Текст книги "Мир приключений 1968 № 14"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Сергей Абрамов,Александр Абрамов,Евгений Рысс,Георгий Тушкан,Николай Коротеев,Игорь Подколзин,Борис Ляпунов,Евгений Брандис,Евгений Муслин,Борис Зубков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 57 страниц)

А всадники были уже совсем близко. Андрей опознал их. Перекошенное злобой лицо, черная бородавка под глазом… Это был Музаффар. Рядом скакал человек, которого он десять лет назад видел в Персии, потом в Петербурге. Англичанин из посольства, лазутчик… Андрей протянул Гуламу второе ружье, шепнул:

– В горы стреляй!

Они пальнули – раз, второй… Всадники, решив, что целят в них, ответили залпом. Андрею показалось, что снежная кровля вздрогнула, поползла. Он выстрелил еще раз.

Англичанин нагонял повозку. У него по-прежнему гладкое, бесстрастное лицо, отметил Андрей. А Музаффар крутил в воздухе нагайкой, бил каблуками лошадь.

– Не уйти нам, – пробормотал Гулам.

Еще один выстрел.

И в ответ словно бы зашептались горы. Шепот нарастал, переходил в неясный гул. Огромную шапку снега, лежавшую на скале, вдруг изрезали трещины. Снег зашелестел, съезжая вниз.

Мгновение – и осыпался рваный край кровли, потянулась лавина.

– Гони! – закричал Андрей.

Лошади что было сил рванулись, увлекая повозку за собой. Раздался оглушительный грохот. Эхо подхватило и унесло его, а над землей встало облако снега.

Когда отъехали подальше, Андрей оглянулся и не увидел ни англичанина, ни Музаффара. Не было и остальных преследователей. Они остались по ту сторону громадной белой стены.

Тайный советник ставит подпись

Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно. А кто виноват?

То-то, кто виноват?

Ф. Достоевский, «Записки из мертвого дома»

Из Низовой шхуна зашла в Баку, приняв на борт груз красителя марены. Она захватила с собой и пассажира. Ветер дул попутный, горизонт был чист, и, миновав имевшие худую славу места, шхуна приближалась к острову Чечену.

Пассажир носил мундир инженера капитан-поручика, изрядно выгоревший и потертый, в руках он держал треугольную шляпу. Из уважения к его чину шкипер уступил ему свою каюту и перешел в кубрик. Однако пассажир избегал каюты. Долгими часами стоял он на палубе, вглядываясь в морскую даль.

Команда знала, что он участвовал в экспедиции Войновича и остался зачем-то в Баку. Он встречал шхуну на пристани и, прочитав письма, доставленные ему из Астрахани, попросил капитана взять его с собой. На вопросы пассажир отвечал невпопад, чаще молчал. Он был слишком занят своими мыслями.

Несчастья одно за другим обрушились на Андрея. Недаром говорят: «Пришла беда – открывай ворота». Катя писала, что совсем извелась без него и второй месяц хворает. Уже не чает свидеться с ним и молит бога, чтобы он не оставил своими заботами маленького Андрюшу.

Застанет ли он ее в живых, сумеет ли вознаградить за лишения и тяготы, на которые обрек? От этих мыслей больно сжималось сердце. Андрей чувствовал себя виноватым перед Катей: он должен был нести свой крест один.

Письмо от Карла, небрежное и шутливое, еще сильнее подчеркивало одиночество и тоску, вставшие за каждой строкой Катиного письма. Карл извещал, что по возвращении в Петербург Войновичу был пожалован перстень знатной цены за труды его на Каспийском море и берегах персидских. Его произвели в капитаны первого ранга и послали в Херсон. «Поговаривают, что он будет командовать Севастопольской эскадрой», – добавлял Габлиц. О себе Карл писал, что он, аки тень, сопровождает Потемкина, но не остается в тени благодаря милости светлейшего. Князь Григорий Александрович поручил ему составить. «Физическое описание Таврии» и представил сей труд вместе с автором Екатерине. Императрица подарила Карлу табакерку, усыпанную бриллиантами.

Будучи в Крыму, Карл занимался виноградниками и садами, разъезжал по соляным разработкам.

