Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 67 страниц)

– Черта с два, – вдруг ответил мне Веня. – Черта с два! Кто мне подвластен?

Люся и Егор заметили, что мы подошли к ним.

– Егорушка, – рыдала Люся, прижимаясь к груди молодого человека, – ты пришел. А я уж думала, что все, что никогда... Господи, какое счастье, ты не представляешь.

– Ну что ты, как ты могла подумать, – говорил Егор. – Я же не мог сразу. Теперь все будет хорошо.

Веня остановился, протянул руку к Люсе, как бы намереваясь показать свои права на нее.

– Веня, – сказала Люся, не отрывая глаз от Егора. – Ты иди, я потом приду.

– Ты не понимаешь! – сказал Веня. – Люди смотрят.

Я осторожно, но крепко взял вождя за локоть и повел прочь.

– Они придут, – повторил я. – Куда они денутся? А нам с вами надо отдохнуть.

– Вот именно, – сказал Веня. – У меня эта дурацкая слабость.

Мы шли быстро, оставив позади поклонников, и Веня тихо и доверительно говорил мне:

– Вы же поймите, состояние моего здоровья таково, что мне, конечно же, надо беречь себя. Но у меня страшно заводной характер.

– Но Люся? – спросил я, стараясь вложить в этот краткий вопрос куда больше, чем мог бы услышать посторонний.

– Да вы с ума сошли? – возмутился Веня. – Вы думаете, что если я крутой, если вокруг меня всякие люди, то я подлец? Да я ни одну девушку на прощание не поцеловал. И не потому, что я голубой и они отвращение вызывают, вы не думайте, я даже женат был, но я тоже понимаю. Я ведь в прошлом году крестился, думал, что поможет. А здесь есть церковь, вы как думаете?

Мы вошли в зал Дворца спорта. Посреди него на деревянном полу трое разбойников играли в карты.

– Проблема – никак не могу поднять всех на завоевание мира, – сказал Веня. И, заметив удивление на моем лице, обрадовался и продолжал: – Я так и думал, что ты купишься. Ты же стандартный, без фантазии. Ты думаешь про меня: вот псих отмороженный, хочет кладбище завоевать. Да нет, мне просто интересно. Я и Люську утащил, только чтобы этим мымрикам доказать, кто здесь хозяин.

Веня обернулся – Люся с Егором вошли в зал.

– Ну вот, живая, в одном куске. Так что, молодой человек, как только ты переходишь ко мне на службу, то получаешь в награду девицу и эскадрон бандитов. Только коней раздобывай сам. Тебя как зовут?

– Егор, – ответила за него Люся. – Я же тебе говорила, Веня, что жду его.

– Знаю, знаю, что ждешь, тысячу раз слышал. – Он повернулся ко мне: – При всем моем уважении к ее внешним данным, поверь мне, Гарик, что бабы у меня были на порядок лучше. Импорт. Из Одессы и Вильнюса! А какие кадры нам дает Ставрополь!

Он подмигнул мне.

Как хорошо, что мы три дня провели в беседах с Егором, по крайней мере, я не сошел с ума при первом столкновении с этим миром.

Вообще-то мое настроение несколько улучшилось. Как вы понимаете, судьба Егора и соответственно Люси мне была небезразлична. Я в чем-то похож на американского президента: ни одного нашего морского пехотинца мы не оставим в бангладешском плену! Пускай погибнут пять тысяч туземцев, но наши родные негры-капралы должны вернуться для захоронения на кладбище в округе Колумбия, о’кей?

Главный изверг и моральный урод, бывший любимец публики Веня Малкин показался мне не столь уродливым, как я представлял вначале.

В то же время мне любопытно было, как скоро он перестроился и приспособился к этой жизни. Он напомнил мне знаете кого. Гимназистку, которая приехала на каникулы на хутор к тете где-нибудь под Житомиром. А вокруг затевается Гражданская война. Хутор тетки сожгла банда, гимназистку изнасиловали, но она выжила и сама организовала банду. И гоняет вокруг по полям в гимназическом форменном платье и ищет своего оскорбителя, а заодно режет коммунистов, грабит белых и становится грозой уезда или губернии. Злодейка, садистка – а прошло-то всего полгода с того дня, как она вышла в последний раз из дверей киевской гимназии. Вот вам целый роман из эпохи Гражданской войны. Я его не написал, потому что некогда, но смог бы написать. Ведь откуда-то в мою голову попали гимназистка и ее враги. И стали для меня не менее реальными, чем бредущий рядом со мной бывшая звезда российского рока и немного мафиози Веня Малкин или бывшая императрица Киевского вокзала... Так неужели они более реальны, чем придуманная мною гимназистка?

