Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 67 страниц)

Часть IV
ГАРИК ГАГАРИН

Знаменитый писатель Евгений Замятин, автор первой современной антиутопии «Мы», как-то ехал в поезде с Горьким и поведал ему тему фантастического романа. «Представьте, – сказал он, – что космический корабль теряет управление и начинает падать, притягиваемый звездой. И по расчетам известно, что корабль упадет на раскаленную звезду и превратится ни во что ровно через год. Интересно бы написать, что будут делать и как себя вести люди в корабле». Когда я прочел эти слова Замятина, я подумал – а ведь ничего не произойдет. Ведь мы все знаем, что умрем.

Правда, нам неведомо когда. Но все равно умрем в течение нескольких десятков лет. Разве из-за этого мы перестаем собирать марки или не женимся? Так и с экипажем космического корабля. Несколько дней они посокрушаются, кто-то кончит жизнь самоубийством, а кто-то скажет наконец правду ненавистному другу. А потом примутся жить, как раньше. Вот это будет правдивый фантастический роман.

То же самое происходило и в нашей лаборатории. Да, мы знали, что скорее всего Егор открыл невероятный другой мир, что мы не одиноки на собственной Земле. Понять это немыслимо, доказать невозможно, но побывать там – пожалуйста.

Казалось бы, после такого открытия мы должны были более ни о чем не думать. Да и весь наш институт должен был бросить свои силы на раскрытие этой тайны. Мы обязаны были войти в правительство с особой важности заявлением – ведь из этого мира могла исходить для нас неведомая угроза.

Ничего подобного мы не сделали. Мы работали, вели другие темы, жили как прежде. И ждали. Ждали, когда что-то еще случится. Безумствовал только Егор. Но безумствовал, лишь приезжая к нам, – дома он молчал, в институте он молчал, соблюдая видимость обыкновенной жизни.

Мы падали на раскаленную звезду, доигрывая партию в шахматы.

И все изменилось лишь в тот день, когда полковник Миша, терпеливый и спокойный, умевший ничему не удивляться, позвонил и попросил меня к телефону. К телефону мне идти не хотелось, потому что только что вернулась из отпуска услада моего сердца Катрин и я делал вид, что очень интересуюсь тем, как она сдавала экзамены. На деле же я просто любовался ею. И конечно, не желал разговаривать на отвлеченные темы.

Но, как дисциплинированный сотрудник института, я подошел к телефону.

Полковник Миша попросил меня приехать к нему в управление, чтобы ознакомиться с новыми материалами по интересующему нас обоих вопросу. Затем вежливо передал привет Калерии Петровне и спросил, как себя чувствует лаборантка Тамара. Нет, мне никогда не догадаться, есть ли у полковника Миши чувство юмора или это просто сарказм.

Пропуск мне был выписан, и внизу меня даже ждал молодой человек, по выправке кавалерист, представившийся лейтенантом Доценко.

В комнате кроме полковника Миши были еще два неизвестных мне молчаливых человека: то ли понятых, то ли агентов угрозыска. Полковник посадил меня за большой пустой стол и положил передо мной большой пакет.

– Смотрите, Юрий, – предложил он. – И скажите, нет ли на фотографиях знакомых вам людей.

Фотографии были цветные, двенадцать на восемнадцать, не все четкие, снятые в каком-то ресторане или клубе.

На них было много народу. На первой и второй ни одного знакомого лица я не заметил. На третьей я увидел, хоть и не четко, на заднем плане Крошку Барби.

Но я ничего говорить не стал, лишь отодвинул фотографию в другую сторону.

Барби присутствовал и еще на двух фотографиях. На одной из них он был снят крупным планом – кубическая рожа и стрижка такая, будто ему на темечко поставили утюг.

Но на последней из фотографий я увидел Барби, разговаривающего с философом Аркашей. Философ Аркаша был так же лохмат и неопрятно одет, как и в театре. Но по всему было видно, что Барби общается с ним не для того, чтобы показать сторожу на дверь. Им было о чем поговорить.

