Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 67 страниц)

Что же это получается? Неужели его кровь уже начала перерождаться и его легкие требуют покоя и безделья?

Егор заставил себя побежать снова. Он все ждал второго дыхания, но оно не приходило.

А бежать еще было далеко – мост Окружной железной дороги казался сложенным из спичек, дорога ныряла под арку моста и уходила вверх, в гору. От моста Егору надо было бежать левее, вдоль реки.

Егор все чаще переходил на шаг, ноги болели, и он заставлял себя торопиться только потому, что всей шкурой чуял: если он не придет вовремя, с Люськой случится что-то нехорошее.

У железнодорожного моста стояло здание архива. К стене был пришпилен лист картона. На листе картона было написано фломастером: «Не беспокоить. У нас ночь!»

Егор решил потерять минутку, чтобы понять, чей же сон оберегала надпись.

Он заглянул в дверь архива. В глубине небольшого холла стояли три кушетки. На кушетках лежали люди с закрытыми глазами.

«Странно, – подумал Егор. – Мне же все говорили, что здесь люди не спят. Да и мне не хочется, хотя наверняка я здесь уже не меньше суток. Так подсказывают мне внутренние часы».

– Вы спите? – спросил Егор.

Никто не открыл глаз. Но ближний к нему человек сказал:

– Конечно, мы спим.

– Извините.

– А почему вы не спите? – спросил человек на кушетке, не открывая глаз.

– Мне не хочется, – сказал Егор.

– Уходи отсюда, – сказал второй спящий. – Еще не хватало, чтобы нас сторож подслушал. Жить-то всем хочется.

Егор пошел прочь.

Бежать уже не было сил.

К счастью, встреча со сторожем-велосипедистом случилась только перед мостом – Егору было куда бежать.

Велосипедист, видно, не знал о том, что Егор новенький.

Он нагнал его и медленно поехал рядом, виляя большим передним колесом так, чтобы не терять равновесия.

– Ты куда идешь? – спросил он. – Порядка не знаешь?

– Знаю, – уверенно сказал Егор.

– Сейчас у нас что?

– Первое января! – сказал Егор.

– Плевал я на январь! – рассердился велосипедист. – Ты почему не спишь?

– Не хочется.

– Я тебе покажу – не хочется! Все спят, а ему, видите ли, не хочется! Где проживаешь?

– У Метромоста, – признался Егор.

– И так далеко ходишь? Зачем ходишь? С кем дружишь?

– Я гуляю, – сказал Егор. Он чувствовал угрозу, исходившую от велосипедиста. Видно, грех, совершенный Егором, был значителен и непростителен в глазах велосипедиста.

– Иди передо мной! – приказал велосипедист.

– Куда?

– Сам знаешь куда!

И тогда Егор решил не испытывать судьбу – он кинулся бежать по откосу вдоль железнодорожной насыпи, забирая все выше.

– Стой, стреляю!

Егор мчался – откуда только силы взялись! Он забрался на крутизну, перемахнул через рельсы и лег, прижавшись к земле. Затем чуть-чуть приподнял голову, пытаясь разглядеть, чем занимается велосипедист.

Тот покатил под мост, чтобы встретить нарушителя по ту сторону. Затем остановил машину посреди мостовой и старался сообразить, где же нарушитель. Продолжалось это минуты три, затем велосипедист плюнул и громко крикнул:

– Я до тебя доберусь!

Погрозил кулаком и, нажимая на педали, направился вверх по Мосфильмовской.

До бытовки Егор добрался меньше чем через полчаса. Как он и опасался, возле бытовки никого не было видно.

И все же Егора охватило странное чувство возвращения домой.

Он подошел совсем близко, когда дверь отворилась и на верхней ступеньке показался Партизан. Он был в милицейской фуражке и в распахнутом кителе, который был ему велик, в трусах и сапогах на босу ногу.

Партизан потянулся, зевнул, похлопал ладошкой по зевающему рту, сказал:

– Не скрывайся, я же тебя вижу, за сухим деревом стоишь, выглядываешь, нет ли опасности. Выходи, чай пить будем.

Егор с облегчением вышел на открытое место. Карлик был ему симпатичен.

– Как Пыркин? – спросил он, хотя собирался сразу задать вопрос о Люське.