– Пойдемте ко мне, я покажу вам, как живу. – Люся пригласила меня и Егора. Потом повернулась к Вене: – А ты?

– Сначала считать мы будем раны, – сказал он. – У меня подозрение, что жертвы, принесенные на алтарь победы, очень велики.

– Не ври, Веня, – сказала императрица, – тебе их не жалко. Они для тебя как карточные фигуры.

– А для тебя? – спросил Веня, обидевшись.

– Они похожи на меня, – сказала девушка.

– Идите, я потом подойду, – обещал Веня.

Какой бы Веня ни был, в нем, как только он сталкивался с Люсей или со мной, проявлялась слабость. Он был слишком к нам близок. Понимаете? Мы с ним были и по возрасту, и по поколению, и по стажу здесь одинаковы. Кюхельбекер или какой-нибудь разбойник уже давным-давно стали частью этого мертвого мира, как солдатики. А о нас-то он знал: мы живые, как и он. Или только что умершие. Как и он.

– Геть! – крикнул Веня. – Взводных ко мне!

Какие-то люди стали возникать рядом с ним. Когда я оглянулся, отойдя на полсотни шагов, он уже разговаривал с тремя или четырьмя разбойниками.

Люся провела нас в комнату – чистую, белую, почти светлую. Мы уселись на диване, видно, она и спала на нем.

Кроме него, были стул и стол и еще этажерка с керосинкой.

– Здесь с огнем плохо. Даже не понимаю почему, – сказала она. – Вот костер зажечь можно, а внутри помещений – трудно.

Она зажгла керосинку – я в последний раз видел такую на даче, – поставила чайник.

– Чай будет настоящий, – сказала она.

Радостно суетясь, она все смотрела на Егора и, двигаясь по небольшой комнате, все время пользовалась случаем, чтобы дотронуться до Егора – нет, не лаская его, а как бы стараясь убедиться, что он здесь, что он ей не кажется.

– Я все эти дни, – сказала она, – не сомневалась. Правда, потом начала немного беспокоиться, но ты тоже меня должен понять.

– Я бы раньше приехал, – отвечал Егор, словно мы с ним наконец добрались до Торжка, – но не было оказии, щели не было. Ну, ты понимаешь.

– Понимаю. А я, знаешь, почти уже узнала, как вернуться, но эти дураки меня схватили.

Они с Егором образовали бы чудесную пару. Оба высокие, подвижные, он как модный американский актер, но не из силачей, а из тех, в очках, молодых компьютерных гениев. А она скорее звезда российского кино девяностых годов – как Метлицкая, Слуцкая, Орбакайте, представляете? Не блондинка, а темная шатенка, почти брюнетка. Я понял, что Люся, созданная большим городом, внешне кажется интеллигентнее и социально выше, чем есть на самом деле. А это видно, когда она начинает говорить, и ты слышишь в ее интонациях наш двор, магазин, кухню – если нужно, она может быть и резкой, и в голосе прорывается московская дикарка. Но это бывает редко. И дальнейшее зависит от того, в какие руки она попадет.

Через год-два она может превратиться и в настоящую леди, и в студентку из хорошей семьи, и, если не повезет, в относительно недорогую проститутку. Я говорю это не из желания как-то унизить Люсю, а чтобы показать, что она еще материал для человека, а не готовый человек. А вот Егор, пожалуй, уже создался как человек, и его не изменишь. Хотя рядом с Люсей он тушуется. Если бы судьба соединила их, то именно Люся стала бы ведущей в этом тандеме.

– Я видела Соню, Соню Рабинову, это она все устраивает, – говорила Люся. Она сидела на стуле лицом к нам, сложив узкую ладонь к ладони и сжав их коленями. На ней была короткая юбка и тапочки. И белая трикотажная кофточка.

