Текст книги "Никогда не поздно"
Автор книги: Кейт Хэнфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
12
За первую неделю съемок состав исполнителей «Дочери сенатора» превратился в странную маленькую семью, в некоторых случаях склонную к кровосмешению – Бев Редфокс и Дирк уже «положили глаз» друг на друга. Рэй избегал неформальных контактов со всеми, кроме Фэй, и она знала, что до конца съемок он будет для них только режиссером.
Однако остальные, казалось, искали общества друг друга и постоянно устраивали вечеринки – то у Кэтрин, то в Малибу. В этом небольшом семействе Дес был папой, Кэт – мамой, а молодые актеры – Тара, Бев, Тай и Дирк – детьми. Фэй играла роль обаятельной тетки, без которой никто не мог обойтись. По идее, они все должны были бы стремиться отдохнуть друг от друга, но Кэтрин объяснила, что, когда съемки идут особенно успешно, а в данном случае так оно и было, актерам хочется видеться. «Вот если бы что-нибудь не получалось, – говорила она, – мы стремились бы разбежаться в разные стороны как можно скорее».
В ближайшее время все, кроме Фэй, должны были переместиться в Монтану, где Рэй собирался снимать даже «английские» сцены, поскольку для них требовались только большое дерево и дом, который снаружи мог бы сойти за английскую усадьбу. Фэй чувствовала себя немного неуютно, зная, что, пока все будут трудиться, ей придется прохлаждаться в Лос-Анджелесе, а перспектива провести День Благодарения в одиночестве пугала. В первый раз с тех пор, как она вышла замуж за Кэла, ей не надо было заниматься приготовлениями к большому приему. Кейси собиралась в Пуэрто-Валларте с приятельницами, а для Хуаниты это время всегда бывало напряженным, так что получалось, что Фэй Макбейн проведет праздник в гордом одиночестве.
В начале праздничной недели она сидела под магнолией и вспоминала Дни Благодарения в своем прежнем доме. Особенно хорошо она помнила тот праздник, когда Кейси в первый раз села за один стол со взрослыми. Перед мысленным взором Фэй Кейси стояла как живая – хорошенькая пятилетняя девочка в бархатном платьице с кружевным воротником, взволнованная предстоящим событием. На обеде присутствовали двенадцать человек – сливки индустрии развлечений с женами.
– Почему они не дома со своими детьми? – хотела знать Кейси.
– Ну, иногда бывает приятно пойти в гости, чтобы не делать всю работу самой. – При других обстоятельствах ответ звучал бы нормально, но ведь маленькая Кейси видела, что мама не убивается на кухне, по локоть запустив руки в тушу индейки. У мамы была кухарка и еще несколько человек для подобных дел. Даже цветы расставлял специально нанятый дизайнер. У мамы были другие заботы, например: удостовериться, что гости рассажены так, чтобы избежать катастрофических последствий. Например, ни в коем случае нельзя было сажать Ви Чартерис рядом с Тедди Стоуном, потому что, хотя они и старались вести себя более или менее прилично на людях, но ненавидели друг друга. Ви ненавидела Тедди за его недопустимое поведение по отношению к ее четырнадцатилетней дочери, а Тедди ненавидел ее за то, что она это знала.
Или другой пример. Не стоило сажать Стеллу Франкс рядом с папой, поскольку Стелла славилась своим пристрастием к играм под столом, а папа был слишком восприимчив к таким играм. Ни один из этих ответов не годился для ушей пятилетнего ребенка, поэтому Фэй всегда ограничивалась банальностями и полуправдой.
В тот раз вместо традиционной индейки подавали гуся, и девочка в красном бархатном платье, перевозбудившись, кричала за столом: «Ненавижу! Ненавижу этих гусей!» Фэй говорила, что на столе множество другой вкусной еды, но Кейси была безутешна. «Хочу индейку», – повторяла она, а ее нижняя губа начинала дрожать. Никто не обратил внимания на маленькую драму, разыгравшуюся на дальнем конце стола, и Фэй потихоньку увела дочь в кухню. Там они положили на тарелку всего, что любила Кейси, и ей было разрешено устроить у себя в комнате пикник на полу.
