Текст книги "Чужая жена"

Автор книги: Кэтрин Скоулс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

15

В переносном мангале, установленном посреди лужайки, горел огонь. Оранжевые языки пламени лизали темноту, посылая в воздух яркие искры, которые метались и кружились в клубах жаркого желтого дыма. Вокруг костра были расставлены столы. На каждом столе, в озерах отраженного ими же света, стояли фонарики. Стеклянные плафоны уже успели нагреться, а белые скатерти были усеяны мелкими темными пятнышками – телами насекомых, которые на свою беду подлетели к огню слишком близко. У каждого фонарика лежали зеленые тюбики с репеллентом и стояли вазочки с цветами, которые с каждым сполохом огней переливались, как угольки в костре, пока их не присыпал пепел.

Мара стояла в тени на дальнем конце веранды, наблюдая за тем, как хаус-бои расставляют стулья. Для вечера она выбрала длинный вариант «платья хозяйки». Оно сидело на ней неплотно, и после мягкого шелка вечернего платья Мегги ткань казалась жесткой и грубой.

Красное платье Мара держала в руках, намереваясь вернуть его Руди. От комьев грязи, приставших к подолу, едва слышно пахло водной мятой. Женщина вдохнула этот запах, мечтая, чтобы время повернулось вспять и она снова оказалась в похожем на сон действе, где они с Люком стоят у озера, а солнце опускается за горизонт, раскрашивая западный край неба в невообразимые цвета.

Они бродили вдоль берега, следуя указаниям Леонарда. Мара двигалась, будто в тумане, осознавая лишь одно – Питер рядом. Все ее естество устремлялось к нему в ожидании прикосновения его руки, плеча, пусть даже ткани его рубашки…

Мара поднесла платье к лицу. Сквозь запах грязи едва слышно пахло шампанским. Она припомнила сцену, когда Люк, не отрывая глаз от ее лица, открыл бутылку шампанского. Женщина будто наяву увидела, как он откупорил бутылку и напуганные шумным звуком птицы выпорхнули из тростниковых зарослей. Пробка описала широкую дугу по небу и со слабым всплеском упала в золотистую от лучей вечернего солнца воду. Белая пена вырвалась из горлышка и, забрызгав платье Мары, потекла по руке Питера. Их смех, чистый и беззаботный, зазвенел по всей округе.

Звук барабанной дроби отвлек Мару от ее мыслей. Один из хаус-боев сидел у костра, склонившись над барабаном из туго натянутой на остов козлиной шкуры, и что есть духу колотил по нему ладонями. Наблюдая за его плавными движениями, Мара краем глаза видела, как из темноты возникают фигуры и занимают свои места за столом: Брендан, оба Ника, Руди. Мужчины, чисто выбритые, надели свои лучшие смокинги. Граненые винные бокалы, наполненные золотистой, желтой и темно-красной жидкостью, сверкали у них в руках. Доди, рейнджер и улыбающийся Карлтон вскоре присоединились к ним – все они держали высокие бокалы с местным светлым пивом, на поверхности которого колыхались островки белой пены.

Маре не нужно было оглядываться, чтобы понять, что Питера рядом нет – его отсутствие она чувствовала так же отчетливо, как слышала бой барабана. Она представила Питера в рондавеле, как он снимает рубашку и смокинг Люка и надевает свою одежду, и задумалась над тем, могло ли случиться так, что и ему не хотелось расставаться со своим костюмом так же, как и ей. Часть ее до боли хотела отложить расставание с Мегги; другая же часть ощущала, что «платье хозяйки» подарит ощущение безопасности. Оно напомнит ей, кто она, вернет ее в реальность.

Впрочем, таковы были намерения, но не действительность. Несмотря на привычный наряд, Мара чувствовала себя не в своей тарелке. Ее переполняло неизведанное доселе ощущение отчаянной отваги, смешанной с осознанием собственной уязвимости. Словно она переродилась в новом, более совершенном теле, но еще не научилась им управлять, а только узнает его возможности.

