Текст книги "Чужая жена"

Автор книги: Кэтрин Скоулс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

ЭПИЛОГ

Оранжевые цветы на длинных, как африканские дротики, стеблях алоэ вера в венчике колючих побегов сплошь покрывали каменистый склон. Мара оглядывала их с вершины холма, где между двух пушистых казуарин[18]18
  Казуарины – вечнозеленые кустарники или деревья. Родина – Юго-Восточная Азия и острова западной Океании, а также Австралийская область. При этом казуарины отсутствуют в Новозеландской области и на востоке Океании. Некоторые виды достигают высоты 35 м.


[Закрыть] приютилась деревянная скамья. Сзади от южных ветров укромный уголок прикрывали огромные валуны. Место носило название «Воронье гнездо китобоя».

Нагнувшись вперед, из своего укрытия Мара могла видеть уютный деревянный коттедж у подножия холма. Ее изначально прельщала элегантная простота его линий и симметрия затейливо переплетенных окон, бегущих в разные стороны от входной двери. Отсюда было заметно дыхание каменного дымохода и различались даже пятна ржавчины на жестяной крыше с подветренной, «морской» стороны. И желоб под крышей, с того края, где кухня. Мара горестно улыбнулась. Когда она переезжала сюда восемь месяцев тому назад, она и представить себе не могла, сколько труда еще придется вложить в ремонт. Ее братья порывались приехать, чтобы оценить недвижимость прежде, чем ее покупать, но Мара отказалась от их помощи – про себя она уже решила: она сюда переедет.

Решение, собственно, было принято, когда ее взгляд случайно упал на выцветшее объявление «Продается», приколоченное к веранде. Мара подняла глаза и увидела сад, взбиравшийся по склону в гору. Сад представлял собой джунгли сизаля, одичавшей остролистой груши, бугенвиллеи и алоэ вера, высаженных и сумевших прижиться на каменистой почве много лет назад. Взбираясь по круче в первый же день, Мара сразу почувствовала себя как дома – это место напоминало ей Африку.

Сменив позицию на своем наблюдательном пункте, Мара перевела взгляд со своего участка на деревню и побережье. Вид, открывавшийся перед ней, был смутно знаком. Вдали, где простиралась зелень трав и кустарника, раньше был разбит летний лагерь «Герлгайдз», будивший в душе Мары безоблачные воспоминания юности. Сейчас прибрежная зона была отведена под заповедник, старые сосны сменила местная растительность, но скалы и дюны остались такими же, какими она их запомнила с детства. В деревушке Бикено открылось несколько новых магазинчиков, у бывшей окраины вырос новый жилой район, но место осталось по-деревенски опрятным и спокойным. Мара скользнула взглядом по крышам зданий, слетевшихся к берегу, словно стая птиц. Затем посмотрела на белые пляжи, полумесяцем огибавшие залив. На глади залива покачивались рыболовецкие катера, сверкая яркими до рези в глазах корпусами. Еще дальше к линии горизонта лежал остров Даймонд в опушке поросших оранжевым лишайником скал среди бирюзового моря. От этой красоты захватывало дух. От того, что и сама она владела маленьким клочком земли на склоне холма, Мару охватывало чувство причастности ко всей этой красоте.

Солнце тонуло в западной стороне неба; женщина ощутила легкий озноб и обхватила себя руками за плечи. На ней была по-летнему легкая рубаха и джинсы. День и впрямь был тёплым и солнечным, но к вечеру с моря потянуло зимней прохладой.

Она совсем уже собралась домой, когда до ее слуха донесся гул автомобильного мотора. Оглядев дорогу, что вилась вдоль холма, Мара и впрямь увидела приближающийся автомобиль, сверкающей тенью скользивший по шоссе в сторону ее участка. Даже не вглядываясь в номера, можно было догадаться, что машина числилась за пунктом проката на «большой» земле. Визитеры частенько наведывались в здешние места, неспешно колеся по округе, словно прицениваясь к недвижимости. Мара опустилась на скамейку, скрываясь от прибывших за зарослями агавы. Она уже вообразила визитеров, рассуждающих о том, во сколько обошелся бы участок со старым домом и садом, заросшим до состояния джунглей, – уж не «спасибо» ли за то, что хоть спросили, и приготовилась дать отповедь: в любом случае вы опоздали. Дом принадлежит ей, и мысль об этом возносила ее в своих глазах.

