Текст книги "Мир приключений 1968 № 14"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Сергей Абрамов,Александр Абрамов,Евгений Рысс,Георгий Тушкан,Николай Коротеев,Игорь Подколзин,Борис Ляпунов,Евгений Брандис,Евгений Муслин,Борис Зубков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 57 страниц)

Чекисты напали на след организаторов мятежа в Николаеве слишком поздно: они уже были арестованы. Оказалось, что двое из них засланы деникинцами, двое других – григорьевцы.

Выяснилось, что когда Григорьев рассчитывал пойти на Киев и Харьков, он оставил на станции Долинская «окремый курень» Ткача. Задания ему были даны весьма деликатные. Ткач установил связь с батькой Варавой, махновцем, действовавшим отдельно от бригады. Кроме этого, отобрав десятка два надежных хлопцев, Ткач отправил их в Николаев, наказав проникнуть в гарнизон и прежде всего – во флотский полуэкипаж.

Деникинцы тоже сообщили немало тревожного.

Развязный офицер, молодой и заносчивый, стараясь изобразить на лице сардоническую улыбку, сказал Абашидзе:

– Я не знаю сроков восстания, но знаю, что любой из немецких колонистов уже распределил, куда в его хозяйстве пойдет каждый спиленный телеграфный столб.

И офицер оглядел Абашидзе, одетого в поношенную гимнастерку, солдатские обмотки и огромные, не по росту, ботинки, словно говоря: «А еще власть…»

Разговор этот произошел днем, а вечером стало известно, что на город с севера и запада двинулись банды Варавы и Ткача. В окрестных селах поднялись кулаки и богатые колонисты.

Интернациональный отряд в двести штыков – срочно мобилизованные коммунисты и комсомольцы города, несколько рабочих дружин – занял оборону за Южным Бугом и Ингулом.

В городе осталась группа человек в тридцать: партийные работники, несколько бойцов из охраны ЧК, военкомата и милиции. Судостроительные заводы «Наваль» и «Руссуд» контролировали рабочие.

Вооружился и полуэкипаж. Отряд возглавил анархист Проскуренко. Ему было около пятидесяти, он имел звание мичмана. В заместителях его оказался некий Евграфов, засланный в полуэкипаж григорьевцами.

Предпринимать что-либо против них было поздно – не хватало сил.

На первый взгляд, «свободные моряки» и вправду решили защищать город. Ночью отряд занял позиции против махновцев, но утром всем составом перешел на сторону противника.

Банда Варавы и «свободные моряки» ворвались в Николаев.

Махновцы захватили здание исполкома. Одна сотня кинулась к военкомату. Часть «моряков» – к ЧК, освобождать деникинских и григорьевских офицеров, членов их штаба. Остальные принялись разбивать магазины и лавки, грабить квартиры.

Едва на улицах послышалась стрельба, Абашидзе понял, в чем дело. Позвонил военком и прокричал, что наседают махновцы, но он держится.

– Абашидзе, сколько у тебя бойцов?

– Тут нас семеро…

– Эх, черт! Не прорваться нам к тебе.

– Попробуем сами отбиться. Похоже, вот-вот подойдут.

До звонка военкома Абашидзе в глубине души надеялся на его помощь, но теперь об этом нечего было и думать. Он попытался связаться с трибуналом, однако телефонистки уже разбежались.

Выйдя из кабинета, Абашидзе приказал поставить на окно ручной пулемет. Арестованных офицеров – как сердце чувствовало – Абашидзе еще ночью отправил поездом в Харьков, но архив и дела находились в здании.

– Вот что, Каминский, – сказал Абашидзе уполномоченному, – бери документы и пробирайся дворами к Госбанку. С тобой пойдут еще трое. Быстро! В случае чего – мы прикроем.

Каминский попробовал было возразить, что четырех для такого дела мало. Однако Абашидзе только глазами на него сверкнул и повторил приказ.

– Ты что, не понимаешь? Захватят бумаги – сколько наших ребят поплатятся жизнью! К банку – там охрана сильнее!

Едва группа Каминского выскользнула через садовую калитку на соседнюю улицу, у здания ЧК появилось с полсотни «моряков».

Увидев торчащий из окна ручной пулемет, бандиты затоптались на месте. Вперед выскочил Евграфов.

– Полундра! – взревел григорьевец.