Краем глаза она заметила, что к ней направляется Леонард с двумя бокалами шампанского. На нем все еще красовался рабочий комбинезон, из-под нагрудника выглядывали листы сценария. Единственное, что он успел сделать, – сменить запыленные тропические ботинки на домашние тапочки. Судя по раскрасневшемуся лицу и нетвердой походке, у бара он был одним из первых; зато так же, как и его брат, всем своим естеством источал счастье.

– Не могу поверить, что все сделано. Вплоть до слова «конец»! – Леонард поставил бокалы на ближайший столик и достал из-за пазухи сценарий. Помахав им перед глазами Мары, как фокусник в преддверии трюка, он пролистал перед нею страницы. Каждая сцена была помечена жирной красной «галочкой». – Обожаю такие моменты, – добавил он, расплываясь в улыбке, – когда сценарий выглядит как сейчас! Не дождусь, когда смогу посмотреть сегодняшний материал. Между прочим, я всегда говорил, что в кадре вы держитесь абсолютно естественно, но сегодня было нечто большее…

Встретившись взглядом с Марой, он осекся и лишь понимающе кивнул головой, словно уже решил для себя: то, что снималось сегодня, нельзя было назвать игрой, ни профессиональной, ни любительской. Это вообще была не игра. Все было по-настоящему.

Мара смотрела на него и молчала. Да и что было говорить – не станешь ведь спорить с тем, что день есть день, а ночь есть ночь.

Все еще не отводя глаз от Мары, Леонард, не оборачиваясь, потянулся за шампанским и выпил половину бокала одним долгим глотком. Когда он в задумчивости опустил бокал, на его лице промелькнуло незнакомое выражение растерянности, которое никак не вязалось с привычной аурой уверенного в себе постановщика киношных страстей. На какой-то миг властная целеустремленность сползла с лица Леонарда, от чего оно показалось Маре по-детски беззащитным и простым. С таким лицом можно было представить его в толпе покупателей в супермаркете; с таким лицом гуляют, держа за руку ребенка.

Леонард улыбнулся и снова стал прежним.

– Те сцены, которые мы сегодня отсняли, не просто удачны, скажу я вам, – это новое слово в кинематографе. Из-за того, что вас нельзя было предъявить зрителю, пришлось пуститься на такие уловки, которые перевернули привычную подачу материала. Критики сойдут с ума! Студенты будут писать курсовые работы. – В его глазах заискрились огоньки, как пузырьки в бокале с шампанским, который он поднял, провозглашая тост. – За вас с Питером, за всех нас!

Мара подняла свой бокал, и в этот момент в дверях показался Питер. Она почувствовала, как ее пальцы безотчетно сжали ножку бокала. Увидев его уже не в образе Люка, она ощутила смятение. В уголках памяти промелькнула сцена: Лилиан целует Питера у озера – это было в тот день, когда заезжала Бина – страсть казалась неподдельной. А что, если и то, что произошло между ними в хижине, тоже было всего-навсего игрой и что-то значило для Мары, но не для Питера?

Актер явно кого-то искал в толпе. Завидев Мару, он не сдержался и улыбнулся. Мара почувствовала, что по ее телу поднимается теплая волна, в которой утонули все сомнения. Женщина смочила внезапно пересохшие губы шампанским, понимая, что они сами растягиваются в ответной улыбке.

Глядя во все глаза на то, как Питер приближается к ней, Мара даже не заметила, как Леонард, извинившись, исчез. Питер успел переодеться в холщовый костюм, небрежно повязал галстук и зачесал волосы назад. Мара почувствовала, что он немного взволнован; сегодня вечером он выглядел моложе своих лет, словно вернулся в то время, когда еще юношей занимался серфингом на Бонди Бич. Подойдя ближе, он оглядел Мару с головы до ног, задержавшись взглядом на красном платье, которое она все еще держала под мышкой, и остановился на ее лице. Но не успели они обменяться словами приветствия, как между ними возник поваренок с подносом, на котором исходили паром эмалированные миски.

– Мы подаем ужин, – пропел он мелодичным голосом.

