Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 3"

Автор книги: Ким Сен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Выслушав меня, Хан Хын Гвон кисло улыбнулся – он вовсе не ожидал такого. От гнева и возмущения у него сжимались кулаки.

– Вот он оказывается, каков на самом деле. Да, такому подлецу не должно быть никакой пощады. Давайте осудим его и расстреляем!

Возбужденный Хан Хын Гвон не находил себе места, но я только махнул рукой.

– Перестань! Расстрелять одного помещика? Что толку от этого? Лишний шум поднимется… Лучше его вразумить как следует, чтобы он дорожил совестью корейца.

– Тогда мы пойдем и проучим помещика. Можно ли оставлять безнаказанным такого, как эта собачья блоха?

– Но не уподобляйся местным бандитам. Понял? Я беспокоился, что Хан Хын Гвон позволит себе переступить черту нашего закона, а поэтому счел нужным заранее предупредить его.

Едва только появился Хан Хын Гвон в доме помещика, как этот весьма сообразительный и наблюдательный человек, подойдя к нему, тихонечко спросил: кто, мол, из вас тут главный начальник? Ясно было, о чем он думает – хочет пригласить к себе и угощать только начальника и некоторых других командиров, а к остальным ему нет никакого дела. Пусть они размещаются по другим домам. Этот скупой хитрец и шагу не мог ступить, не извлекая для себя какой-либо выгоды.

Хан Хын Гвон представил себя главным начальником и как бы невзначай сказал:

– Вижу, вам живется безбедно. Если даже мы проживем у вас примерно два месяца, видать, вам нипочем.

– Что вы говорите! Несколько дней кое-как обойдется, но куда там – целые два месяца?

Лицо у помещика побледнело, видать, он действительно поверил, что партизаны намерены пробыть у него месяца два.

О чем бы ни говорил помещик. Хан Хын Гвон прикидывался равнодушным к его словам. Наоборот, с его уст то и дело срывались новые то загадочные, а то и просто ошеломляющие слова, от которых помещик чуть не впадал в обморок.

– Господин хозяин! Мои подчиненные вот уже несколько месяцев не пробовали мяса. Сколько у вас свиней? А риса тоже, думаю, достаточно в этом доме? Видать, сотня мешков найдется? Надеюсь, у вас не то, что в других домах…

– Что вы? Откуда же сто мешков? Как бы не так! Другие семьи-то хотя и питаются жидкой похлебкой, но у всех тоже есть рис, они только прикидываются бедными.

– Меня не касается, много у вас риса или мало. Все равно вы должны угощать нас! Вы богатый человек. Напрасно вы трясетесь из-за пустяков. И если в вас жива совесть корейца, то вы обязаны внести свою лепту в достижение независимости страны. Кого же нам тогда беспокоить, если не таких, как вы? Опустощать ли нам чаны у бедных? И без того они испытывают острую нехватку продовольствия на период сельскохозяйственных работ. А без еды как они будут заниматься земледелием?

Убитый мнимыми угрозами Хан Хын Гвона, помещик зарезал свинью, приготовил рис. Даже бойцы, расквартировавшиеся в других домах, не трогали их риса, брали его у помещика и варили там кашу. Конечно, если бы этот помещик относился к нам как к людям, то он не попал бы в такую беду.

Проучив таким образом помещика, Хан Хын Гвон возвратился ко мне даже со взятыми у помещика циновкой и одеялом, беспокоясь о моем ночлеге. Вообще-то наш командир роты был очень большим шутником.

Вечером того дня в доме простодушного крестьянина, предлагавшего нам ячменную похлебку, мы варили кашу из помещичьего риса, принесенного Хан Хын Гвоном. Глаза у бедняги полезли на лоб:

– Не будет ли беды?

– Не беспокойтесь, хозяин, – успокоил я его, – вы не имеете никакого отношения ко всему этому, вам нечего волноваться. Вы только одолжили нам котел. Если после этого помещик начнет придираться к вам, то отвечайте, что вы здесьни причем, все, что произошло, дело рук партизан.