Люся перехватила мой изучающий взгляд и сказала:

– Не изучай так меня, Гарик. Ничего особенного. Но, честно говоря, меня здесь спасает только то, что все знают – я императрица. Вы будете смеяться, но они не смеют меня тронуть. И я стараюсь тоже – я всегда чистая, подтянутая, и одежда у меня новая, и живу я отдельно. И знаешь, Веня тоже понимает.

– А ты в самом деле замуж вышла за императора?

– В первый же день! – засмеялась Люся. «Господи, – подумал я, – какие чудесные зубы!» – Как приехала, тут же и обвенчали. Только ты ничего не думай, Егорушка, император как мужик никому не конкурент.

– Он вообще никому не конкурент, – сказал Егор. – Ты уже вдова.

– Они его убили?

– Твой Веня и его бандиты были на вокзале. Там они нас и захватили.

– Они убили Павла Петровича? Ну изверги! Звери, просто звери! Вы простите, что я плачу, это не потому, что мне Павла Петровича жалко, мне его как человека жалко, хоть он мне никто, но как же можно! И что, они всех убили?

– Нет, как я понимаю, немногих, – сказал я. – А одного мы привезли. Вы его знаете, Кюхельбекера.

– Как привезли?

Пришлось рассказать Люсе о том, как мы с Егором оказались здесь и как, доехав с Кюхельбекером до дворца, попали в разгар боевых действий. О смерти императора и встрече с Веней. И о том, как нам всем пришлось убегать из империи Киевского вокзала, как преследовало нас зловещее желтое облако.

– Но кто это сделал? – спросила Люся.

Она разлила нам чай по тонким чашкам. Чай был настоящий, горячий, хорошо заваренный.

Оказывается, жизнь здесь не такая простая. Ведь ты всегда склонен упрощать чужие проблемы и недооценивать чужие возможности. Если верить Люсе, то война между Веней и империей продолжалась весь месяц, который молодая императрица пробыла здесь. И в этой войне были набеги разбойников на имперские владения, и ответные походы имперских войск с попытками вернуть императрицу, и, наконец, переговоры, которые ни к чему не вели, хотя бы потому, что у Вени, кроме бандитов, никого не было. Ни вельмож, ни государственных деятелей. Ведь не считать же государственным деятелем Григория Михайловича с его гитарой, которого в империи почитали за ренегата, или Койвисто из Гельсингфорса.

– Что еще за Койвисто из Гельсингфорса? – спросил я, ибо во мне в очередной раз проснулся исследователь. Финская фамилия и место действия обещали информацию о пределах и специфике этого мира.

– Увидите, – сказала Люся.

Она признавала во мне старшего, но, пока рядом был Егор, другие люди существовали для нее не более как фон – приятный либо раздражающий. Потому, заканчивая рассказ о последних событиях, она обращалась к Егору, а не ко мне...

– Сегодня с утра, – закончила она свою повесть, – Веня пошел в поход – его бандиты уговорили, думали, добыча будет большая. Ему донесли, что Кюхельбекер, который там самый толковый, поедет в университет и возьмет с собой часть велосипедистов. Вот они и решили победить. И победили. А Павел Петрович не очень мучился?

Я пожал плечами. Мы приехали, когда все уже кончилось.

– А как доктор, Леонид Моисеевич?

– Его мы не нашли, – сказал Егор.

– Мне тут говорили, что он ушел куда-то. А вдруг с ним тоже что-то сделали? Жалко. Он хороший.

– Мне тоже жалко, – сказал Егор.

Снаружи послышался какой-то шум. Кричали, словно дрались.

– Я посмотрю, – сказала Люся. – Я тут им не даю распускаться. В конце концов, они тоже люди.

Мы пошли за ней.

И оказались там вовремя. Бандиты притащили и замыслили казнить единственного пленника. Им оказался Кюхельбекер.

В углу манежа стоял пинг-понговый стол, и несколько разбойников распинали на нем Кюхельбекера, который никак не желал сдаваться. Его черные одежды разорвались – худые голубые ноги дергались над столом, а полдюжины бандитов, что готовили казнь, с восторгом занимались истязанием министра, превратив это в детскую игру.

С двух сторон одновременно выбежали Веня с гитаристом и мы с Люсей.

