Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 67 страниц)

– Свет зажигать? – спросил сторож.

На стороже была курточка и джинсы, но во время разговора с нами он извлек откуда-то зеленую форменную фуражку со звездочкой и напялил ее.

– Свет будем зажигать по мере продвижения, – сказал полковник. – Сегодня спектакль был?

– Только утренний, – сказал сторож. – Эпидемия гриппа, понимаете, три исполнителя простудились.

– Когда разошлись актеры и техсостав?

– Ну, в три часа уже никого не было. Нет, Катя Смирнова оставалась еще... Звонила насчет аренды.

– Кто такая?

– Наш администратор.

– Что было потом?

– Потом я заступил.

– И кого увидели?

– Да никого я не видал!

– А что делали?

– Что всегда. Почитал Канта, потом конспектировал Платона. Потом спать лег.

– Про Канта это вы всем проверяющим говорите? – спросил Миша.

Ответ сторожа ему не понравился, может, потому, что он давно не брал в руки Канта и оттого сердился на тех, кто находит время на философию.

– Готовишься в университет? – спросил милиционер.

– Уже выгнали, – ответил сторож.

Сторож мне нравился. Он был человеком независимым.

– Ну пошли, – сказал Миша.

– Куда?

– Гримерные заперты?

– Гримерные заперты, административные помещения заперты – можете проверить: все ключи на доске.

Миша проверил, все ли ключи на месте. Оказалось, что все. Впрочем, это ничего не доказывало.

– Пошли за кулисы, – распорядился Миша.

– А там-то что искать? – спросил сторож.

– Бомжей, – сказал милиционер.

– И охота вам была... – Но сторож уже шел с нами по коридорчику вдоль основного зрительного зала, потом мы прошли узким коридорчиком на сцену.

– Свет! – приказал Миша.

Сторож включил рубильник.

Высоко, под самой крышей, зажглись яркие лампы, но свет их еле достигал пола. За кулисами было гулко, пусто и пыльно. Тянуло холодом.

– Никаких странных явлений не наблюдалось? – спросил Миша.

– Каких странных?

– Посторонних людей, предметов?

– Это спрашивайте у администрации, – сказал сторож. – Мне об этом не сообщают.

Мне захотелось задержаться здесь, посмотреть внимательнее – может быть, остались следы. Надо было взять с собой Егора. Он показал бы точное место перехода между мирами.

Милиционер Миша быстро прошел между висящими декорациями в глубину сцены, оказавшейся громадной, как собор.

Миша нигде не задерживался. Мы с Калерией покорно следовали за ним, полагаясь на его умение ловить злоумышленников.

Либо нюх подводил милиционера, либо в самом деле здесь никого не было, но мы прошли все театральное «Зазеркалье», повернули назад, еще раз обыскали кулисы – никого. Даже я уже встревожился.

И тогда Калерия спросила:

– Вы сегодня не видели в театре девушку... молодую женщину, блондинку, крашеную блондинку двадцати шести лет, зовут Тамарой, очень красивые ноги.

– Красивые ноги? – спросил сторож.

Эти слова были рассчитаны лишь на то, чтобы отвлечь наше внимание. Неожиданно сторож рванулся в сторону и исчез в темноте. Лишь кроссовки шаркнули вблизи – и тишина!

– Это еще что означает? – воскликнула Калерия.

– Вернее всего, это означает, что сторож знает куда больше, чем говорит. И дела вашей Тамары плохи! – ответил полковник.

«Может, он оттуда! – подумал я. – Они заподозрили неладное – наша-то красавица всем, наверное, намозолила глаза. И ликвидировали ее».

– Гарик, не отвлекайся на глупости, – сказала Калерия. – Даже мысленно.

– За мной. На цыпочках! – скомандовал Миша. Профессиональная интуиция ему что-то подсказала.

И он кинулся бежать по лестницам, а мы спешили за ним, запыхавшись и разбивая локти и коленки в темноте.

Мы бежали по темному узкому коридору. По сторонам угадывались двери.

И вдруг я увидел – как лезвие раскаленной бритвы, как отрезок молнии – свет из-под одной из дверей.

Миша прыгнул к этой двери, рванул ручку, дверь растворилась.

Тамара сидела на узком кожаном диванчике, поджав ноги.