– Если вы партизаны, то я спокоен. Эх, мы глупцы, не распознали партизан!

Откуда им, хозяевам дома, было узнать, кого мы из себя представляем? Просто из простых человеческих приличий гостеприимного корейца предлагали они нам вместе поужинать, разделить все то, что у них есть, – пусть то будет похлебка или же соевая паста. Но помещик не обладал, вернее, растерял все признаки приличия. Появись японские полицейские у ворот, помещик непременно пригласил бы их на ковер, по-холуйски лебезя перед ними.

Вот такой была пропасть между богачом и простолюдином. Не утверждаю, что среди богачей вообще нет хороших людей, таких, в ком живет чувство человеческой привязанности и чувство патриотизма. Чжан Ваньчэн, отец Чжан Вэйхуа, был крупным помещиком, но человеком нравственным, сильным своим патриотическим духом. Я называю такую богатую женщину, какой была вдова Пэк[13]13
  Вдова Пэк – так прозвали филантропку Пэк Сон Хэн в Пхеньяне. Уроженка Пхеньяна, миллионерша. Однако всю свою жизнь жида скромно, а свои деньги жертвовала на благо общества. Огромную сумму пожертвовала тогдашней Чхандокской школе. На ее деньги были построены мост и двухэтажный дом собраний. Овдовела, когда ей не было еще и 20 лет, после чего всю свою жизнь, а прожила она до 80 лет, оставалась одинокой. – 449.


[Закрыть], замечательной женщиной потому, что она была патриоткой-благодетельницей, которая не жалела денег ради просвещения нации и ее развития. Вот почему даже последующие поколения неизменно называли ее Пэк Сон Хэн (добродетельница Пэк – ред.).

Но большинство богачей были такимискупыми, черствыми, как этот помещик, с которым мы встретились. Справедлива пословица, которая гласит: «Чтобы быть щедрым, надо, чтобы и у самого что-то было». Однако нельзя сказать, что она во всем является справедливой. Спрашивается, имел ли что-то лишнее тот крестьянин, который предлагал нам ячменную похлебку? Может быть, был у него полный чан риса? Это просто был человек доброй души. Кстати говоря, чан у него был совершенно пуст. Только лежал у него дома, в углу утепленного пола, узелок с ободранным неспелым ячменем.

Пусть у тебя много денег, много богатств, но если у тебя отсутствует доброта души, обязательно будешь отверженным. Пусть ты живешь в ветхом домике с соломенной крышей, но если у тебя переполнена добротой душа, ты будешь иметь много хороших соседей, станешь морально богатым, тебя будут окружать большой почет и уважение людей. Когда мы называем мораль критерием превосходства и низости человека, то жадного помещика, который прогнал нас от ворот, можно назвать моральным уродом, низким и бедным, не достойным звания человека.

Подлинное чувство человеческой привязанности проявлялось не в роскошных домах, дворцах, а в хижинах, где жили простые люди.

Однажды, когда Ли Бон Су и его жена работали в Мачане, они заболели сыпным тифом. Ан Сун Хва, жена Ли Бон Су, лежала в больнице, где работал главным врачом ее муж. Чтобы похоронить своего сына, умершего с голоду, она выползла из больницы и засыпала покойного дубовыми листьями.

В минуты, когда чутье подсказывало Ли Бон Су, что скоро и ему придет конец, как и его сыну, он, сняв с себя новую одежду, которую недавно подарили ему товарищи по революционной борьбе, написал «завещание» и положил его сверху на свой костюм. «Эта одежда еще новая. Тот товарищ, который первым найдет это завещание, может считать ее своей собственностью», – так было написано в той записочке.

Таким был мир человеческих чувств революционеров, которые не идут ни в какое сравнение с душой таких стяжателей, как этот помещик.

Ли Бон Су чудом выжил и продолжал вести революционную борьбу. Его «завещание» осталось лучшим доказательством его человечности и тронуло сердца людей. Это был мир высокого благородства и пламенного чувства человеческой привязанности, мир, который могут создавать только коммунисты.