«Есть любопытная для тебя новость: на крымском берегу рыли траншею и нежданно нашли греческую амфору. Что бы, ты думал, в ней оказалось? Нефть. Тягучая и черная. Ее зажгли, и она горела так же, как горела бы при Сократе или Плутархе. Сказывают, что у Керченского пролива, в Чонгелеке и Чорелеке, и поныне встречаются выходы нефти и природных газов, – ежели не надоела тебе она, езжай сюда. Тем паче, что светлейший спрашивал о тебе»,

– заканчивал он письмо.

Андрей не ответил Карлу: бывший друг стал для него чужим человеком. И от Кати не укрылись перемены в Карле. Уж очень благоразумным и осмотрительным он стал, заметила она, – все держит нос по ветру.

Косматые, темные волны бежали за кормой. Взгляд Андрея был прикован к ним. Подует норд – волны помчат обратно. Настанет безветрие – и море утихнет, чтобы разбушеваться вновь. Бессмыслен и могуч бег волн, и человеку ни ускорить его, ни замедлить. Он, безумец, бросил вызов природе и жестоко наказан за это. Думал, что вырвал у нее одну из тайн, верил, что стоит на пороге открытия, и потерял все.

…Ветер бил в паруса, терлись, скрипели о дерево фалы, и Андрею слышался визгливый голос муллы:

«Бисмаллах!»

Как это было?

Он не послушал Гулама и вынес машину во двор. Испытывал ее средь бела дня.

Оборот за оборотом совершал маховик… Так быстро, что Андрей сбился со счета. Закир-уста из Лаича выполнил заказ на славу.

Увлеченный машиной, Андрей не слышал крадущихся шагов за оградой, не видел испуганно-изумленных лиц в проломе стены. Нефтяная машина вращала колесо! В мыслях своих Андрей перенес ее на рудники, в кузницы, на повозки… Вообразил, как ликуют люди, избавленные машиной от тяжелых работ, и на душе стало легко и радостно. Он не испытал ни удивления, ни страха, когда, распахнув ворота, во двор ворвалась толпа. Спохватился, лишь услыша возгласы: «В ней ибис сидит!», «Ломай ее!» Громче всех кричал щуплый мулла в зеленой чалме.

Град камней обрушился на машину. Из пробитого бака вытекала нефть, маховик покружился на песке и замер. По знаку муллы люди схватили машину, ринулись к берегу. Они сбросили ее в море со скалы.

– Бисмаллах! – завывал мулла.

Что было потом?

Синее пламя вырвалось из земли, громовые раскаты потрясли воздух. Объятые ужасом, смотрели люди в сторону шахты. Груда дымящихся камней вставала над входом в подземелье. А мулла, вздымая руки, читал свою проповедь. Аллаху было угодно, чтобы они бросили в море железную машину, аллах сам покончил с шахтой. Мыслимо ли добраться до нефтяной реки, которую всевышний низвергает в пучины? Хватит того, что он дозволил смертным рыть колодцы на берегу.

Люди безмолвно распростерлись ниц, совершая молитву.

– Это же газ… Взорвался газ! – объяснял Андрей.

Но его не слушали. Верующих потрясло проклятие муллы, которое так быстро дошло до небес.

Взрыв в шахте напоминал взрыв, возникший в Сураханах, у храма Атешга. Полгода назад Андрей был очевидцем того, как индусы, поклонявшиеся огню, посылали на родину бурдюки со «священным» газом.

От случайной искры взорвался один из бурдюков, следом за ним воспламенились остальные.

…Обидно, что шахта погибла, когда он был так близок к цели. Незадолго до взрыва Андрей обнаружил газ, пробивавшийся из узенькой щели в стене. В темно-серой жиже, которую он вынес на свет, блестела оранжево-синяя жилка. Весь день он яростно копал землю, надеясь дойти до нефтяной реки. Но прожилка потерялась, струйка газа исчезла.

Позднее, разобрав у входа в шахту завал, он и Гулам нашли обгоревшие трупы. В одном из них Андрей узнал Музаффара.

Амбал Али, живший на окраине Биби-Эйбата, рассказал Гуламу, что Музаффар, а с ним еще двое останавливались в его доме. Али бедствовал и соблазнился хорошей платой. Музаффар с дружками невылазно сидел в кунацкой, изнывая от скуки. Постояльцы часами боролись на полу, точили на лидийском камне-оселке кинжалы, курили из кальяна. Амбал слышал, как они честили какого-то Искендер-хана, запретившего им возвращаться ни с чем.

Когда толпа бросилась к дому Гулама, крича о машине, Музаффар шепнул дружкам:

– Берите бочонок и фитиль!