Итак, я отложил три фотографии. Все присутствующие в комнате смотрели на меня внимательно, как на фокусника, демонстрирующего ловкость рук, и желали меня разоблачить.

– Ваше мнение? – спросил Миша.

– На этих фотографиях изображен человек, который убил директора Пронькина.

– Как его зовут?

– Я знаю только его кличку – Барби. Англизированный вариант слова «Барбос». Еще его зовут Крошка Барби, что говорит о развитой фантазии в уголовном мире.

– Хорошо, – сказал усталым голосом полковник.

Полковникам положено говорить усталым голосом – так давно повелось в отечественной детективной литературе.

– Вы потом расскажете мне, откуда вы знаете так много об этом человеке. Сейчас изложите, где и при каких обстоятельствах этот человек совершил убийство.

Я сообщил, где и при каких обстоятельствах совершено было убийство. Хотя уже рассказывал об этом.

Никто не спросил меня, какого черта я вертелся у места преступления. Возможно, полковник их уговорил не задавать мне лишних вопросов.

Тут он сам должен был спросить меня, знаком ли мне кто-нибудь еще из лиц, изображенных на фотографиях. Ведь он вместе со мной видел философа Аркашу. Но полковник этого не сделал. Философа он почему-то хотел отдать мне. По крайней мере, так я понял его молчание.

Люди в комнате стали задавать мне нетрудные вопросы, должные поставить под сомнение мое умение служить свидетелем. На вопросы я ответил блистательно и был отпущен на волю – в коридор.

Полковник вышел минут через десять, сел рядом со мной на деревянную жесткую скамейку и закурил.

– Поговорить с Аркашей хочешь? – спросил он меня.

Этой фразой он вернул меня в разряд знакомых. Полагаю, что если бы он испытывал ко мне неприязнь, то остался бы со мной на «вы».

– Как поговорить?

– Он здесь.

– А Барби?

– Барби в другом месте.

– В каком?

– Ты, гляжу, любопытный.

– Нет, любознательный.

– И есть разница?

– Есть. Где Барби?

– В морге.

– Господи! Кто его убил?

– Мы вышли на него, когда он гулял в одном ночном клубе. Отмечал свой отъезд на Кипр. В узком кругу. Там мы и сделали эти снимки. Но пока мы организовывали операцию по его захвату, нас опередили его недруги. И, как говорится, в завязавшейся стычке были жертвы с обеих сторон.

– Его убили...

– Не надо так расстраиваться. Может быть, тебе повезет с философом.

– А что с Аркашей?

– С ним ничего не случилось. Когда мы приехали, он еще сидел под столом. Мы его и привезли сюда. Вместе с другой мелкой сошкой. Мы его отпускаем.

– Почему?

– Господи, ну какое же древнее у нас правовое сознание! Нет того чтобы спросить, за что мы задерживаем философа, ты спрашиваешь, почему мы его отпускаем.

– Хорошо, я спрашиваю тогда, почему вы его задерживаете?

– Сейчас отпустим. Ничего у нас против философа нет. Мы его засекли в ночном клубе, где имеет право находиться любой. Мы его даже сфотографировали во время беседы с Барби, которого мы как раз хотели задержать по подозрению в очередном убийстве. Больше у нас на него ничего нет. Ни наркотиков, ни оружия, ни даже сопротивления при аресте. Святой человек. Так что я подумал – с ним захотят поговорить ребята Калерии Петровны.

– Правильно.

– Теперь слушай, Юрий. Философ, разумеется, не знает, что мы его сейчас отпустим. Если ты скажешь, что ты простой отечественный ученый, он с тобой вообще разговаривать не станет. Так что у тебя два козыря. Первый козырь: он не должен догадываться, что он уже фактически свободен. Второй козырь заключается в том, что он должен заподозрить в тебе важного следователя, который наконец-то до него дорвался. Но если ты, Юрий, хоть раз скажешь открыто, что ты следователь или работник милиции, то совершишь большое должностное преступление.

– И на какой же должности я совершу это преступление? В качестве младшего научного сотрудника Института экспертизы?