Часовой не успел и выстрелить, как около него оказался Евграфов на вздыбленной лошади и шашкой зарубил часового. Второй чекист выстрелил в Евграфова, но промахнулся, попал в коня. Пулеметчик уложил с десяток бандитов, но удержать всю ораву не мог. Она ввалилась в двери.

Вбежавший со двора Абашидзе – он провожал Каминского – с двумя пистолетами в руках не успел разрядить обоймы, как был сражен наповал. И в это же время ворвавшийся в здание Проскуренко выстрелом в затылок убил пулеметчика.

Тогда Евграфов с несколькими бандитами стал рыскать по дому, отыскивая арестованных офицеров. Не найдя никого, взбешенный Евграфов выскочил во двор.

Передав копии документов съезда анархистов через связного и ничего не зная о судьбе Абашидзе, Матвей вместе с Волиным и Гордеевым уехал в ставку Махно – Гуляй-Поле.

На другой день к дому, где квартировали анархисты, подкатила крытая ковром тачанка, и их, хотя штаб находился через несколько хат, лихо домчали до волостного правления.

Против двери, за столом, на диване, сидел узкоплечий головастый человечек с крупными глазами и тонким, нервным ртом. На нем был черный китель, исполосованный желтыми ремнями портупеи, а вокруг шеи, словно удавка, вился шнурок, что крепится к рукоятке маузера.

«Махно!» – понял Матвей, шедший на полшага позади Волина.

Рядом с батькой на диване сидел мужчина с аскетическим лицом – Аршинов-Марин, наперсник и воспитатель Нестора в Бутырках, где Махно отбывал «каторгу» за убийство пристава.

Началась церемония знакомства с участниками совещания. По правую руку от батьки сидел Михалев-Павленко, как Матвей узнал впоследствии. Ему батька доверял, словно самому себе. Михалев влился со своими партизанами в отряд Махно еще во времена гетманщины. Рядом с Гордеевым разместился начальник штаба махновской бригады Озеров, бывший поручик царской армии.

– Так что вы хотите сказать Нестору Ивановичу? – спросил батька ровным тенорком, говоря о себе в третьем лице.

Матвей, устроившийся в дверях, старался приглядеться к Махно попристальнее. Но батька сидел на диване между двумя окнами, и яркий свет дня мешал. Видно только было, что Махно, прежде чем обратиться к Волину, несколько мгновений цепко глядел на него, но с первым же словом опустил глаза, как бы нарочно прикрыл их бледными, словно совиными веками. А спросив, вновь вскинул взгляд, но уже на Гордеева. И тот заговорил первым. Никогда еще Матвей не слышал от Ильи такой взволнованной и цветистой речи. Даже Махно стал глядеть на него с нескрываемым интересом. Но вдруг усмешка тронула батькин тонкий рот:

– Слышишь, Михалев, як за восемьдесят тысяч гарно балакают?

Гордеев чуть было не сбился с тона, и Матвей увидел, как у Ильи покраснели уши. Но Гордеев справился со смущением.

– Мы, набатовцы, предлагаем вам, Нестор Иванович, стать основателем первого в мире анархистского безвластного общества, вождем третьей революции.

– Это за те же восемьдесят тысяч, что получили у батьки в феврале? Или еще понадобятся? – издевательски ровно спросил Махно.

– Они провели, Нестор, огромную работу… – вступился Аршинов.

– Прокутили они денежки в городах! – вырвалось у Махно, и, хлопнув ладонью по столу, он будто припечатал: – Раз батька говорит, так оно и есть. Нам нечего делать в городе! Города следует сровнять с землей. Они – рассадники пролетарской, коммунистической заразы.

Волин подался вперед, словно за руку схватил Махно:

– Значит, Нестор Иванович, вы согласны стать вождем!

– Если набатовцы откажутся от города. Горилки и тут хватает, – ломая тонкие губы, усмехнулся Махно и твердо повторил: – Село – опора батьки. Крепкий хозяин знает – там, где мы, духа продкомиссара не появится.

– Но… – вмешался было Волин, нервно играя пенсне.

– Секретариат «Набата» будет тут. Батьке воевать надо, а уж вы занимайтесь агитацией. – Махно старался говорить сдержанно, но голос его временами срывался.

На этом и закончили, перешли к обеду. А Бойченко отправился на встречу со своим напарником. Матвей не очень-то доверял ему. И на то были причины.