Реакция у нас была одинаковой.

– Прекратите! – закричал атаман вольницы. – Он мне нужен. Не сметь!

В ответ послышались ругательства, которые приходилось не раз выслушивать капитану Кидду, а уж тем более Степану Разину, когда он пытался сохранить жизнь пленной княжне.

Авторитет, а соответственно и власть Вени Малкина, великого певца и знатного бандита, висели на ниточке.

И не исключено, что Веня попал бы в жертвы своим неудовлетворенным добычей сообщникам, которые выкрикивали имена своих друзей, не вернувшихся из похода, если бы не появление ее величества.

Удивительно, как человечество долго и упрямо играет в эти игры.

Ну почему у этих дикарей, живущих в мире без времени, как и у нашего мещанина, будь он кинорежиссером или министром, титул вызывает внутреннюю щекотку и желание целовать ручку? И Люська Тихонова настолько сумела силой женской интуиции почувствовать свою исключительность, что, войдя в зал, кричать не стала, отстранила Егора, который бросился было вперед, и кинула искоса взгляд на меня, припечатав к полу, и остановилась, не доходя до пинг-понгового стола, на котором извивался Кюхельбекер, именно на том расстоянии, на котором ее было всем видно и слышно и в то же время на котором она была отделена от прочих, обыкновенных, людей бесконечностью пространства.

– Прекратить, – приказала она.

То есть произнесла то же слово, которое выкрикнул певец, но именно произнесла, а не сказала и не выкрикнула.

– Отпустите его, – сказала Люся.

В гулком Дворце спорта наступила тишина и слышно было дыхание людей.

Разбойники отходили от стола, отпускали веревки, которыми только что орудовали, и делали все покорно, но медленно – точно так же, как ведут себя хищники на арене, когда дрессировщик, хлопнув по песку хлыстом, велит им возвратиться на тумбы.

– Господин Кюхельбекер, – сказала Люся, – вставайте, чего вы тут лежите. Не бойтесь, вы же ни в чем не виноваты.

По бандитам прошел недовольный ропот.

– А вы, – повернулась к ним Люся, – сбежали, поджав хвосты, и теперь хотите отыграться на невиновном.

Вдруг женщина с грубым лицом, которая первой прибежала встречать Веню на набережную, крикнула Люське:

– А ты чего его защищаешь? Твой хахаль, что ли?

И она засмеялась. Но никто ее не поддержал.

И тут инициативу подхватил Веня.

– Башмаков, – приказал он бандиту, который плыл в моей лодке, – отведи пленного министра ко мне в кабинет. Мы его допросим. Остальным – разойтись!

Теперь перед стаей шакалов не было жертвы и не за кем было гнаться.

И стая не имела альтернативного вожака.

Люди стали расходиться, а Веня подошел к женщине и стал бить ее по лицу открытой ладонью. По-театральному, не больно, но наказывая.

Женщина вдруг заплакала и побежала из зала.

– Он спит с ней, – сказала тихо Люся.

Я поверил Люсе и подумал, что для него она – своя, московская, которую нельзя заразить СПИДом, а эта – местная бандитка, ничего с ней не случится.

Кюхельбекер быстро ушел за Григорием Михаиловичем.

Веня сказал мне:

– Хочу понять, что же произошло. Будешь слушать?

Я обернулся было к Егору.

– Пускай пошепчутся, – великодушно разрешил Веня. – Ты ему, Люся, Койвисто покажи.

Я пошел за Веней к нему в кабинет.

Кюхельбекер стоял посреди комнаты, такой же, как комната Люси, возле большого письменного стола – в этих комнатах сидели раньше стадионные чиновники. Вряд ли эти комнаты годились для иных целей. Он старался привести в порядок рваный костюм.

– Ничего, – сказал Веня. – У нас на Комсомольском магазины остались. Императрица иногда туда ходила за шмотками. И мне тоже таскает. Ты ей размер скажешь или с ней прошвырнешься.

– Спасибо, – сказал Кюхельбекер. – Я вам обязан жизнью.

– Не путай, – великодушно ответил Веня. – С площади тебя Гарик вытащил, хорошо еще, что у него мышцы накачанные. А сейчас, как понимаешь, от моих эмоциональных подонков тебя Люська, императрица, спасла. И охота ей была – не знаю.

