Текст книги "Журнал «Если», 1998 № 04"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Роберт Шекли,Владимир Гаков,Стивен Ридер Дональдсон,Грег Бир,Арсений Иванов,Дмитрий Крюков,Джек Кэрролл Холдеман II,Алексей Зарубин,Евгений Зуенко,Леонид Лесков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

У Линн поникли плечи.

– Орэл, ты можешь связаться отсюда с их ракноидами?

– Попробую, госпожа.

В следующее мгновение все четверо насторожились. Малком попытался привстать, но сразу несколько тайшилов навели на него ружья.

– Пока что они не пострадали, – сообщил Орэл, – но положение угрожающее.

– Дорогу! – покрикивала крестьянка, заставляя толпу расступаться. Тайшилы пропускали ее и Линн, причем некоторые не просто делали шаг в сторону, а отскакивали с испуганным шипением. Наконец, перед Линн выросли тайшилы, стерегущие людей.

– Пополнение, Прин?

Незнакомая тайшилка и крестьянка погладили метинов друг у друга.

– Нет, – ответила Прин. – Она должна предстать перед Толкователем.

– Это еще кто? – вскричал Малком, вскакивая. Остальные тоже поднялись на ноги. – Прекратите! Вы не имеете права…

– Молчите! – прикрикнула крестьянка, шевеля усами. – Вы, люди, сотрудничаете с нашими захватчиками. Теперь у вас остался единственный шанс не разделить с ними их участь. – Она указала на Линн согнутым большим пальцем. – Если она выйдет живой, вы и ваше поселение будете помилованы под ее поручительство. Если нет, вы будете преданы суду вместе с захватчиками. Понятно?

– Линн! – Лысый череп Коновера сиял в отблеске факелов. – Ты что-нибудь понимаешь?

Линн с усилием проглотила слюну.

– Не уверена. Пожелайте мне удачи.

Крестьянка указала на дверь хижины.

– Входи! – приказала она.

Дверь была сделана из тростника, но само плетение оказалось более замысловатым и дрожало в свете факелов. Набрав в легкие побольше воздуха, Линн отодвинула легкую преграду.

Ее взору предстал коридор. Прежде в домах тайшилов она ничего похожего не видела: тайшилы не любили внутренних перегородок. В конце коридора висела еще одна тростниковая циновка. Линн приподняла ее.

Комната за циновкой была освещена несколькими жаровнями с углями. По стенам сновали расплывчатые тени. Привыкнув к полутьме, Линн разглядела несколько десятков метинов, устроившихся в нишах. Торчавшие из ниш антенны отбрасывали зловещие тени. Голоса метинов напоминали Линн шелест веток: она слышала только шум, не различая слов.

– Орэл! – позвала она шепотом. – Что они говорят?

Он оцарапал ножками ее шею.

– Подождите, госпожа… Это очень похоже на язык, на котором изъясняется метин мистера Чоника: скажем, корни глаголов…

– Ты когда-нибудь перестанешь?.. – прикрикнула было она и запнулась, увидев в комнате еще одну фигуру: худого старого тайшила, привалившегося к дальней стене.

Линн получила толчок в спину.

– Иди! – раздался голос Прин, и Линн ступила в комнату. Крестьянка вошла следом за ней.

– Толкователь! – почтительно произнесла она.

Тайшил пошевелил пальцем и молвил в ответ:

– Приветствую тебя, Прин. Кого ты мне привела?

Шелестящие голоса, заполнившие комнату, постепенно приобретали для Линн осмысленность.

– Дух! – услышала она. – Она расхаживает с духами.

Она обратила внимание, что метин Чоника прекратил свой однообразный лепет и покрепче ухватился ножками за ее плечо.

– Я привела человека, Оракул, – сказала Прин. – Она говорит, что может общаться с духами.

– Вот как? – отозвался тихий голос и тут же окреп, чтобы яростно ворваться в уши Линн. Тайшил воздел руки и засверкал глазами:

– Ты это утверждаешь, женщина?

Метины в нишах подались вперед и заверещали:

– Это правда? Говори! Говори с нами! Говори!

У Линн побежали мурашки по спине.

– Получится, Орэл?

– Возможно, госпожа. Главное, скажите что-нибудь простое.

– Это пожалуйста. – Она покашляла. – Я говорю за духа. Он попросил у меня убежища. Я обещала.

