Текст книги "Проданная (СИ)"
Автор книги: Кира Шарм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
Глава 48
Не помню. Ничего не помню.
Только, кажется, подхватил на руки, куда-то нес, прижимая в себе, к разгоряченному и мокрому телу. Что-то хрипло шептал, гладя волосы, прижимая крепко.
Не помню.
Может, показалось, приснилось?
Последняя мощная, сшибающая с ног судорога, последняя вспышка, – и в моей голове, в моем сознании просто выключился свет.
Очнулась в постели.
Крепко прижатая к его телу.
Едва приоткрыла глаза и тут же встретилась с пристальным, обжигающим взглядом.
Он что, все это время вот так лежал рядом, прижимая меня к себе и просто смотрел?
А во всем теле – до сих пор разлита сладкая, блаженная истома.
И, – черт, до чего же хочется улыбнуться. Ему.
Потянуться и обнять за шею.
Прижаться всем телом, – доверчиво, расслабленно, блаженно.
Поцеловать губы и шептать какие-то несусветные глупости.
Счастливо шептать.
Стас.
Кто бы мог подумать, что этот мужчина способен подарить такой невероятный, запредельный ураган удовольствия!
Хотя…
Наверное, мое тело знало это на каком-то подсознательном уровне. Потому так и тянулось именно к нему. Потому и отшатывалось от всех других, никак на них не реагируя…
Но…
Нет. Черт побери, дело совсем не только в теле!
Ведь именно о нем я и мечтала, с самой своей первой, еще тогда такой наивной влюбленности!
Именно Стас пробудил во мне что-то, что превратило меня из беззаботной девчонки в девушку. А теперь и в женщину. Что-то очень глубокое, и, как бы не было неприятно это признавать, те дальние ростки, кажется, так и остались в моем сердце!
За все это время, даже после всего, что он сделал и наговорил! Даже после того, как я разумом понимаю, что Стас Санников – ужасный человек, охваченный лишь жаждой мести, лишь ненавистью ко мне и ко всей нашей семье, несмотря ни на что эти проклятые ростки так и не выкорчевались из моего сердца!
Тут же захлопываю глаза, чувствуя, как горячей волной всю кожу заливает краска.
Боже!
С ним, с врагом я дрожала, извивалась от удовольствия! Его имя выкрикивала, и сама насаживалась на его пальцы, тянулась к его телу, желая получить, почувствовать все больше!
О, Боже!
Ведь именно этого никак, ни под каким видом нельзя было допускать!
Даже под пытками и самыми страшными угрозами!
Черт! Черт! Черт!
Вот теперь я по-настоящему повержена. Побеждена им. Полностью. Окончательно. Насквозь!
И Санников, этот мерзавец, уж точно воспользуется своей победой!
Я сама дала ему в руки оружие против меня!
Ну как же так вышло?! Как же я так сдалась?!
Хотя… Кажется, у меня не было ни единого шанса.
Пусть даже и не против этого мужчины. А против себя самой. Потому что он так и остался там, внутри. Потому что ни один с ним никогда не мог сравниться!
– Софи-ия, – его огромная, крепкая рука проводит по моему плечу удивительно нежно.
– Не закрывай глаза, принцесса. И не красней. Тебе нечего стыдиться. Посмотри на меня.
Осторожно приоткрываю глаза, все еще не веря собственным ушам.
Санников просто нависает надо мной, почти касаясь моего лица своим.
– Это было сказочно, золотая принцесса. Космически сказочно, – ласково, на удивление ласково и нежно шепчет его хриплый голос.
А я вся напрягаюсь в ожидании, когда он жестко хлестнет меня, упиваясь своей победой. Конечно, просто специально сейчас дает расслабиться обманчивой лаской и нежностью. Чтобы вышло потом больнее.
– Какая ты чувственная… Какая огненная… Моя принцесса, – шепчет Санников, ведя своими губами по моим. Вызывая новую будоражащую дрожь во всем теле.
– Я бы на месяц закрылся с тобой в этой комнате, в этой постели. Снова и снова выбивал бы из тебя твое сладкое «хочу». Пока бы не оглох от того, как ты выкрикиваешь мое имя, когда кончаешь.
– И так будет, Софи-ия, моя сладкая принцесса. Так будет. Но сейчас тебе надо отдохнуть. Еще пока не время.