– Хорошо, детка? А завтра у нас будет индейка. Договорились?
– Здорово. – Кейси кивнула со счастливым видом и вдруг крепко обняла мать, перемазав чем-то липким ее платье от Сен-Лорана.
Когда Кейси подросла, на званых обедах она всегда сидела по правую руку от отца и прекрасно вписывалась в ситуацию, смеясь папиным шуткам и бросая на него взгляды, чтобы удостовериться, что он оценил ее преданность. Она любила мать, но в ее любви появился оттенок снисходительности и не было и следа того страстного желания понравиться, сделать приятное, которое отличало ее отношение к отцу.
Эти праздники происходили год за годом. Иногда на них бывало много гостей, иногда двое или трое, но каждый раз праздничные обеды не давали Фэй ничего, кроме напряжения. Она, которой, казалось бы, было за что благодарить судьбу, всегда ненавидела День Благодарения, а теперь, оставшись одна, боялась его приближения.
Наконец ей пришла в голову мысль воспользоваться приглашением Тима, но нужен был какой-то предлог для поездки в Нью-Йорк. Не могла же она сказать, что приехала ради него. Хотя Кейси и упрекала ее в наивности, она отчетливо понимала, что, если прилететь к мужчине, преодолев расстояние в три тысячи миль, это не может не поселить в нем определенного рода надежды.
Чем больше она думала о Нью-Йорке, тем более привлекательным ей казалось путешествие. Когда-то, в первые годы брака, они с Кэлом останавливались в отеле «Плаза», и она сохранила приятные воспоминания об «Оук-Баре» и прекрасных видах Центрального парка.
Фэй на всякий случай позвонила в аэропорт, хотя понимала, что слишком поздно. Однако она без труда заказала билет на завтрашний день, канун праздника. Теперь гостиница. С «Плаза» ей не повезло, но в роскошном новом «Парамаунте» были свободные номера. И наконец предлог. Она достала с полки стопку номеров «Вэрайети» и стала их листать, отыскивая знакомые названия, знакомые имена. В конце концов она дошла до статьи о пьесе для двух действующих лиц, которая шла на Бродвее. Более молодую женщину играла актриса, чья слава еще не докатилась до Голливуда, но старшую играл не кто иной, как хорошая приятельница Фэй – Тигрица Маркович. Правда, в статье актриса проходила под именем Тильды Марк, но Фэй была уверена, что речь идет о Матильде Маркович. Возраст совпадал, к тому же упоминалось о волнующем хрипловатом голосе актрисы, который так хорошо помнила Фэй и из-за которого та и получила свое прозвище.
Фэй позвонила в Нью-Йорк и заказала два билета на вечер пятницы.
Теперь у нее был предлог, и она позвонила Тиму. Судя по голосу, он пришел в восторг от ее сообщения. Нет, у него никаких особенных планов на праздничные дни, кроме встреч, которые можно легко перенести на другое время. Его бывшая жена едет с детьми в Миссури навестить мать, и он уже приготовился провести выходные в одиночестве.
С ним было очень приятно болтать, и только под конец разговора Фэй вспомнила о предлоге. Она рассказала Тиму о Тигрице, прибавив, что не может упустить случая увидеть ее в бродвейской постановке и надеется, что он пойдет с ней.
– О, значит, вы собирались в Нью-Йорк… – немного разочарованно пробормотал он, но не договорил. – Возьмите с собой одежду на все случаи жизни. Два дня назад было шестьдесят два градуса, а сегодня все замерзло. Обещают снег.
В Центральном парке пурпурные тени предвещали ранние сумерки, деревья стояли голые, а их ветви причудливым кружевным узором вырисовывались на фоне темнеющего неба. Фэй шла по аллее, наслаждаясь ощущением пребывания в чужом городе. Раньше она знала Нью-Йорк только как пересадочную станцию и в последний раз была там несколько лет назад. За это время город изменился, и эти перемены ее огорчали.
