Текст книги "Мир приключений 1968 № 14"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Сергей Абрамов,Александр Абрамов,Евгений Рысс,Георгий Тушкан,Николай Коротеев,Игорь Подколзин,Борис Ляпунов,Евгений Брандис,Евгений Муслин,Борис Зубков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 57 страниц)

Казалось, что кто-то гудит в самое ухо. И громыхает над головой ржавыми железными листами. Как в полузабытьи, Егору чудилось, что диван куда-то покатился и проваливается в бездну. Он открыл глаза и приподнялся. Кают-компания действительно качалась, пол наклонялся все больше и больше, и по нему, журча, переливалась вода. Откуда-то снизу доносился зловещий скрежет стали о камни. Егор вскочил, шлепая по воде ногами, подошел и открыл дверь. Рев ветра и шум волн словно оглушили его. Корабль еще больше накренился. Море кругом кипело. Завиваясь белыми гребнями, по заливу ходили крупные волны. Вдали, у самой кромки берега, ревел и клокотал прибой. По надстройкам хлестали соленые ледяные струи, огромные валы перекатывались через борт и маленькими шипящими водоворотами завивались у фальшборта. [52]52
  Фальшборт – продолжение борта выше открытых палуб судна.


[Закрыть]Корма корабля то приподнималась, то опускалась, ударяясь о скалы. Корпус мелко дрожал под напором воды. В залитом доверху машинном отделении что-то стонало и хлюпало. Егору стало жутко.

«Прежде всего надо задраить люки, тогда судно все-таки будет удерживаться на плаву», – подумал Егор и, цепляясь за леера, обдаваемый холодными потоками, побежал по палубе. Он приподнимал вырывавшиеся из рук тяжелые крышки и накрепко завинчивал гайки-барашки. Один раз огромная волна оторвала его от люка и, закружив в водовороте, бросила к трубе. Захлебываясь, Егор попытался ухватиться за какой-то трос, но поток, отхлынув, увлек его за собой, и, если бы не леерная стойка, за которую судорожно уцепился мальчишка, быть бы ему за бортом. Он вскочил и по ходившей ходуном палубе побежал на мостик. Вскарабкавшись по трапу, Егор вошел в рубку, плотно закрыл за собой дверь и прислонился к иллюминатору. Океан разошелся не на шутку. Он словно стремился добить тяжело раненный корабль и обрушивал на него всю свою ярость.

Только теперь, немного отдышавшись, Егор почувствовал, как у него от страха дрожат колени и подступает тошнота.

Почему же не идут за ним? Где командир, где боцман? Ведь погибнет он здесь, среди разбушевавшихся волн, на покинутом командой тонущем корабле. Егор вцепился в стойку и всхлипнул. Неужели до сих пор не обнаружили, что его нет? Им хорошо там в тепле, а он один, голодный и промерзший до костей… Мальчик рыдал все сильнее и сильнее…

Так он и прождал всю ночь в рубке, вздрагивая от сильных ударов, прислушиваясь к жуткому стону и завыванию шторма. И каждую минуту ожидая, что стихия разнесет в прах этот маленький ненадежный островок.

Утром океан клокотал по-прежнему. Егор увидел, что за ночь волны сорвали мачту, согнули в дугу шлюпбалки [53]53
  Шлюпбалки – часть шлюпочного устройства, служащая для спуска и подъема шлюпок.


[Закрыть]и начисто переломали все леерные стойки. Корабль с кормой, почти полностью ушедшей в воду, накренившись градусов на тридцать, представлял грустное зрелище.

Егор очень хотел есть, его сильно мучила жажда, от слабости кружилась голова, а ноги были такими, будто в них совсем не было костей. Перебегая от предмета к предмету, он бросился в кают-компанию, где остались скудные запасы пищи и питья. Плотно закрыв дверь и накрепко задраив иллюминаторы, он залез на диван и, размочив в воде сухарь, стал жевать. На противоположном конце, из-за трубопровода, вылезла крыса и, уставившись на него злыми бусинками глаз, стала умываться и стряхивать воду. Егор бросил в нее ботинком, но она и не думала бежать, а только отодвинулась ближе к трубам и, ощерив усатую морду, зашипела.