Али из любопытства выследил их. Заметил, что они достигли шахты. Сторожа бросили свой пост у подземелья, присоединились к толпе, и Музаффар свободно проник туда. Вскоре после этого раздался взрыв.

Андрей представил, что произошло в шахте… Музаффар положил бочонок с порохом посреди штольни, протянул фитиль и сказал, чтобы зажигали от огнива конец. На запах и шум газа не обратили внимания. И когда полоснули камнем о камень, вихрь огня взметнулся к сводам, ураганом пронесся по штольне. Объятые огнем люди бросились к выходу, но дорогу закрывали камни.

Как неприкаянный, ходил Андрей по Биби-Эйбату. Избегал нефтяных колодцев и тропинки, ведущей к шахте. Держался подальше от жителей. Чтобы утешить Андрея, Гулам предложил:

– Возле скал не так глубоко, нырнем за машиной?..

Безразличный ко всему, Андрей отказался. Да и знал он, что возле скал до дна – три человеческих роста.

Бесцельные хождения опостылели Андрею, и теперь он часами стоял у окна осунувшийся, мрачный. Гулам звал его рыбачить – он не захотел, приглашения на той [19]19
  Той – свадьба.


[Закрыть]не принял.

Он, быть может, и нашел бы в себе силы, чтобы заново рыть шахту, но к крепости причалил корабль, и капитан передал ему письмо от Кати.

…Волны отступали от шхуны, светлела зеленая гладь моря. Легкий ветер доносил уже не терпкий запах соли и йода, а запах камыша и пресной воды. На горизонте была Волга.

Что ждало его там, в Астрахани?

Декабрьским утром 1807 года тайный советник Габлиц ехал в Горный департамент. Накануне он допоздна заседал в Комитете по устроению Новороссийской губернии и лег спать в третьем часу. Карл Иванович чувствовал себя усталым. Но он обещал быть в департаменте и не заставил себя ждать. В спокойном и важном сановнике мало что осталось от суетливого и неуклюжего Карла.

Завидев Габлица, швейцар кинулся открывать двери, а чиновники, сновавшие в вестибюле, низко поклонились: тайный советник Габлиц был и сенатором, почетным академиком.

В Горном департаменте ему предстояли не ахти какие труды. Карла Ивановича назначили в комиссию, проверявшую состояние и ведение дел. Выяснилось, что в осеннее наводнение архив департамента, хранившийся в подвалах, затопило и много бумаг погибло. Габлиц велел составить об этом акт, сел просматривать его. Он собирался уже поставить под ним свою подпись, но его внимание привлек случайно уцелевший реестр. Сенатор вздрогнул, перестал читать списки, наткнувшись на фамилию Михайлова.

Размытые, унесенные потоком бумаги… Чертежи, прошения, рапорты… Так печально закончилась борьба Андрея за нефтяную машину. Ему отказывали в средствах, отвергали его проекты. Последний раз Габлиц видел Андрея и Катю пять лет назад в Олонецке: Карл Иванович ездил туда как директор государственных лесов открывать Лесное училище. Встреча взволновала обоих, однако в ней не было теплоты. Андрей роптал на заводские порядки, ругал Горный департамент и министерство финансов, не давшие хода его машине. Мечтал снова побывать в Баку, добраться до нефтяной реки.

Он рано поседел, ссутулился, глаза были опухшие, с покрасневшими белками. Андрей не жаловался на здоровье, но Габлиц понял, что он болен.

Рука сенатора лежала на реестре. Бумага была жесткая и шуршала под ладонью. Карлу Ивановичу показалось, что он дотронулся до сердца Андрея, и он отдернул руку. Ему стало совестно: уговаривал Андрея перейти с печей в канцелярию, удивлялся его нежеланию покинуть завод, упрекал за то, что живет на отшибе, и не решился хлопотать за его машину. Успокаивал себя тем, что самолюбивый Андрей был бы недоволен ходатайством – ведь отказался он от денег Морозова.

Карл Иванович вдруг подумал, до чего же нелепо устроен мир. Войнович, хотя и бездарен, дослужился до полного адмирала, чинуша Баскаков пробился в вице-адмиралы, ничем не блиставший интендант Григорьев стал губернатором. На одном из приемов в Зимнем дворце Габлица познакомили с чрезвычайным послом английского короля лордом Гленвилом. Это был тот самый Гленвил, что некогда пакостил на персидском берегу, топил корабли на Каспии. Бывший лазутчик сделался почтенным лицом в Британской империи.