Там, где прежде были театры и джаз-клубы, она видела третьеразрядные кинотеатры, где показывали порнофильмы, и сомнительные заведения, где показывали обнаженных танцовщиц. Везде торговали чем попало – от ракушек до краденых вещей. Никто никому не смотрел в глаза, люди проскальзывали мимо друг друга, поглощенные собственными мелкими делишками.
Она шла на свидание с Тимом в «Оук-Бар» отеля «Плаза», и в этой части города его упадок особенно бросался в глаза. На одной стороне широкой улицы все осталось таким, как она помнила: прекрасно одетые женщины и мужчины выходили из «Эссекса» и «Сент-Морица», швейцары подзывали такси, если клиента уже не ждала машина. Женщины были одеты в шубы из чернобурой лисы или норки, а на лицах всех мужчин она видела хорошо знакомый загар, ничем не отличающийся от загара жителей Западного побережья.
А на другой стороне улицы толклись, сбившись в кучки, торговцы наркотиками, приглушенными голосами называя цены прохожим, бездомные шаркали ступнями, обернутыми в несколько слоев старых газет или картона. На Седьмой авеню она прошла мимо того, что сначала показалось ей кучей тряпья, лежавшей на решетке вентиляционной шахты метро, но потом она рассмотрела, что из этой кучи торчат распухшие ноги.
Она знала, что то же самое может увидеть и дома, но все равно, видеть нищету и безнадежность было больно. В Лос-Анджелесе мимо этих человеческих трагедий проезжаешь на машине. В Нью-Йорке каждый день сталкиваешься с ними лицом к лицу. Хотя, может быть, именно это и спасет Нью-Йорк, потому что, когда весь этот ужас встанет поперек горла, кто-нибудь решит, что с ним пора покончить.
На ней были высокие замшевые сапоги и плащ из шотландки брусничного цвета поверх обтягивающих брюк и тонкого шерстяного свитера, холода она не чувствовала. Она ощущала себя молодой, свободной, и когда в сгущавшихся сумерках спешила по Пятой авеню, на сердце у нее было легко, как никогда.
Тим выбрал для праздничного обеда «Зеленую Таверну».
– Не из-за еды, – объяснил он, – а потому что там забавно.
Фэй оценила его выбор. Тысячи крошечных лампочек были развешаны на ветвях деревьев за стеклянными стенами, и казалось, что деревья растут прямо в зале, празднично украшенном, полном посетителей, которые решили пренебречь традиционной домашней индейкой.
– Весьма вероятно, что здесь нет ни одного ньюйоркца, – сообщил Тим.
Сегодня он был одет в дорогой костюм и казался более солидным и преуспевающим, чем она его запомнила. Фэй, чувствуя, что ему хочется видеть в ней кинозвезду, оделась соответствующим образом и при этом не испытывала неприятного ощущения, потому что, в отличие от Кэла, Тим хотел этого для себя, а не для рекламы. Было замечательно сидеть в ресторане и знать, что вокруг одни незнакомые люди. Она сказала об этом Тиму.
– Вы имеете в виду, что у вас там даже нельзя поесть без того, чтобы не встретиться с кем-нибудь из знакомых?
– Именно так, – подтвердила она. – В Голливуде все ходят в ресторан для того, чтобы их видели. И еще для дела.
– Ну, – неуверенно начал Тим, – здесь тоже есть такие места – «Мортимерс», «Четыре времени года»…
– Пожалуйста, не надо, – взмолилась Фэй. – Мне здесь очень нравится, и я не хочу ничего другого.
– Извините за банальность, но вы выглядите так, будто сошли с небес. – Он понизил голос. – Все эти женщины в дорогих платьях и бриллиантах, наверное, потратили целые часы на туалет, а потом входите вы в своем простом серебряном платье и затыкаете всех за пояс.