«Познакомил» их Абашидзе очень осторожно. Во время разговора Матвея с председателем ЧК вошел часовой:

– Прибыл комендант трибунала и арестованный.

Абашидзе подвел Матвея к окну, чуть отвел занавеску. На тротуаре, прижавшись плечом к акации, стоял рослый моряк, заложив руки в карманы. Он смотрел под ноги, сплевывал наземь. Матвей с трудом разглядел лицо: сухое – острый подбородок, нос с горбинкой. Неприятное.

– Запомни его хорошенько, Матвей. Я думаю, тебе придется с ним работать. Задания ему будешь передавать ты и сведения получать – ты. Но он не должен знать, с кем ты будешь связан. Это Иван Прокопьевич Лобода.

– Иван Прокопьевич Лобода, – повторил Матвей.

– Он приговорен революционным трибуналом к расстрелу. Условно. За самоуправство. Лобода служил на одном корабле с Лашкевичем. Лашкевич сейчас командир сотни у Махно. Вот мы и хотим послать его к другу. Пройди в соседнюю комнату. Дверь я оставлю открытой. Уйдешь минут через пять – десять. Там есть другой выход.

Матвей прошел в соседний кабинет, а через некоторое время часовой доложил, что осужденный Лобода доставлен.

– Садись, Иван. Потрясло тебя крепко…

– Я, товарищ председатель, вторые сутки не сплю, – услышал Матвей глуховатый голос. – Такой аврал. Да и тут мне неясно… Думал, как трибунал решил – к военкому да на фронт… А меня – в Чека. От вас, сказали, назначение пойдет.

– Есть, Иван, в твоей жизни одно обстоятельство, которое меня заинтересовало.

– Чего мне скрывать, товарищ председатель?

Бойченко отметил – говорил Лобода нервно. И это не нравилось.

– Ты в составе отряда матросов с эскадренного миноносца «Новик» сопровождал из Петрограда в Москву вагоны с ценностями Государственного банка…

– Сопровождал. Потом нам охрану банка доверили.

– И теперь, Иван, речь пойдет о доверии. Только несравненно большем. Служил с тобой на корабле Егор Лашкевич…

– Точно. Он – коком, а я – торпедистом. Сотней командует у Махно. Хоть батька вроде и за нас сейчас, фронт против Деникина держит от Волновахи до Мариуполя… но сколь волка ни корми, товарищ председатель…

– Письмо недавно тебе Лашкевич прислал. К себе звал, на легкую да веселую жизнь. Надо тебе поехать к нему…

– Смеетесь? Я ему такое скажу, что враз порубает.

– Подожди, не перебивай. Знаю, на фронт идешь. Кровью, а может, жизнью вину искупишь. А если тебе дать задание потруднее?

– У Лашкевича в сотне гулять?

– Быть в махновском логове нашим человеком.

– А на грабежи, на безобразия поволокут – тогда как? Опять Иван виноват? Проще в приговоре «условно» зачеркнуть.

– Ни пить, ни безобразить тебе ни к чему. Скажешь, что хворый. Придумал же куркулей при немцах контрибуцией облагать? Так позапугал вдвоем с приятелем, что за целую банду считали!

– В разведчики предлагаете… Так надо понимать?..

– Что ответишь? Боишься – говори. Стесняться нечего.

Лобода долго молчал. Матвей затаился: «Не соглашайся…»

– Пойду, товарищ Абашидзе! Насмотрелся я на анархистские художества – грабежи да налеты – и в Питере, и в Москве.

– Лашкевич анархист?

– До легкой жизни он жадный. Нужна ему эта анархия, как пробоина. Егор мужик видный, вот и боится жизнь упустить.

– Свой приговор отвезешь Лашкевичу. Скажешь – сбежал из-под расстрела. Теперь, мол, от тебя, Егор, ни на шаг. В Гуляй-Поле с тобой свяжется наш человек. Пароль: «Привет, Прокопьевич, от Абашидзе». Он тебе скажет, что нужно делать. Ясно?