После возвращения в партизанский район с горы, расположенной за Тумынем, мы собрали бойцов и рассказали им о случаях, с которыми сталкивались в том поселке. «Вот смотрите, – говорили мы, – это и есть классовая природа человека! Бедные готовы поделиться с нами последней миской похлебки, а богатый помещик гонит даже людей от ворот, не говоря уже о похлебке. Какая черствость! И для того чтобы избавить нашу страну от таких безжалостных подлецов, мы должны ликвидировать эксплуататорское общество».

Подобные рассказы служили замечательным средством классового воспитания людей.

С тех пор эти рассказы о богатом помещике и бедном крестьянине стали своего рода темой доверительных разговоров в сельских поселках в бассейне реки Туман. Жители, которые знали об этом понаслышке, в один голос бранили того помещика как бессердечного подлеца, восхищались тем крестьянином, который оказался человеком доброй души. Когда наши бойцы в штатской одежде появлялись в окрестностях поселков, к ним сразу же приходили юноши и девушки, информировали нас, кто каким располагает богатством, а у кого волы, которые принадлежат обществу «Минхвэ».

В то время в поселках держали волов общества «Минхвэ». Так называли тех животных, которых раздавало крестьянам общество «Минхвэ» – реакционная организация, созданная после оккупации Маньчжурии Японией. Волы не являлись собственностью крестьян. Требовалось откормить их и вернуть обратно. И это тоже было своего рода способом эксплуатации рабочего человека. На рогах у волов общества «Минхвэ» ставилась его печать.

Если молодые люди нам сообщали, что у кого-то находится вол общества «Минхвэ», – это означало, что можно без всяких сомнений резать его. Партизаны резали только волов общества «Минхвэ», о которых сообщали местные жители.

Нам стало известно, что не на шутку всполошились и шумели тогда японцы: «В этом поселке все подлецы. Каким образом у коммунистической армии на учете все дома, которые держат волов общества «Минхвэ»? Эти сведения они, несомненно, получают от местных крестьян!»

А сельчане, когда к ним приходили японцы, удивлялись: «Откуда мы знаем? Мы ничего не знаем. У партизан на руках были готовые списки. По списку они вызывали тех, у кого были волы. Что нам оставалось делать?»

На собственном многолетнем жизненном опыте до глубины души убедился я в том, что чем больше богатств у толстосумов, тем бессердечнее и черствее они становятся. Само богатство, чуждое доброте и морали, являлось не родником высокой морали, а пропастью нравственного падения. Случай с тем помещиком, который жил на берегу реки Туман, остался в моей душе примером горького разочарования. Из-за него и весь тот поселок оставил в душе довольно мрачные воспоминания.

После того происшествия я твердо решил: в будущем, когда страна станет независимой, на могиле старого, морально разложившегося общества, где хозяйничали помещики и капиталисты, необходимо построить прекрасное, здоровое общество, где все заживут в дружбе и согласии, одной семьей, не зная пропасти между богатством и бедностью.

Нынче мы стремимся сделать всех тружеников богатым и, но не такими богачами, которые сами хорошо питаются и одеваются за счет пота и крови других, а честными, трудолюбивыми, неустанно создающими своим трудом общественные блага, материально обеспеченными и в то же время отличающимися высокой нравственностью, морально чистыми богачами. Нам чуждо капиталистическое общество, где безраздельно господствуют деньги. Придет время, когда все люди в одинаковой степени будут наслаждаться всеми материальными и нравственными благами. Тогда будут раз и навсегда ликвидированы социальные зла, разлагающие человечество.