– Пошла прочь! – дико закричал Егор.

Крыса, вильнув длинным мокрым хвостом, исчезла.

Ночью мальчик несколько раз просыпался от того, что крыса бегала по его ногам, но голод и усталость сморили его и заставили ненадолго забыться.

На рассвете шторм прекратился, ветер стих, над серым, свинцовым морем взошло холодное красное солнце.

Егор съел последний сухарь, положил в ящик стола оставшуюся банку компота и пошел бродить по кораблю. Его бил озноб, но спичек не было, и развести огонь он не мог.

В одном из рундуков он нашел английскую булавку, согнул из нее крючок и, распустив сигнальный фал [54]54
  Фал – тонкий трос, служащий для подъема сигналов.


[Закрыть]на нити, смастерил удочку. Для насадки решил использовать обгрызенные крысой остатки чавычи.

Днем, когда море окончательно успокоилось, он сел на борт и закинул леску в воду. Раньше они с боцманом часто ловили рыбу, и было ее всегда очень много. Эх, где-то он сейчас, боцман Евсеич? Егор почувствовал, как защипало глаза, и, чтобы не расплакаться, стал смотреть на уходящую в воду нить. Сколько он просидел – час или два, – он не помнил. Неожиданно леска натянулась, потом резко дернулась и пошла круто вправо. Егор, еще не веря в свою удачу, дрожащими руками стал судорожно выбирать удочку. Наконец из воды показалась сверкнувшая жестяным блеском рыба. Не помня себя Егор выдернул ее на палубу и, боясь, что она свалится за борт, упал на нее животом. Он чувствовал, как под ним трепещет крупная треска.

…Когда от рыбы осталась одна голова, Егор увидел, как из кают-компании выбежала крыса и, сев на хвост, уставилась на мальчика. Он бросил ей рыбий скелет, и она тотчас утащила его куда-то внутрь корабля.

– «Наездник» подходит. – Боцман открыл дверь командирской каюты. – Сейчас Егор прибежит. Ох, задам я ему!

– Передайте, пусть Булычев явится ко мне. – Командир хитро подмигнул: – Поход походом, а дисциплина должна быть. А то болтался где-то две недели, и я, признаться, соскучился по его бесконечным вопросам.

– Сейчас скажу сигнальщику. Отчитаем чертенка для порядка, – добродушно проворчал боцман. – Здесь без него словно пустота какая, а ему, паршивцу, наверное, хоть бы хны!

Спустя полчаса в каюту командира постучали:

– Разрешите войти, товарищ командир! – На пороге стоял здоровенный, краснощекий моряк.

– Входите.

– Матрос Булычев прибыл по вашему приказанию!

– Я вас не звал. Впрочем, как вы сказали ваша фамилия?

– Булычев. – Матрос улыбнулся. – Не знаю почему, но мной еще в Кроноцком кто-то из ваших интересовался. Фамилия-то знаменитая.

– Погодите, погодите! – Командир встал. – Ничего не понимаю! Вы говорите, что Булычев – это вы?

– Ну конечно, я, а кто же еще! – удивился моряк.

– А у вас на спасателе мальчика, юнги, не было, тоже по фамилии Булычев? Беленький такой, круглолицый.

– Нет, у нас только свои, чужих никого. А юнг вообще нет.

– Что за чертовщина такая! И вы никого с «Лейтенанта Шмидта» не снимали?

– Снимали, но среди них ребят не видно.

– Хорошо. Идите и пришлите боцмана ко мне. Срочно!

