Текст книги "Никогда не поздно"
Автор книги: Кейт Хэнфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
10
– А ты помнишь, с каким благоговением мы относились к искусству?
Рэй наклонился к ней через стол, улыбаясь с оттенком насмешки над собой. Но в его голосе звучала настоящая ностальгия по прошлому, по тем дням, когда они были молоды.
– Я прекрасно все помню, – ответила Фэй. Ей нравился этот новый ресторанчик с итальянским названием в Беверли-Хиллз. С улицы к нему надо было спускаться по узкой лесенке, и это создавало впечатление интимности. Еда оказалась превосходной, хотя, пожалуй, чересчур калорийной, а теперь они наслаждались кофе с итальянским песочным печеньем.
– Когда я учился в киношколе при Нью-Йоркском университете, мне пришло анонимное письмо. Там была цитата из какого-то классика, может быть, Бернарда Шоу. Почерк отца я узнал сразу, а говорилось там вот что: «Актриса – это нечто большее, чем женщина, в то время как актер – это нечто меньшее, чем мужчина«.
Фэй со смехом возразила:
– Ты же никогда не собирался стать актером.
– Актер, режиссер – для него это было одно и то же. Он считал, что работать в кино недостойно мужчины. Мама была в восторге от моей профессии, но ей приходилось восторгаться втайне от отца.
Фэй вдруг смутилась. Она даже не знала, жив ли еще старший Парнелл.
Рэй, который всегда немного умел читать мысли, сказал:
– Мама говорила мне, что он смотрел все мои фильмы, но никогда не признавался в этом. Она находила билеты у него в карманах.
– Как это печально, – заметила Фэй. – Одна из положительных сторон успеха – одобрение родителей. И еще – возможность делать им подарки.
– Ты тоже была этого лишена, и я понимаю, как тебе приходилось тяжело. – Почувствовав, что ступил на запретную территорию, он снова заговорил о своих родителях. – Я купил им квартиру во Флориде. Эта квартира в Помпано-Бич и пенсия моего старика – больше им ничего и нужно-то не было.
– Дес О'Коннел тоже так называет отца.
– Это обычно для ирландцев, – усмехнулся Рэй. – Мне кажется, это слово предназначено для отцов, которых любят и одновременно ненавидят.
– А мне непонятно, как можно испытывать такие сильные чувства к родителям. У нас все было вполне обычно – они меня любили, воспитывали, как им казалось правильным, и я их тоже любила.
– Время – вот о чем нужно думать в первую очередь, – проговорил Рэй, и когда она поняла, что он подражает мистеру Макбейну, ее захлестнула буря эмоций. Прошло столько лет, а он помнит любимое выражение ее отца. И может быть, она рассказывала о своем детстве, лежа в объятиях Рэя.
– Ну, у тебя и память, – сказала она с насмешливым восторгом.
– Я помню все, что имеет отношение к тебе, – просто ответил он. Это не было ни мелодраматическим жестом, ни дешевой лестью. Он констатировал факт.
Фэй почувствовала облегчение, когда в ресторан вошел Норман Мейлер со своей прелестной женой.
– Как ты думаешь, Норман Мейлер – единственный писатель, которого в Голливуде знают в лицо? – спросила она Рэя.
– Возможно. – Он разломил печенье, обмакнул его в бренди. – Интересно, что здесь делает Мейлер? Вообще-то я должен был бы это знать, но сейчас мне нет дела ни до чего, кроме «Дочери сенатора».
– Это должно быть прекрасно – так уходить в работу, – уклончиво заметила Фэй.
– Но ведь именно это я имел в виду, когда говорил о нашем прежнем отношении к искусству. Фэй, я думаю, в тебе все это осталось. Может, проходная роль в телефильме и не соответствует твоим представлениям о высоком искусстве, но, мне кажется, она поможет тебе вернуться к настоящей работе. Я уверен, ты соскучилась по радости творчества, даже если сама не отдаешь себе в этом отчета.
– Может быть, но я не уверена, что такой пыл к лицу зрелой женщине. Одно дело, когда тебе двадцать, и другое – когда перевалило за сорок.
– Почему? – Рэй откинулся на спинку стула, как бы для того, чтобы получше ее рассмотреть. – Конечно, ты изменилась и не можешь вести себя, как молоденькая девочка, но ведь твои чувства остались прежними. Фэй, все дело в том, что чувства не меняются.