Стук ржавой велосипедной цепи сопровождал Мару всю дорогу к деревне. Вместе с холодным утренним воздухом Мара вдыхала аромат душистых трав, который источала притороченная к рулю корзина. Собственно, травы и были изюминкой, благодаря которой она устроилась на работу в ресторан. Эти травы она выращивала у себя на участке, и в корзине лежал ее первый собранный урожай. А начинала Мара с того, что сразу определила плодородные участки почвы у подножия холма и оградила их как могла от посягательства опоссумов и бандикутов. Она засадила их лавандой, календулой и гибискусом, с учетом того, что большая часть пойдет на продажу. Крутя педали, Мара бросила взгляд на корзину. Шпинат и рукола приходились как раз в сезон, зато свежую мяту, петрушку, шалфей и тмин мало где можно было сыскать. Мара надеялась, что в ресторанчике Шанталь травы придутся как нельзя кстати. Сама Шанталь, кроме того, что была владелицей ресторана, выполняла еще работу шеф-повара. Она была известна прямотой характера. За те шесть месяцев, что Мара подрабатывала у нее официанткой посменно с ее дочерью-подростком, между двумя женщинами завязалась дружба. Поначалу Мара рассчитывала на временную работу, лишь бы вжиться в новое для себя окружение, но, поработав у Шанталь, незаметно для себя передумала уходить.

Описывая длинный поворот перед спуском в деревню, Мара засмотрелась на запущенный дом отдыха на краю залива. Нежилые корпуса подавленно смотрели пустыми окнами – дома отдыха уходили в прошлое, новое поколение предпочитало селиться либо в меблированных комнатах, либо в пансионе «ночлег и завтрак», либо в туристических домиках безо всяких излишеств. Что не пустовало, так это местный бар, который, как и прежде, оставался неким центром общественной жизни. Вечерами из его окон лился желтый свет, гудели голоса и, наверное, потрескивали поленца в камине, создавая домашний уют для краснолицых обветренных рыбаков, вернувшихся с моря.

Когда Мара проезжала заброшенное зеленое поле для боулинга, до нее донесся узнаваемый мускусный запах горелого эвкалипта, обволакивая ее воспоминаниями о Рейнор-Лодж, где дым костров приветствовал восход и возвращался проводить закат. Мара сглотнула подступивший к горлу комок – на миг ее охватило несбыточное желание вновь оказаться в родных для нее местах, которые остались в прошлом двенадцать лет тому назад. Или хотя бы повидать кого-то из близких, кто понял бы и разделил ее тоску. О многом она могла поговорить с Джесси, собственным сыном, детская память которого сохранила немало воспоминаний о Рейнор-Лодж, но совсем недавно он женился и переехал в Мельбурн, где ему предложили работу. Он и его молодая жена Сара неоднократно предлагали ей перебраться поближе и даже подыскали ей неплохой домик по соседству. И столько же раз Мара преодолевала искушение поддаться на уговоры. Они были очень близки с Джесси с самого момента его рождения, и Мара даже помыслить себе не могла свою жизнь без него. Но наступил момент, когда нужно было просто отступить в сторону и больше не вмешиваться в его жизнь.

Когда-то Мара могла делиться воспоминаниями с Лорной, своей матерью, тем более что та, преодолев расстояния, ухитрилась приехать в Рейнор-Лодж как раз накануне рождения Джесси. Как же им было неловко в первые мгновения, когда они оказались вместе, один на один, после долгих лет отчуждения. С той поры они, как тайну, хранили одно и то же воспоминание, которое не могло не вызвать невольную улыбку у обеих: разволноваться по поводу своей встречи они так и не успели, поскольку, пока Лорна распаковывала чемоданы, у Мары начались схватки – за две недели до срока.