– Ты всегда остаешься гражданином, – туманно ответил полковник.

Стряхнув пепел с сигареты в стоявший на полу горшок с пыльным тропическим растением, он добавил:

– В общем, не подведи меня. И если он сознается в делах по моей части, не забудь сообщить.

– Не забуду, – обещал я.

Он поднялся.

– Я тебя сам провожу. Как ты понимаешь...

Я хотел за него закончить фразу словами: «...я уже совершаю должностное преступление», но не стал – он мог понять меня всерьез и послать домой.

Я ждал философа в маленькой комнатке с одним голым столом, двумя стульями и железным шкафом в углу. Я сидел за столом, представляя себе, что я следователь и даже полковник.

Аркадия ввел милиционер и молча вышел, прикрыв за собой дверь.

– Ну вот! – сказал Аркадий, опередив мое сдержанное приветствие работника милиции. – Так я и думал! Я еще в театре заметил – что-то у этого мужичка глаза бегают. Не иначе как мент.

– Садитесь, – сказал я. – И, если нетрудно, отодвиньте занавес с лица, чтобы я мог видеть, бегают ли у вас глаза.

– Никогда не откажусь от своего преимущества, – возразил Аркаша.

Мне показалось, что его копна, терновый куст, шерсть кавказской овчарки стала еще гуще и длиннее, чем месяц назад.

– В Полинезии вам цены не будет, – сказал я.

– Конкретно – на каком острове? И когда вы меня туда пошлете?

Я промолчал и стал внимательно разглядывать его. Через полминуты он агрессивно спросил:

– Чего вы во мне не видали?

– Вы знали, конечно, что ваш друг Барби – бандит и убийца? – спросил я.

– Какой Барби? Не знаю никакого Барби! – Ответ последовал так быстро и яростно, что было ясно – Аркадий врет, но был готов к вопросу и потому решил отпираться. Это была правильная политика – если у следователя нет улик.

– А фамилия Пронькин вам что-нибудь говорит?

– То же, что и Маркс. Это двуногое вульгарис! – ответил философ.

– А почему вы из театра сразу после нашего визита смылись?

– Мне надоело сторожить то, что не подлежит сбережению. Я решил отдохнуть и подготовиться к поступлению в университет. Может быть, вы слышали, что я увлекаюсь философией?

– Мы с вами уже встречались, – сказал я. – Поэтому можете не вешать мне лапшу на уши. О ваших делах с Барби милиции уже известно. Отпускать вас не намерены, и я постараюсь сделать так, чтобы вы опоздали к следующим вступительным экзаменам. Поверьте, это в моих силах. Вами и вашими друзьями очень недовольны в высоких кругах.

– Барбоса убили? – спросил философ. – Я видел, как он упал, все засуетились, свет погас. А потом ваши сотрудники начали всех нас хватать.

– Барби вам уже не поможет. Так же, как и Веня Малкин.

– Никогда с ним не общался, – признался философ, сверкая глазками сквозь волосяную завесу. Сверкал он так, что я решил – врет он про Малкина. Потому решил спросить:

– Значит, мы запишем, что Вениамин Малкин никогда не приходил по ночам в театр и вы никогда его не пропускали.

– Даже если и приходил, смотрел мимо меня, словно я мебель. А у меня ранимая душа, гражданин начальник.

– Хорошо, – обрадовался я косвенному признанию философа. – Значит, с вами он не разговаривал, а командовал вами непосредственно Барби.

– Да нет, не Барби, – отмахнулся от меня Аркадий. – Пронькин меня мобилизовал. Знаете такого? Оказывается, его тоже убили.

– И кто же вам сказал об этом?

– Вся Москва знает.

– Значит, убили.

Мы скорбно помолчали.

– Многие погибают, – сказал Аркадий.

– Другие проводят лучшие годы жизни в тюрьмах.

– Но я же ни в чем не виноват! Честное слово! – это было сказано совсем другим голосом. Аркадию не хотелось в тюрьму, и он понимал, что его судьба может зависеть от моего расположения.