– Пыркин выздоравливает и велит тебе кланяться, – раздался голос из бытовки.

– А скажите...

– Не видели, не знаем, – быстро ответил Партизан.

– Ладно, скажи! – крикнул изнутри Пыркин.

– Ты же знаешь – не велели. Только знаю, что никто не проезжал.

– Люську в Музыкальный театр повезли, – сообщил Пыркин.

Он вылез к дверям, пальто накинуто на плечи, оранжевая рубашка в рыжих пятнах от высохшей крови. Пыркин был еще слаб.

– Ты куда? – прикрикнул на него Партизан.

– Они Соньку с идиотом взяли, – сказал Пыркин. – Значит, на связь.

– А тебе, мальчик, там опасно, – сказал Партизан.

– Жулик! – крикнул Пыркин. – Жулик, дружок, проводи Егорку.

Жулик выскочил из дома, радостно махая хвостом. Узнал Егора.

– Они сейчас, может, спят, – сказал вдруг Партизан, смирившийся с мыслью, что Егор пойдет, куда не положено. – Ублюдки эти, призраки, тоже спят. Только я не проверял.

– Тогда скорей, – велел Пыркин Егору. – А то опоздаешь.

Егор не стал расспрашивать их о том, что им известно. Некогда.

– Побежали, Жулик, – сказал он.

Призраков они с Жуликом увидели уже наверху, когда выбежали на асфальт, на открытое место у туннеля.

Призраки заспешили к ним, засуетились, но опоздали.

Егор бежал к Музыкальному театру, такому скучному без зелени, без деревьев вокруг.

Жулик несся рядом, подпрыгивал, ему было весело.

Перед театром стояла телега, запряженная велосипедистами в касках. Егор заметил их издали и взял в сторону, чтобы подобраться сзади.

Там он отыскал разбитое окно и влез в него. Жулик прыгнул следом.

В театре было пусто, но Егор знал, что пустота эта кажущаяся. Иначе зачем велосипедистам дежурить у входа.

Егор медленно шел по театру, в котором оказалось бесконечно много комнат, залов, коридоров и прочих помещений, порой заваленных барахлом, порой пустых.

И в какой-то, может сотой по счету, комнате услышал, как невнятно талдычат голоса.

Еще через пять минут Егор оказался у двери в коридор, слабо освещенный из небольших окошек. По коридору двигалась странная для непривычного глаза процессия.

Впереди ехала инвалидная коляска. В ней сидел, свесив набок большую голову, больной юноша. Коляску толкала перед собой девушка Соня, встреченная Егором на набережной. Рядом шагали Вильгельм Кюхельбекер и убийца Пушкина Дантес. Дантес вел за руку Люську, и, видно, держал ее крепко, чтобы не убежала.

Девушка толкала коляску неуверенно, порой останавливалась, прислушивалась. Идиот что-то бормотал, дергал головой, поднимал руку, ронял ее снова.

Зачем эта парочка?

Жулик кинулся было вперед, но Егор так строго прошептал, чтобы песик молчал, что тот испугался и поджал хвост.

Остановившись ненадолго, будто вслушиваясь в неслышные прочим звуки, девушка решительно повернула направо.

Остальные поспешили следом.

Егор увидел, что они уперлись в невысокую лестницу – несколько ступенек. Кюхельбекер помог девушке поднять коляску. Это было нелегко. Дантес совершал движения руками, но без пользы.

Наконец они оказались за кулисами. Сверху рядами спускались пыльные занавесы и задники, декорации были свалены между ними. Коляска двигалась зигзагами.

– Скоро, – сказала вдруг девушка сонным голосом. Она была в трансе. – Скоро придем.

Идиот начал кивать головой и вдруг испустил визгливый звук, будто заверещал свисток.

– Здесь! – сказала Соня.

– Где? – спросил Кюхельбекер. – Покажи.

Девушка оставила коляску на месте, а сама стала раздирать ногтями серый занавес с изображенным на нем гигантским пылающим камином.

Она продрала занавес – послышался глухой треск.

– Иди! – крикнула она. – Иди!

Дантес толкнул Люську.

– Иди! – приказал он.