С удивлением замечаю, что в окно уже льется яркий дневной свет.
Сколько же длилось наше с ним безумие? Кажется, я всего на миг закрыла глаза, – и вот, уже день за окнами. Хотя не удивлюсь, если мы занимались этим всю ночь, до самого рассвета. Ощущение времени я полностью утратила, но, кажется, все это длилось бесконечно!
Пытаюсь что-то сказать, но Санников решительно прижимает пальцем мои губы.
– Спи. Спи, принцесса. Отдыхай и набирайся сил. А вечером мы выйдем в свет. Поедем в оперу. Покажем всем этим дешевым напыщенным индюкам, что ты не свалилась в пропасть. Наслаждаемся их кислыми ублюдочными рожами. И тем, как им придется кривиться, улыбаясь. А они будут улыбаться тебе, София. Будут. И руки целовать. Никуда не денутся. Будут. Можешь вытирать о них ноги, сколько угодно, а они все равно будут кивать и улыбаться тебе.
– Стас…
Сама не понимаю, зачем, почему, как вырывается этот вопрос. Санников – последний, кому стоило бы его задавать. Последний, в ком я бы могла искать поддержку. Но так выходит, само собой. Прежде, чем я успеваю захлопнуть рот.
– Почему они так со мной, с нами? Неужели отец был таким ужасным человеком? Неужели его все так сильно ненавидели?
– Нет, принцесса. Нет. Просто зависть и необходимость пресмыкаться перед тем, кто сильнее и обладает большей властью всю жизнь сжирала этих мерзких мелких людишек изнутри. Вот теперь они и наслаждаются, пытаются унизить. Отыграться за свою собственную никчемность. Не обращай внимания. Они стоят только того, чтобы вытирать о них ноги, не больше. А теперь, – спи, моя принцесса. Тебе надо поспать. Набраться сил…
Его поцелуй – такой легкий, такой воздушный, как мягкое касание бабочки.
И я уплываю в блаженный сон, чувствуя, как на губах сама по себе расцветает тихая счастливая улыбка. Впервые, кажется, за миллион лет.
Глава 49
Стас
Блядь, я совсем расплавился.
Не могу сдерживаться рядом с принцессой.
Не могу!
Вся воля стальная, годами наработанная, с ней трещину дает! Не просто трещину, трещит и раскалывается так, что я себя не узнаю!
Блядь, я ее ненавидеть должен.
Унизить. Ноги вытереть об нее!
И это далеко не самое жестокое, что могло бы быть!
Я ведь не бросил ее на помойке, не дал упасть на самое дно, где она бы оказалась, как когда-то я. Нет. Принцесса оказалась бы на самом черном дне. Самом грязном и отвратном. И мне ничего для этого делать было не нужно. Просто единственное – не вмешиваться. Пальцем не пошевелить. Бросить все так, как есть и не нестись на этот гребаный аукцион.
Но я поехал. Понесся, полетел, бля.
Почему?
Хотел спасти глупую девочку?
Ни хера.
Хотел сам, а не чтоб кто-нибудь другой. Однозначно. Других вариантов просто быть не могло и не может!
Моя месть даже слишком мягкая, если, блядь, разобраться.
Просто заставить ее служить мне, ублажать, сломать волю.
Я не дал бы ей пойти по рукам, пропасть в нищете. Не позволил бы, чтоб об нее вытирали ноги.
Не дал бы умереть ее сестре, как это случилось из-за ее отца с моей матерью.
Но… Блядь! Все мысли про месть просто вылетают из головы, когда она рядом!
Искрит.
Только увижу ее, только запах ее почувствую, который витает в моем доме так, что весь он, кажется, этим крышесносным запахом золотой принцессы пропитался, – и дурею.
Ничего не вижу, ничего не помню.
Лицо ее ненавистного отца расплывается перед глазами, оставляя по себе только ее сладкие губы. Волосы ее непослушные, волной струяшиеся по идеальному телу.
Глаза эти – смелые, с вызовом, со сладким, таким одуренно сладким медом, что плещется там, внутри.
И ведет.
Ведет так, что ни о чем думать не могу.
Одного хочется, – схватить в охапку и на губы эти сумасшедшие, сладкие, такие, блядь, запредельно дерзкие, наброситься.
