жадно, будто уже сто раз впился в них своим ртом. Даже уголки его рта дернулись. А меня залило пунцовой краской.

Да что ж такое?! Он только посмотрел, – а меня уже прошибает током!

Нехотя опускаю руку на его согнутый локоть.

Так и выходим из комнаты, а после и из дома, под локоток, как самая настоящая пара.

Санникову удается даже не говорить пошлостей и гадостей, даже на расстоянии приличном держится, так, что в остальном наши тела не соприкасаются.

Называет водителю адрес, захлопывая за мной дверцу машины и садится на переднее сидение. Давая мне наконец возможность выдохнуть. Он ничего не сказал, ничего не сделал, но смотрел на меня так, что почему-то казалось, что набросится прямо в машине. И непонятно, – для того, чтобы изнасиловать или чтоб шею свернуть. Его взгляд, кажется, красноречиво обещал и то и другое.

Мы проезжаем до боли знакомые, родные улицы.

И сердце снова мучительно сжимается.

Смотрю на пеструю шумную жизнь, что когда-то была частью меня самой сквозь затемненное тонированное стекло чужой машины. Не просто чужой. Принадлежащей тому, кто ненавидит меня, но и так же теперь управляет моей, ставшей будто чужой жизнью.

После потери отца, в этой бесконечной бедности, в проблемах, а после со свалившейся на нас болезнью Маши, было совсем не до воспоминаний. Не до сожалений и тоски по тому, чего не вернуть. Нам надо было выжить. Выстоять. Справится. Хоть как-то. Но вот теперь… Узнаю знакомые витрины. Мельтешащих знакомых, с которыми так часто вместе проводили время, смеялись и даже делились мечтами, планами на жизнь… И в сердце проворачиваются ножи.

Понимаю, что все – не просто деньги. Не черная полоса, которая рано или поздно закончится, и мы сможем выдохнуть, – да вот хотя бы после того, как Машу прооперируют. О том, что это не вылечит ее, я даже думать себе запрещаю.

Нет. Это часть жизни, часть меня, – которую вырвали с мясом. Вырвали навечно, а я только сейчас это вижу, теперь понимаю. И никто из нас никогда больше не вернется обратно. Мы никогда уже не будет прежними. Все, что было родным, что было любимым, частью нас самих, – все оборвалось, все отняли у нас.

– София.

Мы останавливаемся у моего любимого магазина.

Уже давно заметила, что краем глаза Стас наблюдает за мной.

Но это уже не важно. Какая разница? Хочет выпить боль, что трепещет в душе? Да пусть. Пусть наслаждается, пусть упивается своей победой, своим торжеством. Мне уже неважно.

И все же этот магазин, – как новый удар под ребра. Новая боль внутри.

Здесь покупались всегда самые любимые, самые красивые вещи. Здесь меня знали все, кто работает в нем. Я ведь всегда спешила и терпения на пошив одежды у меня не было никогда. Еще совсем малышкой я вертелась здесь в сказочных платьях принцесс перед сидящим в глубоком кресле отцом, а он, смеясь, называл меня своей принцессой…

Зачем? Зачем Санников привез меня сюда? Чтобы ударить еще больнее?

Никогда не поверю, что это случайность! Нет, он прекрасно изучил все, что касается меня и моей семьи! Изучил каждую мелочь, чтобы раз за разом наносить свои удары.

Санников сам открывает дверь, подает руку.

Но я не подаю своей.

Выбираюсь из машины сама.

И, хоть вначале даже покачнулась, выйдя в привычный мир, в который больше хода нет, задохнулась от его воздуха, от ощущения себя прежней, все равно игнорирую протянутый им локоть. Решительно иду вперед, сама распахиваю дверь любимого бутика и останавливаюсь, не в силах выдавить слова приветствия, когда с лиц продавцов и консультанток, чьим рукам я доверяла с детства, сползают улыбки.

Будто привидение увидели.

И мнутся неловко, не здороваясь.

Как будто собираются указать мне на дверь.