– Ты так думаешь? – Эта фраза так ее взволновала, что у нее сел голос.
– Да, я уверен. Чувства не меняются.
Фэй почувствовала мучительную боль в сердце. Ее тянуло к Рэю, и она ничего не могла с этим поделать, но в то же время она знала, что ему нельзя доверять. Он предал ее, а его умение казаться более чутким и тонким, чем, скажем, Кэл, вовсе не означало, что он другой. Все Карузо и Парнеллы этого мира всегда знали, что делают. Только некоторых было видно насквозь, а другие умели притворяться. Рэй принадлежал к последним.
Он попросил принести счет. Обед подошел к концу, а она так и не поняла, зачем он пригласил ее. Фэй встала из-за стола и пожалела, что не надела чего-нибудь построже. Она четыре раза меняла одежду, собираясь на этот обед, и в конце концов выбрала платье цвета морской волны, открывавшее плечи. А теперь ей почему-то показалось, что она слишком стара для такого наряда.
Она вздрогнула, когда Рэй слегка коснулся ее спины, пропуская в дверь. Он тут же убрал руку, и она мысленно отметила, что по крайней мере он не обращается с ней, как с новоприобретенным, дорогостоящим экспонатом своей коллекции.
Не говоря ни слова, она села в машину Рэя. У него был «мустанг» 1966 года выпуска, темно-синего цвета, полностью отреставрированный.
– Мне завидуют все мальчишки в нашем квартале, – похвастался он Фэй, когда заехал за ней.
А теперь он предложил:
– Давай немного покатаемся. Просто поедем, куда глаза глядят.
Она молча кивнула. В этот час машин было уже мало, они неторопливо проехали по улице Мельроз, пересекли бульвар Сансет, потом покатили по шоссе Пасифик-Кост. Она откинула голову на спинку сиденья и наслаждалась музыкой и красотой ночи, стараясь не думать ни о чем другом. Ночью легко было поверить, что Голливуд – райское место, где воздух благоухает, где в черноте ночи сапфирами сияют бассейны, а полуобнаженные люди пьют шампанское под звездами.
Они не говорили друг с другом, но молчание не вызывало чувства неловкости, и она знала, что Рэю эта бесцельная езда доставляет не меньшее удовольствие, чем ей самой. Вскоре после того, как Рэй свернул с главной магистрали, она увидела внизу океан. В тех местах, где прибой ударялся о скалы, вода слабо фосфоресцировала. Наконец Рэй остановился на высоком обрыве и заглушил мотор. Глядя прямо перед собой, Рэй заговорил:
– Когда умерла Бетси, я был в отчаянии. Я ощущал не только обычное, естественное горе, но и нечто другое, что застало меня врасплох. Фэй, я ощущал вину. Я был Бетси хорошим мужем, мы любили друг друга и имели все, что должно быть у супружеской пары, кроме детей. Она всегда так жалела, что не может иметь детей. Я спрашивал себя, почему я чувствую себя виноватым, и не находил объяснений, пока наконец не понял – чувство вины переполняло меня просто потому, что она умерла, а я живу. Бетси была замечательным человеком, гораздо лучшим, чем я, и вот – она лежит в земле на глубине шести футов, а старина Рэй Парнелл как ни в чем не бывало снимает кино, ест устриц и беспокоится о том, хорошо ли у него лежат волосы.
Фэй взглянула на него, но в темноте трудно было разглядеть выражение лица.
– Я рада, что у вас с Бетси все было хорошо. Мне очень хотелось увидеться с тобой, когда я узнала, что она умерла, но…
– Что «но»? В правилах хорошего тона говорится, что первая любовь человека не может выразить сочувствие, когда умирает вторая?
– Извини, Рэй, но мне все-таки кажется, что у тебя было несколько больше, чем две любви.
– И ты ошибаешься, – возразил он таким тоном, будто сообщал кассирше, что она неверно сосчитала стоимость покупки. – Много женщин и две любви.
– Что ж, тебе повезло. Некоторые не могут найти ни одной.
– Боже мой, Фэй, – тяжело вздохнул он. – Почему с тобой стало так трудно разговаривать? Почему ты придираешься к каждому моему слову? Чего ты боишься?
– Всего. Когда-то я не боялась ничего, и, как показала жизнь, совершенно напрасно.