– В любом случае спасибо.

– И учти, твоего императора я не убивал, – сказал Веня. – Я его только поучить хотел, а мои махновцы разыгрались. Я его уже мертвым застал. Мне пику с его головой вручили – такой уж здесь обычай.

– Знаю, – сказал Кюхельбекер. – Что со мной будет?

– Ты мне скажи, – попросил Веня, – что у нас сорвалось с наступлением?

– Что вы хотите знать?

– Мы же вокзал взяли. Все нормально. Откуда этот желтый яд пошел?

– Ветераны, – сказал Кюхельбекер. – Они дождались своего часа. Победив императора, вы нарушили хрупкий баланс этого мира.

– Нет, ты мне как следует объясни, – сказал Веня. – Мне же тоже никуда не деться отсюда. Так что я думаю, что нам с тобой придется вместе все распутывать.

– К сожалению, – согласился Кюхельбекер. – Так бывает, когда в болото падает камень.

– Ну объясни.

– Я не знаю... Я недостаточно знаю о том, что происходит далеко за пределами этого мира. Но я отлично понимал, как устроен маленький мир, который начинается у Нового университета и тянется до Кутузовского проспекта.

Говоря, Кюхельбекер рисовал длинным узловатым пальцем схему этого мира на письменном столе, а мы стояли, как на военном совете, глядя на то, как «полководец» по карте планирует будущее сражение.

– Вот тут, – говорил он, – империя Киевского вокзала. На другом берегу вы – несколько бандитских шаек, неопасных, потому что никак не могли объединиться, и занятых враждой друг с дружкой. Третий фактор – ветераны. Они вообще-то живут в империи, вернее, в гостинице «Славянская» и домах рядом с ней. Они вхожи в вокзал, хотя нас к себе не пускают. Они нас не выносят, мы их не выносим, но взаимно терпим. Мы центр цивилизации.

– Да иди ты! – громко сказал Веня.

Я посмотрел в окно. За окном медленно шли Люся с Егором и увлеченно разговаривали. Они шли близко, но не касались друг друга.

– Да, именно так. Если захотим, мы можем уничтожить бандитов, перебить ветеранов, но не стремимся к этому. Мы имеем доступ к другому миру – для нас он выражается в тебе. Люди, с которыми мы держали связь, меняются... Но они есть. Мы кое-что получаем оттуда, кое-что отдаем, порой туда или к нам прорываются люди. Впрочем, мы не боимся этого. Мы даже императрицу держали там, наверху, пускай растет. Мы позволили себе пустить в нашу империю вас, господин Малкин. Мы – открытое государство. Ветераны боятся этого. Они убеждены, что именно в нашем мире, где нет автомобилей и самолетов, где нет газет и телевидения, можно создать чистое, на их взгляд, общество. Но для этого мы должны окончательно покончить с конкурентами. Это вид религии. Чистота – никаких внешних сил. Для этого, они полагают, и создан наш мир. Теперь вам ясно?

– Ни черта не ясно, – сказал Веня.

– Когда вы убили императора и захватили вокзал, вы нарушили баланс сил. И ветераны, которые не столь глупы – и не надо считать их кучкой выживших из ума, изношенных трехсотлетних старцев, – также готовились к опасному повороту событий. Мы знали, что у старцев есть установки по пуску газа... Но не знали, случится ли когда-нибудь нужда в том, чтобы их использовать.

– Это ветераны? Старцы? Коммунисты?

– Это хранители неких идеалов, – возразил Кюхельбекер. – Они были и до коммунистов. Среди них вы найдете и Робеспьера, и протопопа Аввакума. Для них существует лишь идея... Теперь, когда они захватили власть в нашей империи, они перегрызут друг другу старческие глотки. Но не сразу. И вы, Вениамин, своими руками разрушили хотя бы видимость равновесия. Ваше будущее не вызывает во мне зависти...

Веня не ответил.

– Я устал, – продолжал Кюхельбекер. – Я полагаю, что этот газ не убивает окончательно. Нас очень трудно убить. Но голова у меня просто раскалывается.

Мне хотелось поговорить с Кюхельбекером, но я надеялся, что у меня еще будет возможность. Сейчас он не был склонен к беседам.