Ну да. Как же я забыла! Здесь ведь обслуживают только сильных мира сего! Всем остальным вход сюда закрыт!

Софья! Софья Львовна! – каблуки Веры Петровны, директрисы и управляющей этим магазинчиком, застучали оглушительно в гробовом молчании, что воцарилось вокруг меня. Мне кажется, я могла бы даже пощупать эту тишину и неловкость, с которой все отводили от меня взгляд

Надо же, наверное, по камерам смотрела. Как всегда, в ожидании особенно престижных и дорогих гостей.

– Простите, но мы вынуждены…

Теперь ее лицо выглядело так, как будто к носу поднесли протухшее яйцо.

А ведь она всегда выбегала мне навстречу! Сама лично подносила кофе, обязательно с какой-нибудь суперновой экзотической шоколадкой. Сама помогала мне застегнуть крючки или молнию на платье, отсылая всех помощниц подальше.

А теперь останавливается в шаге, будто напирая.

Не может проговорить последних слов, диссонанс у нее, видимо. Или ждет, что я сама их прочту и уберусь отсюда?

– Две чашки кофе, – раздается за спиной голос Санникова. – И принесите всю последнюю коллекцию. Вечерние платья, одежду попроще, белье. Все. Варя.

Не знаю, когда успел войти, я думала, он будет ждать на улице. Не услышала, как дернулась дверь. Только теперь Санников становится преградой. А мне хочется сбежать отсюда. Мчатся со всех ног.

Наивно, конечно, да. После того, как все из нашего круга от нас отвернулись…

Но все-таки мне казалось, что во всем здесь были теплые, душевные по-человечески отношения… Это больно. Черт возьми, это очень больно!

– Я В-вера, – пытается натянуть обратно на лицо улыбку, но выходит крайне паршиво. Как оскал и нервный тик в одном флаконе.

– Да плевать, – Санников пожимает плечами, глядя сквозь нее, как сквозь насекомое. Не лицо – безжизненная маска. Холодная. Убийственная. Высеченная из мрамора. И глаза такие… Я бы отшатнулась.

Но мне отшатываться некуда.

– Я не знакомиться пришел. Быстрее. Валя. Кофе и коллекция.

– Как скажете, господин Санников.

Вера Петровна мгновенно исчезает за дверью своего кабинета и возвращается в рекордный срок, с охапкой одежды в руках.

– Стас… – безотчетно касаюсь ледяной руки.

Я не хочу ничего здесь примерять. Ничего не хочу отсюда. Мне хочется только уйти. Подальше. Не видеть этих лиц, что снова успели натянуть на себя фальшивые улыбки и суетятся теперь, разворачивая перед нами все новые платья.

Я и фасонов не вижу. Не различаю.

– Тс-с, Софья Львовна, – шепчет в самое ухо, наклоняясь и обжигая дыханием. – Мы выберем лучшее здесь. И выпьем самый вкусный кофе.

Только вот кофе, поданный Верой Петровной дрожащей рукой и даже не глядя мне в лицо, оказался самым горьким в моей жизни.

Допив почти залпом, не глядя хватаю несколько платьев.

Розовое и кремово-телесное. Все с легким переливом перламутра. То, что всегда выбираю в первую очередь.

Но сейчас мне хочется со всем этим покончить как можно быстрее.

Даже смотреть не буду, как я выгляжу в этой одежде. Если сядет по фигуре, заберу и уберусь отсюда как можно быстрее.

– Нет

Дергаюсь, когда шторка примерочной отодвигается.

Если это кто-то из консультантов или сама Вера вошла мне помочь с примеркой, – конечно, исключительно по приказу Санникова. – до омерзения не хочу, чтобы кто-то из них прикасался ко мне.

Но вместо них в примерочную входит Стас. С кучей перекинутой на руке одежды.

– Это не то, – окидывает меня взглядом в отражении зеркала с ног до головы. А ощущение такое, будто поток воды на меня хлынул. Обжигающей. Пропитывающей все, что на мне и даже под одеждой. Такой, после которой ни одного сантиметра тела не остается неприкосновенным!