– Из-за одной-единственной идиотской, нелепой ошибки весь мир перевернулся – ты вышла замуж за нелюбимого человека, а я на всю жизнь лишился твоего общества. – Он издал хриплый смешок. – Такой суд вершили древнегреческие боги.
– Ты не можешь знать, какие чувства к Кэлу я тогда испытывала. А насчет общества – кто, по-твоему, сидит запертым в машине и внемлет каждому твоему слову?
– До чего же остроумны эти девушки со Среднего Запада! Фэй, ты помнишь свой двадцать второй день рождения?
Она закрыла глаза.
– Не надо, Рэй.
Она так хорошо помнила свой двадцать второй день рождения, так часто о нем думала. Рэй подарил ей куклу, похожую на ту, с которой она играла в детстве. Кукла держала в руках маленькую коробочку, в которой лежало тонкое колечко из переплетенных золотых и серебряных нитей. Это было обручальное кольцо. Ничего более дорогого Рэй в то время не мог купить, но она с радостью позволила ему надеть колечко себе на палец. Потом он поцеловал ее – она до сих пор помнила этот нежный и страстный поцелуй – и назвал своей драгоценной девочкой. В тот день он в первый раз сказал, что хочет быть с ней всегда, а она ответила, что любит его, что будет любить до конца жизни. Они занимались любовью всю ночь напролет, погружаясь в кратковременное забытье только для того, чтобы, проснувшись, ощутить с новой силой жар желания.
– Не надо, – повторила Фэй. – Не заставляй меня вспоминать. Все это было и прошло много лет назад.
Он молча завел машину. Когда они остановились перед ее домом в Санта-Монике, Фэй сделала движение, чтобы открыть дверцу, но Рэй взял ее за руку. Она чувствовала, что дрожит и не владеет собой. Теперь его лицо было освещено светом из окон ее дома. Таким серьезным она никогда его не видела.
– Рэй, я боюсь, что мне снова будет больно, – прошептала она. – Если я снова доверюсь тебе, как другу, а ты предашь меня… – Она остановилась, не закончив фразы, понимая, что кривит душой. Если Рэй снова войдет в ее жизнь, то не как друг.
Она улыбнулась через силу.
– Доверие, предательство… Я говорю как героиня «мыльной оперы». Рэй, спасибо за прекрасный вечер.
Она ждала, что он отпустит ее руку, выйдет из машины, откроет для нее дверцу, но он не шелохнулся.
– Пригласи меня на рюмку перед сном, – попросил он. – Представь себе, что мы разыгрываем сцену. Ты меня приглашаешь выпить, и я захожу на десять минут. Все в самом непринужденном светском тоне.
Она почувствовала, что у нее отяжелели руки и ноги.
– И какая у меня сверхзадача в этой сцене? – выдавила она из себя.
– Понять, что я не страшный, зубастый волк, а человек, с которым можно находиться с глазу на глаз и при этом не злиться и не смущаться. А моя задача – быть таким человеком и не пугать тебя.
– Ладно. – Она дружески пожала его руку и заговорила легким и непринужденным тоном: – Рэй, ты не хочешь зайти ко мне на минутку? Я угощу тебя рюмочкой на ночь.
Он выпустил ее руку, вышел из машины и открыл дверцу. Фэй открыла дверь и, когда они вошли в дом, бросила сумочку на столик в передней.
– Проходи, устраивайся поудобнее. – Она прошла в кухню и крикнула оттуда: – Что будешь пить?
– Бренди, – ответил Рэй. – Совсем немножко – мне ведь еще придется сидеть за рулем.
И тут она поняла, что сцена подошла к концу, не успев начаться, – у нее в доме не было ничего, кроме фруктового сока. Ее поразила ирония происходящего: она так старалась вести здоровый образ жизни, чтобы играть, а теперь не может играть по причине собственного усердия. Задыхаясь от смеха, она подошла к двери и с трудом выговорила:
– Рэй, ничего не выйдет. У меня нет бренди.
Он поднял глаза от журнала, который листал, и изобразил оскорбленное достоинство.
– А что есть?
– Грейпфрутовый сок. Низкокалорийный.
– Я с удовольствием выпью грейпфрутового сока, – сказал Рэй.
Она налила два стакана сока и поставила один перед Рэем со словами:
– Вот тебе рюмочка на ночь.
– Спасибо, – ответил он, отложил журнал в сторону и отпил из стакана. – Мэм, я столько раз слышал, какая вы восхитительная хозяйка. А теперь вижу, что те, кто взахлеб рассказывал о вашем гостеприимстве, сильно преувеличивали.