– Нет! – закричала Люська. – Я не пойду. Вы обещали, что Егор тоже здесь будет.

– Девочка, – мягко произнес Кюхельбекер, – я же сказал – Егор обязательно присоединится к тебе. Как только мы его отыщем. А мы его обязательно отыщем. Но ждать нельзя, нельзя ждать. Отверстие появляется редко. Может быть, в следующий раз это случится через месяц.

Она скорее почувствовала его присутствие, хоть и не увидела.

Егор выбежал из тени. Он задел какую-то декорацию, облаком поднялась едкая пыль. Кюхельбекер зашелся в кашле. Первым опомнился Дантес.

– Нельзя! – рявкнул он. – Опасно! Не положено!

– Я никуда без него не пойду! – кричала Люська.

Кюхельбекер кашлял и махал рукой, пытаясь добиться внимания. Но никто на него даже не глядел.

Идиот начал плакать.

Девушка хотела увезти его, но откуда-то выскочил доктор Леонид Моисеевич. Почему Егор раньше не видел его? Доктор преградил путь инвалидной коляске.

– Подождите! – закричал он. – Мальчик тоже полетит?

Егор не знал в тот момент, куда должна полететь Люська. Почему-то он решил, что ее отправляют в другое место того же мира без времени.

Егор стоял, время бежало, доктор Леонид Моисеевич кричал, чтобы Егор шел к занавесу.

– Стойте! – закричал Кюхельбекер.

Он возвышался неподвижно, как статуя Командора. Он имел право приказывать.

– Людмила, – спросил он. – Ты помнишь, какую клятву ты дала?

– Да, но только если Егор будет со мною. – Люська стояла, расставив тонкие ноги, выпятив маленький круглый подбородок.

– Егор, – объявил Кюхельбекер, – мы выполняем волю императора. Люсю отправляют в прежний мир для того, чтобы она там выросла и стала императорской невестой. Тебя мы не нашли и потому были вынуждены отправить ее без тебя.

– Значит, дорога домой есть? И вы всегда это знали! – закричал Егор.

– Не перебивай. Люся уходит в ваш мир на шесть лет. Потом она вернется. Ты тоже можешь вернуться.

Ненормальный юноша заверещал.

– Сеанс заканчивается, – сказала Соня. – Сеанс заканчивается...

– Егор, – приказал Кюхельбекер. – Обними Людмилу. Быстро!

– Быстро! – повторил доктор. – Я не могу больше его удерживать...

Егор успел бросить взгляд в ту сторону и заметил, как Леонид Моисеевич отступает перед надвигающейся на него коляской с идиотом.

Егор схватил Люську. Люська была горячая и вся дрожала.

Черное пятно на занавесе вибрировало. Вот оно начало уменьшаться.

– Шагай! Прыгай! – кричали сразу доктор и Кюхельбекер.

Егор понял, что надо подчиниться.

Держа на руках Люську, которая обхватила руками его шею, Егор шагнул вперед.

И ничего не изменилось.

Он стоял перед занавесом в плохо освещенных кулисах.

Но вокруг не было никого из жителей мира без времени.

Егор опустил Люську на пол.

Люська первой догадалась, что все получилось как надо.

– Послушай, – сказала она.

– Я ничего не слышу.

– Тогда пошли, раз ты такой несообразительный.

Она потащила Егора за руку прочь из-за кулис, мимо рабочих, которые несли фанерную речку, мимо электрика, который копался в распределительном щите. Они дошли до девушки, которая стояла лицом к зеркалу в коридоре и старательно пела гамму.

– Простите, – спросила Люська, – какое сегодня число?

– Сегодня? Второе января. А может, третье. Я всегда числа путаю. Это так несущественно.

– Ой, – сообразил Егор. – Мы вернулись.

– Вот теперь все и начинается, – вздохнула Люська.

Часть II
ГАРИК ГАГАРИН

Последний сеанс закончился около шести. Мы все проголодались и устали. Егору пришлось хуже всех, но он храбрился. Когда тебе двадцать два и ты кончаешь университет, простительно храбриться в компании людей, ненамного старше тебя, но облеченных правом тебя допрашивать. Больше Егору идти было некуда. Так что для своего спасения Егор избрал позицию участника эксперимента. Не кролика, не свидетеля, а участника. Сотрудника. Для него важнее было место в нашей стае, чем своя роль в событии. Кажется, все мы, кроме Добряка, это понимали и по мере сил Егору подыгрывали. Саша был нетактичен, и Егору ничего не оставалось, как мысленно перевести его на положение прислуги. Тогда можно Добряка игнорировать. Что Егор и делал.