Перевод Орэла прозвучал для нее, как сплошной скрип и лязганье, но для метинов, расположившихся вдоль стен, он был сладостной музыкой.

– Убежище! Убежище! – дружно засвистели они. Даже метин Чоника присоединился к хору, раскачиваясь у нее на плече. Тайшил медленно поднялся и с хрустом выпрямился.

– Итак, – тихо проговорил он, даже не стараясь перекричать метинов, – ты Толкователь.

Прин сделала шаг вперед.

– Так ли это? Ты уверен?

– Они ее признали. – Он обвел рукой комнату. – Теперь и я слышу, что она может с ними общаться. – Он поднял руку и обратился к Линн. – Отныне ты принадлежишь к кругу толкователей. Меня зовут Рогатет, а тебя?

– Линн Баден-Тан, – ответила Линн, переведя дух. – Но ведь я не тайшилка, я не родилась на этой планете…

– Никто из нас не рожден тайшилом. – Рогатет погладил Орэла. – Тайшилами мы становимся только после соединения.

Линн погладила метина Толкователя.

– Поймите, сэр, мы не захватчики. Мы прилетели…

– Захватчики? – удивился Рогатет. – Вы правильно говорите, что вы не здешние, но это еще не делает вас захватчиками. Захватчики – те, кто не относится к нашим духам с уважением, кто не уважает наши обычаи.

Линн недоуменно заморгала. Оракул поднял руки и оглянулся.

– Северяне позволили нашим духам скитаться по лесу, ибо среди них нет толкователей, и они не знают уважения к духам. Это – немногие, кого мне удалось спасти. – Он снова посмотрел на Линн. – Возвращайся в свое поселение и предупреди своих сородичей, чтобы они на протяжении трех дней не приходили в этот город. Мы будем вершить суд. Одна ты, человек-Толкователь, будешь желанным гостем. Я не могу предложить убежище духам северян, которые в результате появятся, ибо северяне обрекли на безумие наших духов. Для меня будет огромным облегчением знать, что этот труд возьмешь на себя ты. Ты согласна?

Линн недоуменно уставилась на него.

– Вы хотите сказать, что все это… – Она указала на стену, за которой волновалась толпа. – Что все это направлено не против нас? Не против людей?

Прин сложила руки на груди.

– Людей подозревали в сотрудничестве с захватчиками. Но свои баклажаны вы предложили не только им, но и нам, а теперь мы вдобавок видим, что среди вас есть Толкователь. Уводи своих соплеменников в поселение. Завтра я приду за тобой. Будь на то моя воля, духи казненных северян шлялись бы неприкаянными отсюда до мыса Шаффит, но решения принимаю не я.

– Верно, – подхватил Рогатет. – Пойми, Прин, убежища заслуживают все духи без исключения. Ступайте! Мне нужно готовиться к суду.

– Он опять сполз вниз по стене, и Линн услышала хриплый голос: – Вы знаете меня, о, духи! Слушайте же меня! Сделавшие вас духами сами ими станут!

– Духи! – дружно заверещали метины. – Живущий от духа да умрет от него! Всем одна участь! Все станут духами!

Линн забыла о Прин и встрепенулась, когда та прикоснулась к ее руке.

– Толкователь Линн!

– Что?! – Линн подпрыгнула, Прин отшатнулась. – Да, конечно, это я… Простите. Нам надо идти. – Она отвернулась, отогнула циновку и спросила Орэла, морщась от шипения метинов. – Что нам теперь делать?

Ракноид задумчиво повозился на плече и ответил:

– Первым делом отведем домой Коноверов и Малкома. Завтра утром за нами пожалует мисс Прин. Мы вернемся в город и станем свидетелями судебных процессов. Метинов от казненных, погибших не от выстрела в голову, мы заберем с собой. Таково мое предположение, госпожа.

– Но… почему?

– Потому что нас об этом попросили. Полагаю, ваш дедушка признает это наилучшей тактикой.

– Я имела в виду другое. Но ты, конечно, прав. – Она протерла глаза и взялась за вторую циновку. – Вокруг нас бушует политическая буря, а мы понятия ни о чем не имеем! Теперь я понимаю, почему Чоник и его друзья не любили обсуждать с нами метинов. Но другой вопрос – что еще они от нас утаили?

– Уверен, мы во всем разберемся, госпожа.

Выйдя из хижины, Линн зажмурилась от яркого пламени факелов. Стоило ей появиться, как толпа притихла. Прин заслонила ее собой и провозгласила:

– Перед вами Толкователь Линн! Ей положены почести!