Фэй решила поддержать игру:
– Мистер Парнелл, вы, должно быть, слышали не обо мне, а о миссис Карузо. Вот она действительно могла предложить в любое время дня и ночи самые экзотические напитки, известные человечеству.
– Гм-м, да, я понимаю. Очередная ошибка. Это часто случается в моей профессии.
– Простите, что я вас разочаровала. – Ничего, ничего. Я отнюдь не разочарован. Фэй, скажи, пожалуйста, ты рада, что будешь играть? Ты ждешь этого?
Она поставила свой стакан на стол и села на ковер, обхватив колени руками.
– Вообще-то да. Я встаю с ощущением надежды и радости, но иногда, когда день подходит к концу, я теряю уверенность. – Вдруг у нее мелькнула ужасная мысль: – Рэй, я хочу, чтобы ты был честен с самим собой. Обещай, что, если у меня ничего не будет получаться, если ты увидишь, что я проваливаю роль, ты меня выгонишь. Обещай, что не будешь возиться со мной в память о прошлом.
Рэй задумался на мгновение, потом улыбнулся улыбкой, от которой в комнате вдруг словно стало светлее.
– Я никогда бы не стал настаивать на твоем участии в фильме, если бы существовала хоть малейшая возможность неудачи. Фэй, я много всего о тебе думал в эти годы, но никогда не думал, что ты бездарная актриса.
– Все равно, обещай.
– Твой агент станет возражать. – Обещай.
– О, Господи, – простонал Рэй. – В письменном виде?
– Нет, достаточно устного заверения.
Он положил руку на журнал, как на Библию, и торжественным тоном произнес:
– Я, Рэймонд Патрик Парнелл, клянусь, что если юное дарование, в дальнейшем именуемое Фэй Макбейн, проявит себя как бездарная, некомпетентная, отвратительная актриса, я сниму с нее все обязанности по отношению к проекту под названием «Дочь сенатора».
Фэй одобрительно кивнула.
Он допил сок, посмотрел на часы и поднялся.
– Ну что ж, не стану тебе надоедать, – сказал он. – Спасибо за рюмочку.
– Спасибо за обед, – ответила Фэй тем же тоном.
Она проводила его до двери со светской улыбкой на лице.
– До свидания, Рэй. Я прекрасно провела вечер.
– Я тоже. – Он вдруг стал так похож на плохого актера из второразрядного фильма, и на нее опять напал смех.
– Черт побери, что тут смешного?
– О-о, Рэй… Как хорошо, что ты никогда не хотел стать актером… Ты просто ужасен.
– Благодарю за комплимент, мэм, – шутливо проговорил он, но его глаза потемнели.
Они оба застыли в неподвижности. Совсем близко друг от друга. Фэй чувствовала, что ее тянет к нему как магнитом, но она заставляла себя оставаться на месте. Рэй первым двинулся к ней навстречу – так медленно, что, казалось, прошли годы, прежде чем его руки коснулись ее лица, приподняли его. Потом она почувствовала прикосновение его мягких, ищущих губ на своих губах, а его пальцы зарылись в ее волосы.
Она прижималась к его груди, его руки привычными движениями ласкали ее спину, словно они никогда не разлучались. Она чувствовала, как по всему ее телу разливается знакомое тепло, губы раздвинулись под нажимом его губ, пропуская пылающий язык, трепет которого передавал какое-то отчаянное послание.
Они оба дрожали. Ноги Фэй подкашивались. Она чувствовала, что еще немного и упадет. Ничего не изменилось. Она снова в его комнате в Венеции, а на пальце у нее обручальное колечко из тесно переплетенных золотых и серебряных нитей. Фэй жаждала почувствовать на себе тяжесть его тела и все крепче прижималась к нему.
Она не поняла, кто сделал первое движение, от которого разъединились их тела и губы. Все вокруг перестало существовать, осталось только прерывистое дыхание и сознание, что произошло что-то непоправимое. Рэй заговорил первым:
– Прости меня, Фэй. Этого в сцене не подразумевалось.
Она не чувствовала раскаяния, вернее, его не чувствовало ее тело. Оно знало, чего хочет, и требовало этого с болезненной настойчивостью, но мозг говорил совсем другое. Она испытывала огромную благодарность к Рэю, который сумел остановиться и избежать естественного завершения. Если бы он не удержался, они получили бы кратковременное удовольствие, за которое расплачивались бы годами боли. Она была недостаточно молода, чтобы бездумно наслаждаться моментом, и знала, что потребовала бы от него гораздо больше, чем он готов дать.
