Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 67 страниц)

Но как ни хотелось дяде Мише отправить к императору Киевского вокзала взвод спецназовцев, он понимал, что контакты с Кюхлей и другими посредниками должны быть сохранены любой ценой.

– Главное, – говорил он устало, как и положено следователю, который не спал четверо суток (а какой настоящий следователь спит чаще?), – главное, сберечь контакт, завоевать доверие. Никакого режима, Лера! Хочешь, я пойду вместо тебя?

– Нет, – сказала Калерия. – Это наша работа. Наша с Гариком.

– Вообще-то говоря, речь идет о безопасности государства...

– Ах, оставь, Миша, – сказала Калерия. – Мы каждый день сталкиваемся с проблемами, которые могут погубить наше государство и всю Землю. Но пока справляемся.

Компьютер высчитал точку и время следующего сеанса куда точнее, чем Аркаша со своим графиком, и даже лучше, чем это было сделано в «списке Пронькина».

Получилось, что переход откроется в пятницу, в три двадцать шесть ночи, на лестничной площадке, что находится справа от стены, если смотреть из зала.

День перед тем был нервным, хотя все делали вид, что ничего не случилось.

Во-первых, с утра дважды звонил Егор, который почуял что-то неладное и требовал, чтобы его посвятили в суть дела. Он интуитивно почувствовал, что мы надеемся встретиться с людьми оттуда, и просил:

– Без меня вы просто не имеете морального права идти. Без меня вы бы ничего не знали. Я должен найти и спасти Люську! Я там все знаю, я вам пригожусь, и меня там многие знают.

Калерия успокаивала его и лгала «во спасение». Она даже не стала говорить ему, что институт решил никого не посылать этой ночью в тот мир. Мы хотели лишь увидеть посланца и дать ему понять, что произошла смена караула: вместо ушедших в отставку Пронькина и Барби придется иметь дело с нами.

Как он воспримет эту информацию?

Тамара, которая была смертельно обижена на то, что ее в театр не берут, собрала нам «передачу» для императора. Мы старались набрать такой же набор, как тот, что передавал туда Пронькин. Пришлось даже вызвать из Питера Аркадия. Калерии пришло в голову, что люди оттуда могут знать о существовании Аркаши. Он станет как бы символом передачи дел.

Аркаша страшно трусил и вел себя так, словно «барометр» обжигает ему руки. Правда, Тамара не оставляла его ни на минуту. В ее лице он нашел верного друга.

– Тамарочка, – сказал я голосом ангела, – не забудь, что в момент икс и духа твоего здесь быть не должно.

– А как же Аркаша? – спросила она. – Как он без меня? Здесь же может быть опасно.

– Здесь уже опасно, – ответил философ.

– Я буду ждать тебя в твоей комнате? – спросила Тамара.

– Спасибо, – ответил Аркаша, но я разочаровал его, напомнив:

– К сожалению, Тамарочка – лишь плод твоего воображения. Ты, со своей стороны, тоже ей только кажешься.

– Разве? – спросил Аркадий, который на практике был непоследовательным солипсистом. Он шлепнул Тамарочку ниже поясницы, и она предупредила:

– Не время, Аркадий!

На лестнице и за декорациями были установлены камеры. Гонец не должен был их почуять. Они же держали под прицелом почти весь театр. Егор утверждал, что у тех людей органы чувств работают хуже, чем у нас. Но мы не хотели рисковать.

Мы с Калерией проверяли камеры, телефонные трубки попискивали в карманах.

– Надо будет всю сотовую связь убрать, – сказал я. – А то зазвонит у тебя в сумке в самый неподходящий момент.

Мы занялись этим и прохлопали момент, когда Егор прошел сквозь три цепи наружного наблюдения и оказался где-то неподалеку от Аркаши. Причем он был настолько хитер, что не отходил от ближайшей к точке контакта камеры, так что выпадал из ее поля зрения.

Катрин и Саня Добряк были, как оказалось, отделены от него лишь брезентовой кулисой, но не заподозрили его присутствия.

Надвигалось время контакта.

Мы еще раз обсудили свою линию поведения.

При виде гонца мы объясняем, что заменили Пронькина и Барби – такая уж сложилась обстановка. Или принимай нас, или прервем контакт. Затем передаем продовольственный заказ, чтобы подчеркнуть нашу лояльность.