3. Через перевал Лаоелин

Мы только что вернулись на опорную партизанскую базу после операций в контролируемых врагом районах, как нам снова пришлось покинуть Ванцин с вещмешками на плечах. Чжоу Баочжун, действовавший в Северной Маньчжурии, прислал ко мне связного с просьбой о помощи. Я воспринял его просьбу со всей серьезностью. Чжоу Баочжун был моим близким соратником, который имел с нами тесные связи еще со времен совместной работы в Антияпонском солдатском комитете и боролся вместе с нами за достижение общей цели. Наша с ним дружба еще больше окрепла после боя в Лоцзыгоу, хотя он был старше меня лет на десять. И теперь я считал своим священным интернациональным долгом откликнуться на просьбу Чжоу Баочжуна и поэтому торопился с подготовкой к походу в Северную Маньчжурию.

В третьей декаде октября 1934 года, когда хлопьями падал снег, североманьчжурский экспедиционный отряд, состоящий из трех рот в составе 170 с лишним человек, подобранных в (Ванцине, Хуньчуне и Яньпзи, выступил из Дуйтоулацзы и начал подниматься на перевал Лаоелин.

Природа хранит в себе поистине тайне твеннуюсилу. Горные хребты разделяют то государственные территории, то пределы провинций и уездов. Зачастую барьеры горных хребтов становятся своего рода фактором, определяющим уровень развития политики, экономики и культуры. Перевал Лаоелин, как крутой природный барьер, разделяет Маньчжурию на Восточную, Северную и Южную. Именно он отсекает Северное Цзяньдао от Восточного, а Восточное Цзяньдао от Западного. На юге и на севере от этого барьера наблюдаются резкие контрасты и в рельефе местности. На юге высокие горы теснятся сплошной грядой, тогда как на севере немало обширных равнин, какие можно видеть только в Хонамском районе Кореи. Большинство жителей Восточной Маньчжурии южнее перевала Лаоелин были уроженцами провинции Северный Хамген, в то время как среди людей, поселившихся севернее перевала, было много выходцев из провинций Северный и Южный Кенсан.

Следует отметить, что по уровню сознательности люди Северной Маньчжурии в какой-то мере отставали от жителей Восточной Маньчжурии. Следовательно, у них и революционный энтузиазм был ниже, чем у соседей на востоке. Однажды Чжоу Баочжун искренне признался, что заниматься политическим просвещением среди населения Северной Маньчжурии намного труднее, чем повышать сознательность жителей Восточной Маньчжурии. Естественно, такое положение не могло не тяготить коммунистов Северной Маньчжурии. И если хотя бы немножко помочь им разрешить эти трудные вопросы, то это будет полезным делом для гармоничного развития революции на Северо-Востоке Китая.

Мы планировали в дальнейшем превратить Южную и Северную Маньчжурию, не говоря уже о Восточной Маньчжурии и Корее, в арену деятельности наших крупных партизанских отрядов, Делать все от нас зависящее для сотрудничества и взаимодействия с соседями было нашей неизменной позицией, которой мы придерживались с самого начала. Вот почему мы считали встречу с Ли Хон Гваном и Ли Дон Гваном одной из главных целей нашего выступления в Южную Маньчжурию и прилагали неимоверные усилия для этого.

Помочь Северной Маньчжурии-означало бы и оказывать помощь Ким Чаку, Чвэ Ён Гону, Хо Хен Сику, Ли Хак Ману, Ли Ге Дону и другим корейским коммунистам, развернувшим партизанскую деятельность в этом районе.

В экспедиционном отряде царил огромный душевный подъем с самого начала похода. Знакомство с новой местностью, как правило, вызывает у людей прекрасную, как радуга, мечту. К тому же бойцы экспедиционного отряда были в большинстве своем юношами 18 – 20-летнего возраста, у которых любопытство, стремление к познанию мира сильнее, чем у кого-либо другого. Я вел за собой отряд, переживая такие же волнения, какие были у всех.

Однако с момента выступления нашего экспедиционного отряда из Дуйтоулацзы я то и дело ощущал какое-то непонятное беспокойство, которое всячески тормозило мои действия. Чем дальше отдалялся отряд от партизанского района, тем сильнее охватило меня это беспокойство.