– Это временное помешательство, – хрипло прошептала она.
Он стоял в дверях всего в нескольких дюймах от нее, а его взгляд искал ее глаза, как будто он ждал, что она скажет что-то еще. Но она больше ничего не сказала. Рэй вздохнул и горько улыбнулся.
– Спокойной ночи, прекрасная Фэй. До свидания.
Она смотрела, как он садится в машину, трогается с места, и потом провожала взглядом «мустанг», пока задние огни не растворились в темноте. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, все еще дрожа.
Если первая рана была так глубока, то вторая должна оказаться смертельной.
Ожерелье из жадеита было таким красивым, что не купить его казалось просто невозможным. Но ничуть не меньше ей нравился и китайский жакет цвета морской волны, отделанный черной тесьмой. Охваченная лихорадкой приобретательства, Фэй без устали вновь и вновь обследовала все уголки «Гампс» и сама себя не узнавала. «Если бы меня сейчас видел Кэл, – подумала она, – он был бы доволен. Вот такой и должна была быть, по его мнению, настоящая женщина – способной взять и полететь в Сан-Франциско только для того, чтобы посетить любимый магазин». Правда, Фэй до сих пор так ничего и не купила. Ей хотелось купить почти все, что она видела, но каждый раз, уже доставая кредитную карточку, она думала о сушильной машине, которой не хватало в «Голубятне», и вещах, необходимых малышу Дейзи.
Расставшись с Рэем, она провела бессонную ночь и ждала рассвета, чувствуя себя как в тюрьме. В Лос-Анджелесе спастись было негде, ей казалось, что она в любую минуту может встретиться с Рэем. В памяти неожиданно возник Сан-Франциско, город крутых улиц, в конце которых вдруг неожиданно, как благословение, открывался вид на море, «Гампс» с его экзотическими и дорогими товарами. В этом городе она никого не знала и могла полностью распоряжаться собой и своим временем. Она помчалась в аэропорт и уже в половине десятого стояла на центральной площади Сан-Франциско и наблюдала за нелепыми брачными танцами голубей.
Фэй сняла номер в «Святом Франциске» до конца уик-энда. Время она распланировала чуть ли не до минуты: сегодня – обед в любимом ресторане на площади Вашингтона, завтра – прогулка по Рыбачьей пристани, затем – дневной спектакль в маленьком театре неподалеку от Норд-Бич. А потом, если позволит время, она позвонит подруге по колледжу и узнает, не хочет ли та встретиться с ней в городе.
– Извините, мисс, – услышала она мужской голос за спиной.
Она в смятении обернулась и увидела человека средних лет, хорошо одетого, с такими же густыми бровями, как у ее агента Барни.
– Я понимаю, что это может показаться странным, – проговорил он извиняющимся тоном, – но я хотел бы попросить вас об одолжении. Я хочу купить подарок жене на день рождения, а здесь мне все так нравится, что я никак не могу решить, что покупать. Выберу что-нибудь не то, а ей потом придется делать вид, что она очень довольна. Вы, наверное, понимаете, к чему я клоню?
– Вы хотите, чтобы я помогла вам выбрать подарок? – с готовностью отозвалась Фэй. Она даже обрадовалась, потому что в ее блуждании по магазину появилась благая цель, а интуиция подсказывала, что мужчина говорит правду, а не пытается ее «подцепить».
Он благодарно улыбнулся.
– Я уже совсем было решился, но потом что-то испугался. Мы здесь проводим отпуск, и я хочу через месяц сделать ей сюрприз. Хочу, чтобы подарок на день рождения напоминал о поездке в Сан-Франциско.
– Вы очень заботливый муж, – приветливо сказала Фэй. – Надеюсь, жена вас ценит. – Она подумала, что они, наверное, живут в маленьком городишке наподобие Сайервилла и что мужчина долго не решался к ней подойти. – Я с радостью вам помогу. Покажите, что вы выбрали.
И он без промедления указал на китайский жакет, тот самый, которым она восхищалась.
– Мне он кажется очень красивым, но хотелось бы услышать мнение женщины.
– Это прекрасная вещь. Я сама хотела его купить.