– А если с ним будет Веня? – спросил я.

– Вени быть не должно, – сказала Калерия. – Я уверена, что на связи постоянный человек, очевидно Кюхельбекер.

– Тот, кто выдает себя за покойного декабриста Кюхельбекера, – поправил ее я. – И что у них произошло за последние три недели, мы не знаем. Вы, Калерия, пытаетесь судить о них, учитывая фактор времени. А этого фактора там нет.

Еще на ученом совете мы решили, что открывать карты людям того мира нельзя. Психологи хором кричали, что, узнав о том, что стали объектами научного исследования, они тут же прервут контакт. Отсюда и появился вариант «наследников Малкина». Группа встречающих состояла из меня, как человека на подхвате или человека с корзиной, и Калерии – своего рода авторитета уголовного мира, а Кюхельбекер будет менее насторожен с женщиной, чем с мужчиной своего возраста.

Звякнуло в горошине, которая покоилась в моем ухе, – это означало, что «барометр» в руках Аркаши ожил.

– Пошли, – сказала Калерия.

Приказ относился ко всем и означал начало операции.

Аркашка тщательно играл свою роль.

Он спустился по лестнице, бормоча себе под нос:

– Приближается момент! Давление растет. Посторонним покинуть зону!

Тамара передвигалась за ним на цыпочках, изображая Серого Волка в детском спектакле. Именно так серые волки подкрадываются к красным шапочкам.

Калерия зашипела на Тамару, и та смешалась, сбилась с шага и осталась за пределами операционного поля.

Аркаша шагал, выставив перед собой «барометр», как лунатик свечку.

И тут наступила тишина, которую я почувствовал нутром. Это было полное отсутствие звука – мертвое дыхание вечности. И человека в такой тишине охватывает даже не страх, a некий ступор, какой может прийти на помощь осужденному на казнь после того, как он положил голову на плаху.

Кстати, как потом оказалось, вырубились все наши хитрые регистрирующие приборы, включая камеры, и ничто не могло зарегистрировать ни черного пятна, возникшего на старой брезентовой кулисе, ни глубины, открывшейся за ним.

Я замер. Меня не было, я растворился в этом безмолвии. И до сих пор не понимаю, откуда в Калерии появились силы крепко взять меня за руку и держать, чтобы я не отступил и не кинулся бежать из театра.

Время остановилось, я не мог бы сказать, сколько прошло минут или часов, прежде чем в черном провале появилась длинная, нескладная фигура в черном костюме и черном цилиндре.

Я знал, что это Кюхельбекер, но воспринимал его как будто из-под воды, как будто мы с ним существовали в различных физических сферах.

Калерия отпустила мою руку и сказала:

– Добрый день.

В допросах Аркаши мы тщательно пытались восстановить манеру поведения сторон. Чем обычнее пройдет встреча, тем больше шансов на успех. Меньше всего нам хотелось, чтобы, заподозрив неладное, люди оттуда перекрыли контакт.

– Вы кто? – Голос Кюхельбекера был глух, будто звучал через стекло.

– Мы вместо Пронькина, – сказала Калерия. – Пронькина и Барби.

– А что с ними? – спросил Кюхельбекер.

– Я не могу вам это объяснить сейчас. Скажите, Веня Малкин с вами?

– Он себя неважно чувствует, – сказал Кюхельбекер, разглядывая меня, как любопытное животное в зоопарке. – А это кто?

Калерия также взглянула на меня с некоторым любопытством и ответила:

– Мой помощник. Гарик.

Мое имя прозвучало как воровская кликуха. «Ну, я вам это припомню», – подумал я. А потом смирился, так как увидел себя со стороны – глупого вида крупный молодой человек, прижимающий к груди ящик с бананами. Ясно, зачем он понадобился такой элегантной даме, которую со всех сторон подстерегают опасности.

– Что передать Малкину? – спросил Кюхельбекер. – Есть ли у вас письмо для него?

– Мы хотели бы иметь дело с вами без посредников, – сказала Калерия.

– Почему я должен вам доверять? – спросил Кюхельбекер.

– Потому что я более серьезный партнер, чем Малкин. Он убежал, бросил дело на ненадежных людей. Он ничем не может быть вам полезен.