А Михайлов, деятельный, умный, щедро одаренный от природы, остался в глуши, непризнанный и забытый.

– Ваше высокопревосходительство! – Сенатору пододвинули акт.

Габлиц очнулся, рука его потянулась к перу.

– Потеря была невелика. Старые, безнадежные дела, – кивая на реестр, сказал директор департамента.

– Да, безнадежные… – протянул Карл Иванович и подписал бумагу.

А. Горцев
ПЕПЕЛ ВРЕМЕНИ

За 15 часов до старта «Европы»

Четырехэтажный стальной обелиск ракеты сверкнул в окне жарким солнечным бликом. Немолодой полнеющий человек опустил темно-желтую штору – блистающий хоровод пылинок сразу растворился в полумраке.

– Ну-с, Эрдманн, испытательный срок позади, – сказал он собеседнику в темных очках, стоявшему по другую сторону стола. – Надеюсь, мы сработаемся, вы освоились полностью… Садитесь, прошу вас. – Он пожал ему руку, давая понять, что официальная часть разговора окончена, потом продолжал: – Кстати, Цербер уже знает вас в лицо. Завтра с шести утра он будет круглосуточно пропускать вас на стартовую площадку, как и всех наших…

– Спасибо, герр Схеевинк! – Тощая фигура Эрдманна, будто сломавшись, опустилась в кресло. – Но кто это Цербер? Сторож у проходных ворот? Я не заметил никакого сторожа…

– Сторож дежурит только по ночам… А Цербер – это автомат, управляющий воротами, так его прозвали ребята. – Схеевинк издал несколько кудахтающих звуков. – До сегодняшнего дня вы о нем не знали, верно? Я пропускал вас, выключая автомат вот этим. – Он указал на ключ, лежавший на столе. – Будьте уверены, за месяц Цербер изучил вашу физиономию до тонкостей, но, учтите, только в очках. А в остальном он знает ее не хуже, чем ваша жена… Прошу прощения, я забыл, вы, кажется, одиноки? Да… Работать здесь, в пустыне, нелегко, народу не хватает, Еврокосм чертовски скуп на штаты… Теперь, слава богу, разделим груз на двоих…

– Это меня не пугает. – Эрдманн покачал лысеющей головой. – Когда мы начинали там, в Пеенемюнде, с Вернером фон Брауном, я привык. Нам всем тогда пришлось привыкать…

– Но здесь не Пеенемюнде, – произнес Схеевинк наставительно. – Оттуда вы швыряли на Лондон безмозглые стальные болванки, и только. А здесь Эль-Хаммад, космический полигон Еврокосма в самом центре Сахары… Те проклятые времена, слава богу, позади. Сегодня мы с вами космические работяги, такелажники, и наше дело – заброска на Луну грузов для международной базы, а главное – кабин для будущих пассажиров…

– Кабин? Ах да… Никак не привыкну к этому американизму, герр Схеевинк. Слишком прозаично называть так космический корабль, чудо нашего века… Der Raumschiff, – произнес Эрдманн по-немецки.

– Да, конечно, это звучит гордо, но слишком громко для двухместной кабины, – усмехнулся Схеевинк. – К тому же корабль никогда не управляется с берега, а наша кабина управляется с Земли… Но дело не в этом. Запомните еще раз, – подчеркнул он. – В кабинах места людей пока занимают манекены. Но они не просто весовой балласт для сохранения тягового режима. Если хотите, это…

– …заместители человека, хотите вы сказать? – Эрдманн понимающе улыбнулся: шеф чем-то напомнил ему морского льва, лишенного усов.

– Вот-вот. – Схеевинк утвердительно кивнул массивной головой. – Но заместители, так сказать, пассивные…

– Да, в этом смысле им можно позавидовать, они ведь не боятся ни невесомости, ни перегрузок. – Эрдманн говорил, слегка заикаясь. – Да и вообще им нечего опасаться…

– А чего опасаться нам? Сегодня мы знаем, что жизнь в скафандре в условиях космоса выдерживают все практически здоровые люди, пожилые даже лучше молодых… Пройдет года два, и на Луну полетят туристы, этакие, знаете, скучающие дамы с лорнетками и преуспевающие бизнесмены… ха-кха-кха… Поэтому на манекенах все должно быть надежно, система жизнеобеспечения в особенности. Да, Эрдманн, там, где дело касается жизни людей, никакие предосторожности не будут лишними. Все должно быть отработано так, чтобы в любой момент манекен можно было подменить человеком…

– О, вы оптимист, герр Схеевинк! – недоверчиво протянул Эрдманн. – Боюсь, дамы с лорнетками полетят еще не скоро… Во всяком случае, не раньше, чем им будет гарантировано безопасное возвращение.