– Почему? – вскидываю голову, встречаясь взглядом с его в отражении.

Довольно милое перламутрово-розовое платье. Очень нежное. Мой любимый оттенок. Всегда такие выбирала. Пусть сейчас мне и без разницы особенно, что на мне надето. Но эти оттенки – вот просто мое!

– Потому, – серебряные глаза, поймавшие меня в отражении, темнеют.

Скользит рукой по плечу, поднимается к шее.

Замираю, шумно втягивая воздух. Напрягаюсь каждой клеточкой.

Но руки Санникова на удивление нежны. Прямо до мучительной какой-то истомы. Как ему это удается? Вот так смотреть? Так прикасаться? И уметь быть таким нежным, хоть на самом деле он далеко не такой!

Но я не представляю, чтобы хоть один человек на земле умел своими прикосновениями, даже самыми легкими касаниями, вызвать такой ураган чувств! Он будто говорит ими. И это так не вяжется с его истинным отношением ко мне! С его натурой! Кровожадной, мстительной, страстной и жестокой!

– Так слишком откровенно, – резко дергает молнию сзади вниз, а я вся вздрагиваю.

И взгляда в отражении от моих глаз не отводит. И я, будто загипнотизированная, не отвожу своих. Будто тону в расплавленном металле все сильнее темнеющих глаз. И мурашки по всему телу рассыпаются. Насквозь током бьет от этого взгляда.

– Ты будто обнажена в этой одежде. Софи-ия. – голос Санникова становится умопомрачительно бархатным. И ревучие нотки, как у огромного урчащего кота впитываются прямо в кожу, ласкают, заставляя голову закружиться.

– Как будто выставляешь напоказ свою нежную кожу…

Платье, струясь по фигуре, опадает вниз.

Его руки оглаживают тело по краям, едва касаясь, вызывая сотни и тысячи бешено летящих по коже мурашек. Как вспышки шампанского, они словно выстреливают на поверхности кожи. Так сладко… Будоража и дразня… И глаза эти сумасшедшие, впечатывающие меня в себя будто насквозь… Будто, прошивает меня и вовнутрь впивается расплавленным серебром своим… В самую душу…

– Твоя кожа сама как шелк и перламутр, ты знаешь? Будто светится, переливается чуть розоватым отливом…

Его руки опускаются на мою грудь.

Не отрывая взгляда в отражении, он водит пальцами по кругу, сквозь невесомое, неощутимое нежно-розовое кружево, приближаясь к соскам.

Время и пространство исчезают.

Я забываю, где я. Будто нет ничего в этом мире, никого, только он и я. И эти безумные ощущения, нарастающие, накрывающие все новыми и новыми волнами. Блаженство, растекающееся под кожей, взрывающееся щекочущими, жгучими пузыриками уже там, внутри…

– Ах, – стону, выгибаясь спиной, когда пальцы вдруг резко сжимают заостренные возбужденные донельзя вершинки сосков.

Спиной ощущаю, как он возбужден. Каменный огромный бугор, что упирается прямо в позвоночник. Неосознанно прижимаюсь в его горячей, даже сквозь рубашку обжигающей груди обнаженной, уже горящей сладостной истомой кожей.

Подрагиваю вся под его руками, пьянею от его шумного, участившегося дыхания. И будто простреливает всю насквозь, когда он проводит ногтями по самым вершинкам, по-прежнему сжимая соски.

Простреливает до низа живота, разливаясь между ногами жаркой, нетерпеливой, сумасшедшей влагой. Заставляя пульсировать все внутри, застонать от мучительной потребности более жадных, более порочных и откровенных прикосновений.

Я все горю. Все пылаю. Пульсирую везде, внутри и кожей, каждой клеточкой. Я с ума схожу.

Прикрываю глаза, опуская голову на плечо Стаса. Вся растворяюсь, вся отдаюсь этим ощущением…

– Софи-ия, – хриплый. будто надорванный голос, а его губы опускаются на мои…

И вся магия разлетается на ошметки. На тысячи разорванных кусков.