– А если мы его отправим обратно?

– Сколько у нас осталось времени? – вопросом на вопрос ответила Калерия.

– Немного, – сказал Кюхельбекер.

Я его уже различал лучше. Он как бы вошел в фокус. Немилосердный свет, озаряющий эту сцену и исходящий, как ни странно, из абсолютной темноты отверстия, в котором стоял Кюхельбекер, жестоко обращался с лицом и руками Кюхельбекера. Кожа была голубоватой, на щеках видны были темные сосуды, под глазами – коричневые мешки... Он был болен. По нашим меркам. И бессмертен – тоже по нашим меркам.

Кюхельбекер пребывал в растерянности. Враги мы или просто новые партнеры?

– Какие у вас будут пожелания к будущей встрече? – спросила Калерия. Она действовала по сценарию и замечательно держала себя в руках.

– Простите, – сказал Кюхельбекер, – вы знаете о записке?

Мы не знали ни о какой записке, но предполагали, что раз контакт короток, то люди из того мира должны передать какую-то записку Малкину, список нужных вещей.

– Разумеется, – сказала Калерия.

Кюхельбекер вынул свернутую в трубочку записку размером с сигарету.

Кинул ее Калерии, но та не стала записку поднимать.

– Какие пожелания на словах? – спросила она.

Она заставляла Кюхельбекера признавать нас партнерами.

– Мы там написали. Но повторю: попробуйте передать нам несколько пистолетов с патронами.

– Это нелегко, – сказала Калерия.

– Мы хорошо платим. Так вы сможете доказать нам, что работаете лучше, чем компания Малкина.

– Если Малкин начнет настраивать вас против контактов с нами, – произнесла Калерия, – учтите, что его группы попросту не существует. Малкин – вчерашний день.

– Постараюсь поверить вам.

– В следующий раз мы хотели бы направить к вам на два-три дня своего человека, – сказала Калерия. – Всегда лучше договориться не спеша.

– Зачем? – спросил Кюхельбекер.

– Мы думаем, что пришла пора развивать наши отношения, переводить их на новый уровень. Ведь и вам потребовались пистолеты.

– К сожалению, потребовались, – признался Кюхельбекер.

– А как себя чувствует Люся Тихонова? – спросила Калерия.

– А вам какое до нее дело? Впрочем, она себя чувствует отлично.

Пожалуй, встреча прошла нормально. Он нас не испугался. Он не отказался общаться в будущем. Что касается доверия – оснований для этого не было, – никто и не ждал этого.

Я протянул Кюхельбекеру ящик с припасами. И вовремя. Потому что черная дверь в тот миг начала затягиваться. Кюхельбекер, принимая ящик, сделал шаг назад.

И тут же, чуть не сшибив его, к отверстию ринулся Егор.

Он выскочил из-за моей спины, где стоял на изготовку. Все время нашего разговора, ожидая момента, как шпион, который, избавляясь от преследователей, кидается в вагон метро, когда двери уже закрываются.

Я бы никогда не заподозрил его в таком безрассудстве! Он же знал, что шансов вернуться раньше чем через неделю у него немного, а шансов спасти Люську, которая пробыла там уже почти месяц, практически нет. Потом он скажет мне, что никогда не верил расчетам людей оттуда, хотя бы потому, что у них – искаженное чувство времени. Но, вернее, им владело чувство полного отрыва от реальности, если реальность не укладывается в сознание.

– Стой! – крикнул кто-то.

Любопытно, что крикнуть мог и я – не осознавая своего участия в этой сцене.

Но вот дальнейшие мои действия определялись холодным расчетом.

Как бы вы ни пытались истолковать их иначе.

За следующую секунду я успел спрогнозировать дальнейшие события.

Вернее всего, Егор кинется там спасать Люську, вытаскивать Люську к нам. И будет всем им враг. От Кюхельбекера и ветеранов до императора и Вени Малкина.

Но печально не только это.

Почти наверняка Егор сведет к нулю и нашу попытку наладить контакт с тем миром, увидеть, пощупать и понять его. Они просто закуклятся. Тем более что Пронькина и Барби нет, а Люська у них в руках.