– Спасибо. – Мара подивилась, отчего сегодня еду подают в этих простых, незамысловатых мисках, которыми обычно пользовались деревенские женщины, а не в блюдах из фарфорового сервиза Элис. Но тут же забыла об этом – заботы о приюте казались ей сейчас далекими и несущественными.

– Отлично! – воскликнул Питер. – Я умираю от голода!

Он говорил, а Мара тем временем не могла отвести глаз от его губ.

– Мне кажется, нам нужно сесть, – кивнула она.

Фразы, которыми они обменивались, казались зашифрованными посланиями, скрывавшими в себе все то недосказанное, что было между ними.

Мара направилась к столу, где сидели Леонард и Карлтон. Братья неуверенно смотрели на большую миску.

– Ни ножей. Ни тарелок, – вслух заметил Леонард, когда Мара заняла свое место.

Она окинула взглядом три миски. Одна была доверху полна густой «угали» (мамалыги). В другой было тушеное мясо. А в третьей плескался темно-зеленый соус, в котором можно было заподозрить присутствие дикого шпината.

– Это традиционная еда удого, – пояснила Мара, – так называется местное племя.

Она поначалу удивилась, что Менелик выбрал для прощального ужина эти блюда, и лишь мгновение спустя осознала, насколько они подходили для сегодняшнего вечера. Теперь, когда съемки успешно завершились, а тяжкий труд и все преграды остались позади, все были в приподнятом настроении. Да и поздний час способствовал созданию расслабленной атмосферы. Так что поедание ужина руками из общих тарелок казалось вполне уместным. Мара также заметила, что круг столов был шире обычного, рассчитанного на небольшое количество гостей. Неподалеку от огня за одним столом с Бренданом и бваной Стиму сидели сомалийские строители. Томба и Доди были поглощены беседой с Джеми, а рейнджер, по обыкновению, наблюдал за всеми сразу. Пустовали места, предназначенные для мальчишек и Кефы. То, что все блюда подавали сразу, означало, что даже Менелик сможет присоединиться к ним. Все, кто находился в этот вечер в приюте, смогут принять участие в последнем ужине.

– Это едят руками, – объяснила Мара. – Вот так.

Ее голос прозвучал громче, чем она думала. Люди, сидевшие за другими столиками, встали, чтобы посмотреть на нее.

Правой рукой Мара взяла немного теплой желтоватой каши. Слепив из нее шарик, она большим пальцем проделала в центре выемку. Получилось что-то вроде мисочки. Затем она зачерпнула «мбогу» из шпината и поднесла ко рту. Слишком поздно она вспомнила, что нужно было стряхнуть рукой, вынимая ее из миски, чтобы сбить приставшие мягкие стебельки. Мара попыталась поймать губами болтающийся кусочек шпината, но тут же почувствовала, что опоздала и тот ползет по ее подбородку. Смутившись, Мара слизнула его, затем пожала плечами и засмеялась. Этот ее жест, казалось, разбудил спящую толпу. Через мгновение руки смело потянулись к мискам с «угали» и воздух наполнился легким гулом голосов.

Откинувшись на спинку стула, Мара встретилась глазами с Питером. Она задалась вопросом: заметил ли он, насколько она изменилась в последнее время? Еще не так давно, оказавшись в центре внимания, Мара стала бы нервничать, смущаться, и до смерти боялась бы допустить ошибку. Сейчас же она чувствовала себя уверенной и спокойной.

Аппетит ее, однако, разыгрался не на шутку, и она вновь потянулась к миске. Питер последовал ее примеру, склонив к ней голову. Рука об руку, почти касаясь друг друга, они зачерпнули «угали». Ощущения были новыми и неожиданными для Мары – «угали» казался непередаваемо мягким и теплым, подливка – нежной, а специи, которыми было приправлено мясо, придавали ему особый, насыщенный вкус.

Немного погодя женщина заметила, что барабанный бой прекратился. Вместо него до гостей долетали ритмичные звуки «Сафари-свинга» – в гостиной играл граммофон.

Леонард повернулся к Маре.

– Просто превосходно, – сказал он, облизывая губы. – Вы нас здесь совсем испортили. Так мы и домой не захотим возвращаться.