– Могу предложить соглашение. Мне не нравится слово «сделка».

– Какое? – Философ даже раздвинул волосяной водопад, чтобы лучше вглядеться в меня.

– Мне нужно знать – только честно, – что вы делали в театре, с кем были там на связи и как все это происходило. Остальные ваши дела меня не интересуют.

– Так это и есть мои дела!

– Вот и рассказывайте.

– Мы с Пронькиным учились, – начал Аркадий обыкновенным голосом, – в одном классе. Потом наши пути разошлись. Я потянулся в науку, а он крутился возле искусства. Мне наука ничего не дала, кроме переживаний, а он ездил на «Чероки».

– Думаю, что это малкинский джип. Пронькин его использовал как служебную машину.

– Нет, вы скажите, раньше это было возможно? Я за коммунистов голосовал. Потому что устал от этих нуворишей с их джипами.

– Замечательно, – похвалил я философа, – отлично гармонирует с вашим солипсизмом.

– Запомнили?

– Заучил. И продолжайте, пожалуйста. Мне некогда.

– А мне спешить некуда, – в рифму сказал арестант. – Ну ладно, продолжаю, продолжаю. Как-то я встретил Пронькина, разговорились, то да се, он узнал, что меня из университета выперли. И сказал, что есть работа, специально для интеллигентного человека. Так я попал в театр. Ничего плохого я не имел в виду. И сейчас не имею. Курить можно?

Я оглянулся. Нигде не было пепельницы.

– Потерпите, – сказал я. – Немного осталось.

Философ вздохнул, но ссориться со мной не стал. Ему было страшновато.

– Расскажите, в чем заключалась ваша работа.

Главное было не забывать, что я должен держать милицейский, допросный тон. Не переходить на беседу.

– Я сторожем работал, – невинно сообщил мне философ. – Ночным сторожем. Вы об этом знаете.

– Прекратите кривляться, – приказал я. – Если бы вы были простым ночным сторожем, то здесь бы не оказались.

– А я, честное слово, не знаю...

– И наверное, Пронькин по дружбе познакомил вас с Барби.

– Я не знаю...

– И в чем же заключались ваши обязанности?

Я чуть было не сказал: «А то сейчас полковника Мишу позову!»

Хотя звать полковника нельзя. То, что мне сообщит сейчас Аркаша, не предназначается для полковничьих ушей. Философ вздохнул.

– Хорошо. Я ухожу, а вас отправят в камеру.

– Я же ни в чем...

– Послушайте, философ, – сказал я, впуская в голос дозу презрения. – В нашей стране даже поговорка есть, маленькие дети ее впитывают с молоком матери: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Это имеются в виду невинные. А вы – виноватый. Вас поймали в притоне, вы общались с бандитом, вы скрывались от правосудия... Или вы все рассказываете, или я ухожу. И больше с вами нормально никто разговаривать не станет.

– Ну ладно, ладно, только это вас разочарует.

Оказывается, Пронькин дал Аркадию прибор, специальный прибор. Тут я не выдержал и потребовал выдать прибор. Аркаша объяснил, что он как раз и приезжал в тот ночной клуб на встречу с Барби, чтобы вернуть прибор.

– И отдал?

– Нет, не успел. Тут стрельба началась и ваши прибежали. Я думаю, что прибор – самый обыкновенный барометр. Или он замаскирован под барометр.

Этот поганец издевался надо мной.

– Нет, я не шучу! – сказал он.

– Где он сейчас?

– Так у меня его отобрали. Ваши же обыскивали и отобрали.

Я перевел дух.

– А почему вы считаете, что это барометр?

– Стрелка колеблется в зависимости от погоды.

– И что это означает?

– А вы не знаете?

Хитрый глаз философа сверкнул из-за волос.

– Если так допрашиваете, значит, не знаете.

– Допустим, что не знаю.

И тут он меня переиграл. Черт знает, каким образом он почувствовал, что я от него завишу. Может быть, в моем голосе прозвучала просьба. Но он решил поиграть со мной. А я не сразу почувствовал, что происходит, и поверил хитрецу.