Я направлялся в Северную Маньчжурию в то время, когда опорные партизанские базы в Восточной Маньчжурии все еще не избавились полностью от угрозы окружения и атак со стороны врагов. Специальная долговременная операция оккупантов по «обеспечению безопасности» была в то время главной карательной программой, разработанной японскими империалистами. Разумеется, они бы желали взять реванш за поражение, которое потерпели накануне, натолкнувшись на летнее наступление Корейской Народно-революционной армии. Теперь же они пытались окружить и удушить нашу армию путем затяжной войны.

Основное содержание программы японских карателей состояло в том, чтобы разделить полтора года – время, отведенное на ее претворение в жизнь, с сентября 1934 по март 1936 года-на три этапа, при этом начать операцию в тех местах, где была в какой-то мере обеспечена безопасность, а затем постепенно действовать, вплоть до уничтожения последнего опорного пункта КНРА. Окружение и атаки, сочетаемые с тактикой расширения оккупированных районов «шаг за шагом», а также с тактикой затяжной войны, предполагавшей продолжительное время для боевых действий, могли бы, в конце концов, привести к удушению революции.

Несомненным было то, что походв Северную Маньчжурию, совершенный нами в этот период, позволил нам пробить большую брешь в планах японских агрессивных войск, пытавшихся совершить осадно-наступательную операцию.

Однако в то время судьбе партизанского района угрожала и другая, не менее серьезная опасность, чем запланированная осадно-наступательная операция врага. Я имею в виду борьбу против «Минсэндана», развернувшуюся во всех районах Цзяньдао крайне левацки настроенными элементами. Вопреки первоначальной задаче, поставленной восточноманьчжурской парторганизацией, эта борьба была использована для неблаговидной политической цели некоторых честолюбцев, карьеристов, национал-шовинистов и фракционеров-низкопоклонников, захвативших в то время руководство. Это повлекло за собой серьезные последствия, которые привели к расколу и деградации революционных рядов изнутри и, в конце концов, угрожали существованию опорной партизанской базы.

Страшная дубинка беспощадной ликвидации «реакционеров» ежедневно умертвляла без всякого разбору многих настоящих революционеров, беззаветно преданных своему делу, а также многих патриотически настроенных людей. Абсолютное большинство населения и воинов опорной партизанской базы оказалось под подозрением в причастности к «Минсэндану».

При этом нельзя было не обратить внимания на то, что острие «антиминсэндановской» борьбы было направлено на корейцев, в частности, на руководящее ядро, самые лучшие кадры этой национальности, работавшие на ответственных постах в партии, в армии и в массовых организациях. В ликвидации «реакционеров» мишенью под дулами винтовок становились, как правило, передовые работники, бойцы, активисты, пользовавшиеся доверием и любовью масс. Одним из примеров тому явилось то, что секретарь Ванцинского укома партии Ли Ён Гук был казнен после того, как ему приклеили ярлык «минсэндановца». По-прежнему находился под наблюдением командир Ванцинского батальона Рян Сон Рён, который одно время был заточен в тюрьму для «минсэндановцев» и с трудом выпущен на волю в результате нашего поручительства. Под вывеской ликвидации «реакционеров» некоторые властолюбцы и интриганы района Цзяньдао преследовали таким образом истинных революционеров. Вынуждены были бежать из партизанского района заведующий военным отделом уездного парткома Ким Мен Гюн и секретарь 1-го участкового комитета партии Ли Ун Гор, которых ожидала казнь в связи с подозрением в причастности к «Минсэндану».

К концу октября наманьчжурском материке выпал большой снег, подули сильные ветры. Северяне издревле называют этот ветер сибирским.

И в тот день, когда мы отбыли из Дуйтоулацзы, на перевале Лаоелин преградил нам путь свирепый снежный ветер. Перевал напоминал форму согнутого в дугу лука при стрельбе. Само слово «Лаоелин», если буквально его перевести, означает «перевал старого деда». Так был высок и крут тот перевал. Мы целый день карабкались наверх, пытаясь преодолеть преграду. Ли Сон Рим не раз раздраженно бормотал: «Что это за такое крутое восхождение!»