– Ой! – сказала она.

Мы все ввалились в комнату, но милиционер тут же кинулся в коридор и через несколько секунд втолкнул сторожа.

– Что и требовалось доказать, – произнес он.

– Только без рук! – заявила Тамара. – Аркадий ни в чем не виноват. Он мне помогает выполнять задание.

Рядом с диваном стоял низкий столик. На нем две бутылки пива, открытые, пустые, два стакана и что-то в рваной яркой иностранной упаковке.

– Ну, слава богу, – сказала Калерия, садясь на диванчик рядом с Тамарой. – Меня уже ноги не держат.

– А чего такого? – Тамара была растрепана даже больше, чем в обычной жизни. Я подумал, что она старалась быть похожей на сторожа Аркадия.

– Вы о Канте разговаривали? – спросил полковник Миша.

– Да вы что! – возмутилась Тамара. – Я же говорю, что я здесь на задании. А ваш Кант сюда даже не заходил.

Полковник Миша был молод и в штатском, потому Тамара не смогла оказать ему всего уважения, которое положено полковникам.

– Я думаю, что я вам больше не пригожусь, – сказал Миша.

И удивительно – в голосе его не было упрека.

– Я вас подвезу, – предложила Калерия.

– Нет, спасибо, вам же нужно обсудить результаты задания, – сказал полковник и быстро вышел. Калерия не успела его остановить.

– Мы все морги обыскали, – сказала Калерия. У нее был голос мамы, дочка которой вернулась домой под утро.

– Меня в морг калачом не заманишь, – сообщила Тамара, как всегда не к месту используя народную мудрость. – Скажи, Аркадий, разве мы не работали?

– Мы? – Аркадий удивился. У философов не бывает такой легкости мышления, как у проштрафившихся дочек.

– Только я не ходила в эти пыльные трущобы, – сказала Тамара. – Зачем ходить, если Аркадию все равно надо обходить их дозором?

– И чего же вы искали, Аркадий? – спросила Калерия у философа.

– Чужого мужчину, а разве вы не знаете?

– Горю желанием узнать.

Тамара провела ручкой по волосам и смутилась. Раскрыла сумку, достала щетку и стала приводить себя в порядок, глядясь в круглое зеркальце.

– Тамара предположила, – сообщил нам Аркадий, – что в нашем театре может находиться окно в параллельный мир. Но его сторожит некий человек, чужой для театра, который появляется именно тогда, когда окно должно открыться. Правильно?

– Продолжайте, – сказала Калерия.

– С точки зрения избирательности фатума, – сказал философ, – в том нет ничего интересного и особенного. Я вам должен сказать, что числю себя солипсистом. То есть окружающий мир мне только кажется. Существую в нем только я. Понимаете?

– Чего же не понять? – ответила Калерия. – Это уже со многими случалось.

Философ не уловил иронии и продолжал:

– Разумеется, именно ко мне стягиваются нити всего необычного. Я даже допускаю, что параллельный мир, о котором грезит Тамара, рожден в моем воображении.

– И Тамара? – не удержался я.

– И Тамара, разумеется, и Тамара. Ее функция в моем мире – приносить мне чувственную радость.

– Допрыгалась, – сказала Калерия. – А я думала, что ты у нас лаборанткой работаешь.

– Он же шутит! – возразила Тамара.

– О нет! – с пафосом воскликнул сторож. – Я уже не раз наблюдал, что мое ощущение женского тела не соответствует общепринятому. Я не боюсь обидеть вас, Тамара, но вы были теплой резиновой игрушкой и в то же время рыбкой, которая скачет на сковородке.

– С ума можно сойти, – сказала Калерия. – Как порой мы, женщины, обманываемся в идеале.

– А я его за идеал и не держала! – сказала Тамара. – У нас было соглашение.

Философ горько вздохнул, а Калерия безжалостно заявила:

– Какое счастье, что Тамара вам только кажется, Аркадий. Иначе вы бы на нее обиделись.

– Вот именно, – сказал философ и так энергично взмахнул головой, что космы полностью закрыли его лицо, если не считать покрасневшего кончика носа, пробившегося наружу.

– Так что же с параллельным миром? – спросил я. – Никто не приходил?