Сначала тайшилы недоуменно помалкивали, потом разом подняли руки и зашевелили пальцами. Линн сделала то же самое.

– Что теперь, Орэл? Произнести речь?

Но не успел ракноид отреагировать на вопрос, как все тайшилы забыли про нее и вернулись к прежним разговорам. Только четверо людей по-прежнему не сводили с нее глаз.

– Тебе не причинили вреда? – спросил Малком.

Линн бросилась было к ним с распростертыми объятиями, но по пути передумала и вспомнила про крестьянку.

– Мы можем надеть фуфайки, Прин? Как бы по нам не открыли пальбу.

– Конечно. – Прин сняла с себя фуфайку и подала ей, потом позвала: – Эй, Таир! Пускай твои отдадут людям фуфайки. Я добуду для вас другие. Людям еще предстоит добраться до дому.

Одна из караульных согласно пошевелила пальцами и сняла фуфайку. Остальные последовали ее примеру. Линн подошла к четверке, недоуменно принимавшей у охранниц защитную одежду. Не дав им задать ни одного вопроса, Линн сказала:

– Сперва мы вернемся в поселение. Тут у них разразилась гражданская война, но нам пока ничто не угрожает.

Сначала четыре пары глаз взирали на нее с недоумением, потом супруги Коноверы кивнули и стали надевать фуфайки; их ракноиды прилагали усилия, чтобы не оказаться похороненными под складками ткани.

Охранница протянула Линн факел.

– Он понадобится вам при выходе из города. Дым наверняка затянул всю округу.

– Могу себе представить! – Линн взяла факел. – Кто-нибудь знает, как выбраться отсюда на дорогу?

Тайшилы стали наперебой давать советы. Линн уповала на то, что Орэл хоть что-то запомнит. Она выпятила губы, погладила на прощанье метина главной охранницы, дождалась, пока та похлопает Орэла, и тихо спросила:

– Ну, Орэл, куда теперь?

– Пока вперед, госпожа.

– Понятно. Идем! – Она вышла из мохнатой толпы. – Знаешь, Орэл…

– Нет, госпожа.

– В следующий раз, когда я непочтительно выскажусь о баклажанах, двинь мне как следует по башке, договорились?

Она почувствовала, что его ножки крепче прежнего сжимают ей шею.

– Приложу все старания, госпожа.

Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИН

Владимир Корочанцев
НЕ СМОТРИ НА ТЕЩУ!

*********************************************************************************************

Сколь бы ЭКЗОТИЧНЫМИ ни казались нам чужедальние миры, на Земле пока еще хватает своей экзотики…

«Мы вступаем в неведомую область местных обычаев», – предупреждает Линн ее восьминогий друг.

С таким же недоумением и упорным желанием перекроить все по своей мерке просвещенный европеец встречает чужеземные обычаи.

Например, культуру австралийских аборигенов, практически не известную российскому читателю.

*********************************************************************************************

Когда я попадал в иную среду: в Синайскую пустыню, в знойное Предсахарье, в мистические пустыни Калахари и Намиб, в чащу тропических лесов Камеруна, в безоглядные полупустынные просторы юга Мадагаскара – я тотчас чувствовал себя беспомощным в чуждом, непривычном мире. Но еще более пугала моя неспособность понять мышление и склад жизни местных жителей. Люди во многом вели себя непостижимо, иначе чем я. Ими двигала совсем другая, странная логика, и я сознавал, что судьей им никак не могу быть, что ничего не знаю о них и вижу их извне, но не изнутри, что правы именно они и что сам бы я ни за что не выжил в этом нещедром мире природы, очутись в нем один – да и все живое здесь отторгло бы меня как чужака. Снаряжаясь в дальнюю землю, надо непременно отказаться от стереотипов и попытаться понять, что в любой самой непостижимой традиции чужого народа кроется рациональное зерно.

…В этих краях ничто не напоминает привычную нам среду. Окружающее ошеломляет своей необычностью. Деревья выглядят не вечнозелеными, а вечносерыми. Их листва не полностью обновляется весной и не целиком опадает зимой. Зато облезает кора. Причем сначала она высыхает, трескается, а затем, подобно змеиной коже, сползает со стволов. Здесь все наоборот: разгар лета – в январе, а середина зимы – в июле. Звезды на небе как бы перевернуты.