Мара застыла, не донеся «угали» до рта. Она кивнула, не в состоянии выдавить из себя ни слова. Все, о чем она могла сейчас думать: как он только что использовал прошедшее время – испортили, не портите – словно присутствие здесь съемочной группы, а вместе с ней и Питера, осталось в прошлом.

У Мары заныло в груди. Аппетит пропал. Нехотя она покатала пальцами комочек «угали» и попыталась отвлечься, наблюдая за тем, как ест Карлтон. От напряжения он даже нахмурился, подхватывая мясо с подливой, набивая рот и жуя с надутыми, как у хомяка, щеками. Казалось, он пытается наверстать все те полные тревоги дни, когда у него не было возможности сполна насладиться кушаньями. Расправившись еще с парочкой порций, он повернулся к Маре – комочек «угали» со стекающей с него жидкостью завис в воздухе.

– У меня есть для вас сюрприз, – произнес Карлтон. – Теперь, когда фильм, можно сказать, у нас в кармане, мне кажется, я мог бы еще немного потратиться.

Мара в замешательстве посмотрела на него. Несколько дней назад Карлтон рассчитался с ней за жилье, добавив к этим деньгам выплаты деревенским жителям и довольно крупную сумму, которую он назвал ее «актерским гонораром». Тогда у нее сложилось впечатление, что он исчерпал свои ресурсы.

Лицо Карлтона расплылось в улыбке.

– Как только я покажу нарезку отснятого в Лос-Анджелесе, от желающих отбою не будет. Найдутся и те, кто захочет выкупить часть эпизодов, которые останутся после монтажа, а это тоже деньги, и немалые. И вот что я подумал: у нас есть счета, с оплатой которых можно повременить, и если о них пока забыть, мы вполне можем вас выручить. – Он махнул рукой в сторону строителей. – Своих ребят я могу оставить у вас на месяц. Они закончат бассейн, соорудят хорошую смотровую площадку – там, где у вас сейчас дюжина жалких стульев. Так что вы будете готовы к наплыву посетителей.

Мара нахмурила лоб, пытаясь сообразить, о каком «наплыве» идет речь.

– Рейнор-Лодж должен стать местом паломничества для туристов, – сказал, как будто все уже решено, Карлтон. – Что-то вроде гостиницы «Файрмонт» в Сан-Франциско.

Мара лишь покачала головой.

– Я о такой даже не слыхала.

– Именно там Хичкок снимал свое «Головокружение». С тех пор в «Файрмонт» ни единого дня не пустовал ни один номер. Владельцы сколотили состояние, которого хватило бы на вторую такую гостиницу.

– Он прав, – подхватил подошедший Леонард. – Люди обожают посещать места, где снимались любимые фильмы. – Он указал на веранду. – Тот, кто увидит Лилиан Лэйн с Питером Хитом на этой веранде в лучах заката, будет грезить о том, чтобы в его жизни случилось то же самое, и те, кому это по карману, ринутся за романтикой сюда.

– И это, заметьте, – вмешался Карлтон, – вовсе не охотники на местных животных. Это те, кто ценит прекрасное. Молодожены, пары, прожившие вместе долгую жизнь, целые семьи.

Гордый собой, он одарил Мару очередной улыбкой. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять – в его словах содержится трезвый расчет: как решить те проблемы, которыми она поделилась с ним в первый же вечер. На мгновение Мара представила себе, насколько проще станет ее жизнь – гости уедут, Джон вернется из Селуса, начнутся сафари, где уже не будет места охоте. И заживут они счастливо. Но даже представив себе картину беззаботного будущего, она не почувствовала, что принадлежит ему, словно сейчас она находилась в совершенно ином измерении.

– И, само собой, – продолжал Леонард, – мы не преминем упомянуть о вашем приюте в разных нужных местах – расскажем о кухне, об обслуживании, общей атмосфере. Особенно о кухне! – Он повернулся к Питеру. – И ты тоже, я прав? Люди всегда прислушиваются к отзывам актеров. – В его голосе послышалась жалобная нотка. – Почему-то все верят им на слово.

– Я, конечно, замолвлю словечко, когда мы вернемся домой, – отозвался Питер.