Она улыбнулась и пригубила вино. Ее простое серебряное платье на самом деле было дорогой штучной моделью, но если ему хочется видеть в ней безыскусную красоту, почему бы и нет? С того самого момента, когда они встретились в «Оук-Баре», она поняла, что сделала правильный выбор. Было несказанно приятно общаться с мужчиной, полным искреннего и почтительного восхищения, а если к ее удовольствию примешивалось тщеславие, то она не собиралась этого стыдиться. Тим был моложе, чем Фэй, и во многих отношениях менее опытен, но таких мужчин, как он, она раньше никогда не знала. Фэй твердо решила, что если все будет так же хорошо и дальше, то еще до конца недели она познает Тима Брэди в библейском смысле.
– Как ваша дочь? – спросил Тим, наливая ей в бокал очень хорошего «Вальполичелла».
Лояльность боролась в ней с желанием поговорить о дочери, и желание победило. Скоро она во всех подробностях передавала Тиму разговор с Кейси о Таре, не опуская ничего, кроме имени Тары.
– Ну что ж, мне кажется, в вашей дочери говорит ревность. Она не может пережить, что вы уделяете другой девушке так много внимания.
– Но она говорила о ней гадости еще до того, как я с ней познакомилась. Некоторое время я даже думала, что это имеет отношение к Кэлу, моему бывшему мужу, но потом оказалось, что он даже никогда не видел эту девушку.
– Ну, – рассудительно продолжал Тим, – может быть, Кейси с самого начала невзлюбила ее, а потом, когда вы познакомились с девушкой, и она вам понравилась… Понимаете, что я имею в виду? Молодые женщины чудовищно самолюбивы и эгоистичны.
– То есть для того, чтобы ублажить Кейси, я должна притворяться, что мне не нравится… Давайте как-нибудь ее назовем. – Она вспомнила разговор Тары с О'Коннелом. – Пусть будет Карен.
Тим поморщился.
– Только не Карен. Давайте назовем ее мисс Х.
– Это похоже на название желудочного средства, но неважно. В общем, я не могу так поступать даже ради дочери.
Он улыбнулся и покачал головой.
– Нет, конечно. Просто не демонстрируйте слишком часто вашу привязанность к мисс Х в присутствии дочери. Я уверен, что Кейси ревнует, и причиной всему вы.
– Но почему? – Фэй начинала терять терпение.
– Я историк, а не психолог, но я могу поставить себя на место Кейси. И что же я вижу? Мама у меня актриса, а папа бизнесмен. Я выбираю его сферу деятельности, у меня неплохо выходит, и я получаю массу знаков одобрения от папы. А мама вроде бы меня любит, но, как видно, совершенно не ценит моих успехов. И вот, – продолжал Тим, – появляется мисс Х, «никто», с моей точки зрения, но она актриса, получившая признание уже в очень юном возрасте. Мама осыпает ее похвалами, даже восхищается ею! Я всю жизнь поступала, как принято – училась в колледже, имею престижную работу, сама зарабатываю на жизнь. А с кем носится мама? С беглянкой, уличной девчонкой, которая пьет, как лошадь, и употребляет наркотики. Не забудьте: существует вероятность того, что мисс Х была ночной бабочкой. Я нетерпима, как все очень молодые люди…
– Пожалуйста, Тим. Вернитесь к третьему лицу. Не могу видеть вас в роли моей дочери.
– Хорошо. Вы ведь уже уловили суть, не так ли? И что усугубляет положение, что особенно болезненно для Кейси?
Она чувствовала себя как студентка на одном из его семинаров. Разумеется, она знала ответ, всегда знала, хотя и не отдавала себе в этом отчета.
– Кейси не знает, смогла бы она добиться успеха, если бы не имела такой мощной поддержки в лице отца. Ее раздражает, что другая девушка добилась его самостоятельно, даже вопреки многим обстоятельствам.
– Правильно, – похвалил ее Тим.
Фэй захотелось немедленно поговорить с дочерью, но Кейси сейчас была где-то в Мексике.
Когда они вышли на улицу, то увидели, что идет снег. Крошечные снежинки, размером не больше пузырьков шампанского, блестели в свете множества лампочек. Она взяла Тима под руку. Как она могла не понимать таких простых вещей, не видеть той картины, которую он только что нарисовал?