Мара мысленно вернулась в тот незабываемый день. Едва начались схватки, они тут же снарядили новый «лендровер» в миссию: Кефа сидел за рулем, а Лорна и Мара устроились рядом. Схватки усиливались с каждой минутой, и уже на полпути стало ясно – рожать придется в дороге. Кефа свернул на обочину, помог Маре выйти из машины, поднял боковое сиденье в кузове и расстелил на полу китенге.

– Вы знаете, что делать, – кивнул он Лорне и удалился на пристойное расстояние в готовности бежать обратно, если позовут.

Глаза у Лорны расширились.

– Я знаю, что делать, я знаю, – твердила она беспрестанно, словно пытаясь убедить саму себя, – кому знать, как не мне – как-никак, а я родила семерых, уж кто-кто, а я-то знаю…

Сквозь туман подступающей боли Мара едва замечала Лорну, которая старалась определить время между схватками и давала ей советы, как правильно дышать. Но даже сквозь приступы мучительной боли Мара чувствовала нежную руку матери, которая ласково гладила ее по волосам. Голос Лорны, спокойный и уверенный, доносился до нее сквозь пелену страданий. Схватки накатывали вновь и вновь. Затем Мара почувствовала, что ей надо помогать ребенку, и стала тужиться. Как ей показалось, прошло лишь несколько мгновений – и Лорна положила крошечное живое существо на голый живот Мары.

– Мальчик, – объявила Дорна. – Прекрасный маленький мальчик.

Прошло немало времени, прежде чем Мара смогла отвести удивленный взгляд от малыша – от его маленьких ручек, розовеньких ножек, светлых волосков, прилипших к влажной головке. Но когда его первые крики разорвали тишину и она наконец подняла глаза, встретившись взглядом с Лорной, то почувствовала неразрывную, глубокую связь, отныне объединившую ее с матерью. Да и не только их двоих, но и младенца, который, являясь частью каждой из них, был в то же время единственным и неповторимым.

– Он само совершенство, – проворковала Мара, дотронувшись до крохотных кулачков.

– Ты тоже была совершенством, – улыбнулась Дорна.

До них донесся голос Кефы:

– Все в порядке?

Мара улыбнулась, накрыв рукой маленькую, покрытую нежным пушком головку, и взглянула на Лорну глазами, полными слез:

– Скажи ему, что все в порядке. Все в полном порядке.

Ее взгляд скользнул к распахнутой настежь задней дверце «лендровера», где, словно в окне, виднелся резко очерченный прямоугольник ясного неба. Боль прошла, уступив место всеобъемлющему чувству радости.

Это твой сын, Джон. Твой малыш.

В последние дни, которые Лорна провела в Рейнор-Лодж, она была воплощением оптимизма и кипучей деятельности. Ни малейших признаков усталости, ни намека на головную боль – казалось, с рождением Джесси она и сама будто заново родилась. Она могла с утра до вечера возиться с малышом, обучая Мару, или помогать Менелику на кухне. Вместе с Дуду она собирала овощи на огороде, прилегавшем к приюту, или расставляла в комнатах свежие цветы. Если Мара отдыхала или была с ребенком, Лорна брала на себя роль хозяйки приюта, встречая и обхаживая гостей, которые возвращались с местными проводниками после ставшего бескровным сафари.

Но вскоре Лорна засобиралась в дорогу. На прощание она взяла с Мары слово писать ей каждую неделю, и на протяжении долгих лет Мара честно выполняла данное обещание, описывая едва ли не по дням каждое мало-мальски значимое событие в жизни Джесси, который быстро стал любимцем не только обитателей приюта, но и всей ближайшей деревни. Каждый новый шаг, совершенный Джесси, любая неудача, болезнь или недомогание, и каждая, пусть даже самая маленькая победа добросовестно отмечались Марой на тонких листах голубой бумаги, которые затем запечатывались в авиаконверт и отправлялись в долгое путешествие по земному шару.