Его голос казался печальным. Мара сцепила руки на коленях. Если бы им только удалось остаться наедине и вспомнить недавнее прошлое, вместо того чтобы стремительно уноситься все дальше и дальше в будущее.

– Я пришлю вам фотографии, чтобы вы могли повесить их на стены, – добавил Карлтон. – Мы щелкнем несколько кадров сегодня вечером. Вам понадобятся совместные фотографии персонала и съемочной группы и, само собой, много, много снимков Питера.

– Еще мы можем оставить некоторые предметы реквизита, – предложил Леонард. – Сценарий. Предметы гардероба. – Он указал на вечернее платье Мары, которое красным пятном выделялось на дальнем конце стола.

– И вот еще что, – объявил Карлтон, сделав паузу, чтобы удостовериться, что Мара его внимательно слушает. – Вы можете оставить себе генератор и два больших прожектора. – Он развел руки в эффектном жесте, будто волшебник, демонстрирующий свои умения. – Теперь у Рейнор-Лодж будет не просто бассейн, а настоящий водоем, залитый светом.

Мара медленно кивнула, постепенно постигая сказанное. Джон всегда мечтал о возможности хоть как-то осветить водопой, чтобы даже тогда, когда луна пряталась за тучами, гости могли наблюдать за животными, приходящими после захода солнца. Но генератор на вид был совершенно новый. А прожектора немалых размеров наверняка стоили уйму денег.

– Вы и так уже рассчитались со мной сполна, – запротестовала Мара.

– Это ничто, – настаивал Карлтон, – по сравнению с тем, что сделали вы.

Он перевел взгляд с Мары на Питера.

– Вы оба.

Что сделали вы.

Слова, прозвучавшие во внезапной тишине, повисли в воздухе, словно электрический заряд. Мара вгляделась в лицо Карлтона в попытке разгадать, понимал ли он, что на самом деле происходило между ней и Питером. Если понимал, то зачем ему понадобилось говорить о ее будущем сейчас, словно оно лежало перед ней нетронутым и неизменным. Быть может, он пытался сказать ей и нечто другое, разворачивая перед ней радужные перспективы, открывавшиеся перед приютом…

Мара перевела взгляд на Питера. В напряженном изгибе рта и потерянном взгляде она угадывала неуверенность, будто теперь, без указаний посторонних, он не знал, что ему делать и как быть. Наблюдая за его лицом, Мара ощутила неожиданный прилив сил. От Питера всегда веяло уверенностью и надежностью, но сейчас она почувствовала, что настал ее черед быть решительной и сильной.

– Я рада, что сделала все, что смогла, – ответила она Карлтону, не сводя глаз с Питера. – Я и сама никогда этого не забуду.

Питер улыбнулся, лицо его смягчилось.

– То же самое я могу сказать и о себе.

После ужина началась фотосессия. Леонард заставил всех членов съемочной группы позировать по очереди. Каждый должен был держать в руках нечто, что говорило бы о его профессии: Брендан – осветительную лампу, Джеми – наушники и магнитофон, бвана Бум – штатив, а Ник – черную блестящую камеру, которую он прижимал к груди, словно дитя.

Время от времени кто-то из съемочной группы хотел сняться с Питером. Не выказывая ни неудовольствия, ни нетерпения, он фотографировался в обнимку, если его просили, и послушно улыбался в камеру. Наблюдая за ним, Мара вновь почувствовала, как что-то укололо ее в сердце. Внезапно ей подумалось, что он так старается, потому что и сам верит в то, что этим может сделать что-то хорошее для нее, вернее, для ее будущего в Рейнор-Лодж. Пока Питер старательно улыбался в камеру, Мару все больше одолевало отчаяние – неужели оно уже не оставит ее? Как ей хотелось побыть с Питером наедине, ни о чем не говорить, не строить планов, а просто забыться в мягком свете фонарей под просторами ночного неба.

– Ваша очередь, Мара! – окликнул ее Леонард. – Становитесь рядом с Питером. Не забудьте, что вы больше не Мегги рядом с Люком, а мемсаиб Рейнор-Лодж в компании со звездой экрана Питером Хитом.

