Текст книги "Чужая жена"

Автор книги: Кэтрин Скоулс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Я заслужила бокальчик, – сказала она Маре. – Да и вы тоже.

Когда волосы Лилиан были тщательно промыты, Мара обернула сиреневое полотенце вокруг ее головы наподобие тюрбана. Она искренне желала услужить Лилиан, прекрасно понимая, что условия здесь разительно отличались от тех, к которым она привыкла. Мара даже подумывала о том, чтобы предложить актрисе воспользоваться хозяйской ванной. Это было единственное место в приюте, кроме кухни, где была горячая и холодная проточная вода. Но в Рейнор-Лодж было принято четкое разделение между тем, что считалось общим и личным пространством. Джон как-то объяснил Маре, что соблюдение границ этого пространства было неотъемлемой частью их уклада. Стоит поступиться границами, и порядок окажется под угрозой. Так было заведено в Рейнор-Лодж, и так было заведено во многих других местах, хотя на обширных просторах, где проходило сафари, да и в самой Танзании, были и такие места, где процветали отношения, словно позаимствованные то ли из романов Хемингуэя, то ли из голливудских фильмов, поставленных по их мотивам. Подразумевалось, что белый охотник равно искусен как в выслеживании дичи, так и в обращении с женщинами. Посему в глазах клиенток интрижка входила в программу сафари, а первым, на кого велась охота, был сам охотник. Старик Рейнор такие отношения презирал, предпочитая иметь незапятнанную репутацию, и, по словам Джона, того же требовал и от него.

Мара стиснула зубы, представив себе, что сказал бы Рейнор о связи Джона и Матильды.

– О чем вы думаете? – поинтересовалась Лилиан. Слегка склонив голову набок, она потягивала напиток. – У вас несчастный вид.

Мара выдавила из себя улыбку.

– Да так, ни о чем… о фильме. Интересно, чем закончится история.

На чело Лилиан набежала тень разочарования, затем, спохватившись, она изобразила на лице некое подобие энтузиазма.

– На самом деле это психологический триллер. До сих пор их снимали в городах. В Париже или том же Нью-Йорке. Почему Леонард выбрал Африку – чтобы всех удивить. Сценарий-то и впрямь хорош!

– Мне очень нравится ваша героиня, Мегги. То, с какой убежденностью она говорит… Она такая сильная и смелая…

Лилиан прыснула, уткнувшись в бокал.

– Она идиотка.

Мара подняла бровь, удивленная и смущенная. Перед ее глазами пронеслась ссора Мегги с Люком, та страсть и убежденность в собственной правоте, которой, казалось, пылала Лилиан.

– То есть вы хотите сказать, что не согласны с тем, что говорит Мегги?

– Абсолютно… Мегги заботится только о том, правильно ли она поступает, – отрезала Лилиан. – Лучше бы больше думала о себе. Как и все остальные. Так уж устроен этот мир.

– Но вы говорили так… проникновенно.

Лилиан рассмеялась:

– А вот это, Мара, и называется актерская игра. Я ведь актриса. Это моя работа.

– Но как у вас это получается? Как можно плакать настоящими слезами, если ничего не чувствуешь?

– Не знаю, как другие, но я всякий раз вспоминаю свою жизнь и стараюсь отыскать в памяти то, что вызвало похожие чувства лично у меня. Потом заново их переживаю. Вот так-то!

С этими словами Лилиан достала пилочку для ногтей и принялась небрежно шлифовать один из ноготков, выковыривая застрявший под ним грим; сосредоточенность, с которой она предавалась этому занятию, выглядела нарочитой. Мара попыталась представить себе, какие же события в жизни Лилиан могли вызвать взрыв гнева, который Мегги обрушила на Люка. Маре подумалось, что теплота и задушевность, возникшая между ней и Лилиан подчас столь сокровенного занятия, как мытье волос, быть может, позволяли ей расспросить актрису напрямик, но она сдержалась, памятуя о том, что Лилиан все-таки не простая смертная.

Актриса отбросила в сторону пилочку и потянулась за черепаховым гребнем. Затем вручила его Маре.

– Вы не расчешете мне волосы? Пожалуйста…

Вместо обычной требовательности кинодивы, привыкшей к тому, чтобы все ее прихоти беспрекословно исполнялись, в ее голосе прозвучала просьба.

Мара подхватила длинную прядь и принялась расчесывать ее широкими, медленными жестами.

– Мама всегда расчесывала мне волосы, когда я была маленькой, – промурлыкала Лилиан. Она закрыла глаза, руки опустились вдоль тела, но по лицу было заметно, что внутренне Лилиан сжалась: под глазами подрагивали голубые жилки, на лбу проявилась морщинка.

– Пожалуйста, продолжайте, – попросила она.

Мара легко скользила гребнем по волосам Лилиан. Постепенно лицо актрисы порозовело, как у ребенка, морщинка разгладилась.

– Расскажите мне о себе, – предложила Лилиан. Ее голос прозвучал мечтательно, словно она была маленькой девочкой и упрашивала маму рассказать ей на ночь сказку. – Сколько вы уже замужем?

– Три года.

– Вы счастливы?

Мара застыла, занеся руку над головой Лилиан. Пусть вопрос и застал ее врасплох, но отчего-то он не показался ей ни бестактным, ни неуместным – ее скорее удивила атмосфера доверительности, возникшая между ними. Африканская глинобитная хижина, казалось, отгораживала мир, принадлежавший лишь им двоим, двум подругам, от всего остального мира. На мгновение Мара даже подумала о том, чтобы рассказать Лилиан обо всем – не только о том, что приют вот уже несколько месяцев на грани разорения, но и том, что так и не смогла стать Джону настоящей женой, о том, что не видит для приюта будущего, а в этом будущем – себя. И даже о Матильде.