Из Авачинской губы, оставляя за собой пенистый бурун, на полном ходу летел торпедный катер. Не отрывая бинокля от глаз, на мостике рядом с командиром стоял боцман…

Вдали серым силуэтом виднелся сиротливо сидящий на мели «Лейтенант Шмидт»…

– Все обошел, можно сказать, на брюхе оползал, – нигде нет! – Боцман снял шапку, вытер вспотевшее лицо и опустился на бухту троса. – Но был он здесь, точно был. Ума не приложу, где малец! Куда мог деться, неужто погиб? Ведь сколько времени прошло. И шторм был… Как же это я, старый дурак, недоглядел!

– Не паникуйте, боцман, давайте еще раз осмотрим. – Командир прыгнул на борт и пошел на мостик. – Если не найдем, сообщим постам наблюдения и летчикам.

Поиски ни к чему не привели, Булычев исчез…

Через два дня береговой пограничный дозор обнаружил в тридцати километрах от залива Кроноцкого обессилевшего, лежащего на галечном пляже, почти потерявшего сознание мальчика, которого немедленно доставили в госпиталь. Когда мальчуган смог говорить, то сообщил, что он юнга с «Лейтенанта Шмидта»…

Уже третий день есть было нечего. Рыба, очевидно, куда-то ушла, а морские птицы – бакланы, топорки и глупыши, словно чувствуя опасность, избегали садиться на покинутый людьми корабль. Сначала Егор пытался жевать кусочки кожи, найденные в малярке, но от них только резало в животе и саднило рот. Сегодня же он допил и последние капли влаги, собранные накануне во время дождя. Юнга лежал на палубе и с грустью смотрел на далекий берег. Так больше нельзя, подумал он. Раз не идут за ним, значит, произошла какая-то страшная ошибка. И надо что-то делать. Только не сидеть и не ждать. Иначе он умрет здесь от голода и жажды.

Егор встал и, еле передвигая ноги, пошел на затопленную почти до самой палубы корму. Море тихо перекатывалось по деревянному настилу. Вся поверхность залива была на редкость спокойной и гладкой, лишь мелкая рябь от слабого ветерка изредка пробегала и уходила к подернутому голубой дымкой берегу. Юнга приложил ладонь к глазам и посмотрел туда, где у кромки воды расходились белопенные гребни прибоя. Да, до берега не больше одной-двух миль. О том, чтобы достичь суши вплавь, нечего было и думать. Даже в разгар лета вода здесь холодна, как в горных реках. А если… Егор еще полностью не осознал своего решения, но почувствовал, как его бросило в жар от мелькнувшей в голове мысли. И как это не догадался сразу? Вероятно, все его думы были направлены на то, что вот-вот за ним придут, и он даже не, искал выхода, а просто сидел и терпеливо ждал. А теперь? Ну конечно, надо попытаться переплыть залив на чем-нибудь. Ну, хотя бы попробовать смастерить плот.

Юнга бросился искать все, что могло плавать. Через некоторое время он притащил на корму два небольших бочонка, жестяной бидон из-под краски, деревянный щит, которым боцман закрывал кормовой люк, а также спасательный круг и пробковый матрац.

Егор знал еще, что в машине есть большие аварийные брусья – ими пользуются при заделке пробоин.

Юнга спустился в котельное отделение. Так и есть – вдоль бортов лежали покрашенные суриком деревянные бруски. Он попытался было вытащить один из них, но скоро убедился, что это не для его слабых сил. Несколько раз, прилагая отчаянные усилия, чуть не плача, он дергал бруски, пробовал вытащить из гнезд, но ничего не получалось. Тогда Егор вернулся в форпик и среди разного хлама отыскал пилу-ножовку.

К вечеру распиленные на четыре части бруски были уже на корме. Окончательно обессилев, Егор поплелся в кают-компанию и свалился на диван.

Перед тем как окончательно проснуться, Егору пригрезилось, что он пилит брус, а вместе с ним пила вонзается в его ногу и ржавые зубы рвут кожу и мышцы. Он закричал и, дернувшись всем телом, сел.