– Это скоро, будьте уверены… Автономный взлет с Луны отрабатывается полным ходом… Там, у русских. При нынешнем темпе результат будет через несколько месяцев, так что уже можно рискнуть полететь в один конец, без обратного билета… Правда, на это годится не всякий…

– Обратный билет будет, но с длительной остановкой… И они будут знать, что возвращение возможно, так сказать, технически…

– Возможно, но не гарантировано, – возразил Схеевинк. – Думаю, дело не в этом. Просто некоторые любят азарт риска… Но, конечно, знать они будут. До сих пор на Луне побывало лишь двое мужчин поодиночке. Они оба вернулись. А теперь, Эрдманн, кто-то станет первой двойкой. Мне хочется, чтобы это были мужчина и женщина…

– Лунные Адам и Ева? – Тонкие губы Эрдманна, не разжимаясь, расплылись в улыбке.

– Именно, – закивал Схеевинк. – На лунной базе у кратера Аристарха валяется уже множество всякого добра в контейнерах, – они недурно устроятся… Месяца через четыре их заберет «Лунник-22», русские скоро закончат его доводку. Медовый месяц на Луне, неплохо, а? – Схеевинк затрясся в полукашле-полусмехе, потом достал белоснежный платок и отер лицо.

– Ну, вряд ли все цело, – осторожно заметил Эрдманн.

– Всегда можно запустить еще дюжину контейнеров, – пророкотал Схеевинк, – хватило бы ресурсов… Когда русские мягко посадили «Селену-9», стало ясно, что Луну можно доверху завалить любыми грузами и все будет в полной сохранности…

Худое лицо Эрдманна помрачнело.

– Дались вам эти русские! – проворчал он. – Если бы не американцы, ваша Голландия стала бы тогда еще одной зоной…

Схеевинк пристально вгляделся в своего заместителя:

– Не впутывайте меня в политику, Эрдманн. Я просто отдаю русским должное, они протоптали лыжню в космос… А вам они что, насолили?

– Нет, почему же. – Эрдманн натянуто улыбнулся. – Я тогда вовремя попал к американцам…

В темном углу кабинета засветилось табло телевизионных программ.

– Ладно, Эрдманн, бросим эту тему. – Схеевинк поморщился. – С этим, слава богу, давно покончено, и, надеюсь, навсегда… Посмотрим сейчас хореоконцерт с «Земли-2» – «Фестиваль невесомых»…

На стене ожил большой экран, показав группу девушек, свободно паривших в воздухе. В обтянутых голубых трико, украшенные фонтанами невесомых волос, они плавно плыли среди радуги цветных лучей, с тонкими светящимися жезлами в руках. Движением жезлов они управляли своими телами, то принимая позы летящих ласточек, то собираясь в красочную гроздь. Их танцу вторил многоголосый музыкальный узор.

– Это же Матисс! – воскликнул Эрдманн.

– Я подумал о том же… «Танец с вазой». Это была мечта о невесомости, не так ли? Освобождение от ига тяжести…

Внезапно краски и музыка исчезли. Из серого клубящегося фона возникло четкое изображение: груда обнаженных человеческих трупов, в беспорядке наваленных друг на друга, словно бревна. Под напором стальной плиты бульдозера груда медленно двигалась, тела перекатывались, скользя, сгибаясь, раскидывая тонкие, как плети, руки. Страшные, уродливые куклы, ребристые каркасы, обтянутые кожей, они по временам застывали в позах, каких никогда не могло бы принять живое тело. Лицо Схеевинка побелело, он невольно откинулся назад, и в этот момент с экрана послышался властный мужской голос:

– Франц! Франц! Это твоя работа, Франц? Мы знаем, что ты жив, Франц! Может быть, сейчас ты качаешь на коленях внуков? Ты видишь это, Франц? Ты узнаешь себя, Франц?