Леонард поставил их рядом так близко, что они соприкасались и плечами, и бедрами, так что Мара вновь ощутила притяжение их тел; кровь понесла по жилам воспоминание о внезапной свободе, которую она почувствовала в полутемной хижине.

– Да обними ты ее за плечи! – послышался голос Леонарда. – Склони голову, щека к щеке! Делаю крупный план. А ну, где улыбки?

Мгновение спустя все было кончено. Рука, обнимавшая ее за плечи, упала. Щеки, касавшиеся друг друга, разъединились. А еще мгновение спустя Леонард подозвал Кефу и поставил его рядом с Марой.

– Это будет хороший кадр, – вслух прикинул режиссер. – Вы вдвоем в униформе рядом с Питером. – Затвор щелкнул, и Леонард перевел кадр. После чего ткнул пальцем в Мару. – Вы свободны. Давайте сюда повара.

Поворачиваясь, чтобы уйти, Мара уловила аромат, исходящий от Питера, и вдохнула его глубоко-глубоко, словно надеялась удержать его в легких. Затем медленно направилась к своему месту, с каждым шагом ощущая, как увеличивается расстояние между ними – ей даже на миг показалось, что позади она оставляет не Питера, а собственную душу. Каким-то чудом ей удалось сохранить на лице дежурную улыбку хозяйки заведения. Уже на выходе она поняла, какой невыносимой эта улыбка была для нее самой. Лавируя между столиками, Мара бросилась в ночь, из оазиса света в кромешную тьму.

Узловатая старая ветвь раскидистого фигового дерева удержала ее от падения. Прислонившись к ней, Мара уставилась во тьму, постепенно распознавая ночные тени. Растущий полумесяц еще не вошел в полную силу, но небо было ясным, и если приглядеться, то бледный свет позволял различать очертания земли. Взгляд Мары скользнул по сырой волнующейся поверхности саванны с круглым темным пятном водопоя на ней и далее – по изгибам гряды. Она совсем не походила на крадущегося льва, как иногда ее называли. Почему-то именно сегодня Мара впервые об этом задумалась, как будто это имело хоть какое-то значение. Может, это могло означать, что реальность на самом деле зависит от того, как к ней относиться. «Может, – подумалось Маре, – не всегда возможно отличить реальность от выдумки. Хорошее от плохого. И границу, которая разделяет правду и ложь».

Может, у каждого есть выбор, как относиться к тем или иным вещам.

Может, все, чего бы ты ни пожелал, может быть твоим…

Мара закрыла глаза, вдыхая аромат тропического жасмина и запах зеленого леса, непроглядным темным кольцом окружившего ее со всех сторон. Ей почудились неслышные крадущиеся шаги. Горящий немигающий взгляд желтых глаз, неотрывно следящий за ней. Женщина понимала, что находиться здесь одной без ружья, пастушьего посоха или хотя бы фонарика опасно. Но ей было все равно. Ее новоявленная внутренняя сила, казалось, сделала ее неуязвимой, и это заставляло Мару вести себя неосмотрительно.

Она услышала, как он приближается – услышала его шаги, хруст раздвигаемых ветвей, шелест листьев, от которых отмахивались руками. Мельком увидела огонек фонаря, который затем погасили. И вот он уже стоял рядом с ней черной тенью, освещаемый лишь неверным светом луны.

– Я знал, что ты будешь здесь, – произнес Питер.

– Мне нужно было убежать от всех, – отозвалась в ответ Мара и быстро добавила:

– Не от тебя.

Мимолетная улыбка скользнула по его лицу и тут же погасла.

– Я не хочу завтра уезжать.

Питер говорил так, словно они уже не раз обсуждали тему его отъезда и от него требовалось последнее, решающее слово.

Мара молча кивнула. Здесь, на каменной гряде, окутанные непроглядной тьмой, они были словно отрезаны от остального мира. На миг она даже представила себе, что они могут остаться тут, в этом месте, где время словно остановило свой бег, и спрятаться от всего, что ожидало их впереди. Эта мысль не оставляла ее, превратившись в навязчивую идею.