Одно время они с Лорной вынашивали план еще одной поездки в Танзанию, но дальше разговоров дело не сдвинулось. А много лет спустя Мара и Джесси сами вернулись в Тасманию. Так большая семья объединилась, и они с Лорной долго не могли наговориться, делясь общими для них воспоминаниями, как давними, так и новыми. Но и эти дни канули в небытие – Лорна умерла год назад, пережив своего мужа всего на несколько недель, словно повинуясь напутствию: жена да прилепится к мужу своему. Она безропотно последовала за ним по тому пути, что избрал он. Но Мара была рада и тому, что ее мальчик застал их обоих в живых и даже успел завоевать суровое сердце своего деда. То был еще один аргумент, подтверждавший правильность ее мучительного решения бросить все в Рейнор-Лодж и покинуть Танзанию.

Мара хорошо помнила тот день, когда сделала окончательный выбор. Джесси собирался в Академию Рифт Велли в Кении. Мара уже оплатила один семестр. До этого уровня они как-то дотянули с помощью заочного обучения, как до них поступила и семья Холден. Но сейчас мальчику было без малого тринадцать, а значит, пора было задуматься о чем-то более серьезном, возможно, школе-интернате. Мара съездила к Бине в ее торговый эмпориум и купила обшитый жестью чемодан, на крышке которого, стараясь унять внезапно возникшую дрожь в пальцах, краской вывела имя Джесси, при этом уговаривая себя, что Кения, как-никак, пусть не близкая, но все еще Африка, а не далекая Англия. Да и образование там приличное. Но все аргументы, которые услужливо подсказывал разум, разбивались о глухое молчание опустошенного сердца. Складывая вещи сына, Мара готова была разрыдаться; несколько раз она ловила себя на том, что просто стоит у открытого шкафа и вдыхает запах того, что можно было назвать мальчишеством – запах кожи, карандашей и клея, сохнущего на авиамоделях.

Настал день, когда Мара и Джесси уезжали в аэропорт Аруша. Обитый жестью чемодан был погружен в кузов «лендровера», и весь приют вышел попрощаться. В последний момент мальчик вцепился в бивни при входе и ни за что не хотел их отпускать. Сначала Мара стыдила его, затем уговаривала, но в конце концов сама отцепила детские руки, до сих пор тонкие и слабенькие, и подтолкнула ребенка к машине. На его лице, обычно живом и открытом, выступили желваки. Светловолосый, с голубыми глазами, он смотрел на Мару так, как смотрел бы на нее Джон в его возрасте. Она пыталась поймать взгляд вначале Менелика, потом Кефы. Но те не выказали никаких чувств, чтобы не повлиять на ее решение. Она повернулась к Джесси, в молчании наблюдая, как маленькая фигурка бредет от нее прочь. Его не по размеру большие новые ботинки оставляли на пыльной земле какие-то странные, словно чужие, следы.

Вынести этого Мара уже не могла. Она подбежала к «лендроверу», открыла дверцу и вытащила чемодан из машины. Джесси повернулся к ней с таким взглядом, который она не смогла забыть и долгие годы спустя.

– Я не хочу уезжать от тебя, – сказал он, – никогда-никогда.

Мара притянула его к себе:

– Я не хочу, чтобы ты уезжал.

Но это означало возвращение в Тасманию. Мара понимала, насколько важно в современном мире получить хорошее образование, чтобы самому распоряжаться своей судьбой. Она продала приют Абасси, владельцу отелей в Кикуйю, на том условии, что Кефа станет партнером в бизнесе, а Менелик – он уже собирался на пенсию – и дальше будет жить в своем флигеле. Сборы и прощания разрывали сердце. Но, с другой стороны, они с Джесси теперь не расстанутся.

Со временем, как это бывает в жизни, каждый из них пошел своей дорогой. Джесси вырос и должен был искать свой путь в этом мире. Насколько ему это удавалось, Мара не бралась об этом судить, но была уверена в одном: любая мать, любой отец могли гордиться таким сыном.