Правая штанина была в нескольких местах разорвана, нега горела, точно ее ошпарили кипятком. Немного поодаль на диване сидела крыса и лапками размазывала по морде кровь.

– Пошла вон, гадина! – Юнга отпрянул к стене, ища что-нибудь, чтобы бросить в крысу. – Убирайся прочь! – Под руку ему попалась пустая банка. – Получай, дрянь! – Егор, размахнувшись, бросил жестянку.

С противным писком крыса юркнула в коридор.

Шатаясь, Егор прошел на корму. Снял ботинок и морской водой промыл рваную рану на ноге. Затем принес из форпика трос и начал связывать им раму из брусьев. В центр он поместил бочки, бидон и сверху прикрыл дощатым щитом. Через несколько часов кропотливой работы плот был готов и качался, как поплавок, у кормы. Егор несколько раз становился на него, даже пытался прыгать. Плот выдерживал. Ну, вот и все, подумал юнга, и, взяв заранее оторванную от щита доску, оттолкнулся от борта и стал грести к берегу. Он знал, что если хотя бы немного заштормит, то он наверняка погибнет. Но выхода не было.

«Так понемногу и поплывем, – думал Егор. – И ветерок поможет. Жаль, не из чего сделать мачту, а то бы можно было и парус поставить».

Отойдя от корабля метров на десять, он увидел, как по палубе пробежала крыса и заметалась у того места, где несколько минут назад сидел Егор…

Когда солнце опустилось за горизонт, Егор был приблизительно посередине между берегом и кораблем. Волны лениво подгоняли плот. Иногда они захлестывали его, и юнга давно уже промок насквозь. Чтобы не замерзнуть, он продолжал все время размеренно работать доской. Наконец на залив опустилась ночь. Егор уже не мог видеть ни корабля, ни берега. Кругом расплывалась сплошная чернота, и только бледно-голубые гребни волн фосфористым светом вспыхивали кое-где и тотчас словно растворялись в воде. На мгновение юнгу охватил страх. Куда же плыть? Ведь так его может унести в океан. Бывает, даже в лесу люди кружат на одном месте, а здесь море.

«Спокойно, спокойно, – повторял Егор любимое выражение боцмана, – сейчас решим. Когда я вышел, ветер дул мне в затылок. Значит, так надо держать плот: все время спиной ощущать ветер. За такой короткий срок он вряд ли изменит направление». От этих мыслей Егор сразу повеселел и снова стал грести доской.

Всю ночь он не сомкнул глаз. Когда же забрезжил рассвет, прямо перед ним был берег: Егор видел прибой, прибрежный плес и густые заросли кедрача, уходящие к сопкам сплошным зелено-желтым ковром. От радости он чуть не задохнулся и даже когда прибойное течение, разрывая тросы и разбрасывая брусья, понесло его к берегу, он не чувствовал страха. В голове стучала мысль: спасен, вот она – земля, вот он – берег. Ухватившись за бочонок, Егор очутился в воде, и через несколько минут он уже лежал на песке, загребая руками прибрежную ракушку и настойчиво карабкаясь подальше от набегающих сзади волн…

Отдышавшись, Егор на четвереньках отполз к траве и уткнулся лицом во влажный, ароматный мох. Немного отдохнув, он встал, выжал одежду и развесил ее на низкорослом кустарнике. Затем забрался в заросли, стал полными пригоршнями собирать чернику, бруснику и морошку и набивать ими рот…

Высушив одежду, Егор оделся и медленно пошел вдоль берега на запад, туда, где за синими сопками должен был находиться порт.

Иногда он останавливался и отдыхал, и чем больше он шел, тем чаще и чаще были остановки. На ночь Егор, опасаясь медведей, забирался в расщелины прибрежных скал и, дрожа от холода, ненадолго забывался тяжелым сном.