Ей вдруг вспомнилась когда-то виденная картина – простой деревянный домик с оловянной кровлей, стоящий на берегу озера. Из трубы вился дымок. Пара одинаковых китенге развевалась на бельевой веревке во дворе. И гитара. К дверному косяку была прислонена гитара…

Мара заговорила, и ее сердце заглушало слова своим бешеным стуком.

– Как-то мы с Джоном заехали на сафари довольно далеко отсюда. И, затерявшись в дебрях, натолкнулись на пару из Германии. Они сидели вместе во дворе и пили чай. Это не были миссионеры, или, скажем, зоологи, они просто жили там, особо ничем не занимаясь. В городке по соседству продавец бензина поведал нам, что они поселились там для того, чтобы быть вдвоем. Они оставили свою прежнюю жизнь позади.

Они убежали вдвоем. Именно так сказал о них тот мужчина. Но Мара не хотела повторять его слова – они звучали малодушно. Они напоминали о том, что те двое оставили позади.

– Их одежда вся износилась, – продолжала она свой рассказ. – И у них было всего две чашки. Нам пришлось достать из «лендровера» свою посуду, чтобы присоединиться к чаепитию.

– Как же они жили? – спросил Питер.

– Они питались тем, что выращивали на огородике. Папайей. Бобами. Бататом. Арахисом. – Мара улыбнулась. – Мне нравится выращивать арахис. Нравится тот миг, когда вытягиваешь стебель из земли и находишь орешки, отчаянно вцепившиеся в корешки. Это похоже на маленькое чудо.

– Мне бы хотелось выращивать ананасы, – отозвался Питер. – Я слышал, что если срезать листья с верхушки и воткнуть их в землю, они прорастут.

– Так и есть, – подтвердила Мара. – То же самое с папайей. Можно просто отломить веточку и воткнуть ее в землю. В сезон дождей здесь все стремится к жизни.

– Я бы хотел, чтобы и мы могли поступить так же, – тихо проговорил Питер. – Исчезнуть и затеряться подальше от людей.

В его голосе Маре послышалось смятение – он разрывался между этим миром и тем, которому принадлежал. Она вспомнила фотографию, где он был запечатлен со своей семьей. Вспомнила счастливые, невинные лица детей. Вспомнила о том, как Питер обнимал жену за плечи. И глубоко вздохнула, сжав руками ветвь дерева.

– Ты же знаешь, что мы не можем так поступить. – Она говорила едва слышным шепотом. Высказав эти слова, она почувствовала их правильность. Умом она уже искала выход из этого положения, и теперь он обрел силу слов, однозначных и ясных.

С болью в глазах Питер кивнул.

Мара еще раз вдохнула поглубже. Теперь перед ее глазами стояло уже лицо Джона. Не того далекого, обозленного, загнанного в угол мужчины, которым он был последние несколько месяцев, а Джона, который с непередаваемой радостью приветствовал ее приезд в приют. Того, который бережно обтирал ее лицо губкой, когда ее свалила малярия; того, кто с бесконечным терпением обучал ее всему новому по приезде в Африку. Того, кто стоял рядом с ней у входа в пещеру и умолял пообещать, что она никогда не покинет его. Ей почудилось, будто земля, свидетель ее обета, следит за ней сейчас.

– Даже если бы ты был свободен, я бы не смогла быть с тобой.

– Я знаю, – просто ответил Питер.

Нотка безысходности, прозвучавшая в его голосе, пронзила ее сердце. Тут же захотелось взять свои слова обратно, сказать, что все неправда и что выход есть всегда. Вместо этого Мара лишь закусила губу, а все ее возражения так и остались невысказанными. Долгое мгновение она не могла подыскать слова, чтобы произнести хоть что-нибудь. Поэтому когда она наконец заговорила, слова показались ей далекими и невесомыми, словно внизу остался тяжкий груз, который она носила с собой все эти дни.

– Нам бы встретиться раньше, в другое время, в другом месте… когда мы были молоды.