В результате Егор погибнет – я чувствовал, что он погибнет, – а мы окажемся обладателями фикции – теоретически недоступного феномена, существование которого мы никогда не сможем доказать.

И никто не поможет ни Егору с Люськой, ни нашему дорогому институту.

Кроме меня.

Шансов у меня немного. Но это все же лучше, чем отсутствие таковых у Егора.

И я прыгнул в темноту вслед за Егором.

И исчез.

То есть для всех окружающих исчез. Хотя удостовериться в том не мог.

Больше меня не было.

За кулисами было так же, только темнее.

Я невольно кинул взгляд назад – там гасло, как догорающее зарево, большое розовое пятно.

Все, что осталось от моего мира, от лаборатории, квартиры в хрущобе и даже любимой пивной у Тишинского рынка... Если верить Егору, в ближайшее время я ничего подобного не увижу.

Любопытно – это все я успел передумать в тот момент или это поздние мысли, наложившиеся на картину закулисья? Конечно же – у них там «Зазеркалье», у нас – «закулисье».

Егор чуть не сшиб их министра Кюхельбекера – длинного типа с глубокими глазницами. На нем был черный строгий костюм, черные волосы разобраны на прямой пробор и расчесаны плотно к черепу. Егор застыл, прижавшись к министру, а чуть дальше в полутьме стояла инвалидная коляска, а в коляске сидел молодой человек, бессильно свесивший голову набок. Коляску держала за спинку молодая женщина в какой-то робе, с невнятным бледным очкастым лицом.

Картинка зафиксировалась в сознании как статическое явление, и тут же пришло все в движение.

Я подхватил Егора, который от резкого столкновения с министром отлетел в сторону.

Соня Рабинова откатила кресло с юношей, приговаривая:

– Не волнуйся, Дениска, не расстраивайся. Тут все свои.

На мой взгляд, ее пациент и не собирался расстраиваться.

Из темноты вышел неприятного вида субъект в пожарном шлеме и длинном блестящем плаще. Велосипедист.

Я как бы узнавал детали мира, о котором наслушался столько, что поверил в его существование. И правильно, оказывается, сделал, что поверил.

Ну представьте себе, что вы начитались Дюма, скажем, «Трех мушкетеров», делаете шаг из своей спальни, оказываетесь на узкой грязной улице и слышите звон шпаг. Выглянули на площадь, а там мушкетеры дерутся с гвардейцами кардинала. А вам кто-то говорит: «Отойди с дороги, разве не видишь, что мы везем леди Винтер».

– Спокойно, – сказал я, глядя, как велосипедист достает металлическую дубинку. – Спокойно. Все идет по плану. Принимайте гостей, господин Кюхельбекер. Мы намерены наладить с вами добрые отношения.

– Пожалуй, вас никто об этом не просил, – разумно ответил министр. – Мы гостей не ждали.

Он отодвинул Егора, но держал его за плечо вытянутой рукой и приглядывался, будто старался узнать обретенного после многих лет разлуки племянника.

– Вот именно, – пояснил я. – Это и есть Егор. Вы с ним знакомы. Шесть лет назад он у вас побывал. И остался недоволен.

– Тебя трудно узнать, – сказал Кюхельбекер.

– Я же оказался у вас только потому, что хотел остановить молодого человека, но не успел. Я рад возвратиться домой немедленно, – продолжил я жизнерадостно. – Но боюсь, что это практически невозможно.

Кюхельбекер сделал понятный мне жест – остановил велосипедиста, который изготовился привести свое оружие в действие. Этот жест меня обнадежил.

– Вы правы, – сказал Кюхельбекер, не улыбнувшись мне в ответ. – И что же вы предлагаете?

– Я хотел бы узнать, когда обратный поезд.

– Не понял, – сказал Кюхельбекер.

Егор вдруг рванулся от Кюхельбекера, тот от неожиданности отпустил его, но я перехватил Егора раньше, чем его успел пришибить велосипедист.

– С вашего разрешения я обращусь к этой молодой даме, – сказал я, – чтобы узнать, когда мы могли бы вернуться обратно.

– Вы в самом деле не хотели сюда проникать? – спросил Кюхельбекер.

– Не хотели.

– А он? – Кюхельбекер уткнул упрекающий перст в Егора.