И пить их жадно. Пить ее, на хрен, всю!
Каждый ее стон, каждый всхлип, вкус этот медово– дурманный, сумасшедший.
Подальше держался.
Знал, что не выдержу.
Сорвусь.
Наброшусь.
И сделаю своей. Возьму жадно. Жестко. Наплевав на все ее «нет» и «ненавижу».
Только вот сам себя потом ненавидеть за это буду. От такого потом уже не отмылся бы до конца своих дней. И без того лицо ее с этими глазами, ненавистью переполненными, когда ласкаю, так и стоит перед глазами.
А когда сама пришла, я просто остолбенел.
Сумасшедшая.
Халатик еще этот прозрачный нацепила.
Белье, – что паутинка, кружево такое тонкое, что ни хрена не прикрывает.
Блядь, остолбенел.
Потому что внутри все зарычало и с катушек слетело.
Потому что набросился бы и разодрал бы на ней всю эту видимость одежды. Одним рывком бы разодрал, одновременно вбившись резко по самые яйца, которые уже гудят от дикого желания, звериной какой-то потребности оказаться в ней. И брать. Брать снова и снова.
Только одно остановило. Глаза эти с ненавистью так и полыхнули в памяти. Чуть мозг на хрен не сожгли. Заставили остановиться.
Задохнулся, когда услышал от нее это «да», это первое, вожделенное «хочу». Так задохнулся, что чуть не ослеп на хрен.
Прямо огнем, настоящей лавой по венам что-то совсем безумное, полыхающее разнеслось.
В жизни никогда ничего подобного не чувствовал.
Да даже не представлял, что такое бывает!
Будто опалило меня, в один миг, от одного звучания.
Током по всей коже пронеслось, – да так, что я, кажется, треск этот слышал. Как трещит все в каждой клетке, – в ее, в моей, – уже не разобрать. Как взрывается что-то у меня, глубоко под самой кожей.
Опьянел. Одурел, когда наткнулся на тонкую преграду.
Ошалел, – от изумления и счастья какого-то дикого.
Я первый. Первый у моей золотой принцессы.
Никого не подпускала. Никого не ласкала. Никому, блядь, не стонала в губы, в шею, свое безумное, бешеное «хочу», от которого так ненормально лихорадит и слетаешь на хрен со всех катушек.
Никто не прикасался к нежным розовым складкам, одна мягкость которых срывает с петель. Никто не ласкал так глубоко, как я. Никто!
Не извивалась ни под кем она в оргазмах! Ни одного чужого имени, блядь, в этот момент не выкрикивала!
И мне бы мягче. Остановиться, наверное, – хрен знает, я понятия не имею, как оно должно быть с девственницами. Как оно у женщин в первый раз.
Только блядь – в глазах темно, и треск этот в ушах бешенный.
И не остановиться. Хоть бы и хотел.
В исступлении каком-то бешеном, голодном, полузверином понимаю – не смогу. Сдохну, если остановлюсь.
И она. Извивается и стонет, хрипло имя мое выкрикивает, сама, толкаясь навстречу, с силой, с хлесткими ударами бедрами, оглушительными уларами, – сама на член мой насаживается. Стонет. И срывает. С каждый разом, срывает меня все сильнее и сильнее. Каждым звуком своим, такой, блядь, страстью, переполненном, что мертвого и гея сорвет. Хоть кажется, что все грани я уже с ней перешел, что срывать сильнее меня уже некуда, совсем пьяный, окончательно безумный – по ней, по всей золотой принцессе, – а с каждым всхлипом ее, с каждым толчком еще больше сумасшедшим делаюсь.
Такой голод по ней вдруг всего охватил, – не оторваться, не остановиться. Кажется, взорвусь весь, если замедлюсь, если хоть на миг в ней замру сейчас. Дикий голод. Всеобъемлющий. Бешенный.
Такой, от которого на хрен все внутри раскурочивает и, кажется, слышу запах гари от того, как дымиться кожа, как прожигает внутренности.
Девственница. Никто. До меня. Раньше.
И никого не будет. Никогда, – понимаю на заднем плане озверевшего сознания.
Блядь, я оказывается, ни хрена не забыл.
С той самой нашей первой встречи. С первого прикосновения губами к этому ее меду одуряющему.