Матвей, тихо ступая, вышел из комнаты. Холодок недоверия к Лободе все же остался в душе у Бойченко. Не прошел он и со временем. Остался и теперь…

Свернув во второй переулок от майдана, Бойченко услышал деловитое постукивание топора. За хатой у сарая он увидел фигуру в тельняшке. Матрос стоял к Бойченко спиной. Оглядевшись, Матвей прошел в калитку. Из будки около крыльца выскочила, гремя цепью, лохматая собака. Она остервенело брехала, вставала на дыбки, струной натягивала привязь. Матрос разогнулся, хмуро глядя на подходившего хлопца.

– Чего тебе? – крикнул он. Это был Иван.

Миновав ярившегося пса, Матвей подошел к Лободе, стал сбоку, оглядел сад, внутренность сарая. Никого.

– Привет, Прокопьевич, от Абашидзе…

Лобода искоса зыркнул на него, поиграл топором.

– Отойди, хлопчик… Сорвется топор. Долго ли до греха. Слова эти были произнесены таким тоном, что Матвей с трудом заставил себя не попятиться.

«Неужели Лобода предал? – мелькнуло в голове у Матвея. – Или… или он не верит, что в шестнадцать лет можно быть исполнителем особого задания ЧК?»

Размахнувшись, Лобода ударил топором по оглобле.

– Ты должен был передать свой смертный приговор Лашкевичу. Ты это сделал? Ты обещал Абашидзе притвориться больным и не участвовать в анархистских безобразиях. Ведь ты сделал это! И кличка у тебя здесь – Хворый, – решительно сказал Матвей.

– Я думал, что у меня начальство будет хоть с пухом на губах! – Лобода бросил топор наземь. Но лицо его все еще было недоверчивым и хмурым.

– Будь у меня борода лопатой, опасаться стоило бы больше.

– Ишь ты!.. – Наконец-то Лобода добродушно усмехнулся. – Передай: лучшие части Махно снимает с деникинского фронта. Приказ отдан вчера. Измена…

– Передам. На всякий случай, Иван, в Елисаветграде я живу на квартире у Суховольского.

– Найду. Что делать? – Лобода присел на колоду. – Насмотрелся я тут на художества ихние. Иногда думаю – захвачу тачанку да как полосну по этой швали из пулемета… Что делать?

– Пока наблюдать. И у меня руки чешутся. До скорого, Иван.

– Да, долго болтать не след. – Лобода взялся за топор.

Вернувшись в дом, где они жили, Матвей застал набатовцев в веселейшем расположении духа.

– Полная победа, Матвей! – обнял его Гордеев. – Поздравь дядю Волина: он председатель реввоенсовета бригады имени батьки Махно. А Аршинов – руководитель культпросвета!

«Скорее бы в Елисаветград! – подумал Бойченко. – Столько важных новостей!»

Но в Елисаветграде пришедший из Харькова новый связной сообщил Матвею страшную весть об убийстве Абашидзе. Матвей горько плакал, словно мальчишка, бормоча сквозь слезы:

– Мы отомстим… Ух, гады, как отомстим!

В день, когда секретариат «Набата» должен был выехать к Махно в Гуляй-Поле, на квартире Суховольского неожиданно появился Лобода. Он вошел вразвалку, запыленный и усталый.

– Застал! – выдохнул он и присел на стул.

На него поглядели с недоумением.

– Батько объявлен Советской властью вне закона, – сообщил хмурый Лобода. – Нестор Иванович приказал в Гуляй-Поле не ездить. Там со дня на день будут белые…

– Подождите, подождите… – заершился Волин. – Как это – «вне закона»? Такого крестьянского вождя – вне закона. Нонсенс!

– Приказ советского командования опубликован в красноармейских газетах вчера. Вот вы ничего и не знаете, – объяснил Лобода и, глянув в сторону Матвея, попросил: – Чайку бы… Нестор Иванович сдал командование бригадой. И еще. Аршинов просил передать – членам секретариата выехать в Харьков. После разрыва с Махно, он сказал, возможны аресты.

На все остальные вопросы о батьке, о его дальнейших планах Лобода отговаривался незнанием. Матвей вышел проводить земляка до ворот. Прощаясь, Лобода быстро прошептал:

– Еду в Песчаный Брод, к батьковой жинке Галине Андреевне Кузьменко, Учительница она. Батька скоро к ней заедет. Вовремя ты весть об измене передал. Общипали наши Нестора, как курицу. Едва убрался.

– Много еще сил у Махно?