– А я хотел, – сказал Егор. – Хотел взять Люсю и немедленно от вас уйти. Навсегда. Чтобы не видеть вас, не знать о вас, не помнить о вас!

– Боюсь, что вы опоздали, молодой человек, – сказал Кюхельбекер, – поговорите с Соней.

Соня обратила ко мне спокойное широкое пухлогубое лицо, обрамленное черными вьющимися волосами.

– Скажите, – спросил я. – Скоро ли вновь откроется эта дверь?

– Щель?

– Дверь, щель, окно – разве это важно?

– Я не знаю. Но мы сюда скоро придем. Правда? – Она обернулась к министру.

Любопытно, подумал я, ей, очевидно, свойственно чувство времени, хотя Егор уверял, что они здесь времени не чувствуют.

Соня словно прочла мои мысли, продолжала:

– У господина министра есть песочные часы. Очень большие. И специальные люди-насечки.

– Они делают насечки на палках, – сказал Кюхельбекер, – чтобы я мог считать время. Я, и никто другой. Они переворачивают часы и делают насечки.

– Это, – сказал я, – как бы плановое открытие щели, правильно? Для встречи с Малкиным и другими людьми, для обмена.

– Правильно, – за Соню ответил министр.

– А открывается ли эта щель чаще?

Соня кивнула.

– И как я об этом узнаю?

– Как он узнает об этом? – Я понял, что министр тоже хочет, чтобы я убрался восвояси. Его не интересует содержание последних газет, выступление доброго министра обороны или новости из Дагестана.

– Он почувствует, – сказала Соня. – Только мы должны быть здесь поблизости.

– Вы можете это сделать? – настаивал я.

– Сейчас Денис должен отдохнуть, – твердо сказала Соня – Я отвезу его к себе.

– Куда?

– Мы живем в библиотеке университета.

Сказав так, Соня спокойно повернула коляску и повезла Дениса к выходу. И все покорно пошли за ней. Не обладая ни силой, ни должностью, она была настолько уверена в себе, что эта уверенность передавалась и остальным. Впрочем, существование окна было важно для всех. Кроме ветеранов. Но, насколько я знал, ветераны также почему-то не трогали Соню.

Я пошел рядом с ней.

– Когда вы будете знать? – спросил я.

– Мне трудно ответить. Завтра. Вы знаете, что такое завтра? – спросила она так, словно в это слово она вкладывала свое особое понимание.

– Пожалуй, да.

Через задний ход, такой мне уже знакомый, мы вышли на улицу, и я впервые увидел и почувствовал воздух того мира. Егор описывал мне его, но так, походя – он говорил о серости дня и одинаковой серости неба.

Это было не совсем так. Небо над тем миром было жемчужным и по-своему красивым, такого цвета бывает слой облаков на рассвете, задолго до того, как поднимется солнце, когда слой облаков уже освещен, но его не коснулись прямые солнечные лучи.

Воздух не был совершенно прозрачным – в нем таилась дымка напоминанием о ночном тумане. Мне вдруг захотелось запустить в небо камень, чтобы он пробил облака и показал мне, твердое ли здесь небо.

Но главное Егор заметил правильно – я не мог сказать, холодно здесь или тепло, будто все рецепторы в моем теле отключились. И еще: здесь останавливалось время. Вернее, становилось все равно, движется оно или нет.

За Егором мне приходилось приглядывать. Он был почти невменяем. Словно уже прыгнул с высокой горы в море, вынырнул, а теперь крутит головой – где же заветная жемчужина?

– Теперь слушай, – начал я, когда мы оказались на улице.

Он сразу меня перебил:

– А вы зачем сюда полезли?

– Потому что я ученый – раз, – ответил я по мере сил спокойно. – Потому что испугался оставлять тебя здесь одного – два. Потому что я успел подумать – после твоего неправильного поступка они закроют дверь навсегда. И мы ничего не узнаем.

– А я? – спросил он. – А Люся?

– А вы навсегда сгинете здесь, – ответил я и тут же получил весомую поддержку министра:

– В принципе ваш друг прав. Вас зовут Егором, если я правильно помню? – Он не получил ответа и продолжал, обращаясь ко мне: – Как же мне вас прикажете величать и кто вы в самом деле такой?