На всем трудном пути Ко Бо Бэ ободрял и вдохновлял боевых друзей своим особым мастерством. Выше уже говорилось вкратце о том, что после того, как Тун Чанжун был брошен в Лунцзинскую тюрьму. Ко Бо Бэ, получив от нас задание, внедрился в ту же камеру, притворившись карманным вором. Он-то и передал ему наш план. У этого парня была неповторимая ловкость рук, он мог моментально и незаметно очистить карманы у всех собравшихся на большом базаре. Она-то, эта ловкость, позволила бы ему при желании стать богачом не хуже миллионера.

Было весьма странно, да и действительно похвально то, что такой человек ушел в дальние горы и с головой окунулся в трудные будни революции.

Впрочем, ловкость рук была лишь частью того особого мастерства, которым он обладал. Его еще более чудесным ценным искусством явилось умение изображать всевозможные звуки и исполнять клоунские номера. Стоило ему приложить пальцы ко рту, как издавались самые невероятные и таинственные звуки. Выражением лица с играющими глазами, постоянно меняющимися губами он заставлял хохотать даже строгого и невозмутимого командующего 2-го корпуса Ван Дэтая. Никто не мог оставаться равнодушным, когда он прыгал на одной ноге, забросив вторую чуть ли не на шею. Когда Ко Бо Бэ ходил по улицам, взвалив мешок на плечо и распевая песню бродячего певца, он выглядел точь-в-точь придурковатым недорослем, что помогало ему обводить врагов вокруг пальца.

При помощи такого мастерства, умения менять свою внешность он добывал разведывательные данные о положении противника, часто бывая в городах и поселках. Во время своих вылазок он приобрел прозвище Ко Бо Бэ («Бо Бэ» означает «сокровище» – ред.). По-видимому, его стали так звать, потому что действительно ценили этого человека, как сокровище. Среди боевых друзей Ко Бо Бэ почти не было такого, который бы звал его настоящим именем. Я тоже звал его буквально прилипшим к нему прозвищем. Поэтому было малоизвестно его настоящее имя.

Говорили, что он уроженец провинции Северный Хамген или провинции Южный Хамген, а то и провинции Канвон. Сам Ко Бо Бэ точно не помнил, где он родился. Когда спрашивали Ко Бо Бэ, где его родной край, он отвечал, что родился в Корее, где-то на берегу моря. При этом утверждал, что попал в Маньчжурию грудным ребенком, а родители его рано умерли, так что ему неизвестно, где его родной край. С детства он начал заниматься физическим трудом и стал мастером на все руки. Мог работать и кузнецом, и строителем дома, и парикмахером.

Одно время Ко Бо Бэ выполнял обязанности связного, обеспечивающего связь между Восточной и Северной Маньчжурией. Он никому не говорил без надобности, где и кем работает. Иногда кто-нибудь из товарищей спрашивал его: «Бо Бэ, что ты делаешь в последнее время? Ты действительно боец партизанского отряда?» Он отвечал на это твердым «да». А когда его спрашивали, не он ли инспектор, тоже отвечал «да». При этом он всегда улыбался лукаво, чтобы собеседник не мог определить, говорит ли он всерьез или в шутку. Это был своеобразный способ Ко Бо Бэ, который он применял для маскировки своих служебных секретов.

Ко Бо Бэ относился ко мне с глубоким уважением, и я тоже полностью доверился ему и любил этого парня.

Когда мы поднялись на вершину Лаоелина, два японских двукрылых самолета покружились над перевалом на малой высоте и удалились. Наверняка, преследовавший нас карательный отряд противника сообщил своему штабу о направлении движения нашей экспедиции.