– Все? – спросила Тамара, стараясь услышать от Калерии Петровны, нашего завлаба, отрицательный ответ.

– На сегодня все, – ответила Калерия. – Егор, ты свободен. Я тебе позвоню завтра во второй половине дня. А мы с Гариком останемся поговорим, хорошо?

Я побаивался, что Калерия вызовет для консультации Максима Мирского или еще кого-то из институтских гениев. Мне польстило, что Калерия готова обойтись моей помощью.

Егор попрощался, стоя у кресла, в котором он провел столько часов. Он был и без того тощим, костлявым, а сегодня еще и выглядел изможденным.

– Постригся бы, – в десятый раз напомнила ему Тамара. – Мужик, а с косичкой. И серьга в ухе.

– Я постригусь, – сказал Егор покорно.

Не пострижется он. Из принципа. Может быть, он сам ненавидит свой лошадиный хвост, но не может отступить, отказаться от бравады.

Егор задержался в дверях – его узкая спина замерла в раме. По законам кинематографа он должен был обернуться и произнести самые важные слова. Но Егор не обернулся. Дверь закрылась. И в то же мгновение, словно не в силах терпеть, Добряк сказал:

– Я побежал. У меня на сегодня билеты в Большой театр. На «Жизель».

Добряк ожидал радостных или завистливых воплей толпы, но толпа безмолвствовала. Лишь Калерия произнесла, раскладывая бумажки на столе:

– Иди, Саша, иди.

Добряк неуверенно пошел к двери, а Тамара вслед ему выпустила пулеметную очередь:

– Есть у него билеты. В Большой. Только на завтра. И еще неизвестно, согласится ли она с ним пойти.

– Много знаешь! – рявкнул Добряк и исчез.

– Ты в самом деле знала или придумала? – спросил я.

– Я слышала, как наша новенькая в бухгалтерии рассказывала, – ответила Тамара.

Я не знал ни о новенькой, ни о ее отношениях с Добряком.

– Тамара, сделай кофе, – попросила Калерия. – Если тебе срочно надо домой или в Большой театр, можешь идти.

– Мне никуда не нужно, – обиделась Тамара. – Неужели я не понимаю, что у нас эпохалка?

Ее не разубеждали, Тамара позволила себе углубиться в философию.

– Меня иногда смущает, – проговорила она, гладя компьютер по головке, – насколько мы стали бесчувственными. Ведь на этот раз мы приблизились к раскрытию главной тайны человечества. Две тысячи лет человек размышлял, есть тот свет или это выдумка?

– Тамара, не говори красиво, – взмолилась Калерия.

– Вы, Калерия Петровна, пытаетесь закрыть глаза, – ответила Тамара. – Потому что сами еще не все представляете. Мне самой бывает жалко, что я недостаточно верующая, потому что росла в атеистической семье и в пионерской организации. Но мне дурно делается от последствий!

Не дождавшись реакции начальства, Тамара взяла чайник и пошла в туалет за водой. Мы с Калерией остались вдвоем. Мы молчали.

А в самом деле, Тамара была права. Вот так живешь-живешь, считаешь себя неглупым человеком, работаешь в институте, где отношение к чуду как отношение к подопытной лягушке. Ты не обращаешь внимания на цвет ее изумрудных глаз, а вспарываешь животик и глядишь, как сокращаются мышцы ног. Тебя волнует, хорош ли скальпель, и плевать на то, что в мозгу умирающей лягушки стираются зачатки восхищения красотами Вселенной. А рядом стоит Тамарочка, бездумный серафимчик, и вдруг оказывается, что именно ей приходят в голову идеи, которые должны были бы отяготить тебя.

– Отвлекся? – спросила Калерия Петровна. – Тамарочка натолкнула тебя на размышления о вечном?

У Калерии есть отвратительное свойство угадывать твои мысли в тот момент, когда тебе этого не хочется.