– Когда Кейси была маленькой, она хотела стать балериной. Однажды мы взяли ее на «Щелкунчика» – обычное рождественское развлечение, – и он не произвел на нее ни малейшего впечатления. – Она подняла глаза на Тима и увидела, что он внимательно слушает. – Но потом как-то раз я застала ее перед телевизором всю в слезах – она смотрела «Лебединое озеро». «Мама, это так красиво, – сказала она. – Вот что я хочу делать».
У Фэй защемило сердце, когда перед ее мысленным взором возникло потрясенное лицо дочери.
– Я записала ее в балетный класс в Беверли-Хиллз, но скоро стало ясно, что это не для нее. В девять лет начинать поздно, и Кейси не могла догнать сверстниц, ведь почти все они занимались с четырех.
И тут за дело взялся Кэл. Прежде чем я поняла, что он делает, он превратил одну из наших комнат в балетную студию – зеркальная стена, станок – и нанял русскую эмигрантку по имени Наталья. Мадам Наталья была одним из тех удивительных созданий, у которых волосы вечно стянуты в тугой пучок и которые не имеют возраста. Она утверждала, что танцевала в русской труппе в Монте-Карло, и поклялась сделать из Кейси танцовщицу любой ценой. Когда она не терпящим возражений тоном заявила, что «девочке придется как следует потрудиться», у меня кровь застыла в жилах.
Кейси старалась изо всех сил. Даже сверх сил. Кэл купил огромный концертный рояль, и по всему дому разносились глухие аккорды, под которые Кейси делала свои упражнения. Она стала худой, нервной и раздражительной, но каждый раз, когда я говорила, что ее увлечение – это не вопрос жизни или смерти, она оскорблялась до глубины души.
Они шли вдоль одной из аллей Центрального парка. Этим праздничным вечером на улицах почти никого не было. Фэй ощущала холодок снежинок, падавших на лицо, и тепло, исходящее от Тима.
– Ну? – поторопил ее Тим. – И что же дальше? Нельзя прерывать историю на середине, мэм.
– Дальше? Дальше все было довольно обычно. Кейси не была создана для того, чтобы стать балериной или хотя бы танцевать в кордебалете. И мадам Наталья ясно дала мне это понять. «У девочки нет таланта, – сказала она в один прекрасный день после того, как прозанималась с Кейси несколько месяцев. – У нее есть воля и трудолюбие, но без дара, который дается только Богом, у нее ничего не получится. Кассандра никогда не будет танцевать».
– Кейси – это уменьшительное от Кассандры? – удивился Тим.
– Нет, ее окрестили Кейси, но мадам Наталье нравилось звать ее Кассандрой. В общем, у меня сердце разрывалось из-за Кейси, но в то же время я испытывала облегчение. Вы должны понять, что никто и никогда не говорил ей, что у нее нет таланта. Мы находили всяческие объяснения случившемуся, ссылались на то, что она слишком поздно начала, но она все понимала. Надо сказать, что держалась она молодцом и не позволяла себя утешать. Мадам Наталья удалилась с чеком на кругленькую сумму, и с тех пор мы о ней не слышали. Насколько мне известно, Кейси никогда не ходит на балет.
– А танцкласс? А рояль?
– Кэл устроил в той комнате видеозал с кучей этих жутких игрушек, которые булькают, скрипят и светятся. Подарок из ада. Кейси все это нравилось, когда она была подростком, или она говорила, что нравилось. Рояль продали на благотворительном аукционе, и теперь он стоит в доме для престарелых актеров.
Тим засмеялся.
– Как я люблю голливудские сказки.
– Но мы реальные люди, – возразила Фэй, чувствуя легкое раздражение.
– Я знаю, – сказал он и, наклонившись, чмокнул ее в нос. – Не думайте, что я этого не знаю.
На Шестьдесят седьмой улице они зашли в артистическое кафе. В мягком свете знаменитые фрески начала века казались одновременно наивными и эротическими. Ей было тепло, уютно и немного хотелось спать. Все шло именно так, как она надеялась. Тим не пытался проводить ее до дверей номера и не приглашал к себе. Он был «настоящим джентльменом», которые теперь существовали только в легендах, но между ними уже возникло что-то гораздо большее, чем взаимное расположение.