– По трезвом размышлении, – сообщил он, – я решил остаться в тюрьме. Здесь прилично кормят, в камере душно, но тепло, дают книжки и даже можно позвать врача. Слышали об этом?

– Что это вас потянуло на такую лирику?

– Да потому, что я не знаю, какие силы стоят за мальчиком Барби и всей этой компанией! Но силы немалые. По крайней мере, вы будете им уступать. Поэтому я предпочитаю молчать. Можете меня бить и издеваться надо мной, как принято.

– Зачем вы кривляетесь?

– И не думал. Я хочу остаться живым и состоятельным.

– Сколько? – сразу догадался я.

– Нет, дело не в деньгах. Дело в безопасности.

– Так что вам нужно, в конце концов?

– Быть подальше от них, жить в довольстве и иметь возможность заниматься философией.

– Все это противоречит вашему солипсизму, – возмутился я. – Мы же вам только кажемся. И ваши страхи – воображаемые.

– Всему есть предел, – вежливо возразил философ. – Так что пока я делаю вид, что существую среди вас, мне приходится с вами сотрудничать.

– Конкретно!

– Квартира в Питере, место в университете и стипендия.

– Вы с ума сошли!

– Отправьте меня в тюрьму.

И тут началась отчаянная торговля. Я старался запугать философа, принимал образы Торквемады и товарища Берии, Аркадий робел, бледнел, но отступал медленно, задерживаясь на всех доступных рубежах обороны. Мне же пришлось покинуть кабинет, чтобы поговорить с дядей Мишей, он созвонился с министром (безуспешно), потом позвонить Калерии, той пришлось бегать к директору, директор еще кому-то звонил, и в результате мы добыли однокомнатную квартиру в Питере, а все остальное философ согласился заработать сам. Пластическую операцию делать также не придется, потому что Аркадий согласился постричься, что эффективнее любой пластической операции. На обратном пути я принес Аркадию пепельницу, чем улучшил наши отношения.

Итак, оказалось, что Пронькин выдал Аркадию маленький прибор, в принципе – очень чувствительный барометр.

В определенные ночи, после звонка Пронькина, Аркадий должен был внимательно следить за показаниями прибора, и, если давление резко за несколько секунд падало, он тут же звонил Пронькину, а сам шел по театру, в основном за кулисами, и следил за показаниями прибора, пока не находил точку, в которой давление достигало нижней отметки.

– Сколько времени проходило между звонком Пронькина и падением давления?

– Обычно часа два.

– И это происходило ночью?

– Может, и днем – спросите дневного сторожа.

Я понимал, что вряд ли они устраивали переходы днем, когда в театре много народу.

К тому времени приезжал Пронькин. Иногда он один, иногда вместе с Барби или самим Веней Малкиным. И потом происходило явление. Философу велели убираться в его сторожку, и Барби сам следил, чтобы тот не подсматривал. Но философы – люди любознательные, и чем таинственнее вели себя посетители, тем более росло страстное желание Аркадия увидеть, что за контрабанду они там грузят.

Однажды он своего дождался: Барби не приехал, а Веня с Пронькиным забыли о стороже, и тот, спрятавшись за декорациями, все увидел. Сначала в одном месте на заднике появилось сияние – словно сзади него зажгли яркую лампу дневного света. Был неприятный шум. Аркадий даже испугался, что снаружи могут заметить и услышать, но ничего не произошло. Через несколько минут в центре подсвеченного круга образовалось черное пятно – будто бездонный провал. В нем появился человек. Пронькин и Веня сразу кинулись к нему. Конечно, этот человек мог таиться за занавесом, но у Аркадия была уверенность в том, что человек появился из другого мира. И это Аркадия очень испугало.

– Что вы имеете в виду под другим миром?

– Если бы я был человеком религиозным, я бы сказал, что из преисподней. Но, будучи философом, я предполагаю существование параллельного мира.

– Это был единственный раз, когда вы видели человека?