Как она скучала по нему – казалось, даже кости ныли от тоски…

Мара попыталась отогнать от себя грустные мысли. Еще минуту назад, напомнила она себе, жизнь представлялась ей спокойной и безоблачной: как-никак, а у нее был собственный дом и сад, люди поблизости и работа в деревне. О чем еще мечтать? Пройдет время, и она научится жить в одиночестве, не чувствуя себя одинокой. Научится готовить на одного и даже станет находить утеху в том, чтобы завтракать и ужинать, имея в собеседниках одно лишь радио. И ведь придется. Выбора-то, в любом случае, нет.

…Став на педали, Мара одолела последний подъем перед заездом к ресторану. Дальше перед ней откроется знакомый вид на улицу, выстроенную еще во времена короля Георга, с вывеской, обещающей посетителям настоящее французское меню.

Затормозив у палисадника, который являл собой заросли герани, Мара замешкалась, поправляя черную юбку и белую блузку и проверяя, не выбились ли волосы из «французской» прически, обязательной для обслуги в ресторане, после чего отцепила корзинку от руля и смело направилась к входу.

Входная дверь подалась, издав натужный скрип. Сколько раз Мара уговаривала Шанталь смазать петли, на что та всякий раз отвечала, что скрип дверей действует на нее как колокольчик, предупреждая о посетителях, и потому она ничего не хочет менять. Вот и сейчас Мара застала Шанталь за разделочным столом с ножом в руках, но взгляд ее был обращен к входу.

– Добрый вечер, – тут же откликнулась она. По голосу Мара догадалась, что хозяйка заведения пребывала в благодушном настроении. О том свидетельствовал и диск с песнями Нины Симон, и бокал с красным вином у разделочной доски. В зале было тепло благодаря растопленной дровами печке.

Мара поставила корзинку с зеленью на стойку, и Шанталь кивнула в знак признательности. Потом взяла в руки нож и продолжила резать. Ее ловкие, быстрые движения напомнили Маре Менелика, когда тот орудовал на кухне своим драгоценным ножом. Мара отвернулась и принялась сервировать столики. Ею овладело знакомое настроение. Как будто прошлое витало в запахе дыма. Сейчас оно взывало к ней, проявляясь везде, куда бы Мара ни глянула.

– Пригуби вина! – предложила Шанталь.

Мара перегнулась через стойку, протягивая руку за предложенным бокалом, и Шанталь спросила:

– Ты ела сегодня?

– Сандвич, – ответила Мара.

– Этого мало. – Шанталь посмотрела на Мару с укором, но ее голос звучал ласково. Казалось, она всегда угадывала настроение Мары. Мара же думала, что, наверное, француженка, как и она сама, жила памятью о другой жизни в другой стране. Шанталь уехала из Парижа пятнадцать лет назад, после развода с мужем. Она скучала по дому, но не хотела возвращаться – во всяком случае, не больше, чем Мара хотела вернуться в Танзанию. Они обсуждали друг с другом закрытые главы своей жизни. Женщины понимали, что иногда прошлое сильнее и ярче, чем то, что происходит здесь и сейчас.

Прибыли первые посетители, и Мара провела их к столику, ближе к печи. Их было трое, две женщины и мужчина. Немного полноватые, они носили удобную, практичную одежду. Мужчина был седой, а одна из женщин, немного сутулая, двигалась медленно, будто боясь, что споткнется обо что-то. Пока они располагались за столом, укладывая вещи на свободный стул и очки на стол, Мара увидела, что перед ней люди преклонного возраста.

И только потом, всмотревшись в лица, сосредоточенные на меню, Мара поняла, что им не более шестидесяти. Они всего на десять лет старше, чем она. Назвав им дежурное блюдо, Мара вздрогнула, шокированная мыслью. Они выглядели намного старше, чем она себя чувствовала. Она внезапно поняла, почему после продажи семейного дома в Хобарте, где они жили вдвоем с Джесси, ей тут и там советовали купить простенькое и доступное жилье. Она улыбнулась, вспомнив о том, что на самом деле выбрала. Деревянный дом с покатой крышей, облупившейся краской и ржавым водостоком. Маре понравилась эта мысль. Отвернувшись от стола, она подняла голову и расправила плечи. Она снова представила Менелика, уже не нарезающего еду, а стоящего рядом с ней на равнине, ветер колыхал его халат.