В нос резко бьет чужой запах.

Терпко-сладкий омерзительный запах женских духов, что даже после душа не выветрился из его волос.

Бьет прямо по оголенным нервам.

А его рука резко летит вниз, разрывает тончайшее кружево трусиков, вонзаясь прямо вовнутрь…

Заставляя очнуться.

– Подонок!

Не успеваю сообразить, как моя рука взлетает вверх, хлестко ударяя Санникова по щеке.

Больно.

Отшатываюсь от него, чувствуя, как ломит каждую косточку в ладони.

Не соображая вообще ничего, только видя перед собой красную пелену, что яростью и жгучей обидой затапливает насквозь, замахиваюсь снова. Плевать на боль! Та, что внутри сейчас, раздирает сильнее.

– Подонок… – шиплю прямо в искривленные губы, когда Санников, перехватив ее, резко сжимает запястье, вжав меня в стенку кабинки. Нависнув так, что. кажется, сейчас просто размажет меня под ней. И заодно вдавит прямо в живот, раздавив кожу и внутренности свой огромный член, который ударяет в кости так, что трудно дышать.

– Ты забываешься, Софи-ия. – режет меня острым лезвием ледяной голос. Пылающие огнем глаза прожигают клеймо, оставляя ожоги там, где останавливается взгляд.

– Не забываюсь. Санников! Всю ночь со шлюхами своими провел, а теперь и со мной – тоже, как со шлюхой! Прямо здесь меня решил взять! Плевать тебе, что это публичное место! Плевать, что в соседнюю кабинку могут в любой момент зайти и все услышать! Что все в магазине понимают, зачем ты сюда вошел! Потому что ты же нормально не умеешь! С женщиной! Не-ет! Ты можешь только покупать! Платить и брать! Тебе не понять, что бывают не шлюхи, ведь другие на тебя и не смотрят, да. Санников!

Пусть я не могу надавать ему пощечин, но мои слова бьют его не хуже. Вижу, как лицо дергается от каждого слова. Ну, хоть так…

– Только я не шлюха, Санников, – снова перехожу на сдавленное шипение. – Ты меня не испачкаешь, не вываляешь в своей грязи! Я все равно останусь собой, настоящей! Что бы ты со мной не делал! Просто отключусь, и… И перетерплю. Тебя. А после отряхнусь и сумею расправить плечи!

– Одевайся, – его лицо снова превращается в маску. Только что полыхал яростью, тяжело с хрипом дышал, – и вот уже снова будто из камня высечен. Ни единой эмоции. Один лед.

– Вот в это. Если не хочешь выглядеть обнаженной при толпе шлюхой.

Мне в лицо летит черное вечернее платье.

– Выйди! Я могу одеться и без тебя!

– Я заплатил, – его рука сжимает подбородок, пальцы скользят по скулам. – Ты не шлюха, да. София. Совсем не шлюха. Но я тебя купил. И я люблю сам одевать свои игрушки.

Нагибается, поднимая мою ногу. Просовывает в кружево нового черного белья. Также подымает и вторую. Скользит по ногам, натягивая вверх тонкие трусики.

Вертит во все стороны, осматривая. После надевает плотный черный бюстгальтер.

Сам надевает на меня длинное платье с низким декольте, в пол, с одуряющей распоркой почти до бедра. Сам оглаживает, расправляя морщинки и складки на платье. Застывает, оставив руки на моих бедрах.

Платье и правда сидит идеально. Я выгляжу роскошно.

Черный цвет и крапинки еле уловимого золотого отлива подчеркивают волосы, которые будто начинают светиться золотым.

Идеальное платье, хоть и не мой стиль. Я выгляжу в нем… Женщиной. Роскошной зрелой женщиной. Совсем не то, к чему привыкла. Но… Это будто более утонченный и зрелый вариант меня. И даже открытые места не несут в себе ни намека на пошлость.

– Идеально. – ледяным тоном констатирует Санников. – Да, именно в этом ты пойдешь. Остальное можешь выбрать сама.

– Куда пойду?