Ни хрена не забыл, – тело все помнит. Все до сих пор помнит, – только еще сильнее, еще ярче.
Особенно после той, второй нашей встречи.
Только сейчас понимаю, как безумно, бесконечно, яростно я по ней изголодался. Все это время, оказывается, так дико голодал.
И сейчас зверею от того, что наконец дорвался. Получил все, чего так хотел все это время, что изнутри всего трясло.
И, блядь, злился. Злился на золотую, сумевшую с ума меня свести принцессу.
Злился до невозможности, так, что шею иногда хотел свернуть.
Только, блядь. не за отца ее. Не за свою семью, что от него пострадала.
За то, что все то время, пока я голодал по ней – так безотчетно, и так, как понимаю теперь, безумно, – она с другим кем-то была. Любила, блядь. кого-то. Глаза свои медовые распахивала, когда он членом своим поганым в нее вонзался.
Комкала чьи-то чужие поганые плечи ноготками своими, закатывая глаза от удовольствия. Как тогда со мной. Только со мной до конца дойти отказалась, а с другими… С женишком своим плюгавым и хрен знаем с кем еще…
Сжирало меня это. Сжигало внутри так, что, блядь, на человека сам переставал быть похожим.
Прямо яд этот на губах, во всех внутренностях своих чувствовал.
И стереть ее губы хотелось. Глаза, запах ее. – все на хрен стереть.
Потому что нельзя доводить мужчину до такого состояния. До белого каления от злости и от страсти бешенной. Нельзя. Безнаказанно – так точно.
Зарычал, с ума сошел, когда понял, – не было никого.
И не подневольно она моя, – не заставлял, не трогал насильно.
Даже когда ради сестры отдаться была готова – не брал. И не взял бы.
Как бы ни хотел, как бы не срывало до бессильной ярости, до рычания, что внутри все переворачивает, – а мне край надо было выбить из нее это «да», это «хочу»!
Что не ненавистью ее глаза полыхали, а страстью. Таким же неуемным желанием, которое и меня простреливает насквозь!
Чтоб не послушной, покорной куклой, исполняющей приказы тело ее со мной, под моими руками было, – а, чтобы сама вся пылала от страсти. Чтобы тянулась и извивалась, льнула ко мне, в потребности страсть эту бешеную утолить, так же, как и я, чтоб мной и близостью нашей хотела напиться. Чтобы чувствовала, – до ломки ощущала, что пересыхает без нее. Чтобы больно ей самой стало от этой полыхающей, сжирающей потребности.
– Софи-ия, – все, что могу, повторять ее имя. Едва шевелю языком.
Даже называл ее всегда так, как другие не называли. Чтобы даже имя ее только моим голосом для нее так звучало. Даже к этому, к имени ее в чужих губах – ревновал!
А ведь нас взорвало. Обоих взорвало на хрен. Так, что ничего не осталось. Одновременно.
Это просто вулкан.
Это запредельное что-то, когда кажется, что разрывает вдруг на части. На осколки разносит охрененным взрывом, от которого только всполохи перед глазами.
И мучительно больно и так же мучительно блаженно.
Это край. Это за гранью. Такого эффекта ни один наркотик никогда не даст.
И во взрыве этом, блядь, кажется, что ты умер.
А когда приходишь в себя, то, блядь, тоже еще совсем ни хрена не жив.
Тело деревянное, полумертвое и не пошевелиться.
И в венах уже будто совсем другой состав. Этой смертью, этим блаженством на хрен, запредельным, отравленный. И уже кажется, по-настоящему сдохнешь, если не получишь следующей дозы.
А ведь с ней то же самое – понимаю, едва касаясь ее губ своими.
Вдыхая ее будоражащий аромат – теперь, после того, как она пережила эту страсть и выдохлась в изнеможении, – уже совершенно другой. Дурманящий, сумасшедше заводящий, заставляющий сжать челюсти до хруста, чтобы не наброситься на нее сейчас, не разложить, забывая обо всем на свете на этом столе, не вколачиваться снова и снова, тараня ее уже дернувшимся и окаменевшим членом.
Она так же взорвалась сейчас. Вместе со мной. Даже нет. Не каждый из нас взорвался, а оба. Вместе. Как будто нас обоих одновременно разметало этим взрывом и теперь мы снова собраны, но уже какими-то совершенно другими. Измененными. Объединенными чем-то незримым, но очень особенным. Тем, что теперь навсегда объединит нас.