Завтра будет новый день.

Приняв заказы, Мара вернулась к барной стойке. Люси, дочь Шанталь, только-только появилась из жилой части дома, вырядившись как на свидание по последней молодежной моде: короткая юбка, чулки и ботинки на шнуровке чуть ли не до колена. Было заметно, что и макияж делался не на ходу, а волосы тщательно уложены, каскадом ниспадая на плечи.

– Выглядишь просто фантастически, – ничуть не лукавя, признала Мара.

– Спасибо за комплимент, – улыбнулась Люси, – вообще-то я собиралась поужинать с Эндрю в баре.

– Хотелось бы надеяться, что голодной ты не останешься, – заметила Мара, улыбнувшись в ответ.

– Можно не надеяться, – рассмеялась Люси, – готовить там точно не умеют. Но раз у тебя выходной, то не станешь же ты проводить его на рабочем месте! – Она повернула голову, откинув волосы. – А как сережки, идут мне?

– То что надо, – одобрила Мара. Ей льстило, что такая юная девушка, как Люси, обращается за советом по поводу нарядов к ней, хотя Мара была старше ее матери. В глазах Люси она была человеком если и не из высшего общества, то уж во всяком случае соприкасавшегося с ним в далекой экзотической Танзании. Представитель нового поколения, Люси ничего не слышала ни о Лилиан Лэйн, ни о Питере Хите, ни о братьях Миллер; и даже название совместного оскароносного фильма не говорило ей ровным счетом ничего. Тем не менее, сам факт такого знакомства ее весьма впечатлял.

Люси закинула на плечо сумочку, уже собираясь уходить, но на мгновение замешкалась, сдвинув брови.

– Чуть не забыла. Вчера здесь была пара из Америки. Мужчина заказал crepe Poulet du Mara и все допытывался, откуда у нашего фирменного блюда такое странное название.

Мара кивнула. Собственно, рецепт придумала Шанталь, она же первая и приготовила блюдо на день рождения Мары, а затем попросту внесла его в меню. Так что вопросы о том, что это за блюдо, от посетителей приходилось слышать и прежде.

– Я ему сказала, что это в честь нашей официантки. Он, как бы это сказать, очень разволновался. Стал расспрашивать о вас. Сказал, что, возможно, знает вас, поскольку Мара такое редкое имя. Еще спрашивал, как вы выглядите.

Мара удивленно подняла бровь:

– И что же ты?

Люси повела плечом.

– Сказала, как есть: длинные волосы, слегка тронутые сединой. Темные глаза, высокая. Да ладно вам – я же больше ничего не сказала! Наоборот, пыталась выведать, кто он такой. Кстати, интересный мужчина.

Мара покачала головой, пытаясь догадаться, кто же это мог быть. Кто-то из Хобарта? Или из школьных друзей еще из Нортл? Тасмания тесный мирок…

Но Люси сказала, что он американец. Мара почувствовала смутное беспокойство. Корзинку с хлебом, которую она держала в руках, пришлось поставить на ближайший столик.

– А как он выглядел? – ее голос предательски дрогнул.

Люси с сомнением поглядела на нее.

– Ваших лет, ни молодой, ни старый. Да я и не присматривалась. По правде говоря, я больше разглядывала его спутницу. Красавица – с ума сойти! Представьте себе: длинные рыжие волосы и голубые глаза – с ума сойти!

– Ну да ладно, – отмахнулась Мара, стараясь, чтобы голос больше не выдавал ее, – это не так уж и важно.

Люси кивнула и повернулась к висевшему на стене над аппаратом зеркальцу, чтобы проверить перед выходом макияж.

Мара опустила глаза и заметила, что на сцепленных руках у нее блестели костяшки пальцев. Мысли метались, сменяя одна другую. Американец. Ее возраста. Спрашивал о ней. С ним красивая рыжеволосая женщина с голубыми глазами. Это казалось невероятным, но другого объяснения не было.

Питер.