Слева, на переднем плане, виднелся человек в серо-зеленой военной форме, с молодым надменным лицом. В руке он держал стальной хлыст.

– Франц! Франц! Где ты, Франц? Или ты предпочитаешь прятаться, Франц? Но знай, мы найдем тебя, Франц! Помни, Франц!

Трупы надвинулись на передний план и начали исчезать из поля зрения, видимо скатываясь в ров. А голос, обращавшийся к неведомому Францу, все гремел, вселяя в душу неодолимый ужас. Зажмурившись, трясущейся рукой Схеевинк потянулся выключить экран, но остановился, услышав сзади глухое восклицание Эрдманна.

Экран погас.

Голос диктора произнес:

– Вы видели одного из нацистских злодеев, сорок лет назад перешагнувших грань, разделяющую человека и зверя. Этот фильм, снятый в неизвестном до сих пор лагере уничтожения, недавно обнаружен в одном из уцелевших нацистских архивов. Вы все, живые среди живых, отдайте последний долг тысячам безымянных жертв! Глобовидение объявляет минуту телемолчания по всей планете…

Очнувшись, Схеевинк выключил экран и оглянулся: Эрдманн сидел, закрыв лицо руками, конвульсивно вздрагивая.

– Что с вами, дружище? – В зычном голосе голландца слышалась ласковая интонация сочувствия. – Проняло?

– Мне стыдно, что я немец… – Эрдманн не отнимал рук от лица. – Нет, стыдно – это не то слово. Это мучительная, изощренная пытка…

– Да… это было страшно, Эрдманн. Но это прошло, и слава богу. Я хочу думать, что это была последняя вспышка зверского начала в человеке, последняя и поэтому особенно отвратительная… Но посмотрите: сейчас начало восьмидесятых годов. Разве от рождества Христова люди не стали лучше? Разве нет у нас сегодня международной скорой помощи? Весь мир готов прийти на помощь одному. Раньше мы были только людьми, а сегодня, Эрдманн, мы становимся человечеством… А тех мерзавцев, убийц, уже похоронил пепел времени…

– Нет! – Эрдманн вскочил, отняв от лица руки. – Мы до сих пор ходим со многими из них по одной земле! Забыли, простили… И это родилось в моей стране, в моей Германии!

– Не горюйте, Эрдманн. – Схеевинк осторожно положил тяжелую руку на его костистое плечо. – Мы живем и делаем свое дело… Для всех, во имя всех… И во имя тех тоже, это им памятник. – Он вздохнул. – Ступайте отдохните. Я понимаю, какая это для вас травма… На завтрашнем старте можете не присутствовать, ночную проверку я тоже сделаю без вас…

Оставшись один, Схеевинк заходил по ковру, заложив за спину полные, с перехватом в запястьях руки, – нервная дрожь все еще не успокаивалась. Лучше было скорее окунуться в дела, и он подошел к пульту связи. За десять минут он распёк бездельников, укрывшихся от жары в подземном хранилище жидкого фтора, поболтал с Ингрид, дежурившей на радарной вышке, и дал указания насчет пронырливых репортеров из «Фигаро». Потом позвонил Дюрану и доложил о подготовке к утреннему старту. Эту ужасную картину? Да, он видел тоже… Гнетущий, тяжелый осадок, ведь у него самого родители погибли в Дахау… Он глубоко вздохнул. Большое спасибо, да, конечно, здоровье нужно беречь, он всегда мечтал под старость сажать тюльпаны под Утрехтом, ха-кха-кха… Зимой он съездит повидать Кэте и детей, теперь, слава всевышнему, есть кому его заменить… Да, освоился вполне, отличный работник… да… да… видел тоже, реагировал очень болезненно… Конечно, конечно… это естественно, он же немец… Мерзавцев вроде этого Франца было не так уж много, а таких, как Эрдманн, большинство… Да, да, они стыдятся за тех… Завтра? Конечно, он его отпустил на день, пусть придет в себя… До свиданья, перед стартом он еще раз проверит все лично…

Повесив трубку, Схеевинк покачал крупной головой, побарабанил по столу толстыми пальцами, машинально нащупав лежавший на столе ключ.

– Tis van te beven de klinkaert, – пробормотал он. – Время звенеть бокалами…

Заказав холодного пива прямо в душ, он продиктовал в магнитофон несколько распоряжений относительно завтрашнего старта. Потом встал из-за стола и подошел к сейфу.