– Нет, не единственный! Я же исследователь! Если мне удалось наблюдать феномен однажды, то я уж сделаю так, чтобы продолжить наблюдения. И вообще не перебивайте меня.

...Человек был пожилым или старым, хотя формальных признаков старости Аркадий не заметил. Он был очень худ и высок. Он не отходил от черного пятна, оставался в нем, как в рамке. Он был ярко освещен со всех сторон сиянием, которое окружало черный провал. Человек говорил с Веней несколько минут. Он передал Вене записку. Аркадий точно видел, что это был лист бумаги. Затем коробочку – небольшую деревянную шкатулку. Веня раскрыл ее, и внутри что-то сверкнуло. Веня спрятал коробочку в карман плаща, а Пронькин тем временем передал человеку довольно большую картонную коробку. Они перекинулись еще несколькими словами, и затем высокий человек отступил в глубь черного пятна и вскоре исчез. Осталось только сияние. Затем пропало и оно. Веня с Пронькиным быстро ушли. По дороге Пронькин заглянул в комнату сторожа, но Аркаша туда успел вернуться. Пронькин ничего не заподозрил.

После этого в течение полугода Аркадий порой пробирался к сиянию...

– А это было одно и то же место?

– Зачем же я им тогда, если одно и то же! Место менялось. И только я догадался, как оно меняется.

– Почему только вы?

– А я помечал на плане театра точку. Я ведь ученый, а не лабух, как они все. У меня есть план.

– Где он?

– Со мной, все со мной. Его даже при шмоне не взяли.

Аркадий, уже замиренный, извлек из верхнего кармана куртки листок бумаги. На приблизительно нарисованном плане театра было нанесено множество крестиков. Возле каждого крестика стояла дата. Крестики легли в кривую, которая начиналась за кулисами и шла к западной стене театра.

– Они догадаться, конечно, не могли, – сказал Аркадий. – Они же приезжали, шли по лестницам, по коридорам, им и в голову не приходило, что неделю назад они были по ту сторону перегородки или декорации.

– Как часто были эти... сеансы?

– Примерно раз в неделю.

– И всегда Пронькин заранее знал, что вот-вот начнется падение давления?

– Да, всегда знал.

– Как вы это объясняете?

– А чего объяснять? – Аркаша пустил мне в лицо струю дыма. Он обжился в кабинете, расхрабрился и понял, что из всей истории он выпутался вполне благополучно. – Чего объяснять, ведь у Пронькина была табличка, он мне ее даже показывал. Когда очередной сеанс. Он ее оттуда получил...

– Где она?

Аркадий посмотрел на меня, как на тупого ученика.

– Вы и ищите, – усмехнулся он.

Аркадию страстно хотелось подслушать, о чем они там говорят. И он старался подобраться поближе. К сожалению, память у философа была неточная, но в один из последних сеансов ему удалось понять, что Веня договаривался о том, чтобы уйти «туда». Как ему обещано. Длинный мужик возражал, говорил, что переход рискован, что все еще обойдется... Но Веня был настойчив. И тогда длинный сказал, что первой пойдет принцесса.

– Он так и сказал – принцесса?

– Я ее видел. На следующий сеанс они ее притащили. И вот тут я испугался. Я понял, что дело пахнет уголовщиной.

– А раньше вам казалось, что проходит эксперимент?

– Раньше я не думал. Мне было интересно, но ничего плохого я не думал. А когда они притащили телку, я испугался. Она была чем-то напичкана. Они ее почти тащили. Барби и Пронькин.

Вот тут Аркадий, увлеченный зрелищем, и попался. Барби, который услышал шум, накинулся на него, как волк на барашка. Его стали допрашивать, что он видел. Аркадий отпирался, его не били, но объяснили, что дело, которым занимается Веня с друзьями, такое крутое, что если Аркадий проговорится, то его убьют. Аркадий понял, что им сейчас невозможно найти другого ночного сторожа для театра и без него им не обойтись. Поэтому пока они его не тронут. Они грозились, а потом Пронькин дал Аркадию две сотни баксов. А Веня, бледный и худой, который раньше Аркадия вообще не замечал, сказал, что те люди, с которыми они на связи, найдут его и уничтожат, если что-то случится с Веней.