Подхватываю на руки и несу в душ.
Хоть и не хочется.
Так бы и дышал этим ее новым запахом. Страсти, пота изнеможения. Ее естества, что пропитало насквозь и меня… Всего самого чувственного, самого сексуального, что только может быть на свете.
Не удерживаюсь. Не могу, не способен просто так помыть принцессу.
Эта дикая потребность прикасаться, слышать ее стоны, видеть, как затуманиваются ее глаза, как расширяются зрачки и внутри плещется изумление и страсть эта бешеная брызжет, – она выше моих сил.
У принцессы ноги подгибаются, а я остановиться не могу.
Сожрал бы ее всю. С потрохами.
Каждый ее крик, каждый выдох ловлю и жадно пожираю.
Уношу из ванной и просто прижимаюсь к ее обессиленному телу. Просто смотрю, как она спит. Как подрагивают во сне ее ресницы.
Почти не прикасаюсь.
Но все это время сердце так бешено колотится в груди, как не колотилось, пока я ее брал. И по венам разливается какое-то запредельное, странное блаженство.
Просто от того, что она рядом лежит. И чуть улыбается во сне.
Странное, тихое, какое-то спокойное.
Даже не определю, что это. Вдруг нахлынуло. Такое… Щемящее. Такое до боли знакомое.
И хочется теперь по-настоящему в охапку обхватить. Прижать к себе так сильно, чтобы обоим дышать тяжело, больно стало. От всего мира спрятать. От всех бед.
И надавать по рожам всем, кто сейчас надменно, свысока смотрит на эту, самую настоящую принцессу. Которая сумела столько всего выдержать, столько пройти – и не сломаться. Не нагнуться. Даже после меня, после того, как оказалась, по сути, в отчаянном положении, была вынуждена себя продать. Все равно пылала, горела ненавистью вместо того, чтобы стать потерянной безжизненной, на все согласной и всему покорной куклой. И слова свои ядовитые, злобой переполненные мне в лицо швырять, выплевывать не побоялась!
Хоть, по сути, другого выбора, кроме покорности, я ей не оставил!
Спит, а я как идиот, моргнуть боюсь.
Будто вот сейчас, только глаза прикрою, на секунду, – и все выветрится, улетучится.
Окажется вдруг, что и не было ни хрена, а все только моя разбушевавшаяся фантазия, в которой неизменно мы с Софией оказывается в одной постели.
Так и лежу, как идиот. Дыхание ее ловлю, впитываю, и улыбаюсь.
Надо уходить.
Уходить от нее подальше.
Пока, блядь, сам себя не потерял.
Очнуться и вспомнить, зачем она здесь. Для чего. Чья она дочь и ради чего оказалась в этом доме.
Глава 50
Софья
Стаса нет, когда я просыпаюсь, безотчетно вытянув руки, чтобы прикоснуться к нему. Безотчетно. Подсознательно. С чертовой счастливой улыбкой, которая до сих пор так и не сходит с моих губ.
Поднимаюсь на локте, с удивлением рассматривая пустую постель, пустую комнату.
Неужели мне приснилось или просто показалось? Что он просто лежал рядом, просто обнимал, глядя на меня с какой-то дикой, изумительной нежностью, которая, как мягкое одеяло окутала меня? Где-то там, глубоко внутри? Будто вдруг согрела мое сердце?
И больше даже не сверкал глазами и не говорил всех своих гадких слов…
Черт!
Наверное, все это было просто сном… Из каких-то недр подсознания. Той самой девочки, для которой Санников так и остался благородным ослепительным рыцарем, который ее спас и который, как ей кажется, спасет снова. Не даст утонуть. Никогда.
Появится в самый критичный момент, когда уже будет казаться, что все пропало, – и вытащит. И подхватит на руки. И прижмет к себе, заставляя голову кружиться…
Да!
Сейчас только понимаю, – во многом так и было.
И, пусть я знала, какой он страшный человек, знала, что одержим ненавистью и желанием меня сломать, уничтожить, а ведь где-то в глубине души, вот очень глубоко даже сейчас, во всей этой ужасной ситуации, воспринимала его как того, кто протянул руку помощи. Кто спас, даже когда надежды на спасение не было.