– Не время для шуток, – оборвала меня Тамара.

У нас с Тамарой непростые отношения. Когда я впервые появился в лаборатории, Тамара решила, что я и есть ее долгожданный избранник. И она долго не могла простить мне неверности – то есть внимания к другим девушкам, например к Катрин, которую Тамара полагала слишком высокой, нескладной и неуютной. Сейчас Катрин была в отпуске – сдавала экзамены в аспирантуру. Этого ей тоже простить было нельзя. Как говорит Тамара: «Женщина рождена для счастья с мужчиной, а не с дипломом». Так что, махнув на меня рукой, Тамара все равно не простила мне равнодушия. И при любом удобном случае подчеркивала передо мной свою популярность в мире мужчин.

– Будем собираться? – спросила Калерия. – Время движется к утру. И сторожу спать пора.

– Я никогда не сплю на дежурстве, – сказал Аркадий.

– А зря, – заметила Калерия. – Если этот театр вам только кажется, то какого черта его охранять?

– Правила игры, – ответил Аркадий. – По этим правилам я охраняю театр, а мне дают деньги, чтобы я питался.

– Для меня слишком сложная логика, – сказала Калерия. И обернулась к Тамаре: – Ты привела себя в порядок?

– Я и была в полном порядке, – огрызнулась Тамара. – К тому же на улице темно.

Я решил, что обязательно приду сюда с Егором. Пускай он попытается на месте воспроизвести события.

– Вам можно будет позвонить? – спросил я у Аркадия.

– Зачем? – удивился тот. Голос звучал глухо из-за завесы волос.

– К вопросу о параллельном мире, – сказал я. – Мне хочется поглядеть, где же наши миры соприкасаются.

– Не положено, – ответил Аркадий солдатским голосом.

– Я позвоню и приду, когда здесь будете вы. Другому человеку трудно объяснить...

– Господи! – вдруг рассердился сторож. – Неужели вам не понятно, что, во-первых, у меня нет дома телефона, потому что я веду экономный образ жизни. Во-вторых, никаких параллельных миров нет и быть не может. А вашу девочку я и пальцем не тронул. Если она нимфоманка, то лучше за ней следите.

– Я ухожу, – сказала Тамара. – Меня еще никто так не оскорблял.

Аркадий проводил нас до дверей. Он был надут и официален.

В машине Калерия набросилась на Тамару:

– Ты до сих пор не усвоила такое понятие, как служебная тайна! Нам придется с тобой расстаться. Я представляю, что ты там этому хиппи наговорила!

– Ничего не наговорила. Он же все равно в параллельный мир не поверил, мы с ним по кулисам лазили, а он руки распускал. А я терпела ради пользы дела. У шел оверкам!

– Чего?

– Это английский язык, – сказала Тамара. – И это значит – бороться и искать, найти и не сдаваться. Амундсен.

Сообщив нам такой ворох исторических сведений, Тамара замолчала.

Только у своего дома, выходя из машины, она сказала:

– И все-таки жизнь моя сложилась неудачно. Это так плохо, когда тебя не понимают!

– Число людей, посвященных в наши проблемы, катастрофически увеличивается, – сказала Калерия.

Шел дождик, мостовая поблескивала под светом фар и фонарей. По улице медленно ехала поливальная машина, разбрызгивая вееры воды.

– Наверное, они не успели выполнить зимний план по поливу, – сказала Калерия.

– Нет, – возразил я, – они на сдельщине. Чем больше выльют воды и чем больше посыплют соли, тем скорее уедут отдыхать на Мальорку.

– Ты думаешь, что стоит самому посмотреть за кулисами? – спросила Калерия.

– Да, – ответил я, не удивляясь. Я уже привык не удивляться Калерии.

– Пойдешь с Егором?

По сути дела, мы оказались в тупике. Верили мы Егору или нет, но после взрыва драматических событий, последовавших за исчезновением Люси, наступила гнетущая тишина. В театре Тамара ничего не нашла, певец исчез, директор убит, Барби «ищет милиция».

Поход в театр, который мы с Егором предприняли в понедельник, был данью долгу. Не более того.

– Вы твердите, что надо ждать, – говорил мне Егор. – Но сами знаете, что Малкин уже не вернется. Он скрылся в том мире, прихватив с собой Люську, как плату за вход.