И Аркадий им поверил. И никакая милиция его не переубедит. Он не видел, как ушли туда спящая принцесса и Веня.

Пронькин обещал отпустить его, как только подыщут надежного сторожа. А потом события начали разворачиваться совсем уж странно. Аркадий позвонил по явочному телефону Пронькину, чтобы напомнить о зарплате. Ведь тот обещал деньги отдать на следующий день после ухода Вени! И не отдал. Аркадий позвонил – и никто не ответил. А на следующий день в «Московском комсомольце» было сообщение о смерти Пронькина. Там было сказано – директор группы Малкина. И назван адрес трагедии – во дворе дома, где проживает Веня. Самого Вени дома нет – он уехал – поиски продолжаются...

Аркадий смертельно испугался, и еще более его перепугало появление Тамары, которая с самого начала решила взять Аркадия в доверенные лица. Она рассказала ему о том, что в театре должен быть переход в иной мир и у нее есть задание большой научной важности этот переход найти. Можете представить себе состояние Аркадия, которому рассказывает это явно бессмысленная длинноногая блондинка. К счастью, ему удалось уговорить блондинку остаться на ночь, чтобы вместе заниматься научными наблюдениями. И постепенно их отношения становились все более теплыми. И тут появились мы с Мишей. Чудом все обошлось. Но Аркадий понял: единственный выход – бежать!

На следующий день он положил на стол администратору заявление и слинял из театра. Даже карточку учетную у кадровички увел. Казалось бы – ложись на дно! Но его сгубила жадность. Он решил все-таки получить задержанную зарплату.

Еще от Пронькина он знал, где обычно гуляет Барби. И отправился. К тому же, как лояльный сторож, он хотел рассказать странную историю о появлении Тамары. Хотел быть честным! Барби он отыскал, даже поговорил с ним, и Барби очень взволновался и велел ему подождать... Вот Аркадий и ждет. Здесь. В милиции. И не знает, кто его скорее убьет – люди Барби, пришельцы с того света или милиция.

– Узнали бы вы того высокого худого человека, который появлялся в театре?

– Почему же не узнать? Только, честно говоря, я не хочу его узнавать. И вам не советую. Не исключено, что у подъезда будет проезжать трамвай.

Голос философа дрогнул. А я не понял. И спросил:

– Зачем ему проезжать?

– Чтобы отрезать тебе голову! Потому что они все знают. И знают, что я здесь сижу и вы меня морально пытаете. Но я вам ничего не сказал.

С помощью полковника Миши мы получили в тот же вечер небольшой прибор, издали и даже вблизи похожий на часы. Он надевался на руку. А работал он как барометр. Достаточно принести нормальный барометр и сравнить. Очень похоже. А кроме того, папочку из квартиры покойного Пронькина. Мы там побывать не догадались, а милиционеры во время обыска сочли папку не имеющей отношения к разбойным делам Пронькина.

В папке было несколько листков. Один другого ценнее. Я не буду тратить время, цитируя их, – вы всегда можете запросить архив Института экспертизы и вам любезно покажут документы из дела Тихоновой. Это не шифр – дело названо по фамилии Люськи, первой жертвы того мира. Лучше я изложу сюжеты документов.

Веня Малкин, пока неизвестным нам способом наладив контакт с тем миром, вошел с ним в деловые отношения. Оттуда он получал драгоценности, золото, всякую ценную здесь мелочь, которую время забыло в пустых ювелирных магазинах или музейных запасниках. Людям же, которые вступали в контакт с Малкиным, нужны были куда менее живучие продукты: фрукты, сладости – все то, что в том мире отсутствовало.

Пронькин вел бухгалтерию Малкина и всей этой группы. И он и Барби что-то получали, но куда меньше самого Вени.

Там были письма без адреса, без обращения, написанные или напечатанные на машинке так, что посторонний никогда бы не догадался, что эти бумажки подтверждают существование того мира и даже возможности связаться с ним.