– В батьковой сотне сабель триста да двадцать тачанок. Все, что осталось от десяти тысяч. – Подумав, Лобода добавил: – А на Правобережье есть у Махно кое-какие силенки. Точно пока не знаю. Да, в районе Брода весь штаб. Михалев, Озеров и Бурбыга-«снабженец» сказали, навестят матушку. Ну, дробь!

Скрипнула открываемая дверца в воротах.

Матвей остановил Лободу и сказал ему о гибели Абашидзе. Неожиданно Иван как-то странно зарычал и так хватил кулаком по двери, что треснула доска:

– Такого парня угробили! Гады…

Бойченко вдруг подумал, что Абашидзе действительно был совсем молодым – лет двадцати двух. И от этой мысли Матвею стало еще горше.

Пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку, Иван вышел на темную улицу.

Назавтра Бойченко передал связному новые сведения. Тот очень обрадовался, узнав местонахождение махновского штаба.

Грива каурого в темноте казалась чернее воронова крыла. Конь, не чуя поводьев, шел упругим шагом, изредка встряхивая головой и позванивая мундштуком. Ночь была душиста и ласкова, звезды переливались, словно нежились в безлунном небе.

Лобода возвращался в Песчаный Брод из Добровеличковки, куда ездил по просьбе Галины Андреевны узнать, когда ее собираются навестить махновские командиры и как поживает батька. Иван заранее знал, что поездка, в общем, бесполезна. Никто, пожалуй, кроме самого Нестора, представления не имел, где он появится и что будет делать в ближайшие сутки.

В общем, сдав бригаду, батька через неделю располагал отрядами почти в три тысячи сабель. А уж Лобода-то знал, как трудно бороться с этими летучими, подвижными, как ртуть, группами. При преследовании махновцы превращались в «селян», чтобы на следующий день или буквально через несколько часов, в тылу преследователей, опять стать прекрасно вооруженной бандой.

В отличие от многих банд и контрреволюционных отрядов, махновцы как бы не имели тылов: баз продовольствия, обозов, госпиталей. Раненых оставляли у местных жителей, а чаще бросали на произвол судьбы. Оружие добывали в бою. На Гуляй-Польщине кулаки, которые всегда больше всех получали из награбленного, беспрекословно кормили батькиных «повстанцев». Но с переходом на Правобережье положение изменилось. Здесь порядков Нестора не знали. В Добровеличковке Лобода столкнулся с новыми методами махновских заготовок. Он приехал в село, когда батькин любимец Михалев проводил заседание сельсовета.

Поигрывая нагайкой, Михалев спокойно и рассудительно внушал членам сельсовета:

– Провианту на пять тысяч человек… На неделю. Фуражу на пять тысяч коней… На неделю.

– Нету! Нету у нас столько! – заговорили враз селяне.

– Заседание сельского Совета села Добровеличковки считаю закрытым… – вздохнул Михалев, отошел к открытому окну и крикнул собравшимся у сельсовета махновцам: – А ну, хлопцы, треба помогти нашему сельскому Совету! Дуже они слабки!

– Добре! Добре! – загудели на улице.

Один из членов сельсовета вскочил из-за стола:

– Это грабеж! Никто у нас Советской власти не отменял!

– Да? – удивился Михалев. – Здесь – вольные Советы. Без коммунистов!

– Гады вы и бандиты!

Цокнув сожалеюще языком, Михалев вытащил маузер и пристрелил возмущавшегося.

– Добре! Добре, Михалев! – загудели махновцы под окнами и с шумом и гиканьем рассыпались по лавкам, хатам, амбарам.

Брали хлеб, фураж – все, что плохо лежало. Послышалась стрельба. Вечером Лобода в послепогромной попойке узнал, что на площади убили милиционера, который пытался восстановить порядок, спьяну порешили трех продагентов и трех богатых евреев – скупщиков зерна.

Завершив «заботы» по снабжению, Михалев напутствовал Лободу:

– Скажешь, Иван, матушке Галине, как мы здесь стараемся. Она про такие дела дюже любит слушать. Будем мы у нее в гостях вечерять завтра. Тогда и про батьку сообщим.

Добровеличковка отстояла от Песчаного Брода верст на пятнадцать. Иван ехал не спеша – повременит «матушка Галина» с сообщением о «подвигах». Лободе очень хотелось побыть одному, отдохнуть от махновской швали. Настроение у него было, как говорится, хоть кингстоны открывай.