– Вряд ли все так просто, – возразил я. – Если Малкин знал о возможности уйти туда, то, уж наверное, он имел связи с ними раньше. Он – часть какого-то заговора. И ваш опыт, Егор, говорит о том же. Все встречи с ветеранами, сам метод отправки вас сюда... – Я говорил суконным языком плохого учебника, потому что сказать мне было нечего. Само существование того мира было бредом, и все с ним связанное тоже было бредом. – Неужели ты в самом деле веришь в то, что какой-то там император Киевского вокзала шесть лет ждет, пока вырастет несравненная красавица, а затем говорит какому-то певцу: давай меняться, ты мне девицу, а я тебе время.

– Ага, – сказал Егор, и я понял, что он моих филиппик не слушал. – А Малкин неплохо придумал. Ведь времени там нет. Значит, и болезнь не может развиваться. Там же не умирают от естественных причин. Значит, Малкин решил рискнуть – он спасает свою жизнь и сидит там ровно столько, сколько понадобится времени врачам, чтобы изобрести лекарство от СПИДа. Наивно? А какой у него есть другой выход? Да никакие его деньги, никакая слава не помогут. Люди почище и побогаче его уже отправились к праотцам.

– Очень уж все это по-книжному, – сказал я. – Приключенческий роман. Красавица на далеком берегу, принц, яхта с белыми парусами. Ассоль подрастает и ждет своего принца.

– Я читал, я знаю, – сказал Егор. – Но вы там не были, а я был. И я видел этого императора Киевского вокзала и всю эту нечисть. Я знаю, что они все ненормальные – там нельзя долго оставаться нормальным. Помните, я вам рассказывал, что у них меняется кровь. Через несколько... не знаю, через сколько, но кровь человека изменяется настолько, что он уже не может вернуться. Представляете, Малкин посадил себя в вечную тюрьму. Но я боюсь за Люську...

– И все же у нас нет доказательств, что она именно там, в том мире. Ее могут прятать и здесь. У Малкина и его друга Барби много интересов в нашей действительности.

Мы вышли из метро у Нового цирка, где неподалеку жили Егор и Люся. Дождя не было, но дул пронизывающий ветер, которому удобно было разгуливать, размахивать ручищами на этой гигантской площади над Москвой-рекой. Далеко впереди махал сабелькой коммунистический октябренок Бумбараш. А может, это был Мальчиш-Хорошиш?

Для спектакля было рано, мы специально выбрали такое время. Но в театре был народ. Рабочие разгружали декорации, в зале шла репетиция. За полуоткрытой дверью в кабинетик без надписи на двери низкий голос на одной ноте твердил о том, что такая аренда – не аренда, а грабеж.

– Мы по миру пойдем и станем посмешищем. Другое дело Ахметов. Ахметов предлагает реальные деньги, а нужно ему всего две комнаты...

– Нет, – ответил интеллигентный голос бывшего актера на ролях профессоров и дружественных коммунистам академиков прошлого. – Ахметову – решительное «нет».

– За этим скрывается подозрительная настойчивость! – прогудела дама и вылетела в коридор.

Это было крупное, гренадерского вида создание, выросшее из юбки и пиджачка. Она была вся надута – что подчеркивалось нелепой одеждой.

– А это еще что такое? Почему посторонние в театре? – зарычала дама при виде нас.

– Не бойтесь. – Я улыбнулся ей самой обворожительной улыбкой, специально отработанной для пожилых дам, находящихся при малой власти. – Мы комиссия из Института физики для проверки акустики помещений. Помните, вам звонили в четверг?

– Мне никто не звонил в четверг! – рявкнула дама, но подобрее. – Мало ли кому здесь звонят в четверг? Вам какие помещения нужны? Где ваша аппаратура?

– Аппаратура будет. Сначала нам следует визуально ознакомиться со сценой и кулисами. Ну, вы понимаете?

– Я ни черта не понимаю! – ответила дама. – Я работаю в театральном искусстве уже тридцать с гаком лет, но еще никогда не видела такого хамского, бессовестного отношения к искусству! Он готов распродать театр оптом и в розницу. Ну нет! Коллектив этого не позволит.