– На Бонди Бич, – голос Питера отозвался эхом ее внутреннему голосу. – Я как будто вижу тебя там: нос, обгоревший на солнце, полотенце на плечах, купленное по случаю модное бикини…

– Я не носила бикини, – возразила Мара, – тогда все носили купальный костюм с юбочкой. Да и вообще, я ни разу не была на Бонди Бич – в ту пору я жила в Тасмании, если ты помнишь. Но даже если бы я попала на Бонди Бич, ты бы на меня даже внимания не обратил.

– Ты права, – внезапно согласился Питер. – Я с детства любил блондинок! – В темноте сверкнули его зубы – он улыбался.

В ответ Мара шутливо оттолкнула его. Но едва ее рука коснулась его плеча, он обернулся к ней. Оба замерли, глядя друг другу в глаза. В полной тишине Мара услышала, как гулко бьется ее сердце. Она осторожно убрала руку, не зная, куда ее девать, и та беспомощно повисла вдоль тела.

В следующее мгновение Мара поняла, что ее тянет к Питеру как магнитом. Чтобы не поддаться этому притяжению, она вцепилась в ветку обеими руками, словно для нее это была единственная надежда на спасение.

В повисшем молчании все звуки ночи: шорохи насекомых, перекличка ночных птиц, верещание обезьян в глубинах саванны, – казалось, обступили их со всех сторон.

– Я не стану тебе писать, – наконец отозвался Питер. – Пришлось бы подбирать слова, на случай, если письмо прочтет кто-то еще. Даже если это не так, я все равно не смогу избавиться от ощущения посторонних глаз. И ограничусь набором любезностей. А я этого не хочу, лучше я запомню нас такими, какими мы были. Запомню этот день. – Он наконец отвел глаза, и взгляд его невольно скользнул по еле угадываемой в темноте среди деревьев и скал тростниковой хижине.

– Я тоже, – прошептала Мара. Их нежданная любовь представлялась ей вроде затаившегося под кожурой в мякоти плода маленького семени, беззащитного и совершенного. Оно в безопасности, пока о нем никто не знает.

– Не будем строить иллюзий, – сказала она. В ее голосе прозвучала неожиданная для нее самой твердость. Как будто ее устами заговорила дремавшая до поры глубинная житейская мудрость, заставлявшая ее произносить слова, в которые она если и верила, то лишь наполовину, но которые, тем не менее, казались ей единственно правильными в эту минуту. – Мы можем сейчас разрушить нашу жизнь и до конца своих дней сомневаться, надеяться, ждать чего-то, переигрывать все заново. И в конце концов возненавидеть друг друга за это. – Она повернулась лицом к Питеру, чувствуя острую потребность высказать ему все, заставить его понять ее. – Мы должны договориться сейчас, что никогда больше не увидимся. Только так мы сможем все сохранить.

– Мы никогда больше не увидимся, – повторил Питер. Его голос дрогнул. – Но здесь, сейчас, я хочу тебе сказать – я люблю тебя и ничего не могу с этим поделать. На самом деле люблю.

Мара увидела слезы, блеснувшие в его глазах.

– Я тебя тоже люблю. И буду любить всегда.

– Я не хотел, чтобы так получилось, – сказал Питер. – Мне следовало с самого начала знать, что с тобой я не смогу работать так, как с остальными, ведь ты не актриса, а это значит, что профессиональных барьеров для тебя нет. – Он покачал головой. – Но дело даже не в этом. Дело в том, какая ты. Я никогда не встречал никого, кто был бы похож на тебя, Мара. Я люблю тебя всю, с головы до ног.

Он замолчал, и непреодолимая тишина пролегла между ними. Мара чувствовала, что ее одолевает глубокая печаль. Когда она наконец смогла выдавить из себя хоть пару слов, ее голос прозвучал слабо и невыразительно:

– Я не знаю, как смогу жить без тебя.

Питер заглянул ей в глаза.

– Сможешь, я знаю. Ты сильнее, чем ты думаешь. Я всегда видел в тебе эту силу и вижу даже сейчас. Ты очень сильная.

Мара впитывала в себя его слова. Она хотела сохранить их, как тайный источник силы, которым можно будет воспользоваться в трудную минуту.