Проезжая через лес, Лобода заметил в лунном свете вроде бы фигуру плохо замаскировавшегося человека. Как будто слабо блеснул штык. Но Иван не остановился, не замедлил и не ускорил шаг коня.

«Пожалуй, это чекисты… – подумал Лобода. – Караулят… Значит, передал Матвей про штаб… Вот встречка…»

Лес, пронизанный лунным светом, молчал. В тишине мягко цокали по пыльной дороге копыта каурого.

Только отъехав километра на два от того места, где в чаще он заприметил блеск оружия, Лобода пришпорил коня и наметом поскакал в Песчаный Брод.

Наутро он был вызван наперсницей Галины Андреевны, учителкой Феней, и постарался, насколько у него хватило юмора, рассказать «матушке» о деяниях ближайших приспешников батьки.

Хата учительницы Галины Кузьменко была столь старательно подделана под украинское жилье, что напоминала стилизованную декорацию к опере Гулак-Артемовского. И сама «матушка», статная кареглазая молодая женщина, одевалась с подчеркнутой артистичностью под «украинку».

«Матушка» выслушала Лободу с интересом, требуя различных подробностей об убийствах, грабежах. Сердилась, что тот ничего не знал толком.

– И чего за тебя, за Хворого, Лашкевич держится? – капризно заметила Галина Андреевна, перебирая букет полевых цветов.

– Кореши мы, – хмуро ответил Иван. – На одном корабле служили.

– Когда Лашкевич приедет? – полюбопытствовала Феня, которая, как слышал Иван, была неравнодушна к красавцу Егору.

– Похоже, вместе с батькой…

На следующий день перед вечером у хаты, где жила Галина Андреевна, остановились человек десять верховых и тачанка с пулеметом. Из нее вышли начальник штаба Озеров, ближайший друг батьки Михалев-Павленко и заведующий снабжением Бурбыга.

Стемнело, и взошла луна. Наконец из хаты Кузьменко, пошатываясь, вышли батькины приспешники. Они старательно и церемонно раскланивались с «матушкой», стоявшей на крыльце.

– Добре повечеряли, Галина Андреевна, – басил Бурбыга.

– Так вы попомните, матушка, – держась за грядку тачанки, громко проговорил Озеров. – Скоро из Компанеевки тронется Нестор Иванович. К рассвету будет у вас.

– До побачення, гости дорогие! – певуче ответила «матушка».

«Долго, пожалуй, придется ждать вам свидания, «гости дорогие»! – усмехнулся Лобода. – Эх, предупредить своих нельзя! Да, пожалуй, и сил у нас не хватит самую щуку схватить».

Кучер с присвистом тронул лихую тройку, мягко забили по пыли копыта верхового эскорта.

Лобода ушел в хату, сел у окна, прислушиваясь.

После отъезда гостей в жилище Галины Андреевны поднялась суматоха – готовились к приезду батьки, заново накрывали стол.

В стороне дубравы, что была между Песчаным Бродом и Добровеличковкой, стояла тишина. Но с каждой минутой ожидания Лобода чувствовал, как в нем напрягались каждая мышца, каждый нерв.

Та-та-та! – забил наконец пулемет. Вразнобой ударили выстрелы.

Снова застрочил скороговоркой пулемет.

Иван видел, как из соседней хаты выскочили Кузьменко и ее подруга. Звуки недалекой ночной схватки стихли неожиданно.

– Лобода! Лобода! – закричала Галина Андреевна.

Иван отозвался, будто спросонья:

– Что там – Лобода?

Высунувшись в окно, Иван спросил:

– Где это? Стреляли вроде…

– От черт хворый, все проспал!

Вдали послышался мягкий топот. Галина Андреевна выбежала на середину улицы.

– Что случилось? – крикнула она мчавшемуся во весь опор всаднику. – Почему стрельба?

С трудом придержав разгоряченного коня, махновец ответил:

– Погано, Галина Андреевна! Много красных! – и ускакал.

Кузьменко кинулась к хате. Вскоре со двора выехала фура, запряженная парой приземистых крепких коней. Галина семенила рядом, давая наперснице Фене последние наставления.

– Коли задержат, говори – срочно за врачом едешь. В Ново-Украинку или в Ровное. А там через Софиевку – и Компанеевка будет. Нестор другой дорогой не поедет.

– Знаю! Чего учишь? – ворчала крепко подвыпившая Феня.