Мы шли рядом. Я не знал расположения комнат, так что не спешил расставаться с дамой, надеясь вытянуть у нее нужную информацию.

– Трудно с деньгами? – спросил я сочувственно.

Егор покорно плелся сзади.

– Не то слово! Буквально не то слово. Приходится сокращать нужных людей.

– Вплоть до сторожей! – поддержал я.

– Со сторожами пока держимся, – сказала дама.

– А у меня здесь знакомый работал. Он ушел из университета и к вам устроился.

– Кем же он был в университете? – спросила дама.

– Студентом, конечно. Студентом-философом.

– Аркадий! – угадала дама. – Такой волосатый, философ. Уволился. Вчера или позавчера. А я, знаете, рада. Ненадежный человек. Были сигналы, что он водит сюда девиц и вообще здесь бывают люди!

– Но он же ночной сторож! – удивился я. – От кого могли поступать сигналы?

– У нас несколько сторожей, помещения большие, есть ценное оборудование. Но в большинстве своем сторожа – люди пожилые, бывшие военнослужащие. И ваш Аркаша в их среде был белой вороной. Вот они и подсматривали за ним... Странно? Так устроен мир. Борьба за место сторожа при театре! – Дама обернулась ко мне за пониманием.

– Ничего, – сказал Егор раньше, чем я успел его остановить, почувствовав, что сейчас он скажет что-нибудь лишнее. – В концлагере тоже бились за место на верхних нарах.

– Цинизм и спекуляция на прошлом, – сказала дама. – Вот такие, как вы и Аркадий, продали нашу родину.

Я не стал выяснять, кому Егор продал нашу родину, и быстро сказал:

– А у нас в институте сторожа требуются. Мне как раз сегодня наш кадровик говорил. Вы не дадите нам координаты Аркадия?

– По-моему, вы совершенно сошли с ума, – сказала дама. – Почему я, администратор театра, должна помнить адреса бездельников? Обратитесь в отдел кадров. Вот именно! И вообще пришла пора показать документы!

– С удовольствием, – сказал я и вытащил институтское удостоверение. На нем значилось «Институт экспертизы». Попробуй докажи, что в Институте экспертизы не интересуются акустикой.

– Вам дальше по коридору, а потом там будет лестница направо, – сказала дама, с сожалением возвращая мне удостоверение. Она предпочла бы, чтобы я был самозванцем, и тогда она смогла бы отыграться на мне за все неудачно прожитые годы.

Дама удалилась, а Егор сказал:

– Плохо дело. Аркадий ваш, оказывается, и был человек, которого мы искали.

– Может быть, – согласился я.

– А если Тамара провела ночь в его объятиях, – Егору Тамара не нравилась, уж очень откровенно она его игнорировала, – она все ему разболтала. Так что – прости и прощай...

Егор был мрачен. И я понимал его. Ему хотелось выговориться, высказать свои обиды на нас, и я ему не мешал. Мы поднимались по лесенке, и его голос догонял меня:

– Как же можно было посылать сюда глупую телку? – Это был риторический вопрос. – К тому же нимфоманку.

– Пожалуй, ты преувеличиваешь.

Мы вошли в мир закулисья, сам по себе волшебный.

– Я не преувеличиваю. Вы поймите – я же вам рассказал страшную тайну! А вы ничего не поняли. Вы думаете, что это еще одна история про шестиногого теленка. Тут завязаны жизни многих людей. Люськина жизнь, наконец. А вы устами вашей Тамарки излагаете все черт знает кому!

– Мы зайдем в кадры, возьмем его адрес и поговорим. Сегодня же. И ты убедишься, что он уже обо всем забыл.

Ничего из этого не вышло. Мы ничего не отыскали за кулисами, потом прошли в кадры, где сидела молоденькая серьезненькая крольчиха в очках. Мы сказали, что администратор (и тут я ее изобразил – крольчишка чуть не померла со смеху), администраторша сказала, что мы можем взять адрес Аркадия.

– Мы были рады, что он уволился, – пискнула крольчишка, – никакой пользы от него. Одни сигналы. Вы знаете про сигналы?

– А какие?

– Я не записывала и не хранила бумажки. Но были сигналы, что он принимает в служебных комнатах гостей.