– Куда денешься от мыслей? – признался я.

– А мне приходится думать о завтрашнем докладе на дирекции, где кое-кто начнет доказывать, что я идиотка с больным воображением.

Не кое-кто, а Александр Борисович, понял я. И будет он это делать из черной зависти, что нашей лаборатории досталась такая тема.

– Хотите, я вместо вас схожу и приму удар? – спросил я.

– Чином не вышел, – улыбнулась Калерия, вовсе не желая меня обидеть.

– Тогда я одолжу вам дедушкину саблю, – сказал я.

– А поможет?

– Я в жизни не видел своего дедушки. И вообще никого из родственников.

– Я думаю, он у тебя кантонист, – заметила Калерия. – Сабля ему не положена.

Она включила запись: первое появление Егора в нашей лаборатории. Вот он стоит в дверях, худой, чуть сутулый, открытое приятное лицо городского акселерата. «Здравствуйте, мне сказали, что Калерия Петровна... что я должен все рассказать Калерии Петровне».

– Сейчас я должна ответить себе, – обернулась ко мне Калерия, – на самый главный вопрос. Мне его зададут завтра, как только я войду в зал ученого совета.

– Что за вопрос?

– Ты знаешь, Гарик. Правду ли нам рассказывал молодой человек или соврал.

– И врал три дня без перерыва? Врал в ответ на все наши вопросы?

– Не возмущайся, Гарик. Но ты еще не знаешь, какие на свете водятся лжецы. И некоторые из них побывали в нашей комнате.

– Но зачем ему врать?

– Я не хочу ловить его за руку. Но если Егор не врал, то институт должен начинать новый проект. Возможно, дорогой, а сейчас конец квартала...

– Что вы говорите, Калерия Петровна?

– Я говорю о том, что чудо, даже могущее изменить судьбу всей нашей Земли, после прохождения через бухгалтерию, дирекцию и плановый отдел превращается в тему номер такой-то или проект номер такой-то бис. И, наверное, в этом есть некий высокий смысл. Для того чтобы достичь максимальной объективности в исследовании, мы должны относиться к чуду как к подопытной лягушке.

Как моей лягушке удалось перескочить в речь Калерии, относится к разряду чудес... или обычных совпадений в беседе коллег.

– Нам в любом случае придется еще встречаться с Егором. Так что давай проедемся по его показаниям и поглядим, нет ли тут нестыковок.

Тамара возвратилась с чайником, включила его в сеть и сообщила, что кофе кончается.

Тамара очаровательна нежной, изысканной красотой британской баронессы. По части нежности и изысканности облика она может дать сто очков вперед Калерии Петровне. Но очарование длится ровно до того мгновения, когда наша лаборантка, дитя харьковских окраин, открывает нежный ротик. Тамарочка стремится к знаниям и даже третий раз подряд пыталась поступить на вечерний биологический в университет. И мы все знаем, что года через два-три она обязательно туда поступит, если ее не утянет замуж какой-нибудь молодец в «Мерседесе». Ведь среди них тоже есть посланцы провинциальных окраин, так и не поступившие в университет. Впрочем, возможно, Тамарочка дождется своего доктора наук – как ни странно, она предана биологии, искренне любит наш институт и всех нас. У нее был неудачный, к счастью, краткий и почти забытый роман с циничным Добряком, зато она до сих пор немного влюблена в меня. Она – неотъемлемая часть лаборатории, и пускай молодец в «Мерседесе» не спешит приезжать за ней к воротам нашего особняка, без нее нам будет скучно.

– Начали, – сказала Калерия. На экране Егор уселся на стул, удобный, потертый, мягкий, с подлокотниками. Не такими ли были пресловутые гамбсовские полукресла? Этот стул предназначался для гостей. Как у знаменитого сыщика Ниро Вульфа. В нем пересидело несметное число жуликов, гениев, проходимцев, провидцев и идиотов.