К утру следующего дня Егор, оборванный, страшно исхудавший, с разбитыми в кровь ногами, уже не мог идти. Он лежал на животе и смотрел, как перед самым его носом на тоненькой былинке карабкались муравьи. Юнгой овладело полное безразличие. Он хотел только одного – спать, и так, чтобы было тепло.

У него кружилась голова и глаза застилала какая-то дрожащая пелена. Нет, так нельзя, – надо идти, карабкаться, ползти. Отчаянным движением Егор поднял голову.

Прямо к нему бежали люди.

Егор хотел закричать, но силы оставили его и он потерял сознание…

…В госпиталь за Егором пришел боцман. Он долго ждал, когда молоденькая медсестра оформит документы, затем его повели к юнге. Когда он увидел Егора, лицо старого моряка задрожало и скривилось в какую-то гримасу:

– Похудел-то как! Ох, горе ты мое! Ну ничего, откормим.

Два человека, большой и маленький, медленно шли в экипаж. Неожиданно Евсеич остановился, высоко поднял Егора под мышки перед собой и, посмотрев в бледное лицо мальчика, сказал:

– Молодец ты, Егор! Ей-ей, молодчина, настоящий моряк! Так и держи в жизни, юнга! Так и держи!

Борис Зубков, Евгений Муслин
ИГРА
(Фантастический памфлет)

В руинах мира я стоял перед хаосом…

Социолог Э. Рикер

1

Сливы были морщинистые, вялые и безвкусные. Противно теплые. Почти с отвращением Прайс доедал вторую коробку замороженных слив с позолоченной этикеткой фирмы «Пупс». «Мой пупсик, —игриво восклицала красотка на этикетке, – поглощай продукты фирмы «Пупс», и я буду любить тебя вечно!»

…Безвкусные сливы. Дрянь. Но Прайса интересовали косточки от слив. Вернее, только одна косточка. Золотая, полновесная унция чистого золота. Впрочем, ерунда – разве кусочек золота размером со сливовую косточку весит унцию? Полунции, самое большее. Но все охотились за Золотой Косточкой. Она доставалась как премия постоянным покупателям замороженных компотов «Пупс». Скрывалась где-то в одной из тысячи коробок, может быть, в одной из миллиона. Это уже секрет фирмы. По той же причине покупали карамельное пиво «Плю-плю»: одна из миллионов бутылок заткнута золотой пробкой. Но, только откупорив бутылку, вы могли обнаружить, что пробка золотая. К желанному выигрышу приходилось плыть через океан карамельного пива. Азарт! Всеобщая игра, прилипчивая, как репей, неотвязчивая, как наркотик.

Золотой Косточки Прайс, разумеется, не нашел. Вытерев липкие пальцы, он нехотя включил телевизор. По седьмой программе передавали вечернее богослужение из церкви святого Христофора – покровителя кибернетики. На мгновение телеоператор прошелся объективом по гигантской куче рыбьих костей – это была статуя святого Христофора, выполненная в стиле «фиш». Затем на экран выскочил известный комик и заговорщицки подмигнул единственным глазом (второй ему выкололи рапирой, когда он агитировал за Большое Пари на встрече фехтовальщиков Западного Побережья).

Комик выпалил скороговоркой:

– Держу семнадцать против пяти! Сегодня преподобный О'Коннори и его коллеги пропоют не менее одиннадцати псалмов. Итак, одиннадцать псалмов и семнадцать монет против пяти! Заключайте пари, пока не поздно. Богослужение начинается через шесть минут! Звоните мне по телефону Ринг-Сквер-А – шестнадцать – двести восемьдесят. Выигрыш мы переведем на ваш счет, как только преподобный О'Коннори закончит свою благостную беседу со святым Христофором!

Недурно они придумали. Проповедник не станет вступать в грязную сделку с телевизионной компанией – на это многие клюнут. Преподобный О'Коннори – это все же не то, что «темная лошадка» на скачках или подкупленный вратарь в футбольном пари. Может быть, позвонить на студию? Поставить пять монет против семнадцати, что пропоют только девять псалмов? Нет, он и так пустил на ветер премию за этот месяц.