Это относилось, в частности, к Тамариному визиту.

– Были сигналы о разговорах и шуме за кулисами – вроде он созывал там целые вечеринки.

Вот это важнее.

– А точнее?

– Точнее не помню.

– А кто донес?

– Молодой человек! – вдруг взъярилась крольчиха – даже показала два верхних резца. – Почему я должна вам докладывать, и я не рассматриваю доносов...

В это время она продолжала перебирать карточки в картотеке. Замерла, замолчала и начала перебирать вновь.

– Странно, – сказала она, – нет его карточки. А там был адрес и телефон. Он где-то под Москвой жил.

Так мы и ушли, потеряв последнюю ниточку, оборвавшуюся по нашей же вине.

Часть III
ЛЮСЯ ТИХОНОВА

Люся как будто спала, но слышала многое из того, что говорили вокруг.

Она понимала, что ее везут в Музыкальный детский театр и оттуда – к императору.

Ей было жалко себя, очень жалко, потому что она уже не вернется домой и никогда... никогда!

Дорога в тот мир была бесконечной, но длина ее была относительной – каждая минута в отдельности была долгой – надо медленно считать до шестидесяти. Но минуты быстро складывались в горку.

Люсю вели, поддерживая под руки. От того, кто шел справа, противно пахло мужскими духами.

Левый мужчина был немыт и болен. Мужчины разговаривали, но Люсе было непонятно о чем. Словно это был близкий вроде польского, но совершенно неразборчивый язык.

Они торопили Люсю, заставляли переставлять ноги, и Люся с неосознанной хитростью поджимала ноги, и им приходилось ее тащить.

Потом они оказались в Музыкальном театре, за кулисами, это она шкурой почувствовала. Надо было позвать Егора, чтобы он помог, ну хотя бы милицию позвал, но языка у Люси не было – ни глаз, ни языка...

На нее пахнуло нутряным холодом тамошнего мира. Он был близок, и никто не хотел помочь ей, всем было не важно – провалится ли она туда навсегда или вырвется. Она пыталась вырваться сама, кто-то дал ей подзатыльник, другой человек выругался.

– Она здесь! – ответил кто-то на вопрос. Вопрос был не слышен, но слова «она здесь» относились к Люсе.

«Нет, – она хотела их обмануть, – я не Люся, я случайно там оказалась». И тут она ухнула в глубокую яму, хотя знала, что это не яма, а туннель... Потом ей захотелось спать.

Она только-только успела заснуть, как ее стали будить.

– Вставай, девочка, – говорил знакомый и вовсе не злой голос. Наверное, говорил Леонид Моисеевич, который не желает ей зла. По крайней мере, он не вымер, как... изношенный стул? Так надо говорить. Ничего, скоро придет Егор, Егор обязательно придет, потому что он все знает. – Придется везти ее на телеге, – сказал Леонид Моисеевич. – Я же не знаю, что за наркотик вы ей дали.

– Мы подождем немного, – произнес глубокий голос Кюхельбекера.

Надо бы с ним поздороваться.

Кто-то засмеялся утробно и монотонно. Кто?

Люся понимала, что приходит в себя – она уже слышала и понимала все, что говорилось вокруг, оставалось лишь открыть глаза и подняться, но не было сил.

– Черт его знает, – произнес незнакомый голос – его владельца Люська чуяла по запаху – больной и нечистый. Он пришел сюда вместе с ней. – Мне не сказали, что там ей вкатили. Какую-то тряпку он ей к носу прижал. Это Пронькина надо спросить.

– Ваш Пронькин далеко, – ответил Кюхельбекер. – Леонид Моисеевич, а нет ли у вас банального нашатыря?

– Нет, Вилли, он весь выдохся, – сказал доктор. Люся обрадовалась, что угадала правильно.

– Зачем вы ее сюда привезли? – спросила молодая женщина. – За что? Разве она вам сделала что-то дурное?

– Это плата за вход, – сказал Кюхельбекер. – Такие подарки дарят всем в этом государстве.

– Я не понимаю, почему вы сейчас шутите. Вы загубили жизнь человеку. Ну что плохого она сделала?

– Законы морали, одинаково порочные во всем мире, у нас здесь отрицательно обнажены, – сказал доктор.