Снова вытащил. Не дал утонуть.
Но нельзя жить иллюзиями. Обманываться детскими мечтами. Видеть то, чего на самом деле нет.
Это ни к чему не приведет.
Только растопчет мое сердце.
По которому Санников, наверняка, с удовольствием потопчется каблуками своих начищенных до блеска туфель!
Надо усмирить глупое сердце, которое так часто бьется. Надо ему напомнить о том, что не так все просто в этой жизни. Заставить захлопнуться, выбросив перед этим Санникова изнутри!
Черт!
Я ведь не спросила у него про Машу! Обо всем на свете забыла, все вылетело из головы! А ведь свою часть сделки я выполнила. Пусть он не удовлетворится одним разом, пусть мне придется еще не раз все это вытерпеть и повторить, но ведь уже я вправе требовать, чтобы он исполнил свое обещание!
Скажу. Обязательно скажу, как только он появится. Я должна быть спокойна за Марию. Должна знать, что Санников делает все, что в его силах, – иначе для чего все это?
И все же улыбка снова непроизвольно расцветает на губах, когда провожу ладонью по смятой простыне с другой стороны постели.
Он здесь был. На самом деле. Мне не приснилось и не показалось. Простыня до сих пор хранит тепло его тела.
И запах. Одуряющий запах, – горьковатый, терпкий, дурманящий так, что кожа в один миг покрывается мурашками.
Ловлю себя на том, что совсем не хочу подниматься с постели.
Наоборот, – хочется задержаться.
Уткнуться в эти простыни, просто зарыться в них лицом. Вдыхать его запах.
Тело до сих пор все горит от его прикосновений.
Нельзя! Нельзя этому поддаваться! Нельзя отдать себя Санникову вот так, с потрохами! Пусть мое тело он получил, пусть оно млеет и расплавляется под ним, – тут уж я ничего не могу поделать, над этим я не властна! Но душу свою, свое сердце ему отдавать нельзя! Ни в коем случае! Иначе он просто меня уничтожит, этот жестокий, одержимый жаждой мести зверь!
А все равно почему-то тихо напеваю, забираясь под расслабляющие струи воды. Мурлычу любимую мелодию, – тихо, себе под нос.
И даже после душа. Когда придирчиво, старательно выбираю платье. Укладываю волосы. Долго верчусь перед зеркалом, выбирая белье. Тщательно накладывая макияж.
Каждый раз, когда замечаю это за собой, обрываю себя. И незаметно снова начинаю напевать.
И не узнаю, снова не узнаю себя в зеркале.
Щеки раскраснелись. Глаза просто светятся, – так, что, наверное, затмили бы сейчас те самые невероятные бриллианты! И лицо такое… Будто светится изнутри! Я даже не представляла, что могу быть… Вот такой!
Выбираю облегающее платье в пол. С распоркой почти до самого бедра. Закручиваю волосы в локоны, высоко подняв и оставив кольца струиться по оголенным плечам, с одной стороны.
Открытое декольте требует, чтобы его украсили.
Немного подумав, выбираю все же черную каплю жемчуга. Хоть и слишком долго задерживаю в руке бриллианты. То самое колье.
Они безумно красивы. Переливаются на свету так, что просто завораживают. Заставляют неотрывно любоваться этой игрой свечения снова и снова.
Но – нет. Я не надену этот символ своей полной принадлежности Санникову. Надеть колье сейчас означало бы полную капитуляцию перед ним.
– Ты потрясающа!
Резко разворачиваюсь, когда слышу хриплый голос Стаса за спиной.
Сколько он здесь вот так стоит, у двери, облокотившись на дверной косяк?
Не знаю. Не слышала, как он вошел.
Но, судя по всему, уже давно.
Челюсти сжаты, лицо напряжено и будто высечено из камня.
И только глаза горят таким бешеным, безумным огнем, что внутри, внизу живота тут же простреливает током. Насквозь. Разливаясь жаром по всему телу, разгоняя этот огонь по венам.
Кончики пальцев тут же начинает колоть. По обнаженной спине взрываются пузырики мурашек.
А перед глазами проносится все, чем мы занимались. В ушах гулом– его рычание и мои стоны. И громкие, оглушительные шлепки бедер о бедра.