– Ну тогда я не буду…
– Нет, нет, не беспокойтесь. У меня и так слишком много одежды. Ваша жена любит этот цвет?
Он кивнул.
– Она такого же роста, как вы, и размер примерно тот же, хотя на этом сходство кончается. Вот не знаю, пойдет ли ей. – Он вынул бумажник, порылся в нем, достал фотографию, с любовью взглянул на нее. – Вот она, моя Милли.
Милли оказалась подтянутой женщиной с седыми волосами и приятной улыбкой. Она носила очки, которые казались великоватыми для ее лица, и, как показалось Фэй, слегка злоупотребляла румянами. Конечно, наверняка сказать было трудно, но Фэй от души хотела верить, что видит счастливую женщину.
Она сняла жакет с вешалки, чувствуя, что тисненый шелк скользит в пальцах как прохладная вода. Потом она быстро скинула английский твидовый пиджак и попросила мужчину его подержать. Продавщица подозрительно покосилась на них.
– Вы хотите его примерить! – воскликнул он с нескрываемой радостью. – Об этом я и хотел вас попросить, да не осмелился.
Жакет окутал ее, словно волшебное облако. Она застегнула пуговицы, отошла подальше и повернулась.
– Ну как? Вам нравится? Чувствуешь в нем себя просто великолепно.
– Мисс, с ума сойти, до чего здорово! По правде говоря, я еще никогда не покупал таких дорогих вещей, так что я уж хочу, чтобы было наверняка.
Фэй сняла жакет, а он протянул ей пиджак и горячо поблагодарил.
– Конечно, – добавил он, слегка покраснев, – на ней он никогда не будет смотреться, как на вас, но, мне кажется, любая женщина имеет право носить красивые вещи, правда?
– Разумеется. Милли понравится, вот увидите. Поздравьте ее от меня с днем рождения.
Она вышла из «Гампс» и решила прогуляться по китайскому кварталу.
Милли повезло с мужем. Он так искренне старался сделать ей приятный сюрприз, порадовать ее. «Вот человек, который любит жену после стольких лет, прожитых вместе», – думала Фэй. Она не могла припомнить ни одного подобного брака в Голливуде и вспомнила о Рэе и Бетси Ландон. Что было бы, если бы Бетси не умерла? Но она тут же отчаянным усилием воли выкинула Рэя из головы.
– Ма, где, черт возьми, тебя носит? Я уже два дня тебя ловлю.
– Я в Сан-Франциско. Что-нибудь случилось?
– Это же ты мне позвонила, – раздраженно ответила Кейси. – Может, это у тебя что-нибудь случилось?
«Мне было одиноко», – подумала Фэй.
– Просто я хотела тебе сообщить, где я, – сказала она в трубку. – Вернусь завтра. Мне захотелось побыть одной некоторое время.
– Здорово! Как раз, когда она мне нужна, ей приходит в голову слетать в Сан-Франциско. – Чувствовалось, что Кейси по-настоящему взволнована. Под ее раздраженно-саркастическим тоном скрывалась истинная тревога. Она словно опять превратилась в маленькую девочку, бежавшую со всеми своими невзгодами к матери.
– Поговори со мной, Кейс, – попросила Фэй. – Объясни, что тебя так расстроило. Я никогда бы не уехала, если бы знала, что нужна тебе.
Кейси, очевидно, немного остыла и успокоилась.
– У меня трудности, и я думаю, что сама с этим не справлюсь. Ты сядь поудобнее.
Фэй уже сидела на краю кровати в номере «Святого Франциска». Шторы на окнах были открыты, и она могла наслаждаться видом ночного города.
– Папа приглашает меня на обед вместе с этой кошмарной бабой. Он считает, что я должна с ней получше познакомиться, а ты, наверное, представляешь себе, что это значит. Это значит, что он собирается жениться, разве не так?
– Не обязательно. А почему ты называешь ее «кошмарной бабой»?
– Я случайно встретила их в этом новом кафе, «Драйс». Они входили, а я уходила. Ее зовут Рената, фамилии не знаю, и она висела у него на руке, как пиявка, и смотрела на него обожающими глазами. Он меня представил, я, конечно, не придала этому никакого значения, и вот теперь он хочет, чтобы я ее «получше узнала», – с отвращением выговорила Кейси.
– Ну и что в этом ужасного? – спокойно заметила Фэй. – И что кошмарного в Ренате?