Люся не поняла его. Тот, кто был болен, склонился к ней (запах сразу усилился) и два раза ударил по щекам.

– Постыдитесь, молодой человек! – воскликнул Леонид Моисеевич.

Люся открыла глаза – ей совсем не хотелось, чтобы ее били по щекам.

Над ней наклонился – никогда не поверишь, если не знаешь, – сам Веня Малкин, почти ее кумир.

Нельзя сказать, что он ее главный кумир, Веня Малкин – кумир подростков, так сказать, тинейджер стар. Но еще года два назад Люся отдала бы все, чтобы такой человек дотронулся до ее щеки.

– Ну вот, – сказал Веня Малкин, – притворялась, сука.

Люся постаралась вскочить – это слово обидело ее куда больше, чем если бы оно вырвалось у матери или материного сожителя, на дворе, на улице, – но не может же Веня Малкин, нежный, ласковый, широкоглазый, сказать такое слово!

Но Веня уже выпрямился и отошел.

И слава богу – исчез запах тления, исходящий от него.

Леонид Моисеевич помог ей сесть. За кулисами было полутемно, горела лишь керосиновая лампа, стоявшая на сцене. Но Люся сразу всех увидела и всех узнала – она как бы вышла из такой беспросветной тьмы, что даже полумрак театра казался почти днем.

Леонид Моисеевич совсем не изменился, да и как он мог измениться? Только халат другой – видно, за шесть лет тот халат он износил. А костюм под халатом и рубашка те же, совсем не износились.

Кюхельбекер стоял за его спиной и чуть улыбался.

– Добро пожаловать, – сказал он, – с нескорым возвращением. Если бы я не знал, кого ждать, я бы тебя никогда не узнал. Ты стала настоящей красавицей. Мы должны отдать должное проницательности императора.

Голос его поднялся, стал громким, но никто не поддержал его.

Справа стояла инвалидная коляска, в ней сидел, склонив голову набок, и дремал дебил – он тоже не изменился. И девушка (как ее звали? Соня? Откуда она это помнит? Конечно же, Соня) держалась за спинку кресла.

– Спасибо, – сказала Люся.

– Ну что вы, зачем вы так, – совсем смутилась Соня. Соня Рабинова.

«Ну вот, я и вернулась! Господи, ну почему я такая несчастная!»

– Почему? – спросила она у доктора. Доктор ответит, если сможет. – За что меня утащили?

– Император, – сказал Леонид Моисеевич, – помнишь, император сказал, что будет тебя ждать.

– Но вы же знаете, что для меня это...

– Не надо, – прервал ее Кюхельбекер. – Не надо, хотя бы потому, что всем одинаково тоскливо. С тобой нам будет веселее. Вот и звезда у нас есть. Обзаводимся интересной молодежью.

Веня Малкин стоял чуть в стороне, сунув пальцы за пояс джинсов.

– А он почему здесь?

– Так надо, – сказал Веня. – Ну что, поехали?

Он был в возбужденном, нетерпеливом состоянии, как человек, решившийся на рискованный поступок и теперь осознавший, что пути назад нет.

Люся видела, как он смотрел на гладкую поверхность кулисы, и понимала, что именно там, в том месте была дверь в ее мир.

– Тогда поехали, – сказал Кюхельбекер, – нас ждут. Зачем нам стоять в этом месте?

Он первым пошел по коридору. Затем доктор, поддерживая за локоть Люську. Веня замыкал шествие, он шагал сразу за коляской, которую толкала Соня Рабинова.

Люся была готова к тому, что идти придется долго, но тут Кюхельбекер толкнул небольшую дверь – оказывается, она вела на хозяйственный двор театра, где стояли прислоненные к забору старые декорации и подрамники для них.

Во дворе их ждала телега, запряженная двумя велосипедистами.

Веня отпрянул при виде этого экипажа, но Люся кивнула велосипедистам. Может, это другие «кони», но все равно ей они знакомы.

– Здравствуй, – откликнулся один из велосипедистов.

– Всех нам не свезти, – сказал другой.

– Я здесь остаюсь, – сказала Соня.

– Я оставлю с тобой одного самокатчика, – сказал Кюхельбекер.

– Не надо, кто меня тронет?.. Нас здесь все боятся.