Вся заливаюсь горячей краской. До самых ушей.
И, черт, возьми, это не от стыда!
Губы дрожат, снова будто ощущая на себе его прикосновения. Его жадные поцелуи и тихие касания, когда он просто проводит по моим губам своими.
И внизу живота все сжимается снова. Судорожно. Пульсируя дикой, бешеной потребностью ощутить это снова и снова.
– Я застегну, – Стас будто заставляет оторваться себя от этого косяка.
Подходит медленно, как будто каждый шаг делает через силу, и это дается ему с огромным трудом.
Током бьет, когда мы соприкасаемся подушечками пальцев, когда Стас берет в свои замок украшения. Едва задевает пальцами шею, а по всей коже тут же проносится мощный разряд тока. До самых кончиков пальцев на ногах. Вся кожа покрывается мурашками.
И взгляда не могу отвести в отражении от его глаз. Потемневших, сверкающих сейчас вспышками серебра. Как будто пригвоздил меня ими. Держит. В самое нутро, в самое сердце проникает. И оно колотится, как сумасшедшее. Готовое вылететь сейчас из груди и послушно улечься в его руки.
– Если мы прямо сейчас не выйдем, наброшусь на тебя и сорву на хрен это платье, – хрипло. Чуть наклоняется у моей шеи.
И его дыхание, что обжигает кожу, его хриплый голос, – будто бьют по оголенным нервам. Меня бросает в дрожь. Так, что еле сдерживаю рвущийся с губ стон.
Покачнулась бы, кажется, и упала сейчас. – колени становятся мягкими, ноги вдруг перестают держать.
Но его глаза, взгляд этот бешеный будто удерживают.
Только киваю, когда он резко отстраняется, распахивая передо мной двери, пропуская вперед.
Подает локоть на выходе из дома и я, не задумываясь, опускаю на него свою руку.
– Ты настоящая королева, Софи-ия, – хрипло чеканит Стас. – Хочешь, я выкуплю для тебя ваш дом? Станешь в нем хозяйкой. Истинной. Будешь блистать и устраивать самые шикарные приемы. Утрем нос всем этим кретинам. А они будут есть из твоих рук и пресмыкаться перед тобой, соревнуясь, у кого это получится лучше.
– Нет, Стас, – качаю головой с тихой улыбкой.
В чем-то он прав. На миг даже стало весело. Когда представила себе эту картину. Их вытянутые лица и подобострастные улыбки.
Ни на секунду не сомневаюсь, – Стас легко способен это устроить. Они, так презрительно на меня смотревшие, станут каблуки моей обуви целовать. Станут. Я уже увидела им цену.
– Почему? – его густая бровь удивленно взлетает вверх.
– Это прошлая жизнь, Стас. Пусть и остается в прошлом. Обратной дороги для меня уже нет. И никогда не будет.
– Все, чем я жила, во что верила, все те, кого считала близкими, друзьями, за которых бы на многое пошла. – все оказалось фальшивкой, Стас. Дешевой фальшивкой, облаченной в обманчивую позолоту. Фальшивкой, которая рухнула в один момент, показав свое истинное, отвратительное лицо. При первых же проблемах. И, знаешь, я не хочу возвращаться. Лучше я буду работать, но обрету то, что станет настоящим. Настоящих людей. Ведь это самое ценное. Пусть я не буду жить в роскоши, на Олимпе. Пусть беднее и мне придется много трудиться. Но дорогая фальшивка мне не нужна. Она ничего не стоит.
Зачем я это ему говорю? Зачем выкладываю то, что на сердце, распахиваю душу?
Ведь он – тот, кто меня купил. Тот, от кого нужно закрыться в первую очередь! Но слова как-то сами вылетаю из меня под его пронзительным взглядом.
– Ты настоящая королева, София, – в серебряных глазах ослепительным сиянием сверкает восхищение. Самое настоящее. Как вспышка молнии.
Стас подхватывает мою руку, целует пальцы.
– Настоящая.
А я замираю вдруг.
Слыша, как на весь огромный сад эхом проносится оглушительный стук моего сердца.
Почему-то это так важно для меня. Так бесконечно важно.
Вот это его «королева» именно сейчас.
Не потому, что красавица и в роскошном платье. Не потому, что вспышки страсти сносят нас обоих, как безумный водоворот, сопротивляться которому нет сил.