Завтра они посмотрят пьесу, а потом пойдут в его любимый ресторан на Третьей авеню. «Это произойдет в субботу», – думала она. Он хотел продемонстрировать ей свое кулинарное искусство, а это означало, что Фэй Макбейн окажется в квартире Тимоти Брэди, человека, который младше ее на десять лет, и отважится на первое любовное приключение за долгие годы. – Кажется, вы где-то далеко-далеко, – произнес Тим, и от звука его голоса она вздрогнула. Фэй стала придумывать, что бы сказать, и вдруг вспомнила его странную реакцию на имя Карен.
– У вас было такое странное выражение лица, когда я произнесла «Карен». Я уверена, в вашем прошлом была женщина с этим именем.
Тим вдруг закрыл лицо руками и испустил глухой стон.
– О-о, Карен… Она причинила мне столько страданий, сколько не причиняла ни одна другая женщина. Я не могу спокойно слышать ее имени. Даже сейчас.
Фэй меньше всего на свете ожидала, что призрак из его прошлого появится в ресторане, чтобы омрачить роман, еще даже не начавшийся.
– Вы не хотите рассказать мне о ней? – вежливо спросила она, надеясь, что он не захочет, но он опустил руки и с жаром заговорил:
– Что я могу рассказать о Карен? Она была так великолепна, так прекрасна и неповторима. Когда она исчезла, она унесла с собой часть моей жизни. Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал о ней. Она ушла, но боль осталась навеки.
Фэй не верила своим ушам. Монолог из дешевой мелодрамы! Ее теплое чувство к Тиму стремительно пошло на убыль, но она попыталась изобразить сочувствие и ждала продолжения. Он медленно выпрямился, его губы сложились в горькую улыбку, потом он расширил глаза, будто заклиная демона, и снова наклонился к Фэй.
– «Карен», – сообщил он шепотом, – это название моего романа. Первого и единственного. Я был совершенно уверен, что создаю величайшее произведение современной американской литературы. Я собирался стать романистом, который скромно преподает историю и раз в год или два поражает читающую публику новым откровением. Я засиживался за полночь, воображая рецензии в «Нью-Йорк таймс» и свои остроумные ответы на ток-шоу.
Фэй закусила губу, чтобы подавить приступ смеха.
– И что же случилось? – мягко спросила она. – Что случилось с «Карен»?
– Ничего особенного, – весело ответил Тим. – Она была никому не нужна, ее отвергли двадцать издателей.
Она просунула руки в рукава пиджака Тима и обхватила его запястья.
– Все знают, что издатели в первую очередь интересуются прибылью, – сказала она с искренним сочувствием. – Может быть, они не взялись за «Карен», потому что роман казался им не коммерческим?
– Очень мило с вашей стороны так говорить, но истина заключалась в том, что роман был просто плохим – типичным примером юношеской графомании. Издатели были абсолютно правы.
– Можно мне его почитать?
– Слава Богу, нет, – сказал Тим. – Я сжег «Карен» много лет назад. Я больше не хочу быть писателем, но и не жалею о том, что попробовал.
Его квартира находилась на Перри-стрит, в самом центре Вест-Виллидж. Тим сказал, что не хочет менять ее, потому что может ходить на работу пешком. В этом объяснении она уловила оттенок извинения за недостаток комфорта.
Но Фэй была очарована четырьмя комнатами, ей казалось, что она перенеслась в прошлое. Никаких саун, джакузи, суперсовременной техники. Гостиная показалась ей маленькой даже по ее новым меркам, но в ней была хорошая мебель и настоящий камин. Старый паркетный пол блестел как зеркало по краям большого перуанского ковра.
В кабинете он сам построил книжные полки от пола до потолка, они были набиты книгами, и Фэй знала, что он читает эти книги. В спальню она не стала заходить, но издала восторженное восклицание при виде кухни – просторной, с огромным разделочным столом и замечательным старинным буфетом.
Он развел огонь в камине, квартира наполнилась восхитительным ароматом горящих сосновых поленьев, а Тим улыбнулся ее восторгу и сказал, что она выглядит как принцесса, которая восхищается крестьянским домом.