Меньше всего мне хочется с ним куда-то выходить. Вообще выходить не хочется, в принципе!

– Я не сказал? Вечером мы едем на прием. Очень важный прием, София.

– Нет!

Сжимаю руки в кулаки. Что он еще задумал? Лучше бы держал дома под замком, в одном полотенце.

– К этому платью идеально подойдет твое колье с розовыми бриллиантами…

Санников задумчиво проводит пальцами по открытым ключицам. – Просто идеально.

– Я не хочу, – меня все еще трясет.

От этих его перепадов. От новой грани ледяной холодности и отстраненности. От того, что теперь и правда будто не замечает саму меня, а видит просто наряженную им куклу, свою игрушку.

– Почему? – густая бровь вскидывается вверх. – Они тебе идут. Таких камней больше не существует в мире. И они тебе нравятся.

– Нет, Стас. Не нравятся!

– Разве?

– Не нравятся! Они меня душат! После всего, что было, эти бриллианты напоминают мне ошейник!

А я себе сама – твою собачку на поводке! Только этого я ему не скажу, конечно.

– Если я решу, ты и в ошейнике пойдешь, София. – И поводок к нему приделаю. Меряй остальное. Выбирай. Когда закончишь, постучишь в окно витрины.

Выходит, одернув занавеску примерочной полностью.

Задергиваю обратно, но вдруг замечаю, что в магазине странно тихо.

Выглядываю наружу. Совершенно пусто. Никого! Сквозь окна вижу, как топчутся на улице все. включая и саму Веру Петровну. А табличка с надписью «открыто» перевернута вовнутрь.

Неужели он подумал об этом с самого начала? Озаботился тем, чтобы никто не увидел, чем мы здесь занимаемся? Не хотел меня позорить при других?

Хотя… Это же Санников. Ему просто нравится ощущать над людьми свою власть! Просто взять и выгнать всех из магазина, потому что ему так захотелось! Я совершенно напрасно думаю о нем слишком хорошо!

Глава 38

Стас

Закурил, чуть громче, чем следовало бы, захлопнув за собой дверь.

Рвано выдохнул ядовитый дым, обжигая легкие слишком глубокой затяжкой.

Блядь, когда утром она отшатнулась от меня, меня будто под дых ударили. Горло сжало спазмом – неужели я ей настолько противен? Так отвратителен?

А я сам после прошедшей ночи весь перевернут на хрен изнутри. В фарш какой-то, в винегрет ненормальный.

Как в грязи изгвоздался с теми девками. И ничего вроде бы необычного, а перед глазами – ее медовые глаза, от которых лучи во все стороны расходятся.

Разные лучи. Иногда такие, блядь, что будто жалом в тебя впиваются.

А иногда – тепло становится, так ласково, что улыбнуться хочется. Будто все прошлое, всю на хрен боль, от которой до сих пор под ребрами разворочено, они рассеивают. И она утихает. Отступает. Заставляет забыть о себе…

Или искрами полыхают. Сумасшедшими, безумными искрами, – как вот в ту ночь нашу давнюю, которая, блядь, так в голове и засела.

Как заноза, черт бы ее подрал!

Сколько у меня таких ночей было?

Да даже не таких!

Настоящих, горячих, страстных, в которых я вертел женщин во всех позах, вгоняя по самые яйца снова и снова, с рычанием извергаясь в них и опять разворачивая, чтобы взять с другой стороны, по-разному!

Сколько их, – молодых и опытных, стонало подо мной, прося добавки, нового захода? Облизывали член, заглатывали его, трахали горлом, сжимая, щекоча языком? Сколько их потом падало, обессиленно?

Я не считал. Да, блядь, – не считал!

Но ни одной из них почти не помню!

Имена, лица, губы, их тела, фигуры, – все сливается в какой-то сплошной поток, в какой-то марево, что расплывается перед глазами.

Так какого же хера я до сих пор помню, какими пьяными и пьянящими самого меня были именно ее глаза? Каждый, блядь, оттенок этих глаз помню!