…Феня вернулась к полудню следующего дня. Она рассказала, что встретила батьку сразу за Софиевкой. Узнав, в чем дело, Нестор Иванович тут же в степи собрал штаб.

– Чего я им могла толком рассказать? – оправдывалась Феня. – Одно: у Брода много красных, была стрельба. Повернули они обратно в Компанеевку. Только вошли, как из села Камышеватое, что за балкой, стрельба поднялась. Ох, господи! Вот натерпелась! Да обошлось. Там григорьевцы с самим атаманом оказались. Крепко его красные потрепали. Едва ноги унес. И народу у него почти нет. А тебе, – обратилась Феня к Лободе, – тебе Лашкевич велел тотчас туда ехать.

– Добро, – кивнул Иван и отправился седлать каурого.

– Наметом скачи! – крикнула Феня вслед. – А то батька сердиться будет!

В Добровеличковку Лобода доскакал единым духом, даже не останавливаясь в лесу у места схватки, где валялись перевернутая тачанка, мертвые лошади и несколько махновцев. В селе он узнал, что вся троица, наиболее приближенная к батьке, захвачена чекистами. Тогда, не щадя коня, Лобода помчался в Компанеевку, к Лашкевичу.

Егор крепко задумался и сказал:

– Сам доложу…

– Спасибо, Егор, выручил.

Тот только рукой махнул.

Как всегда, Лашкевич расположился в хате напротив жилища Махно. Через несколько минут, когда Егор, видимо, доложил батьке о пленении членов штаба, Нестор завизжал так громко и пронзительно, что Иван слышал в хате через улицу каждое слово:

– Пострелять! Всех чекистов пострелять! Всех! Всю охрану Михалева пострелять!

«Да… – подумал Лобода. – Доложи я – не миновать пули…»

Егор вернулся бледный. Выпил горилки. Хмель его не взял, но Лашкевич несколько успокоился.

– Иван, – сказал Егор, – отправляйся в штаб атамана. Скажи, что совещания сегодня не будет. Заболел, мол, батька.

Там сообщение о «хворобе» Махно встретили улыбкой. Иван не преминул заметить это Лашкевичу. Тот ответил, что соглашение между батькой и атаманом еще не найдено.

– Что так? – поинтересовался Лобода.

– Атаман соглашается драться против красных и петлюровцев, а про Деникина молчок. Сил вроде бы маловато. А ну их к ляду, пусть сами решают! Все равно, кого бить, абы пожива была! – махнул рукой Лашкевич и сказал Ивану, чтобы тот отправлялся снова в Песчаный Брод, успокоил «матушку» Галину.

– Добро, – ответил Лобода, но поехал не в Песчаный Брод, а в Елисаветград.

Глубокой ночью он постучал в квартиру Суховольского. Дверь открыл Матвей.

– Ты один дома?

– Один. Все сбежали в Харьков. Укрылись там в подполье.

– Слушай, Махно бесится, что схватили Михалева, Озерова и Бурбыгу. Вряд ли он найдет еще таких преданных псов. Но это уже дело прошлое. В Компанеевке Махно встретился с Григорьевым. Похоже, что они объединятся.

– Обожди, я скоро буду, – попросил Матвей…

– Приказ такой: постараться поссорить Махно с атаманом, – сказал Бойченко, вернувшись.

– Шутишь? – удивился Иван. – В большие дела мне хода нет.

– Чего же сразу руки опускать! Посмотришь, что к чему. Так уж им и ссориться не из-за чего. – Матвей говорил бодро, но и сам не представлял ясного пути к выполнению приказа.

Он помнил, однако, слова пришедшего к нему на связь Клаусена в ответ на его столь же скептический вопрос: «Если между ними есть разногласия – а они существуют наверняка, – не может быть, чтобы не подвернулся случай довести их до крайности».

«Легко говорить… – рассуждал Иван по дороге в Компанеевку. – А я совсем не вхож в столь деликатные дела махновского штаба. Но кое-что сделать, конечно, можно…»

Доложив Лашкевичу о выполнении задания, Иван поинтересовался, как с соглашением.

– Не понравился браткам атаман, – ответил Егор.