Местные жители – аборигены – для первых европейцев пребывали в непонятном, похожем на прострацию безвременье, не ведавшем перемен или развития. Они не строили деревень, не возделывали землю, не пасли скот. Все живое здесь словно дремало, погрузившись в оцепенение.

Не постигнув смысла и своеобразия жизни аборигенов, пришельцы принялись истреблять их, оправдывая свое зверство «дикостью», «примитивностью» не понятого ими коренного населения, и мир стал терять колоритную самобытную культуру. Аборигены, жившие родами, кланами, племенами, спасались тем, что еще более замыкались в себе, устремляясь мыслями, всем своим существом в прошлое в поисках защиты и спасения у предков и природы. От полного вымирания их уберегла вера в силу обычая, в свою историю, любовь и доверие к своей земле.

– Они не понимают, что значит владеть землей… Большинство в Квинсленде не имеет денег. Они живут в местах, где деньги невозможно тратить. Они лишь охотятся на птиц, ящериц и ловят рыбу, – презрительно процедил однажды министр правительства штата Квинсленд по делам аборигенов и островных жителей К. Томпкинс.

В его словах сквозило полное непонимание психологии и быта коренных австралийцев. Напротив, аборигены, как никто другой, одарены чувством родной земли. В последние годы все заметнее исход аборигенов из городов на давние семейные земли: неведомая внутренняя сила безотчетно побуждает их вернуться к традиционному образу жизни.

Земля – это вся их жизнь. Она источник их существования, духовная опора индивидуальности. Окружающий мир в сознании аборигенов загадочен и полон головоломок. Число внушающих если не любовь, то страх сверхъестественных существ, которых они признают, поистине огромно. Каждая роща, водоемы, реки, скалы кишат таинственными существами. Всякое природное явление считается делом духов.

– Нас берегут погребенные в земле предки, духи которых оберегают племя. Земля единит нас с ними, устанавливая и скрепляя узы родства внутри общины. Каждый из нас принадлежит к определенному клочку земли, является его хранителем и заложником, – признавался абориген Билл Крейги.

Потеря земли вызывает болезнь, разрушает связи внутри общины, ведет к гибели рода и племени. Оторванный от священной земли предков и своего прошлого, закрепленного в мифах и легендах, сбитый с толку чужой туманной правдой, которой его учат силой, абориген теряет внутреннюю опору.

Душа человека, погребенного на чужбине, обретет покой лишь на родной земле – верят аборигены. В дни празднеств 200-летия появления белых поселенцев в Австралии премьер-министр Англии Маргарет Тэтчер приняла вождя одного из племен. Тот просил ее возвратить 2500 черепов аборигенов, вывезенных завоевателями и помещенных в английские музеи.

Эта история имела продолжение. «Задержка с захоронением головы нашего воина XIX века, которую увезли в качестве трофея в Англию более 30 лет назад, навлекла болезнь на его потомков», – утверждал в октябре 1997 года старейшина племени ниоонгар Роберт Брофо. Месяцем ранее в составе аборигенской делегации он привез голову предка, павшего в боях против британских колонизаторов в 1833 году. Воину отсекли голову, закоптили ее и отправили на антикварную выставку, а потом, 33 года назад, захоронили в Ливерпуле.

По требованию аборигенов голова была эксгумирована и возвращена на родину. Ее должны были предать земле в долине Сван близ Перта. Из-за разногласий в клане ниоонгар погребение задержалось, а с Брофо случился сердечный приступ. Два дня он пролежал в больнице, но врачи не обнаружили у него никакой болезни.

– Это винарджин (удар отрицательной энергии). Ни один белый врач не диагностирует его, – развел руками Брофо. – Когда предок упокоится в нашей земле, мы не будем больше болеть.

– История родной земли всегда с нами, – обронил как-то сиднейский адвокат-абориген Пол Коу, сын бедняка из резервации Дарэмби в Квинсленде. Скоро я убедился, что у аборигенов это так.

В потаенных пещерах они хранят тотемы и другие священные предметы, в которых обитают предки. В полутемных гротах держат совет старейшины. Со стен на них взирают изображения животных-прапредков: кенгуру, ехидны, змеи. Животное-покровитель клана – тотем. Человек не ест мясо тотемного животного, не носит его шкуры.