– Похоже на Боннара. – Фэй кивком головы указала на небольшую картину, висевшую над камином.
– Это Бине, – усмехнулся Тим. – Боннара на преподавательское жалованье не купишь. – Он протянул ей бокал вина и, не отрываясь, смотрел, как она садится в кресло, подбирает под себя ноги. – Никак не могу поверить, что вы здесь.
– А вы поверьте, – сказала она. – Я ведь не Элизабет Тэйлор.
– Что вы, Фэй, – воскликнул он. – Вы в тысячу раз лучше.
– Я вообще удивляюсь, что вы собираетесь меня кормить обедом после подобного конфуза. – Они оба рассмеялись, потому что пьеса оказалась ужасным, вульгарным фарсом. В довершение всего листок, вложенный в программу, уведомлял, что роль Магды будет играть дублерша. По всей вероятности, Тигрица подхватила грипп. Они хотели уйти в антракте, но профессиональная солидарность заставила Фэй досидеть до конца.
Фэй еще нигде не чувствовала себя так далеко от дома, как в этой скромной квартирке – ни в Италии, ни во Франции. Куда бы они с Кэлом ни ездили – везде она оказывалась в одной и той же атмосфере роскоши: все было первоклассным, пятизвездочным и потому одинаковым.
– Я сегодня чувствую себя такой счастливой, – выдохнула она, но, увидев выражение его лица, изменила тон и спросила: – А что на обед?
– Только то, что я умею готовить, – китайская кухня, – ответил Тим. – Сегодня у нас в меню креветки с соевым соусом и тушеные овощи.
Она слышала, как он двигается по кухне, до нее доносился звон посуды, потом быстрый стук ножа по деревянной доске. Ей нравились мужчины, которые не стеснялись возиться на кухне. Кэл всегда гордился тем, что ни разу в жизни не готовил еду. Скоро по квартире поплыл такой восхитительный запах, что ее рот наполнился слюной. Потом, когда она вернется в Лос-Анджелес, придется разгружаться целую неделю, но сейчас остров Каталина и съемки казались чем-то очень далеким.
Они обедали на кухне при свечах, и сочные креветки в изысканном соусе оказались необыкновенно вкусными. Фэй сказала, что именно такой обед она выбрала бы в качестве последнего желания перед казнью.
– Высочайшая похвала, – обрадовался Тим. – Но имейте в виду, я специалист только в области китайской кухни. Когда я был студентом, жил в бедности и устал от дешевой американской еды, мой руководитель как-то раз пригласил меня на обед. Его жена, китаянка, подала потрясающую утку. В результате я согласился сидеть с их ребенком за уроки кулинарии. Но моя учительница оказалась очень строгой дамой – она так больно шлепала меня по руке, когда я неправильно резал шампиньоны.
– Это тогда вы писали «Карен»?
– Безденежным студентам приходится слишком много работать. Писать им некогда. Нет, писать я начал уже потом, когда был женат. Не делайте такого печального лица, Фэй. Если выстроить в линию всех ученых, которые пробовали писать романы и у которых ничего не вышло, очередь дотянется отсюда до Гонконга. Это не трагедия. Это просто удар по самолюбию.
– Мне иногда кажется, что многие мои проблемы связаны с тем, что я, как, наверное, большинство актеров, вижу реальную жизнь как пьесу, – сказала Фэй. – В пьесе не обязательно должен быть счастливый конец, он может быть плохим, даже ужасным, но он всегда отвечает драматургической структуре. А в реальной жизни все перемешано, большинство историй обрывается на середине и вообще не имеет конца. Вы не можете написать слово «конец» и после этого жить счастливо или, наоборот, после этого жить несчастливо. Все просто продолжает идти, как шло.
Он потянулся через стол и легко коснулся ее щеки.
– Я бы посоветовал вам на время перестать думать о других людях. Подумайте о Фэй Макбейн. Чего она хочет? Чего не хочет? Что может сделать ее счастливой? Что важно для ее существования, а что можно отбросить?