Из далекого прошлого выплыло видение. Выгоревшая на солнце голубая рубашка. Свет, падающий откуда-то сбоку, отчего на одной стороне лица видна каждая морщинка, а другая сторона – словно в тени. Неровная, из-за той же тени, знакомая застенчивая улыбка. Двадцать пять лет прошло с тех пор, а память об их последней встрече жила в ней, словно это было вчера.

Мара глубоко вздохнула, пытаясь обрести спокойствие.

Питер.

И Пола.

Но почему они здесь?

Всему можно найти объяснение, сказала она себе. Питер – австралиец. Почему бы не показать Поле места, где прошли его детство и юность? Мара живо представила себе, как они едут в Сидней, как отправляются на Бонди Бич, где в прежние годы Питер наверняка проводил большую часть дня и где впервые встал на доску для серфинга. Почему бы заодно не махнуть в Тасманию – так, собственно, поступали многие отдыхающие. Помнится, Питер говорил, что так и не удосужился побывать на этой стороне пролива Басса.

Затем в голову пришла и другая мысль: а что, если он снимается в новом фильме? Когда-то Мара дала себе слово не следить за его карьерой в кино. Еще в бытность хозяйкой приюта после смерти Джона она тщательно избегала разговоров даже о фильме, когда кто-то из постояльцев заводил разговор о новых ролях Питера. Переехав в Тасманию, Мара даже не пролистала ни одного киножурнала и ни разу не бросила взгляд на колонку «киноафиша» в воскресных газетах. За все эти годы она, если и видела фотографии Питера в какой-то газете, то только мельком. И, разумеется, ни разу не побывала в кино на фильме с его участием. Это было бы выше ее сил. И кроме того, неправильно, что ли – словно таким способом она хотела присвоить себе частицу его, которая вовсе ей не принадлежала.

Люси наконец оторвалась от зеркала и снова наморщила лоб:

– Чуть было не забыла! Я, кажется, обмолвилась, что сегодня вечером вы будете на работе. Но это не страшно, правда?

Мара попыталась выдавить улыбку, преодолевая состояние, близкое к обмороку.

– Нет, конечно. У меня врагов нет.

Люси виновато покосилась в сторону кухни:

– Только ничего не говорите маман. У нее страсть всегда меня поучать.

– Не переживай, – кивнула Мара и снова взяла корзинку с хлебом, наклонившись над ней, чтобы скрыть смятение.

– Тогда всем пока. – Люси помахала рукой в сторону кухни, где работала Шанталь, и выскользнула за дверь.

Дверь скрипнула и захлопнулась. Мара тут же бросилась к притаившемуся в уголке служебному столику. Среди запасных графинов и стаканов, помимо прочего, на нем возвышался старый кассовый аппарат и допотопный терминал для считывания кредитных карточек. Здесь же находился штырь на подставке, куда накалывали оплаченные счета. С него-то она и начала. Третий счет сверху был на пулярку и бутылку выдержанного тасманийского вина. Сняв наколотые счета, Мара прикинула заказ на общую сумму. Затем открыла кассовый аппарат и пробежалась по цифрам, пока не нашла подходящую платежку. Имя держателя кредитной карты было пробито в верхнем левом углу. Дрожащими пальцами Мара поднесла листок бумаги к глазам, вглядываясь в буквы, набранные курсивом: Питер М. Хит. Сглотнув, она внимательно изучила подпись. Та была небрежной, едва угадываемой. Тем не менее в начале подписи угадывалась заглавная английская «Пи». А «Эйч» читалось и вовсе безошибочно.

Едва Мара вернула счет на место, как вновь всхлипнула входная дверь. На мгновение женщина застыла на месте, затем медленно обернулась. На пороге стояла молодая японская пара, улыбаясь в пространство ресторана. Мара превозмогла минутную слабость, и, подхватив меню, пригласила их за столик. По растерянности на их лицах она уже догадалась, что английского они почти не знают, и вздохнула с облегчением, когда в руках у женщины заметила японско-английский словарик. Мара оставила им меню с упрощенным описанием дежурных блюд и отошла в сторонку, давая возможность сделать выбор. Она вернулась к своему столику, невидящим взглядом скользя по его полированной поверхности в паутинке царапин и трещинок. Значит, вчера Питер был здесь – ни о чем другом она думать не могла. Он стоял на этом самом месте, где сейчас стоит она, и она о этом ничего не знала. Это было неправильно. Она должна была почувствовать его присутствие, здесь, рядом…