Один из мудрецов рисует на стене тайного убежища родоначальника племени, и тот, словно живой, занимает место в кругу людей. В этих пещерах хранится и из поколения в поколение передается по эстафете история. Письменной истории у аборигенов нет. Но разве только буквами записывают память для потомства? У аборигенов давно изобретены определенные символы для наименования племен и родов, записи важных событий – праздников, удачной охоты, голода, рождения, смерти. У каждого рода свои «летописи» – картины на эвкалиптовой коре. Чтобы приготовить «бумагу», с дерева сдирают кусок коры, расправляют его на доске, придавив плоскими камнями. Потом кору зарывают в песок, а сверху разводят огонь. Ее выкапывают уже сухой, ровной и получившей золотистый оттенок. Глиной, углем, соком трав, замешанным на жире, на лист коры наносят условные знаки: кенгуру, крокодила, извилистую реку. Понять запись можно, лишь зная правила, по которым эти фигуры сплетаются в прихотливый рисунок. Только старики способны прочесть эти иероглифы, и они же продолжают вести сегодняшнюю хронику. Память народа живет, хотя сам он и безмолвствует.

В свое время европейцев потрясла высокая выживаемость аборигенов. Они способны спать на голой земле при температуре ниже нуля. В засуху они не умирают от жажды. Биллабонги отыскивают воду в естественных скважинах, дуплах деревьев, колодцах, вырытых в пересохших руслах ручьев и речушек, добывают воду из корней малли и других деревьев. Они находят лягушек, которые перед высыханием водоема наполняют себя водой и зарываются в грязь в ожидании дождей, и пьют содержащуюся в них влагу. Ученые, отправляясь в экспедиции в глубь пустыни, брали в путь женщин биллабонг, зная их чутье на воду.

У этих людей нет ни календарей, ни часов, но они прекрасно определяют время. Наблюдая за поведением растений и животных, аборигены выработали тонкое ощущение годичных циклов. На тропическом севере они различают шесть времен года, а не-аборигены – только два сезона: дождливый и сухой. Времена года означают для них различные этапы климата, ветров, дождей, приливов, прихода и ухода животных, цветения и увядания растений. Когда на севере распускаются желтые цветы кораллового дерева, женщины идут выкапывать крабов из ила в мангровых зарослях. Другой цветок, распускаясь, предупреждает о размножении жалящих насекомых. Распускание белых «устричных» цветов возвещает о поре сбора устриц. Когда же в сентябре-октябре цветут мимоза и пунцовая Дарвинская эрика крестолистная, можно отправляться за медом.

Старый абориген Барак поведал мне мифы о звездах. Один о том, как Йурре (Кастор) и Ваньел (Поллукс) гонятся за Пурру-Кенгуру (Козерог) и, убив его, жарят на костре, дым которого создает мираж. Другой, особо заинтересовавший меня, о том, что Мирпоан-Куррк (Арктур) и Нейллоан (Лира) открыли муравьиные яйца и яйца птиц и научили людей отыскивать их на земле и есть. Ну а если поразмыслить, эти звезды видны в Австралии только летом, когда птицы и муравьи откладывают яйца.

Мало кто из европейцев выжил бы в зное внутренней части Австралии, на юго-западе или в Тасмании. Приспособляемость к суровой природе вырабатывалась у аборигенов тысячелетиями. В Австралии они живут свыше 40 тысяч лет, а согласно их мифам – вечно, со времен «сновидений», то есть возникновения мира. В их мифах сокрыто какое-то колоссальное знание о человеческой судьбе.

«Сновидения» – суть основы мироустройства. С их помощью ныне живущие поддерживают связь с царством духов. «Сновидения» – мифическая эпоха, когда, по представлениям аборигенов, их предки, наделенные магической силой, жили на земле, действовали то в роли людей, то в роли животных. Благодаря вере в мощь «сновидений» аборигены сохраняют свое миропонимание, понятие о родстве и духовной близости, религию, космологию и обычаи. В те времена герои мифов вызвали к жизни людей, животных и растения, определили рельеф местности, установили обычаи, ввели священные ритуалы.

Мне рассказали об очевидце «сновидений» – Радужном змее, или Змее-Радуге. Его священное символическое значение – и фаллос, и лоно одновременно. Он великий отец и мать всех форм жизни, символ плодородия. Змей-Радуга неразлучен с водой – источником жизни: без воды все умирает.

События времен «сновидений» воскрешаются в снах и обрядах. Аборигены считают, что белые люди утратили свои сновидения, поскольку живут в хаотическом социальном мире с малым уважением к земле, от которой столь зависят.