День стоял жаркий. Окна на чистой половине хаты были закрыты ставнями. Иван и Егор разлеглись в исподнем на прохладном полу и разговаривали. Лобода пристально рассматривал, как в крутых и узких солнечных лучах, пробившихся сквозь неплотно прикрытые ставни, мерцали медленно плавающие пылинки.

– Чем же? – спросил Лобода, который не особенно различал оттенки в бандитизме батьки и атамана.

– Да вот… – Лашкевич подтянулся, достал из брюк граненый флакончик с кокаином и отведал здоровую понюшку. – Я был на первой встрече атамана с Нестором Ивановичем. Батька прямо спросил: «Ну как, будем бить коммунистов и белых?» – «Будем бить коммунистов и петлюровцев», – ответил Григорьев. «А почему не Деникина?» – поинтересовался батька. «Деникина я еще не видел и не знаю, кто он, – сказал атаман. – А коммунистов и петлюровцев знаю».

– Чего же батьке еще надо? – постарался удивиться Иван.

– Петлюра – самостийник, а Деникин – золотопогонник. Петлюра – за помещиков, беляки – за помещиков, ну, а большевики – за совхозы, Чека и вообще властники.

– Значит, не будет соглашения?

– Уже подписали. – Егор махнул рукой. – Уговорил батька штаб. Сил, мол, больше. Мне это не по душе, да и другим тоже.

«Выходит, действительно разногласия-то есть, – подумал Иван. – Не хочет Григорьев против белых идти. А почему? Непонятно…»

– Чего это атаман беляков любит?

– Коли удалось бы узнать, так батька с Григорьевым чикаться бы не стал, – фыркнул Лашкевич.

– Надо помочь батьке, – сказал Иван. – Очень даже надо.

– У тебя план есть? – спросил Егор.

– Пока нет…

И разговор окончился.

А согласованные действия махновцев и григорьевцев стали на редкость наглыми. Банды нападали на совхозы, убивали организаторов, в военкоматах уничтожали учетные карточки, срывая сроки мобилизации, грабили крестьян.

Дважды бандиты нападали на Елисаветград.

Тем временем Лобода собирал нужные сведения про Григорьева. Окольными путями Иван прослышал, что атаман оставил в усадьбе одного помещика пулемет, два ящика патронов и винтовки. Лобода поведал об этом Лашкевичу, а тот передал батьке. Со слов же Ивана Лашкевич сообщил Нестору о личной расправе Григорьева над махновцем, который стащил лук с поповского огорода. Так же охотно передавал он Егору признания махновских командиров о том, что стоит показаться разъездам конницы Шкуро, как атаман отдает приказ отходить подальше в лес, мотивируя это слабостью сил.

В начале июля объединенные банды ушли в Черно-Знаменские леса и закрепились в районе Оситняжка-Сентово-Федварь. Сотня Лашкевича обосновалась в Федваре. И тут на одной из попоек у Егора Лобода услышал, как приближенный Григорьева, бывший офицер Евграфов, хвастался, что порубал в Николаеве большого чекиста. Ух как захотелось Лободе разрядить обойму в его морду! Аж пальцы свело от злости.

Однажды утром Лашкевич и Лобода объезжали лесные заставы. Они неторопливо двигались под плотным пологом дикой дубравы. Причудливые блики проплывали по кителю ехавшего впереди статного Егора, скользили по лощеному крупу его вороного коня. Проселок был еще сырой после дождя. Изредка под копытами лошадей смачно чавкала грязь.

Неожиданно из-за куста послышалось:

– Стой!

– Свои… – Лашкевич сдержал вороного. – Все спокойно?

– Двух каких-то пымали. – Часовой вышел из-за куста. – Григорьева шукают. Самого атамана им надобно.

Лашкевич и Лобода проехали в глубину леса. Там у шалаша горел костер, около которого сидели махновцы. Между ними – двое, одетые в свитки и брыли. Едва увидев представительного, фертом сидевшего в седле Лашкевича, они вскочили. Выправка у них была отменной.

«Офицерье… Белая косточка», – понял Лобода.

– Кто такие? – наезжая на неизвестных грудью вороного, спросил Лашкевич. – Чего тут шастаете?

– Имеем личный пакет к атаману Григорьеву.

– От кого?

– Доложим атаману, – отвечал бойкий «крестьянин» с холеным лицом.

Второй держался позади.

– Давайте письма, – настаивал Егор. – Вы задержаны.

– Задерживайте. Пакет передадим только в руки атаману.