Из других писем мы получили подтверждения того, что Малкин, тяжело заболев, пришел к мысли, что спасется в безвременье и дождется там, когда врачи изобретут лекарство от СПИДа и можно будет вернуться к своей карьере и славе. В ответ на его просьбу об «убежище» оттуда сообщили, что сначала он должен отправить к ним Люську, которую он «курировал» особенно активно в последнее время.

Но главное для нас заключалось в таблицах, на удивление старых ветхих листах бумаги, на которых были указаны приблизительные даты «открытия ворот». По стечению обстоятельств на том месте, где раньше был пустырь, построили Детский музыкальный театр, и связь с нашим миром сразу осложнилась. Точки, рассчитанные кем-то задолго до Пронькина, совпадали с точками, нанесенными на схему любознательным Аркадием. Из них следовало, что пункт перехода, черное пятно, или «окно в тот мир», передвигалось по кругу. Диаметр круга, две трети окружности которого приходилось на обширные помещения театра, достигал примерно трехсот метров. Открывался переход неожиданно. На той стороне существовал медиум, который мог почувствовать время и точку перехода. Здесь же можно было угадать, когда это случится, если пользоваться «барометром».

Мы не смогли узнать, когда началась эта связь. Мы проанализировали бумагу, на которой были нарисованы таблицы, найденные у Пронькина. Бумаге было больше пятидесяти лет.

Но можно быть уверенными в том, что контролировали переход люди оттуда. Аркадий уверял, что в темном пятне всегда появлялся человек оттуда, он брал подношения, как капитан Кук при встрече с туземцами, он выдавал туземцам бусы и железные ножи, но туземцев к себе не пускал – исключение составил лишь Веня. И можно предположить, что подобные случаи происходили и раньше.

– Вот, пожалуй, и все, – сказала Калерия, заканчивая наше долгое заседание. Проходило оно не в лаборатории, а в зале ученого совета. И хоть считалось служебным, то есть секретным до посинения, на него сбежалось человек двадцать. И все имели право, допуски и корыстный интерес. Так что можно было быть уверенными, что скоро о нашем открытии напишет «Московский комсомолец», обвинив нас в том, что мы скрываем от народа нечто важное.

Видно, директор подумал о том же и весьма энергично выдворил всех, кроме семи, которым положено было знать обо всем.

– А теперь, – сказал директор, – анализом возможностей проникнуть в тот мир займется компьютерная группа. А вы, Калерия Петровна, решайте, кто туда пойдет на контакт. Может быть, вы попросите помощи? Дело по сути своей и уголовное...

– Я надеюсь, что справлюсь сама, – мягко возразила Калерия, – раз уж моя лаборатория начала эту тему. С собой я возьму Гагарина. Надеюсь, у уважаемой комиссии нет возражений?

У комиссии возражений не нашлось. А если нашлось бы, то члены ее были достаточно воспитанными людьми, чтобы не высказывать их вслух. Высказывать их они будут наедине с директором.

На второе в тот день совещание, с полковником Мишей, Калерия пригласила только меня. Ничего, что я чином не вышел, но у полковника были основания полагать, что феномен той Земли уже встречался в нашей практике. Год назад, когда я был еще новичком в институте, полковник приезжал с просьбой о помощи. Надо было выяснить, куда деваются одинокие ветераны последних войн, которые стали группами исчезать из некоторых русских городков.

В помощь полковнику отправили меня, и я не только пожил в Меховске под видом ветерана из Абхазии, но и «пропал» вместе с очередной партией ветеранов. «Пропал» и оказался на поле боя в неизвестном мире. Может, параллельном, может быть, потерянном во времени, но так и не понятом, ибо связь с ним была оборвана, люди не вернулись, и тайна осталась тайной. Слава богу, что мне удалось возвратиться.

Дядя Миша просидел с нами часа полтора в маленькой комнате кадровика, обсуждая все, что было известно о Егоре и его путешествии. Он уже изучил все пленки, он уже поверил Егору, и у него родилась идея – не об одном ли и том же мире идет речь?