Доктор помог Люсе влезть на телегу. Впереди был облучок, на него сел Кюхельбекер и рядом с ним Веня Малкин.

– А почему же он тут? – спросила тихонько Люся у доктора, когда телега тронулась. – Сегодня же не Новый год.

– Так же, как многие, – загадочно ответил доктор. – Ты не привезла мне паровозик? Или вагон?

– Леонид Моисеевич, я же не знала, что меня сюда утащут.

– Ну да, конечно же, конечно же. Как я мог... Прости, девочка, это так жестоко! Если бы ты знала, как я их отговаривал! И императора Павла в том числе. Он ведь в принципе незлой человек, но тут уперся – она, говорит, моя последняя любовь. Я ему говорю – зачем же ее губить? А он говорит... – Леонид Моисеевич откашлялся смущенно и закончил: – Он говорит, что мы всегда убиваем тех, кого любим, якобы об этом написал Оскар Уайльд.

– Откуда ему знать Оскара Уайльда? – буркнула Люся.

– Ах, он много читает, ему из библиотек приносят. У нас здесь много книг, больше чем нужно. А кто читает? Ну я – специальную литературу, стараюсь следить за новинками в кардиологии, ветераны читают партийную литературу. Император читает про любовь... И кто же еще? Ах да, конечно, Соня Рабинова. Ну, она серьезную литературу... Она даже пишет. Когда обживешься у нас, я думаю, что ты с ней подружишься.

Люся сомневалась в том, что подружится здесь с кем бы то ни было.

Она слушала доктора вполуха и думала: «Ведь мы один раз отсюда с Егором ушли. Значит, я уйду снова. Только надо будет попросить Соню Рабинову. Она же знает, у нее есть индикатор».

– Что ты сказала? – спросил доктор.

– Этот... молодой человек... который в кресле – он индикатор, да?

– Индикатор чего?

– Он чувствует, когда открывается переход?

– Знаешь, я никогда туда не хожу. Это для меня неприятное место. К тому же туда ходить строго запрещено. Первое время я просил – может, мне привезут паровоз и вагончики. Но никто обо мне не вспоминает.

– В следующий раз обязательно привезу, – сказала Люся.

– Боюсь, что следующего раза не будет, – сказал доктор.

– В прошлый раз вы тоже так говорили.

– Да, разумеется... Но в прошлый раз тебя отпустили на время.

– На время?

Люся заглянула доктору в глаза. Глаза были живые, черные, блестящие.

– Неужели ты до сих пор не догадалась?

– О чем?

– Ну, вернись к ситуации того времени! Ты понравилась императору. Ты, маленькая девочка. И он хочет полюбить тебя, когда ты созреешь для его любви.

Слова были неприятные, какие-то агрономические – созреешь, сорвут.

– Не догадалась, пускай остается в неведении, – сказал Кюхельбекер с облучка.

– Пускай говорит, – возразил Веня Малкин, обернувшись и словно впервые увидев Люсю.

Конечно же, она видела его только на экране телевизора, он был напудренным и подкрашенным. И казалось, он сейчас нежно возьмет тебя за руку своими тонкими пальцами и, в своем странном костюме Пьеро с генеральскими эполетами, увлечет тебя в душистый весенний цветущий сад.

А сейчас было видно, что у него серая, нездоровая кожа и опухшие веки – он был куда больше похож на старожилов этого мира, чем на земного певца.

Люся глядела на певца, и в голове двигались мысли.

Господи, вдруг поняла она, ну как же можно было не подумать об этом с самого начала! Ну зачем было ее возвращать домой? Из милости? Из озорства? Чтобы паровозики привезти? Они ведь и не скрывали, они думали, что она понимает. Ну ладно, ей было двенадцать. А теперь-то могла сообразить. И Егору пора было сообразить!

– Если бы они оставили меня здесь, – произнесла Люся, – то я бы никогда не выросла...

– Тебя как рассаду, – сказал Кюхельбекер, – высадили на плодородную грядку. Чтобы собрать урожай, когда ты поспеешь.

«Какой ужас!» – сказали тонкие брови Люси и поднялись полукружьями к волосам.

– Ты в самом деле не догадалась?

– И за мной всегда следили? – спросила Люся.