– У тебя еще есть время? Ну, слушай. Для начала – у нее толстые коленки, и одевается она, как провинциальная училка. На ней был какой-то жуткий костюм, прямо с барахолки, и блузка с оборками, которая вышла из моды лет двадцать назад. Я думаю, она считает, что так одеваются деловые женщины, – как будто насмотрелась старых фильмов. Она не годится для Лос-Анджелеса, а акцент у нее такой, будто она выросла в Бронксе или Бруклине – просто Аль Пачино в юбке…
Кейси все с большим воодушевлением громоздила обвинение на обвинение. В Ренате слишком явно была видна ее национальность, а красилась она из рук вон плохо. Фэй не перебивала дочь, но постепенно действительно приходила в ужас – не из-за Ренаты, а из-за снобизма Кейси. Она тоже была удивлена тем, что Кэл появился в обществе с недостаточно «шикарной» женщиной, но считала, что это может означать какую-то положительную перемену в ее бывшем муже.
– Что это? – Кейси срывалась на крик. – Возрастной кризис? Или он вдруг вспомнил о своих корнях? Зачем ему эта «мама миа»? Да, я еще не сказала тебе самого ужасного. Ма, ей столько же, сколько ему. По меньшей мере пятьдесят.
Фэй велела Кейси успокоиться – завтра мама вернется в Голливуд, и они обо всем поговорят.
– Если твой отец собирается жениться, это не наше дело, – сказала она. – Ты уже взрослая, а если он нашел женщину, которая сумеет дать ему счастье, то какая разница, как она выглядит. Детка, лучшие женщины в мире – именно те, которые не годятся для Голливуда. Судя по тому, что ты рассказывала, она действительно не в духе Кэла, но это только хорошо.
– Ты хоть понимаешь, что говоришь? Вот ты была в духе папы. Как ты себя будешь чувствовать, если он женится на гусыне, которая к тому же на вид старше тебя? Что о тебе будут говорить?
Фэй прикрыла трубку рукой и тяжело вздохнула.
– При чем тут я, дорогая? Постарайся не судить людей так строго.
– Если он на ней женится, – трагическим тоном проговорила Кейси, – моей карьере в этом городе конец.
После разговора с дочерью Фэй расхотелось ехать в тот ресторанчик в китайском квартале, который так хвалила Хуанита. Но она все равно подкрасилась и вошла в стеклянный лифт, который ползал вверх-вниз по фасаду здания. Если у пассажира было хорошее настроение, то поездка в лифте и вид города далеко внизу казались захватывающими, но для человека, не устроенного в жизни, было что-то жуткое в том, чтобы висеть как муха в стакане в сотне футов над мостовой. Фэй пришло в голову, что этот лифт – метафора ее собственной жизни: посторонним может казаться, что ей можно только позавидовать, но на самом деле она так же далека от той жизни, которой бы ей хотелось, как далека сейчас от надежной земли. Она взяла такси, откинулась на спинку сиденья, перебирая в памяти слова Кейси. В рассказе дочери что-то было не так. Кэл никогда бы не стал ухаживать за простушкой – разве что он пережил серьезный духовный кризис. Ее беспокоил не Кэл, а дочь, ее система ценностей.
В отеле ей не удалось как следует выспаться – она часто просыпалась и видела странные сны. Сан-Франциско не исцелил ее.
Фэй внезапно очнулась и поняла, что машина стоит перед витриной магазина, изображавшей карпа в бассейне, «Сами выбирайте свой обед». Туристы пробирались по узким улочкам бок о бок с китайцами, которые здесь жили и работали. Она видела огромного будду, лаковую шкатулку для драгоценностей, но ее мысли блуждали далеко.
Во времена ее юности самым страшным, что могло произойти с девушкой, была женитьба ее разведенного отца на молоденькой женщине. Сексуальная, хорошенькая мачеха – вот чего боялись все девушки. Конкуренция! Унижение! Сознание того, что папа хочет спать с кем-то – таким же, как ты. А Кейси испытывала ужас при мысли о том, что ее предполагаемая мачеха не соответствует стандартам, на которых она воспитывалась, стандартам, которые она почитала, так же как Фэй некогда почитала понятия верности и чести. Что-то было неправильно. В чем-то следовало попытаться разобраться вместе с Кейси. Она чувствовала себя виноватой, потому что поддалась другим эмоциям. Дочь отошла на второй план.
– Мадам, – сказал шофер, – мы приехали.