А вот именно это уважение в его глазах. Сейчас.
И сердце снова и снова то замирает, то бешено несется, отбиваясь гулом в висках.
Будто самое ценное сокровище мне только что прямо в ладони вложили.
Самое дорогое из всех, что есть на свете.
– Пойдем, – Стас увлекает меня вперед, к машине, и я послушно следую за ним.
А вот именно это уважение в его глазах. Сейчас.
И сердце снова и снова то замирает, то бешено несется, отбиваясь гулом в висках.
Будто самое ценное сокровище мне только что прямо в ладони вложили.
Самое дорогое из всех, что есть на свете.
– Пойдем, – Стас увлекает меня вперед, к машине, и я послушно следую за ним.
* * *
– Стас… – комкаю руками ремешок сумочки.
Мне не хочется сейчас портить момент.
Разбивать это наше хрупкое, безумно шаткое перемирие.
И я знаю, что он психанет сейчас. Что все изменится.
Но… Я должна спросить!
– Да. королева? – сжимает мою ладонь в своей, поднося к щеке.
Теперь в его взгляде не горит прежнее безумное вожделение. Нет В нем сталь и что-то тихое, нежное. Другое. Но заставляющее меня млеть не меньше.
– Маша… Ты обещал…
Взгляд Стаса, только что мягкий, в один миг превращается в сталь.
Даже воздух вокруг нас в машине становится холодным. Обжигающе ледяным. Так, что ознобом покрывает все тело, как будто замораживая его в иней.
– Я всегда держу свои обещания, София, – чеканит ледяными пулями в каждом слове. – С твоей сестрой все будет хорошо.
Крепко, как в тисках, до боли сжимает мои руку прежде, чем отпустить. Она просто падает, когда Стас резко разжимает свои пальцы.
Отворачивается к окну, больше не глядя на меня, не прикасаясь, не продолжая разговор.
Немного повременив, я отворачиваюсь тоже.
До слез из глаз, которые я стараюсь затолкнуть обратно, не дать им проступить, прикусывая изнутри губу.
Он ведь должен понимать, как это для меня важно! Я не могла не спросить! Стас же человек, должен понимать, как я переживаю, беспокоюсь за родную сестру!
Я все сделала правильно.
И теперь могу выдохнуть с облегчением.
Каким бы ледяным он сейчас ни был, а я почему-то не сомневаюсь – он сделает все, чтобы спасти Машу! По крайней мере, обеспечит все существующие возможности!
Я должна расслабиться. Должна выдохнуть с облегчением. Сделка, на которую я пошла, переступив через себя, сдвинулась с мертвой точки и теперь Маше помогут.
Но почему так больно сжимает грудь?
От его этого ставшего вмиг чужим, холодным, взгляда? От того, что захлопнулся, отгородился, снова став таким далеким, мрачным, будто высеченным из бесчувственной скалы?
Не глядя на меня. Стас подает мне руку, когда машина останавливается у входа в оперу.
Подаю в ответ свою, чувствуя лед его кожи.
Как в дымке, проносятся лица тех. кого я считала друзьями.
Многие искажаются также, как и тогда, на приеме в нашем бывшем доме.
Но тут же на смену удивлению приходят белоснежные фальшивые улыбки.
На Стаса смотрят так, как даже на отца не смотрели. Со страхом и готовностью услужить. Кажется, если он прикажет, сам мэр сейчас бросится чистить ему туфли.
Не останавливаясь, чтобы поздороваться и поговорить, хотя к нему тут же бросаются со всех сторон, Стас просто кивает, решительным твердым шагом двигаясь вперед, увлекая меня за собой.
И все же всю эту дорогу, кажущуюся мне бесконечной, он все крепче и крепче сжимает мою руку.
Может, просто случайность. Может, до сих пор злится на меня за тот вопрос.
Но почему-то. вопреки всему, я воспринимаю это как поддержку.
И снова накатывает то самое детское ощущение. Забытое и истертое переживаниями и временем. Мне снова кажется, что он нырнул за мной, в тот самый момент. Когда я почти утонула. И вытащил. И вытаскивает прямо сейчас. Из безумного, хлесткого водоворота, с которым я не способна справится, который неизменно утянул бы меня за собой…
Мы размещаемся в самой верхней ложе.