И хочу ее. До одури. До звона в яйцах.

Прямо сейчас членом хоть гвозди забивай.

Хочу, блядь, разную.

Что в шортиках тех, что в полотенце – заспанную, с опухшими веками и без макияжа.

До сжатых до по беления кулаков хочу.

Зубы сводит, как нужно мне снова эту страсть в ее глазах увидеть.

Мне принадлежит, взять в любой момент могу.

Как захочу и где захочу.

Хоть, блядь, в кабинке этой примерочной, хоть выволочь за волосы и прямо здесь, при всех, на улице.

Пикнуть попробует, – мне есть ей, чем рот заткнуть.

За жизнь сестры хоть при посетителях в магазине ноги передо мной раздвинет, если прикажу.

Я знаю. Она из тех, кто на все пойдет ради тех, кого любит, кто дорог. Иначе и не пошла бы со мной с самого начала. Хоть на самом деле выбор не предполагался, – все равно забрал бы ее, пусть бы отбивалась. Перекинул через плечо – и унес. Не было у нее изначально никакого выбора. Только девчонке об этом знать необязательно.

Так какого хрена меня это все волнует?

Наоборот, я, блядь, радоваться должен, что шарахается.

По-хорошему свой шанс она уже упустила.

Я ведь дважды предлагал, а дважды никогда не предлагаю.

Пусть шарахается, так даже лучше. Пусть делает то, что самой ненавистно, ломаясь изнутри день ото дня, раз за разом.

Пусть уже поймет, что она больше не заносчивая принцесса со всемогущим папочкой за спиной.

Она теперь никто. Грязь под ногами. Песчинка.

С которой я буду делать все, что захочу. Унижать и ноги вытирать. Пусть ее отец там в гробу переворачивается.

Так какого хрена меня заклинило на этих, блядь, глазах?

Каждый раз крышу от нее срывает.

И там, в примерочной – кажется, совсем рвануло. Взял бы ее там, сам поражаюсь, как остановился.

* * *

Сжимаю и разжимаю кулак, жадно затягиваясь сигаретой.

И почему губы сами по себе расплываются в улыбку от того, что понимаю, – не от меня она шарахалась. Я, оказывается, вопреки всему, ей не противен. Ревнует золотая принцесса. До ненависти прямо ревнует. Настолько, что даже решилась замахнуться и ударить! А ведь в ее положении должна быть тише воды, ниже травы. Да глаз на меня поднять должна бояться!

Какая же она горячая…

Потому и срывает меня так, как будто с женщиной в жизни раньше не был. Не то, что прошлой ночью, а вообще никогда!

Страсть из этой девочки так и брызжет. Во всем. Из каждой клеточки, в каждом взгляде. Разная страсть. Но даже ненавидеть – и то не многие так могут.

Видимо, потому и хочу страсть эту безумную увидеть. Хочу, чтоб так же ко мне тянулась, как и я. Чтобы до боли ей хотелось со мной быть. Чтоб ломало и выкручивало от желания.

Чтобы такое со мной почувствовала, как никогда и ни с кем. Чтобы жених ее плюгавый и кто еще там до меня был – в марево, в ничто превратилось!

Чтобы сама тянулась за каждым моим прикосновением. Каждым вздохом своим чтоб еще больше страсти моей просила.

Чтобы горела и плавилась. Одуревшая, опьяненная, все на свете под моими руками на хрен чтоб забыла. Не только всех остальных мужчин, которым, маленькая заноза, позволяла к себе прикасаться, нет!

Чтоб дух из нее вышибало! Чтобы забыла, кто она и, кто я, и ради чего она в моем доме и в моей постели. Чтобы ради того, чтоб быть со мной в ней была, а не ради сестры!

Потому что я – обо всем на свете забываю, когда она рядом. Тону, блядь, в этих ненормальных медовых глазах, как муха в меду этом вязком дурманящем увязаю. Влипаю в нее.