После этого Егор покорно сообщил нам все формальные сведения о себе: Георгий Артурович Чехонин, 22 года от роду, студент пятого курса истфака университета, холост, родители живы-здоровы, проживает в Москве на проспекте Вернадского, абсолютно нормален, что подтверждается результатами медэкспертизы, которой Чехонин подвергся добровольно. Ничем катастрофическим не болел, шесть лет назад побывал в существующем параллельно с нами мире, где не действуют законы физики, а именно – не существует времени. Население этого мира, в той небольшой его части, которую удалось увидеть Егору, состоит из людей, которые пережили в момент Нового года душевную травму, настолько сильную, что всеми фибрами души не желали идти в новый год со всем человечеством, а предпочли отделиться от него и остаться в старом году.

– Ах, как это все ненаучно! – воскликнула тут Тамара. – На ученом совете решат, что мы все с ума посходили. Ведь Новый год – это условность.

– Скорее всего, и мир, в котором побывал Егор, тоже условность, – заметила Калерия.

– Но он так не думает!

– Тамарочка, помолчи, – попросила Калерия. Она продолжала наговаривать текст своего выступления на ученом совете: – «По воле случая Егор, переживший личную драму, оказался в прошлом вместе с девочкой Людмилой Тихоновой двенадцати лет. Подробный рассказ устами Егора Чехонина прилагается на дискете, и члены ученого совета могут с ним ознакомиться. Должна заметить, что по ходу сеансов искренность Егора Чехонина все время контролировалась и не вызывает сомнений».

Калерия на минуту выключила запись и заметила для внутреннего потребления:

– Интересно, он влюблен в эту девушку?

– Не похоже, – авторитетно ответила Тамара, главный эксперт в проблемах любви. – Так не любят.

Калерия кивнула, будто согласилась. И продолжала:

– «В стройной картине, представленной нам Егором Чехониным, меня настораживает способ, которым молодые люди возвратились обратно, к нам. Если ему верить, то существует переход, непостоянный, возникновение которого чувствует юноша в кресле. Не знаю почему, но мне такая версия не нравится».

Я согласился с Калерией. Мне тоже возвращение ребят из мира без времени казалось заимствованным из какой-то сказки. Будто автор ее не смог придумать ничего убедительнее. Тогда он махнул рукой и сказал: «Пусть будет театр!»

– Давайте же примем на веру все, что нам рассказали, – продолжала Калерия. – И постараемся представить себе этот мир таким, каким его увидел Егор. Мы знаем, что населен он слабо...

Мне хотелось спросить, не трудно ли Калерии выражаться так скучно и бесцветно. Но не надо ее перебивать. Ведь и без меня ее сейчас перебьет Тамара. Она уже принялась нервно двигать по столу чашки с горячим кофе и притопывать. Высокая грудь Тамары нервно вздымалась.

– Разумеется! – воскликнула Тамара. – Если бы туда попадал любой, у кого плохое настроение, Земля бы давно пустой была. Вы, Калерия Петровна, даже не представляете, сколько раз мне хотелось решительно бросить все и кануть! Наверное, случайность, что я сейчас с вами в одной комнате нахожусь.

Калерия терпеливо выслушала Тамару, кивнула ей и продолжила:

– Допустим, что свойство человека переходить из мира в мир – рудимент, память о далеком прошлом.

– А может, наоборот? – спросила Тамара. – Может, это от плохой экологии?

– Тамара! – не выдержал я. – Экология – это наука! Она не бывает плохой. Плохой бывает окружающая среда, доведенная до безобразия людьми.

– Вот именно! Довели до отчаяния и теперь сами бежим!

Она запустила длинные когти в терновый куст крашеных и завитых волос и нервно стала их дергать. Тамара была уверена, что именно она делает науку.

– Не получается, – сказала Калерия. – Егор видел там людей, которым, возможно, двести, триста лет. В то время никто не подозревал об экологии и окружающей среде. Но позвольте повторить вопрос: если бегство исконно присуще человеку, почему тот мир не переполнен беглецами?

– Потому что они изнашиваются, – напомнила Тамара.

– Люди не только изнашиваются, у людей меняются свойства крови, человека там можно убить, сжечь на костре, утопить, задушить. И этим способом контролировать количество жителей там отлично пользуются... Там...

Калерия оборвала монолог и обернулась ко мне:

– Я в отчаянии, Гарик. Я не знаю, как его назвать. Я язык сломала, придумывая эвфемизмы. Другой мир, параллельный мир, тот мир...