– Я пойду пройдусь, – решил я.

– Когда гуляете, поглядывайте по сторонам и оборачивайтесь, – посоветовал атаман. – Мало ли кому захочется тебя обезглавить.

Кюхельбекер устроился на стуле. Веня прошел за письменный стол и уселся в кресло.

Я вышел из Дворца.

Мне надо было подумать.

Миссия могла показаться на первый взгляд успешной – Егор с Люсей гуляют где-то неподалеку. С другой стороны, она провалилась, потому что не была подготовлена. Кто меня тянул прыгать?

Не сердись на себя, Гарик, не сердись. Спокойно. Теперь нам надо отсюда сматываться, прежде чем мы превратимся в таких же зомби.

Во-первых, это страшно.

Во-вторых, от моего пребывания здесь польза ограниченная. Единственный мой инструмент – собственные глаза и уши. Как рассказчик, я очень мил, но совершенно бездоказателен. Сюда должен или должны прийти настоящие исследователи. Снимать, фиксировать, изучать...

Так что моя первая обязанность перед собой и наукой – как можно скорее отыскать Сонечку Рабинову, так вроде зовут эту милую девушку? И открыть с ее помощью дверь домой.

Я стоял перед входом во Дворец, и мне были видны две фигурки, сидящие рядышком на садовой скамейке на бывшей аллее, от которой осталось высохшее дерево.

Здесь нет ветра, и в неподвижности воздуха существует особая прозрачность – не для глаза, а для слуха. Я не знал об этом, потому что впервые оказался один в тишине. Но когда я, посмотрев на Егора с Люсей и убедившись, что вижу именно их, не спеша пошел к ним, чтобы посоветоваться, что же делать дальше, то, не доходя метров ста, вдруг услышал, о чем они говорят, и остановился.

Теоретически мне известно, что подслушивать плохо, но мне было неловко кричать за сто метров, чтобы молодежь замолчала и подождала, пока я подойду.

А может быть, мне было любопытно послушать, о чем они говорят, – все мы готовы осуждать нетактичность такого рода, но практически каждому из нас приходилось подслушивать чужие разговоры. А я не таился – им достаточно было оглянуться, чтобы меня увидеть. Я просто остановился.

– Тебе надо уходить, – говорила императрица, – спасибо тебе, конечно, что приехал, но надо тебе с Гариком уходить.

– Я уйду только с тобой.

– Не говори глупостей. Я, Егорушка, первую неделю тебя ждала, считала мгновения. Как будто стояла на платформе и до отхода поезда оставалось все меньше. А потом поезд ушел.

– Поезд ушел, а я приехал.

– Это не повод для шуток, – строго ответила Люся. – Это моя трагедия. Неужели не понимаешь?

– Почему?

– А потому, что ты уедешь, а я останусь.

– Но я же приехал за тобой.

– Ты глупый, да?

– Ты хочешь сказать, что ты уже... изменилась?

– Я хочу это сказать. И я знаю, что это так.

– Но почему?

– Я больше не хочу есть – мне не надо есть и спать. Понимаешь, что все процессы во мне остановились, мои внутренние часы остановились. Я даже чувствовала, как это происходит, – ты не представляешь – как будто в тебе это тикает... но медленнее и тише, у меня уже пульс другой, медленнее. Хочешь пощупать? Ну ладно, не надо, потом.

Она было засмеялась. А может, всхлипнула.

Я не стараюсь показаться трогательным и сам не выношу сентиментальности. Но я присутствовал при самой настоящей трагедии, которую мне, к сожалению, до вас не донести. Или вы сами поймете ситуацию, станете на место влюбленных, или я промолчу...

– Может, попробовать вернуться к нам? – спросил Егор. И видно было, что он сам в такую возможность не верит. Он был подобен бегуну – мчался, мчался, выиграл забег, но вместо финишной ленточки ударился лбом в стену.

– И ты будешь сидеть возле меня в больнице, в палате для безнадежных и держать меня за руку?

– Это необязательно. Ведь еще никто не попробовал.

– А я думала, что ты меня немножко любишь. Ты подумал, что ты предлагаешь? Чтобы я вернулась на верную смерть?