В тот день с утра до вечера валил необыкновенно густой снег. Все склоны и ущелья севернее перевала Лаоелин утопали теперь в сугробах, и трудно было ориентироваться. Вдобавок, во второй половине дня поднялась вьюга. Не говоря уже о нас, редко побывавших в Северной Маньчжурии, даже Ко Бо Бэ, который знал рельеф этой местности, как свои пять пальцев, пришлось тыкаться направо и налево, не в силах точно определить то направление, куда нам следует двигаться дальше. И все-таки мы сбились с пути в пункте, расположенном в 32 километрах от Бадаохэцзы. Пришлось приостановить движение. Под зимней стужей, в снежной завесе, бойцы отряда с надеждой смотрели мне в лицо. Хмурый был вид у Ко Бо Бэ, всегда веселого человека. А сейчас он стоял передо мной, понурив голову, будто совершил тяжкое преступление.

– Ежегодно на этом перевале погибали путники в сугробах, сбившисьспути. И в прошлом году здесь замерзли 7 или 8, точно не знаю, солдат китайского антияпонского отряда. Не следует ли нам вернуться в то место, где есть селение, и переночевать там, а затем продолжать поход, когда утихнет ветер, – осторожно предложил Ко Бо Бэ, с тоской посматривая на северные склоны ущелья Лаоелина, покрытые белым ковром.

Я не принял его предложения, ибо понимал, что не только бесполезно, но и вредно в такой момент отступление перед трудностями.

– Нет, этого нельзя делать. Нечего нам бояться. Там ты, Бо Бэ, часто проходил, к тому же еще несколько дней назад. Ведь перевал Лаоелин не мог превратиться в перевалы Хаэрбалин или Муданьлин. Значит, где-нибудь должен быть путь. Кстати, у меня есть компас и можно держать путь прямо на север. Не надо только ничего бояться. Ну, пошли смелее. Товарищи в Северной Маньчжурии ждут нас.

Мои слова ободрили Ко Бо Бэ. Он зашагал вперед, издавая губами гул мотора автомобиля и настойчиво пробиваясь сквозь сугробы. Слыша этот гул, все бойцы так весело хохотались, что как бы потрясало весь Лаоелин.

Мы продолжали поход и следующий день и лишь после этого наткнулись на небольшой китайский поселок. Не успели мы туда войти, как неожиданно напал на нас японский карательный отряд из соседнего поселка. Тут-то и произошел наш первый бой в Северной Маньчжурии, где до этого японский карательный отряд и марионеточные войска Маньчжоу-Го ни разу еще не вступали в бой с Народно-революционной армией. До тех пор они обычно имели дело лишь с разрозненными и бессильными вооруженнымигруппами, такими, например, как шайка местных бандитов и лесной отряд, которые, только завидев каски японских солдат, удирали куда глаза глядят.

Японский карательный отряд, привыкший только преследовать и без труда уничтожать более слабого противника, и в тот денье победными возгласами налетел на нас, приняв, видимо, за группу местных бандитов или лесной отряд. Мы быстро поднялись в горы. Принимая бой с карательным отрядом, я один из взводов направил в обход чтобы нанести противнику ударе тыла. Каратели были ошеломлены, не ожидая от нас столь внезапного и сильного удара. В этом бою противник потерял много солдат убитыми и раненными.

Весть об этом бое широко распространялась по районам Северной Маньчжурии с помощью самих же врагов. «Из Восточной Маньчжурии пришли отряды «лаогаоли» и воюют они на славу. Кто командует ими? Может быть, это отряд Ким Ир Сена, атаковавший уездный центр Дуннин», – так строили догадки. Уже в то время в газетах появились сообщения о нашем отряде. Тогда еще враги пренебрежительно называли партизанский отряд «коммунистической бандой» или же давали неопределенные названия – «коммунистическая» или «антиманьчжоугоская» армия.

Наш экспедиционный отряд хотя и одержал победу в сражении с врагом, но он все же оказался в положении полной изоляции, когда негде было даже приготовить еду. Дело в том, что все жители села укрылись от нас.

Чтобы оставаться в населенном пункте до тех пор, пока не отыщется отряд Чжоу Баочжуна, нужно было все знать о местах расположения противника. Но здесь у нас не было ни разведывательной сети, ни знакомых людей. Так что мы не могли приступить к следующему этапу нашей деятельности. О том, где находится Нинаньский партизанский отряд, не знал толком даже Ко Бо Бэ.