– Можете называть меня Георгием, Юрием Гагариным.

– Из князей?

– Из детского дома. Фамилию получил в честь первого космонавта. Слышали о таком?

– Мне рассказывали. И почему же вы оказались в театре?

– Вы хотите спросить, какое отношение я имею к Малкину и всей его компании?

– Считайте, что так.

Но закончить разговор мы не смогли, потому что Соня решительно покатила коляску налево, по асфальтовой дорожке, я ринулся было за ней, и Кюхельбекер остановил меня.

– Мы ее найдем, – сказал он. – Когда надо будет, найдем.

– Они меня найдут, – откликнулась Соня.

– А теперь скажите мне, где Люся, – потребовал Егор.

Кюхельбекер сдержанно улыбнулся, и мне в его улыбке почудилась издевка.

– Люси теперь нет, – сказал он, – а есть императрица всея Руси, ее величество императрица Людмила.

– Да ладно... – И Егор замолчал, потому что такого ответа он боялся.

За театром стоял экипаж. Я о нем тоже уже слышал. Это была телега, запряженная двумя старыми велосипедами, на них сидели мужики в длинных черных плащах и пожарных касках – самокатчики. Еще один стоял в стороне, держа велосипед.

– Раз уж вы приехали... – сказал Кюхельбекер, – занимайте места, мы поедем во дворец и там поговорим не спеша.

– А Люся там? – спросил Егор.

– Молодой человек, – поморщился Кюхельбекер. – Почему я вообще должен с вами разговаривать? Вы ворвались к нам без разрешения и без приглашения. И сразу стали выдвигать требования. По мне, так лучше вас сейчас потерять. И мои самокатчики с удовольствием это сделают.

– Ты спрашивал, – сказал я, обращаясь к Егору, – зачем я полез сюда следом за тобой? А потому и полез, что хочется, чтобы ты еще немного пожил.

– Он только пугает, – сказал Егор.

– Так мы едем? – спросил Кюхельбекер.

– Конечно, едем, – ответил я за всех.

Мы забрались в телегу и уселись на лежащую поперек доску. Кюхельбекер поместился спереди, за кучера. Я оглянулся. Но Соня уже исчезла.

Мне не терпелось увидеть то, о чем рассказывал Егор. И привидений, и Пыркина, и императора Киевского вокзала. Я ощущал себя туристом в Венеции – сейчас мне покажут каналы и соборы!

– Глупо получилось, – сказал Егор. – Вы, наверное, готовились к этому. Приборы всякие налаживали... А тут пришлось за мной прыгать. Извините. Зато теперь вы видите, что я вам не врал.

– Какие приборы? – обернулся Кюхельбекер.

Егор словно не слышал его.

– Если вы что-нибудь с ней плохое сделали, – его голос поднялся до крика, – я вас всех уничтожу!

– Любопытно, что вы считаете плохим? – спросил Кюхельбекер. – Если ваша знакомая удачно вышла замуж и счастлива, это плохо?

Велосипедисты услышали и засмеялись.

– Она не может быть счастлива! – выкрикнул Егор. – Я же знаю вашего императора... Это же...

– Молодой человек, помолчите! – строго приказал Кюхельбекер. – Вы находитесь в чужом монастыре и спрячьте ваш устав в карман.

Я положил руку Егору на плечо. Он повел плечом, чтобы сбросить мою руку.

– Я с ней поговорю, – пригрозил Егор. – Сейчас же поговорю. Вы же все врете! Она не могла согласиться!

– А что ей оставалось? – заметил Кюхельбекер. – Уж лучше быть императрицей, чем стать солдатской шлюхой.

Мне пришлось держать Егора как следует. Он был худой, но жилистый и боролся отчаянно.

– Чего ты добиваешься? – спросил я, переводя дух.

– Я его убью!

– Тогда уж точно Люся не дождется твоей помощи, – сказал я.

– Какое точное наблюдение! – произнес Кюхельбекер не без иронии.

Третий, свободный, велосипедист уехал довольно далеко вперед и увидел, что дорога как раз перед мостом Окружной железной дороги перегорожена длинной, провисшей почти до асфальта цепью.

– Эй! – крикнул он, беря вправо к речке, чтобы посмотреть, кто так неудачно пошутил. – Осторожно! Смотрите! Бандиты!