– Кажется, вы предлагаете мне сделаться законченной эгоисткой, – заметила Фэй и тут же добавила: – Извините, профессор, я не совсем готова к сегодняшнему семинару.
Он оскалил зубы в свирепой ухмылке.
– После занятий зайдите ко мне в кабинет, – проговорил он и в следующее мгновение потянул ее из-за стола. Тим оказался удивительно сильным, и она с удовольствием опиралась на его руку, пока он вел ее в гостиную. Они расположились на больших подушках перед горящим камином, он положил руку ей на плечо и прижал к себе.
– Знаете, – мечтательно проговорил он, – вы для меня как бы три человека в одном. Вы девушка моей мечты, еще вы чудесная женщина, а еще вы жертва – как та девушка, о которой вы мне рассказывали.
Фэй отодвинулась.
– Вы ошибаетесь. Я не жертва.
– Фэй, может быть, «жертва» – слишком сильно сказано, но я не могу не ненавидеть этого человека, за которым вы так долго были замужем. Он, как невежда, который находит драгоценную раковину и использует ее в качестве пепельницы, потому что не понимает ее ценности.
– Кэл не так уж плох, – твердо возразила она. – Он просто так и не стал взрослым человеком. Я сама виновата, что не ушла от него раньше, но меня держало банальное представление о том, что ребенок должен расти с обоими родителями.
Она взглянула на него и увидела на его лице выражение страстного желания.
– Фэй, – прошептал он и в следующее мгновение уже целовал ее, а его рука обхватила шею сзади и сжимала ее – сначала нежно, потом все сильнее. Она почувствовала, что ее тело отвечает на прикосновение его теплых губ, на сдерживаемую страсть. Ее губы приоткрылись, приняв его язык, и она сама прижалась к его груди.
Тим оторвался от ее губ, стал целовать выгнутую шею, прижимал ее к себе все сильнее. Она обхватила его руками, чувствуя сквозь рубашку жар его тела, и по ее телу тоже разливалось тепло, дыхание участилось, сердце билось неровными, сильными толчками. Когда он нежно сжал кончиками пальцев ее соски, она услышала собственный прерывистый вздох и откинулась на подушки, увлекая его за собой.
– Я так тебя хочу, – прошептал он. – Моя прекрасная Фэй…
Она тоже хотела его, сама удивляясь силе внезапно вспыхнувшей страсти, все ее тело до кончиков пальцев было охвачено дрожью желания, но одновременно она осознала с неумолимой ясностью, что не может отдаться Тиму. Буря страсти, кипевшая в ней, была вызвана не им и предназначалась не ему. Это было просто не нашедшее выхода желание, порожденное поцелуем Рэя. Она всхлипнула от отчаяния, проклиная себя за то, что позволила себе подумать о Рэе.
– Прости, – сказала она Тиму, отстраняясь от него. – Я не могу. Я просто не могу.
Он приподнялся, опершись на локоть, и посмотрел ей в глаза неверящим взглядом.
– Все хорошо. Все правильно, и ты это знаешь. Ты тоже хочешь меня. Поверь, никто на свете не будет обожать тебя, как я.
Возможно, все дело было именно в этом. Она не хотела обожания, она хотела любви. Любви человека, который относился бы к ней как к равной, а не благоговейного обожания юнца, влюбившегося в женщину с экрана. И она не могла пойти на то, чтобы заниматься любовью с одним мужчиной и при этом думать о другом. – Мне так жаль, – проговорила она, нежно пригладив ему волосы. – Вы замечательный человек, именно такой, каким должен быть мужчина. Тим, вы красивый, умный, обаятельный и остроумный. В вас есть и скромность, и страстность – словом, все, чего только может желать женщина, но я не могу.
– У вас кто-то есть? – Он старался не смотреть на нее, а его лицо все еще пылало.
– Да, – твердо ответила она, – и на самом деле был всегда, все эти годы, что я была замужем. Я никогда не прикасалась к нему, не говорила и не виделась с ним, пока была женой Кэла. Этот человек ненадежен и… непостоянен, но я ничего не могу с собой поделать.