У Тамары уже был готов ответ.

– Планета самоубийц! – заявила она. – Так и назовем. Там же живут одни самоубийцы. Только те, у которых духа не хватило по-настоящему с собой покончить.

– Вряд ли, – вздохнула Калерия. – Слишком красиво.

– Тогда пейте кофе. Я вам не кухарка, – сказала Тамара. – Остынет, мне опять в туалет за водой бежать, кипятильник включать, а в любой момент может прийти пожарник. И конфискует чайник. Вы же знаете, что случилось в секторе ТИ.

Мы с Калерией скорбно склонили головы, потому что знали: в секторе Тайн Истории (ТИ) пожарник застал коллектив в момент преступления – кипятильник был в чайнике, а чайник кипел. Пожарник конфисковал чайник и накатал такую телегу директору, что тот был вынужден издать грозный приказ. А что прикажете делать, если в старом особняке нет места для буфета, а бегать в кафе к метро и дорого и некогда?

Мы стали пить кофе. К счастью, Тамара не жалела растворимки.

Калерия Петровна сидела, закинув ногу на ногу. У нее были узкие сухие колени и щиколотки, как у породистой лошади. Но ведь не скажешь доктору наук, что у нее ноги, как у породистой лошади?

– Тогда пускай будет «тот мир», – сказал я.

– Тот мир... в том мире, о том мире... попробуем.

– А я буду их называть «самоубийцами», – сказала упрямо Тамара.

– Я продолжу? – спросила Калерия, будто перед ней сидели не мы с Тамарой, а весь завтрашний ученый совет. – Живут они как придется, но по привычке предпочитают спать в комнатах. Животных там почти нет.

– А Жулик? – спросила Тамара. И сама ответила: – Наверное, он так тосковал по своему хозяину.

– По какому хозяину?

– Который трагически погиб. И тогда под Новый год Жулик решил остаться в прошлом.

– Тамарочка, помолчи, – взмолилась Калерия.

– Как скажете.

Калерии очень хотелось выгнать Тамару из комнаты, но это было бы негуманно.

И мы продолжали брести по рассказу Егора, словно по заросшему осокой болоту, раздвигая стебли и порой проваливаясь в ямы. Информации не хватало, Егор, конечно же, не занимался детективной работой. Он жил в том мире и старался вырваться оттуда.

Добрались до системы правления.

– Обратите внимание, – сказала Калерия, – раз Егор не выходил за пределы небольшой части Москвы, мы не можем говорить не только обо всем том мире, но даже обо всей Москве. И раз там сложности с транспортом, то, вернее всего, тот мир разделен на множество маленьких ячеек.

– Мы этого не знаем, – сказал я. – Может быть, тот мир ограничивается половиной Москвы? А за его пределами эффект перемещения не чувствуется?

– Гарик, не говори красиво, – улыбнулась Калерия.

– Продолжайте, доктор, – парировал я.

– Формально тем миром правит император. Какая-то видимость порядка поддерживается с помощью так называемых велосипедистов. Но власть императора не абсолютна и вообще довольно условна – как ты будешь править страной, в которой нет голода и смерти, не говоря уж об элементарном перенаселении?

– Надоело – ушел, – сказала Тамара.

– Есть там какие-то дикие группы, вряд ли они представляют для нас большой интерес. Они совершают набеги на поселения... Но главное – это ветераны. Что ты нам о них расскажешь, Гарик?

– По рассказу Егора я сначала решил, что это недовымершая коммунистическая ячейка, – сказал я. – А потом сообразил, что это любопытная смесь людей, придерживающихся тоталитарных устремлений. Но главное для них – сохранить в чистоте тот мир. Кто-то вбил им в голову, что их мир – островок в мире разврата, град Китеж, опустившийся в озеро. Правильно?

– Я согласна с тобой, – сказала Калерия.

– А там были знакомые лица. Все знакомые нам лица! – радостно вмешалась Тамара.

– А вот тут не стоит поддаваться первому впечатлению, – сказала Калерия.

И я был с ней согласен.