А бандиты выскочили из-за устоя моста, но к их появлению были готовы и те велосипедисты, которые тянули телегу, и сам Кюхельбекер, и даже тот велосипедист, который отклонился в сторону.

Я полагаю, что нападавшие рассчитывали, что телега остановится и они на нее накинутся. Поэтому они не закрепили конец цепи со стороны реки, а его держал в руках один из них. Именно его успел рубануть саблей велосипедист, прежде чем его стали колотить дубинками.

Но цепь упала на асфальт, и Кюхельбекер отчаянно завопил:

– Гони! Скорее!

Велосипедисты, подчиняясь этому крику, нажали сильнее на педали, и наша телега, почти свободно катившаяся с горы, пролетела мимо разбойников, прежде чем они смогли нас остановить и одолеть.

Разбойники бежали сзади, махали саблями и дубинками, один из них выпустил камень из пращи.

– А что, – спросил я неожиданно для самого себя, – огнестрельное оружие здесь не в ходу?

– Не в ходу, – ответил Кюхельбекер.

Он сидел пригнувшись, опасаясь, что его догонит сзади какой-то снаряд. Телега подпрыгивала на выбоинах, у парапета стояли рыболовы, которые оглядывались на мчащуюся телегу, будто сердились, что мы распугаем всю рыбу.

Сзади бежали разбойники, одетые разнообразно и неаккуратно, но бежали они как-то неуверенно, даже не очень спешили, будто пугнули нас и этого им было достаточно.

Между телегой и бандитами ехал третий велосипедист. Его велосипед делал зигзаги по набережной, и самого велосипедиста заваливало в сторону.

Он отставал все больше.

– Ему надо помочь, – сказал я. Вроде бы и нельзя по нашим правилам вмешиваться в дела чужих цивилизаций, тасманийцев например, но тут ведь речь не о чужой цивилизации, а о наших российских бомжах. Все они бомжи, люди без определенного места жительства. Впрочем, Кюхельбекеру это не втолкуешь.

– Помочь мы не поможем, – возразил Кюхельбекер, – тогда они нас догонят и убьют. Не знаю, насколько вы – жертвенная натура. Давай, ребятушки! – крикнул он, привставая на облучке и взмахивая воображаемым кнутом.

Велосипедистов и не надо было подгонять. Они крутили педали с отчаянием.

Егор мрачно молчал, а я, несмотря на драматизм ситуации, смотрел по сторонам. Справа тянулась пустошь, посреди нее длинный пруд, затем стены Новодевичьего монастыря. Деревьев не осталось...

Я обернулся.

Велосипедист уже сильно отстал. Он сошел с велосипеда, сам сошел, и сел на мостовую.

Бандиты догнали его и окружили. Я не знал, что они там с ним делали. Один из бандитов постарался взобраться на трофейный велосипед, но никак не мог с ним справиться.

Тут мы въехали на площадь Киевского вокзала и свернули с набережной. Площадь была пустынна и очень велика, куда больше, чем была у нас. Посреди нее стояли три черных стола. Егор говорил нам об одном.

Возле ближнего сохранился неубранный – а зачем убирать? – ряд дешевых стульев, некоторые валялись среди сажи.

– Вот здесь, – сказал Егор, – они людей жгут, паразиты.

– Не судите, да не судимы будете, – ответил Кюхельбекер. Он вглядывался вперед, а один из велосипедистов обернулся и сказал:

– Там кто-то лежит.

– Вижу.

Я тоже привстал. Велосипедисты ехали все медленнее. Человек в синем костюме лежал на верхней ступеньке вокзальной лестницы, вытянувшись, глядя в небо. Он был разрублен пополам, и верхняя и нижняя половины были раздвинуты так, что между ними можно было провести кулак.

Велосипедисты спрыгнули с велосипедов и остановились, поджидая Кюхельбекера.

– Я думаю, что вам лучше подождать здесь, – сказал министр.

– Неужели здесь безопасней? – спросил я.

– Здесь видно далеко, – сказал Кюхельбекер. – Будь моя воля, я бы остался на улице тоже.

Но мы уже спрыгнули с телеги и пошли к лестнице.