– Но я же прилетел за тобой.

– Ты тупой, да?

Она была права, но я понимал и Егора. Он так стремился к ней, что мог подсознательно выбросить из головы мысли.

«А что потом?» «Потом» не было, а была высшая цель – пробиться, совершить подвиг, плюнуть на все – лишь бы соединиться с Люсей. А там обойдется... Еще одна жертва славного «авось» русской истории.

– Я не тупой, – обиделся Егор. – И никто еще не возвращался отсюда. А вдруг все это – вранье? Придумано оно специально для того, чтобы никто не смел и мечтать отсюда уйти?

Абстрактно эта мысль имела право на существование. Но я понимал, что для Люси она звучит почти издевательски и никак ее не переубедит.

– Значит, ты решил провести опыт – на мне!

– Ну что делать! У нас все-таки врачи, больницы.

– То-то Веня Малкин от нас сюда эмигрировал!

– Так это же СПИД!

– У меня тоже СПИД. И неизвестно еще – насколько заразный.

– Не надо меня пугать!

– Я тебя не пугаю. Я хочу, чтобы ты кое-что понял. Мало примчаться ко мне на белом коне. Некому твое геройство оценить. Даже Гарик не оценит.

– Но здесь оставаться нельзя! – сказал Егор.

– Конечно, нельзя, – согласилась Люся. – Здесь института нет, мамы с папой нет, даже мороженого не дают.

– Не в этом дело.

– Я и без тебя знаю, что не в этом дело!

– Тогда я останусь с тобой.

– Хватит, может, подвигов? – спросила Люся.

– А ты?

– Опять двадцать пять!

Я повернулся и пошел прочь. Мне не хотелось, чтобы они увидели, что я их подслушиваю.

Я пошел по территории стадиона, не замечая, куда иду, стараясь решить неразрешимую задачу – что же в самом деле делать нашим юным героям? Мне было страшно, потому что вариантов у ребят не было. Только эта пустыня. И я был почти уверен в том, что Егор отлично понимал это в тот момент, когда бросился в открытую дверь. Знал, но надеялся на чудо. И в шкале его ценностей в тот момент было важнее увидеть Люсю, а остальное оставалось в тумане. За финишной ленточкой.

Впереди на асфальте, на большой площадке перед плавательным бассейном, лежало нечто разноцветное, словно клумба, какие устраивают в престижных парках, выращивая на них узор из множества цветов: незабудки изображают небо, тюльпаны – крышу дома, а ромашки – его стены.

Когда я подошел поближе, то увидел, что клумба – в самом деле громадный ковер, вернее, рваные куски ткани, прошлой формы которых я угадать не мог. Ясно было лишь то, что когда-то ткань была полосатой – полосы были желтыми и фиолетовыми.

От этих кусков тянулись веревки, длинные и крепкие, они сходились к лежащей на боку большой корзине, метра полтора в диаметре.

И как только я увидел корзину, то понял, что вижу остатки воздушного шара.

Необычная находка. Я подошел поближе, и тут из корзины показались пальцы, схватились за ее край, затем с трудом поднялся по пояс человек и спросил меня:

– Что фы тутт телаете? – Очевидно, этот человек и был финном Койвисто. О том же говорило и лицо незнакомца, изрезанное глубокими морщинами и окаймленное темно-рыжей шкиперской бородкой.

– А вы? – спросил я.

– Я охраняю воздушный транспорт, – сообщил человек. – Мое имя Арно Койвисто. Я из Хельсинки и совершал перелет через Петербург в Москву. К сожалению, я потерпел крушение и стал инвалид. У меня нет ног!

Он перевалился животом через край корзины, и я в самом деле убедился в том, что у Арно отрезаны ступни ног и культи замотаны тряпками, словно на ногах у него серые штаны.

Арно встал, держась за край корзины. Видимо, раньше он был очень высок – по крайней мере даже без ступней он не уступал мне ростом.

– Вы не спешите, – сказал он. – Мне скучно.

Он говорил по-русски вполне сносно, но с акцентом. И, конечно же, он мне был крайне интересен, ибо относился к числу тайн этого мира. Зачем он летел, чего ему было надо?

– Я не спешу.

– Вы здесь новый. Вы не бандит, не такой, как они. Может, вы пленник?