Куда он ее истратил?

Ах да!

Большое университетское соревнование: кто больше съест оладий.

Этот худышка Мак оказался прожорливее всех – четыреста двадцать оладий за сорок одну минуту! А он ставил на толстяка Бака…

Потом еще крупное пари – кто победит на выборах в городское самоуправление. И здесь просчет – кто бы мог подумать, что старый взяточник и аферист Маллок наберет семьдесят процентов голосов! Прайс залез в долги, чтобы расплатиться.

Ежегодные страусовые бега, устроенные зоопарком. Опять проигрыш. Семьдесят монет как не бывало!

Фирма «Тотальное Пари» предлагает угадать, сколько часов будет говорить сенатор Фул, отстаивая закон о невзимании налогов с наследств, завещаемых в пользу попугаев и домашних животных. Сенатор, страдающий недержанием речи, на сей раз иссяк на двадцатой минуте. Явное жульничество!.. Все то же «Тотальное Пари» призывает назвать букву, с которой будет начинаться фамилия первого самоубийцы на будущей неделе… Алфавит слишком велик, Прайс опять проиграл пари… В общей сложности две тысячи монет брошены на ветер. Есть от чего сойти с ума. Но… игра продолжается! Игра берет в плен, кружит голову, просачивается в кровь, гипнотизирует, засасывает…

Золотой жбан! Как он мог забыть о нем! Жбан для имбирного пива из чистого золота! Вот уж если повезет, так повезет! Семь фунтов чистого золота! Цифры он всегда помнит хорошо. Семь фунтов золота – главная приманка Пестрой Ярмарки… Пестрая Автоматическая Ярмарка… Тысячи раз он видел ее рекламу: «Вас ждет Восхитительное Совершенство Автоматического Обслуживания. Сорок акров, наполненные Максимальным Удовольствием. Вы сможете позабавиться и купить первосортные товары фирмы «Пупс».

Но главное – каждый может выиграть Золотой Жбан!

Даровая премия от фирмы «Пупс»! Премию выдает сюрприз-автомат. И никто не знает, на ком он остановит свой выбор. Запрограммирован ли он на миллионного посетителя, или на миллион сто первого, или подчиняется закону случайных чисел и неведомой статистики.

Каждый сезон выигрывают не меньше семи Золотых Жбанов. Семь счастливцев за сезон – не так уж мало… Почему не попробовать счастья? У фортуны широкая спина – не разглядишь, что скрывается за ней… После серии кошмарных проигрышей, которые обрушились на него за последние два месяца, – это тоже шанс. Фактически он разорен, и жбанное золото могло бы спасти его.

Решено! Он немедля отправится на Пеструю Ярмарку!

Звонок прервал мысли. И повторился опять, настойчиво и слишком громко. Моди уехала к сестре, а сын?.. Все чаще он уходит из дома, никого не предупредив. Ясно, в доме ни души, открывать приходится самому…

Через перископ, вмонтированный в косяк двери – необходимая мера предосторожности против внезапных посетителей, – Прайс разглядел почтальона. Лицо незнакомое. Открывать или не открывать? Он что-то показывает, делает рукой жесты, будто пишет. Ах, вот в чем дело – зеленый пакет, какое-то официальное сообщение, надо расписаться. Прайс не любил официальных писем, ничего хорошего они не сулили, но от грядущих неприятностей не сбежишь.

Вздохнув, он открыл дверь. Ему показалась необычной сумка почтальона. Слишком угловатая и, видимо, слишком тяжелая – уж очень она оттягивала плечо. Впрочем, какое ему дело до сумки. Главное – письмо.