В голове, как карусель, кружились вопросы. Вернется ли он, чтобы разыскать ее, или уже уехал? Почему она не расспросила Люси подробнее? А почему та решила, что он разволновался? А какой у него был голос? А что читалось в глазах? А вдруг все его вопросы лишь плод праздного любопытства? А что, если весть о том, что нынче она проживает в Бикено, лишь добавила легкой пикантности к уже запланированной поездке? Двадцать пять лет – немалый срок.

Для первого стола поспели холодные закуски. Мара подхватила их со стойки и плавно перенесла на стол. Она старалась двигаться быстро и незаметно, чтобы у посетителей не было даже предлога начать с ней разговор. С молчаливым кивком она приняла заказ у японской пары, мысленно поблагодарив их за то, что, кажется, они разобрались с меню и без ее помощи, и потому ей не придется изображать ни утку, ни цыпленка, ни корову.

Передав заказы Шанталь, Мара быстрым шагом пересекла зал и открыла дверь, ведущую в сад. Вдохнув полной грудью прохладный воздух, она прибавила шагу и почти бегом припустила по узкой тропе, ведущей к умывальникам. Вечерами Мара любила выходить сюда, чтобы подышать пряным запахом лаврового дерева, смешанным с терпким ароматом лаванды, растущей вдоль тропинки, и, задрав голову, постоять минуту-другую, наблюдая за звездами. Но сейчас, не поднимая головы, она ринулась в дверь с надписью «леди» и плеснула холодной воды на пылающие щеки. Наконец, медленно подняв голову, она вгляделась в небольшое покрытое патиной зеркало над раковиной. Даже при слабом свете единственной лампочки под потолком она разглядела на лице печать возраста. Кожа обветрена. В уголках глаз лучи морщин, от губ идут бороздки, зато щеки были по-прежнему бархатисто-гладкими. Да и волосы при этом свете казались почти черными. Мара прищурилась, изображение расплылось. Сквозь туман времени она словно увидела себя в прошлом. Юная, привлекательная…

Нагнувшись над раковиной, она напилась прямо из-под крана и вытерла рот тыльной стороной ладони. Затем, смахнув мокрые волосы с лица, поспешила на рабочее место. Боковая дверь отворилась тихо, не привлекая к ней лишнего внимания. Мара проскользнула к стойке, с облегчением отметив, что свежеприготовленных горячих блюд на ней пока что нет. За своим столиком молодая японка безуспешно пыталась разделать свою порцию утки с помощью ножа и вилки. Маре подумалось, что надо бы принести ей палочки. Но на полпути к створчатым дверцам кухни она замерла. В проеме главного входа она краем глаза заметила силуэт. Ее сердце забилось, словно хотело выпрыгнуть из груди. И даже не успев понять почему, Мара уже знала – это он.

Она медленно обернулась, настолько медленно, будто время растянулось, а все движения давались ей с трудом. Их взгляды встретились, он сделал шаг вперед и оказался в круге света.

Она почувствовала, как ее непреодолимо влечет к нему. С трудом преодолевая эту силу, она остановилась лишь на расстоянии вытянутой руки, жадно всматриваясь в его лицо. Время наложило на него отпечаток, но то же самое она могла сказать и о себе. Виски тронула седина, морщинки от улыбки стали заметнее и глубже. Но в сущности он оставался таким же, каким и был: та же небрежность в одежде, прядь, спадающая на лоб…

Тишина вокруг них сгустилась. Стук кастрюль на кухне стал доноситься будто бы издалека. Голос Нины Симон обволакивал их, словно долетал откуда-то из иных, параллельных миров. В этом же мире все стало нереальным и несущественным, кроме одного – внезапного осознания непостижимого: как и двадцать пять лет тому назад, они стоят лицом к лицу, здесь и сейчас.