Пусть и она забудет. Пусть сгорит. Пусть даже это будет единый миг перед тем, как я ее сломаю. Но я, блядь, хочу этого огня. Поцелуев ее– не подневольных, не за то, что сестру спасу, а у нее выбора другого нет. Нет, я хочу, чтобы по-настоящему, меня губы эти ласкали! Чтоб звали и имя мое чтобы выкрикивала в оргазме, забыв свое собственное!

Прям до ломоты в костях, до скрежета зубовного этого хочу.

Краем глаза замечаю, что София уже выходит из примерочной.

Несмотря ни на что. в том самом розовом перламутре, который, блядь, не скрывает ее тела, а только наоборот, его подчеркивает.

Собранная вся. Ни одной эмоции на лице. Плечи расправлены и такая уверенная походка, будто не принцесса она, а самая настоящая королева. Блядь, оторваться невозможно. Про сигарету даже забываю, что тлеет в руке, обжигая пальцы.

Да, осознание мести греет душу. Заставляет наслаждаться падением врага. И сердце так часто бьется именно от этого. Она принадлежит мне, и так было бы, даже если бы Лев сейчас был бы жив и при власти. У меня давно было множество разных вариантов, как заставить его ее отдать, засунув язык себе в задницу.

Адреналин бешено ведет по венам, когда представляю, как он смотрит на меня сейчас с того света, беспомощной ненавистью сверкая черными глазами, под взглядом которых все отступали. Как яростно и бессильно сжимаются его кулаки.

Но ты ни на каком свете не сможешь меня достать, Лев Серебряков. Где бы мы не находились, а будет, по-моему. Так, как решу я.

Скривился, когда ко мне с заискивающей улыбкой и гордо выпятив слишком уж просвечивающуюся грудь, направилась директриса этого заведения. Вера, кажется. Я плохо помню имя, но точно знаю, сколько ей лет, где она живет и что она любовница Забелина, одного из бывших криминальных авторитетов.

Увядающая уже любовница, тридцати пяти лет, на которой он когда-то был повернут. Тогда и заключил ради нее контракт с модельными домами, чтобы ей эксклюзивно поставляли одежду и белье. И магазинчик этот купил.

Только в последнее время он все чаще развлекается в элитных борделях Влада Северова. С молоденькими девочками. И думает, как бы дать Верочке своей отставку.

Я знаю все. Про всех. Кто владеет информацией, тот владеет миром. Я даже знаю, что Вера не носит нижнего белья и идеально делает горловой минет. И сколько ей было лет, когда она лишилась девственности. И даже то, что она прекрасно понимает, что повернутый на ней прежде любовник охладел. И яростно ищет ему замену в дорогих закрытых клубах.

– Станислав Михайлович? Вы теперь покровитель Софи?

Выпячивает грудь еще сильнее. Так, что коричневые огромные соски почти заставляют пуговицы блузки выстрелить.

– Бедная девочка… Столько пришлось пережить…

Красноречиво облизывает пухлые губы, подходя ко мне слишком близко. И каждое слово – с придыханием.

– София закончила примерку, – равнодушно скольжу глазами по предложенным мне прелестям, переводя взгляд на витрину, через которую вижу принцессу у стойки. – Упакуйте и посчитайте все, Варя. Принесите лично нам в машину.

Дергаю дверь, с наслаждением замечая, как золотая принцесса вздрагивает от моего появления.

– Все принесут, – шепчу ей на ухо, забирая в свой плен руку, которую она не выдернет, не посмеет, тем более – при всех. – Пошли. Надеюсь, ты выбрала все, чего тебе хотелось.

И ведь даже не смотрит на меня! Кивает равнодушно, даже не глядя! Снежная, блядь. королева, вот самая настоящая! Истинная аристократка, даже в нищете и унижении ведет себя как будто весь мир у ее ног!

Но ничего. Я обрежу эти крылья. Ты будешь истекать кровью, девочка, когда они растреплются окончательно!

Корона не чувствуется тяжелой, когда она сама приплыла тебе в руки. Она давит, только если ее заработать, как твой отец… А, ты не знаешь еще. папочкина принцесса, как дорого стоит каждый грамм золота на этой короне.