Любой народный обычай взращивается на почве практической пользы, сколь бы экзотичным ни было его обличье. Скажем, брак у аборигенов на редкость ранний – девочка выходит замуж уже в 7–8 лет. Зачем это делается?

Девочку принимают в «коллектив» жен, и под приглядом старшей жены она проходит «ученический период». Перед тем как она, повзрослевшая, войдет к мужчине, ее испытывают на зрелость. На юге Квинсленда девочку надолго оставляют одну в темной хижине. Если она выдерживает испытание, то ей уже не страшен самый грозный муж. В некоторых племенах невесте выбивали зуб, удостоверяясь в ее безропотности и выдержке. Девушки с выбитыми зубами и узорчатой глубокой татуировкой ценились выше. Наиболее стойкие, выносливые и работящие доставались влиятельным зрелым мужчинам, а полнозубые и гладкокожие неженки – молодым недорослям.

Полигамия наложила отпечаток и на отношение мужа к родителям жены. У вачанда зять, завидев тещу, прячется в кустах или за деревом и выбирается из укрытия лишь после ее ухода. У реберн зять никогда не смотрит на тещу, поскольку, по повериям, может поседеть. Когда в племени ка-миларои зятю требуется побеседовать с матерью супруги, то оба, будучи на изрядном расстоянии, поворачиваются друг к другу спиной и выкрикивают фразы. У брабролунгов с тещей вообще не принято разговаривать, а при необходимости это делают через третье лицо. Очень не рекомендуется наступать на тень тещи или попадать под ее тень.

На практике такие запреты помогают избегать всяких недоразумений, ссор. И не только. Следует помнить и то, что в аборигенской семье теща подчас моложе зятя, поэтому слишком тесная дружба с ней, с точки зрения благоразумных аборигенов, чревата нежелательными последствиями.

Аборигенов отличает почтительность к старшим, которая, однако, не мешает молодым участвовать в жизни рода. На советах старики сидят впереди. Молодые не выскакивают со своим мнением, а ловят каждое слово мудрых, но им предоставляется возможность изложить свою позицию.

В мире много говорят о демократии и тут же топчут ее сокровенные принципы, поскольку не только у каждого народа, но и у каждого человека свое понятие о власти народа. Но в первую очередь пробный камень демократии – взаимопонимание и взаимоуважение.

– Внутри нашего общества все равны. У нас нет лидеров или структур, которые передают право вождя или оракула по наследству из поколения в поколение, – говорит абориген Пол Коу. – У нас была уникальная система правления, при которой по наследству передавались уважение человеческого достоинства, равные права на участие в жизни. Но наследственного права на титулы и посты у нас не было и нет. Это одна из причин, по которым наше общество оказалось загадкой для европейцев. Ступив на австралийский берег, они не могли понять, как вести переговоры с аборигенами. И с кем? Они искали самовластных повелителей в качестве партнеров. А их не было. Англичане не сумели понять, что такое аборигены, их общество и культура. Все вопросы мы решаем общим согласием – не на уровне вождей или правящей элиты, а на уровне народа. У народа традиционно было право не соглашаться. Европейцы же упорно пытались ублажить аборигенов путем назначения одного-двух на важные посты. И ничего не добивались.

Вера в силу обычая, кровная связь с прошлым творят особую социально-психологическую среду, позволяющую жить экономно и разумно. Обычай – орудие самозащиты племени. Он охраняет каждого члена клана, устанавливая нравственный порядок.

– Наш долг соблюдать закон племени, гарантирующий живущим продолжение рода, обеспечивающий уважение к старейшинам племени, хранителям закона, – говорит абориген Питьянтьяра. – Так, как делалось во времена сотворения мира, надлежит делать и сегодня. Каждое событие связано с предшествующими и вытекает из реки прошлого.

Порой складывается впечатление, что «тирания» блюстителей традиций и нравов сковывает творческое воображение аборигенов. Так ли это? Уже много веков слово в слово передаются священные мифы. Новые мифы не создаются, обряды не меняются. Но нужно ли обновлять духовный багаж племени? Много ли нравственных принципов изобрели люди со времен Иисуса Христа?

Мы все в предвкушении нового Солнца.

Ждем рассвета нового дня.

В родной и волшебной земле,

Где легко и небольно исчезнуть,

Мы вступаем на новую жизненную тропу.

Мечта ли это или реальность?

Песня австралийской молодежной группы

«Абориджинал айлендер данс театр»