– Я чужой, – согласился я. – А вы здесь давно?

– Я не уверен, – сказал воздухоплаватель. – Но я жду помощь из моего города. Меня будут искать. Я гарантирую.

– Вы живете в Хельсинки?

– Раньше я жил в Петербурге, но затем я жил в Хельсинки, – сказал Арно. – Там человек живет культурно.

– Вы хотите сказать, что там – иная жизнь, чем здесь?

– Здесь – дикий край Земли. Здесь жить нельзя. Только сумасшедшие путешественники вроде меня могут сюда направиться. Но человек всегда имеет в душе стремление открывать новую землю. Я погибаю, потом летит другой.

– Вы видели... Вы видели сверху всю Россию?

– Я видел очень много. Есть разные страны и города и много чудесных и страшных людей. У меня есть журнал. Это – великий документ. Я жду человека, который отвезет его. Тогда меня найдут. У меня есть смысл жизни. Вы понимаете, мой журнал – это смысл жизни. Его должны видеть мои коллеги. Это есть путеводитель. Я сам кончился, у меня нет надежды, но если мой журнал придет домой, то я умру спокойно или буду ждать. Я могу долго ждать. Вы не собираетесь в Петербург?

– Я хотел вернуться к себе.

– Куда?

Я неопределенно показал пальцем вверх и в сторону.

– На ту, старую Землю, откуда я пришел. Где есть время.

– Вы проникли к нам? Здесь тоже есть проход?

– Вы знаете о других? – спросил я.

– О, на Земле есть не одно отверстие, но ты не можешь проникнуть сквозь них. По разным причинам. Природа не хочет нашего движения. Но я уверен, что в Петербурге есть... Петербург – такой славный цивилизованный город. Там наверняка что-то есть. Но вы будете возвращаться к себе?

– Я постараюсь, – сказал я.

– Тут есть одна молодая женщина, ее называют императрицей Люси. Вы знаете ее?

– Я с ней знаком.

– Она тоже оттуда. Она хочет вернуться, но боится, что ее кровь уже не позволит.

– Это так? – спросил я.

– Полагаю, что так, – сказал Арно. – Так учат. Так все думают. Так логично. А вы давно здесь?

– Меньше суток.

– Сутки? Это немного. Вы можете не спешить.

– Лучше спешить, – сказал я. – Здесь ни в чем нельзя быть уверенным.

– Это правда. Вы знаете, что мой шар сбили? Да – как будто враждебный корабль. Я не знаю кто, но это так. Вы не поедете в Петербург?

Следом за мной шли Егор и Люся. Люся вела Егора за руку.

– Вы не скучали? – спросила Люся. Вопрос относился ко мне. Воздухоплавателю Люся кивнула, как кивают соседу по дому, которого ты нынче уже видел раз двадцать.

– Нет, я глазел по сторонам, – сказал я. – Здесь есть на что смотреть.

– Это только в первый день, – сказала Люся.

Она выглядела обыкновенно, говорила ровно, и я вдруг испугался, что она уже настолько глубоко заражена болезнью безвременья, что даже разговор с Егором не расстроил ее. Зато на Егоре все было написано: он был не в расстройстве – он был в глубоком горе, и Арно заметил это.

– Это тоже ваш друг? – спросил он Люсю.

– Я его ждала, – сказала Люся. – Я его люблю.

– Почему он такой печальный? – спросил финн.

– Он приехал за мной, – сказала Люся.

Финн наморщил и без того морщинистый лоб. Он медленно думал. Мы молчали. Он думал, наверное, минуту. В кино – это долгое время. Затем он произнес:

– Ты не можешь вернуться.

Люся кивнула.

– А он не хочет возвращаться без тебя. – Финн глубоко вздохнул, решив такую сложную задачу. Люся снова кивнула, а финн неожиданно задал вопрос: – Почему ты не вернулась раньше?

– Я старалась, – ответила Люся.

Егор слушал, как и я, – это было для нас новостью.

– Я достала велосипед и поехала к Музыкальному детскому театру.

– Такк, – сказал Арно, который, видно, не понял, почему надо ездить к театру.

– Там и есть наше окно, щель.

– Такк. – Арно кивнул. Ему было все ясно.