Мы переночевали не в поселке, а в незнакомом горном ущелье. Наследующий день Ко Бо Бэ и О Дэ Сон, отправленные на разведку, нашли шалаш, где размещался Чжоу Баочжун. В этом шалаше я встретился с этим командиром, который вместе с 20–30 бойцами лечился после ранения. У него вскрылась старая рана от мины миномета, которую он получил, сражаясь в Лоцзыгоу. Она была воспалена, гноилась, хотя после того боя минуло уже несколько месяцев. Нам навстречу довольно далеко от шалаша вышел сам Чжоу Баочжун с посохом в руке, поддерживаемый бойцами.

– Как видите, я все еще никак не оклемаюсь, – сказал он, взмахнув посохом и грустно улыбаясь. Потом крепко сжал мою руку и продолжал:

– Очень рад вновь встретиться с вами. Помогите мне, как только можете.

В его коротком привете и взоре теплилась большая надежда на нашу искреннюю поддержку. Моя встреча с Чжоу Баочжуном явилась своего рода событием, символизировавшим новуюстраницу истории нашей антияпонской вооруженной борьбы. Эта встреча послужила отправным моментом для КНРА, которая вступила на путь всесторонних совместных действий с партизанскими отрядами, во главе которых стояли китайские коммунисты.

Мы уделяли серьезное внимание сотрудничеству с вооруженными отрядами, возглавляемыми коммунистами Китая. В свою очередь китайские коммунисты в Маньчжурии прилагали все усилия к осуществлению коалиции с нашими вооруженными отрядами, во главе которых стояли корейские коммунисты.

После инцидента 18 сентября повсюду были созданы и выступали против японской агрессии отряды Антияпонской добровольческой армии различных направлений и разновидностей, такие, как китайский антияпонский отряд, Армия спасения отечества, отряды Хунцянхуэй (Союз Красных Пик – ред.) и Дадаохуэй (Союз Больших Мечей – ред.), которые подняли знамя сопротивления, вопреки капитулянтской политике Чан Кайши. Коммунисты обеих стран – Кореи и Китая – придавали важное значение единому фронту с этими вооруженными отрядами и прилагали огромные усилия для его создания. Нечего говорить здесь о том, какие большие плоды принесли в конце концов эти усилия.

После 1934 года постепенно наступал период спада в деятельности Антияпонской добровольческой армии. Перед лицом усиленного наступления японских войск многие ее командиры ушли со своими отрядами во Внутренний Китай, а часть из них просто капитулировала или же превратилась в местных бандитов. Некоторые люди, такие, как Ши Чжунхэн, изменив свою руководящую идеологию, совершили поворот от национализма к коммунизму. Враги называли антияпонские отряды такой ориентации «политическими бандитами».

В сложившейся обстановке антияпонская вооруженная борьба в Маньчжурии развивалась в направлении создания армии со стройной системой путем объединения антияпонских народных партизанских отрядов, организованных и возглавляемых корейскими коммунистами, а также тех или иных антияпонских отрядов, находившихся под влиянием китайских коммунистов.

Чжоу Баочжун сказал, что не было гладким рождение Нинаньского антияпонского партизанского отряда. При этом он повторно осветил весь этот процесс. Основой этого отряда стали около 20 антияпонских бойцов, которых Чжоу Баочжун взял с собой при отправлении из Лоцзыгоу.

После роспуска Восточногиринского бюро и организации Суйнинского главного укома партии Чжоу Баочжун, ведавший военным отделом, без промедления приступил к расширению вооруженного отряда, опираясь на упомянутых 20 бойцов. Вскоре численность отряда превысила 50 человек: включилась в его отряд партизанская группа, состоявшая из корейцев. Потом этот отряд, благодаря неоднократным переговорам, добился объединения с отрядом Пин Наньяна, который имел свою базу в районе Эрдаохэцзы.

Чжоу Баочжун способствовал избранию Пин Наньяна командиром объединенного отряда, асам взял на себя руководство военным делом.