Почтальон мешкал. Вероятно, ожидает, что известие окажется приятным и Прайс бросится ему на шею или подарит земельный участок на Южных островах…

Удивительно холеный вид у этого типа, будто всю жизнь проводит в парикмахерском кресле; не похож он на почтальона. Но главное – письмо…

«Федеральная служба надзора шоссейных дорог и виадуков, Полицейское управление округа № 1701 и Администрация госпиталя На-Святом-Холме с полным пониманием ответственности и скорбя вместе с Вами, берет на себя печальную обязанность…»

Какое торжественное вступление…

«Генри Прайс, Ваш сын…»

Что случилось с Генри?..

c Бог мой! Генри попал в катастрофу!..

«Не будем скрывать, что положение почти безнадежное, хотя Администрация госпиталя На-Святом-Холме и приглашенные специалисты делают все, что в их силах…»

Мальчик! Он погиб! Еще вчера вечером Генри был жив… Жив… А сейчас? Ты уже похоронил его?.. Врачи могут ошибаться… Госпиталь На-Святом-Холме? Не слыхал про такой… Мальчик умирает в захудалом госпитале, а вдруг его еще можно спасти?

Прайс кинулся к телефону. Цифры на диске расплывались перед глазами; он поймал себя на том, что крутит диск бесцельно, не зная номера. Где же письмо? Он уронил его, а там телефон госпиталя. Совсем потерял голову. Прайс бросил трубку и нагнулся, стараясь найти зеленый конверт. В этот миг он увидел, что почтальон наводит на него объектив телекамеры. Странная почтовая сумка скрывала телекамеру! Мнимый почтальон одной рукой поворачивал рычаг, стараясь, вероятно, чтобы камера следила за каждым движением Прайса; в другой руке он держал микрофон и, покраснев от напряжения, в азартной спешке хорошо натренированной скороговоркой что-то выкрикивал. Прайс нашел в себе мужество прислушаться к этим словам, делая вид, будто ищет письмо. То, что он услыхал, было чудовищно!

– Наша маленькая мистификация удалась! – изливался телекомментатор. – Содержание зеленого конверта принято за чистую монету! Фирма «Тотальное Пари» ставила десять против шести, что, получив трагическое известие, средний человек бросится к телефону. Этого требует дух деловитости, так присущий нашим согражданам. Только заядлые скептики ставили пятнадцать против семи, утверждая, что эта маленькая мистификация кончится нервным припадком. Ничего не поделаешь, они проиграли! Может быть, им повезет в следующий раз. Теперь нам остается только извиниться перед мистером Прайсом за вторжение в его дом…

Они сделали отцовское горе предметом телевизионного пари! Оскорбили… Гадость, какая гадость! Стыд, горечь и ярость захлестнули Прайса. Он схватил тяжелую тумбу, на которой стоял телефон, и обрушил ее на незваного гостя и его телекамеру. Раздался оглушительный треск, телекомментатор заверещал что-то в микрофон дурным голосом и попытался выскользнуть за дверь, но дверь оказалась закрытой, а секрет замка знали только Прайсы. Поняв, что попал в ловушку, комментатор взвыл, зажал в руке микрофон и набросился на Прайса. Тот встретил его полновесным ударом, сразив мнимого почтальона железной полкой для шляп. Комментатор, запутавшись в микрофонном шнуре, упал чуть раньше, и это спасло его. Железная полка раскроила ему ухо, не причинив вреда черепу, но обильная лужа крови испугала обоих.

Прайс подскочил к двери и трясущимися руками проделал все необходимые манипуляции, чтобы открыть сверхнадежный замок. Распахнув дверь, он увидел полицейского. Телекамера «Тотального Пари» оставалась включенной все это время, и каждый мог любоваться дракой, а полиция на сей раз оказалась удивительно расторопной.

Полицейский положил тяжелую руку на плечо Прайса, тот попытался вырваться, но полицейский ткнул ему в бок чем-то острым, и Прайс почувствовал, как волна сладкой одури заливает мозг, потом он услыхал звук падения собственного тела, и все пропало во тьме. Полицейский вколол в него иглу усмирителя с усыпляющим наркотиком.

Очнулся Кен Прайс в тюрьме.