– Я полагаю, что в том мире, где нет времени, но каждый человек попадает туда со своими слабостями, своим тщеславием и своим гонором, число самозванцев превышает все нормы. Давайте для начала допустим, что ни один из них не носит своего имени заслуженно, – сказала Калерия. – Нам же эта условность удобна, потому что так они раскрываются. Если человек назвал себя Гитлером, значит, он предпочел бы быть Гитлером в первой жизни.

– А вот тут вы ошиблись, Калерия Петровна, – сказала Тамара. – К вашему сведению, Гитлер по-русски ни бум-бум.

– Дантес тоже ни бум-бум, – подмигнул я Тамаре.

– Опять за шуточки? – рассердилась лаборантка.

– Я не шучу.

– А как же он с Пушкиным на дуэли разговаривал? По-китайски? – подсекла меня Тамара, и я униженно замолк. Хотя Дантес с Пушкиным на дуэли разговаривал немного.

– Мне очень интересны люди в подвале. В отличие от прочих у них есть цель. Я думаю, что в их интересах вообще закрыть переход между мирами, который им представляется источником опасности, – сказала Калерия.

– А мне кажется, что для нас, для нашей работы самое главное, постоянен ли этот переход или совершенно случаен, – заметил я.

– По крайней мере, он возникает часто, – сказала Калерия уверенно.

– Почему?

– Они спокойно и естественно относятся к благам, которые приносит переход. Обрати внимание – добычу они ставят на стол на глазах у придворных. И никто не падает в обморок.

Я кивнул. Наверное, она была права.

– Еще одна проблема невероятной важности. Правда ли то, что человек, проживший там некоторое время, уже не сможет вернуться сюда? Правда ли, что меняется состав его крови? Егору говорили об этом разные люди, но это не исключает всеобщего заблуждения.

– Или кому-то нужной ложной информации, – подсказал я.

Надо сказать, что за последние три дня Егора прокрутили на приборах, словно отправляли в космос. Никаких отклонений не нашли. Но с другой стороны – он там был всего сутки и ничего не ел, не пил...

– Во всяком случае, – сказала Тамара, – я вам не завидую. Завтра они на ученом совете из вас будут делать отбивную.

– И будут правы, – согласилась Калерия. – В конце квартала, когда институт и без того еле сводит концы с концами, наша лаборатория приносит на ученый совет ни много ни мало – параллельную Землю с массой проблем, которая, вполне возможно, представляет явную угрозу всем нам. Они впадут в истерику.

– Значит, чем лучше мы будем готовы...

– Ладно, Гарик, давайте трудиться. Тамарочка, ты не устала?

– Сколько раз нужно говорить одно и то же! Ради науки я готова сутки не спать и не ужинать!

Боже мой, какой красотой наделила природа нашу лаборантку, какой розовой, голубой, зефирной красотой! И не забыла дать ей твердые моральные устои. Покажите мне ее будущего мужа!

– Вот это ответ не девочки, но дамы! – восхитилась Калерия. – Значит, всю ночь, оставшуюся до ученого совета, мы снова просматриваем пленку с этим Егором. И ищем в ней открытия. Желательно мирового значения.

– Я, конечно, все понимаю, – сказала Тамара, – но все-таки зачем?

– Чтобы завтра Мирский или Погорельский не обвинили нас в дешевой мистификации.

Тамара громко и возмущенно фыркнула. Она не любила Мирского, потому что красивому и знаменитому Мирскому некогда было влюбиться в Тамару.

– Включаю? – спросила она.

– Часть первая. Дубль два.

На экране появился Егор. Он был смущен, от этого бледен и нелюбезен. Куртка была доверху застегнута на «молнию».

– Мне сказали, что Калерия Петровна... что я должен все рассказать Калерии Петровне.

– Садитесь, – сказала ему Калерия. – Мы вас слушаем.

Калерия – само очарование: добрый педиатр, который никогда не делает детям уколов, а кормит их сладкими пилюлями.

Егор ерзал на стуле, потом ухватился за подлокотники. У него были большие голубые глаза и выпуклый высокий лоб. Хороший мальчик. Наконец он заговорил:

– Исчезла девушка. Людмила Тихонова. Люся Тихонова. У меня есть ее фотография. Я подозреваю, куда она исчезла, и думаю, что она жива, хотя милиция думает иначе... В общем, все ее похоронили, а я думаю, что Люська жива.