Один из велосипедистов толкнул дверь и, выставив перед собой пистолет-арбалет, шагнул внутрь. Второй остался снаружи, подстраховывая его.

Он придерживал дверь, и изнутри донесся голос первого велосипедиста:

– Идите!

Мы вошли в зал.

Он был пустым и гулким. Ни одной живой души. Только на каменном полу разбросаны вещи, словно люди расходились с карнавала и устало сбрасывали наряды. Кто-то потерял шляпу, другой бросил на пол парик, а третий умудрился оставить там ботинок.

Мы были очень маленькими – пять человек в зале.

– Это мне не нравится, – сообщил нам Кюхельбекер. Можно было и не сообщать.

Кончиком ножика скребло душу ощущение близкой опасности.

– Они здесь побывали, – сказал министр. – Побывали и потом убежали к себе.

Он убеждал себя, но никого больше не убедил.

– Эй, – громко сказал Кюхельбекер. – Здесь кто-нибудь есть?

Никто не откликнулся.

– Так я и думал, – сказал Кюхельбекер, обращаясь ко мне, – они совершают набеги, а потом убегают к себе за реку.

– Вместе с вашим... населением?

Кюхельбекер решительно направился вперед, велосипедисты шагали по бокам. Нас с Егором оставили сзади. Но стоять одним посреди зала не хотелось, и мы присоединились к группе.

Кюхельбекер остановился перед дверью, на которой висела табличка «Комната милиции».

Он постучал.

Никто не ответил, и Кюхельбекер осторожно открыл дверь.

Он остался на пороге. Мне тоже было видно, что творится внутри. Комната была устлана коврами. На стене висели картины, среди них мне бросилось в глаза полотно Репина «Иван Грозный убивает своего сына». В дальнем углу стояло низкое кресло. А может быть, трон.

На троне восседал худой молодой человек в джинсовом костюме. У него были длинные волосы, забранные сзади в косицу.

Молодой человек был бледен. Лицо его выражало ярость.

Он держал в руке шест или копье, уткнув его древком в ковер.

На копье была насажена голова немолодого лысого человека с толстыми красными щечками и полуоткрытыми и оттого страшными глазами.

– Привет. – Молодой человек улыбнулся открыто и радостно. Я узнал эту улыбку. Хоть я не принадлежу к числу поклонников Малкина, я его не раз видел по телевизору. И знаю эту улыбку, отработанную перед зеркалом и одобренную психологом. – Проходите, друзья, проходите. Располагайтесь как дома. Надеюсь, у вас крепкие нервы...

– Павел, – произнес Кюхельбекер тихим, низким, гулким голосом. – Павел, что они с тобой сделали...

– Разве не выразительно? Это наш обычай. Я уже усвоил обычаи моего маленького народа.

Веня обернулся – за креслом стояли пожилой мужчина с козлиной бородкой, который держал на плече гитару словно ружье, и второй, помоложе, в камуфляжном костюме и пиратском платке на голове. На рукаве была черная повязка с неаккуратно нарисованным белым черепом и костями.

– Как же вам не стыдно! – сказал Кюхельбекер. – Вы же наш гость.

– Гость? – Веня начал накачивать себя. Сейчас он постепенно войдет в истинный гнев. Я знаю эту манеру приблатненных пацанов. – Гостя надо уважать. А что я получил в ответ в этом вашем дворце? Что? Унижения и оскорбления!

– С кем связались...

– Нет, ты глаза не отводи, не отводи. Тоже мне Кюхельбекер нашелся! Мы тебе цену знаем. Сам доносчиком КГБ был, стучал на товарищей.

Кюхельбекер повернулся, чтобы уйти.

Но сзади уже стояли разбойники.

– Разоружайся, – сказал Веня и рассмеялся, – наступил мир во всем мире.

Велосипедисты спешили отдать свое оружие, Кюхельбекера повели куда-то, с Веней остались лишь мы с Егором.

– Ну вот, – сказал Веня. – Теперь у нас остались только свои. И мы можем поговорить как мужчина с мужчиной.

– Послушайте, – я постарался предвосхитить резкую реакцию Егора. – Уберите декорации. Мы не на сцене.

– Ты посмотри! – Веня изобразил удивление. – Ему не нравится. А он и не знает, что мы здесь не играем в войну. Мы боремся за существование.