Но вместо этого Мара выдавила из себя улыбку.

– Конечно, я счастлива. – Ложь далась ей легко. Мара постаралась, чтобы ее голос прозвучал уверенно и непринужденно. Ей пришлось заглянуть в лицо Лилиан, чтобы убедиться, что обман удался.

– Я никогда не выйду замуж, – твердо произнесла Лилиан. – Я не понимаю, как можно по доброй воле посвятить себя одному мужчине, когда вокруг их видимо-невидимо. – Она открыла глаза и повернулась, чтобы иметь возможность смотреть Марс в глаза. И живо добавила:

– Либо карьера, либо муж. Такая уж профессия.

Мара отделила от копны волос очередной блестящий локон и принялась его расчесывать.

– А у актеров все по-другому? – поинтересовалась она.

Лилиан решительно закивала:

– Конечно! А вы что думали? Для мужчин все по-другому!

– Да уж, – согласилась Мара. (Особенно заметно это было в Африке, причем независимо от того, европеец мужчина или африканец. Бина была одной из немногих женщин, которые не вписывались в общую картину.) – Питер ведь женат…

– Еще и как женат, – усмехнулась Лилиан. – Он прославился тем, что женат.

– То есть? – не поняла Мара.

– Он снимался с самыми красивыми женщинами Голливуда, и за все эти годы у него не было ни одной интрижки. – Глаза Лилиан удивленно расширились, словно она сама не могла в это поверить. – Он сам нарисовал себе границы и ни разу их не преступил. Если бы что-то случилось, об этом знали бы все – в Голливуде нет тайн.

Мара не отрывала взгляда от резьбы и завитков золотистого янтаря, украшавших гребень. Она чувствовала, что Лилиан ждет, когда она ответит, но Мара опасалась выдать то, что у нее на сердце. Сейчас ей вовсе не хотелось делиться своими чувствами с кем бы то ни было. Она не хотела, чтобы кто-нибудь когда-нибудь узнал, как поступил с ней Джон, не хотела обнажать свою боль, незажившую душевную рану. Выставлять напоказ постыдное клеймо женщины, которую разлюбили.

8

Место, выбранное Леонардом, выделялось из остального пейзажа благодаря живописному оранжево-красному валуну со следами эрозии. Валун возвышался среди выгоревшей на солнце земли с едва заметными редкими стебельками сухой травы.

– Стойте здесь и не двигайтесь, – велел он Маре. – Отсюда и начнем. Когда я скажу: «Мотор!», посмотрите вон туда, – он махнул рукой в сторону простирающейся за ними долины, – и медленно посчитайте до шести. Затем не спеша идите вдоль холма к тому большому дереву. Вы никуда не торопитесь, полностью погружены в свои мысли. Когда окажетесь в тени дерева, слегка задержитесь, затем снимите шляпу и встряхните головой, чтобы волосы рассыпались по плечам. Понятно?

– Кажется, да, – кивнула Мара.

– Ладно, только не волнуйтесь. Это немая съемка, так что я буду подсказывать. – Он поднял свой видавший виды рупор. – Что ж, поехали!

Фигура в ярко-красном комбинезоне спустилась по склону к высохшему ручью, с легкостью перемахнула через него и припустила к съемочной группе, толпившейся на противоположном краю оврага вокруг камеры на треноге. Все вместе они походили на странное стадо животных, разнившихся как мастью, так и размерами, но все же старались держаться вместе.

На полпути между Марой и съемочной группой расположился рейнджер в хаки. Ему пришлось разделиться с оруженосцем, чтобы охранять и съемочную группу, и Мару, и вот теперь, распластавшись на земле в неудобной позе, он без устали вертел головой по сторонам, внимательно наблюдая за всеми. Несмотря на то что пока он должен был всего лишь проследить, чтобы им ничего не угрожало, Мара знала: ружье он держит наизготовку, как охотник, выбирающий мишень. Незадолго до того за ее спиной на вершину горного хребта вышел лев. Рейнджер негромко присвистнул, чтобы обратить на себя ее внимание, и жестом приказал не двигаться. При этом он взвел курок двустволки, но что-то в его движениях подсказало Маре, что он, пусть и насторожен, но никак не встревожен. Причину она поняла мгновение спустя, когда лев оказался в поле ее зрения: на морде и шее животного виднелись алые пятна – лев недавно поел и теперь лениво прогуливался по скале. Затаив дыхание, Мара наблюдала за ним, пока он не ушел. Затем она повернулась к рейнджеру и увидела, как он машет Леонарду, давая понять, что опасность миновала. Но тот уже не смотрел по сторонам – он сменил Ника у камеры, прильнув к видоискателю. Когда же Леонард поднял голову, то посмотрел в сторону Мары и поднял вверх большой палец. Мара улыбнулась и помахала ему в ответ. Это означало, что все получилось. Долгожданный кадр – Мегги со львом на заднем плане – был снят.

Лилиан Лэйн на диких просторах Африки…

Сейчас единственными дикими животными в поле их зрения были две зебры, которые мирно паслись неподалеку от черно-белого полосатого «лендровера». Время от времени они поднимали головы и поглядывали на автомобиль. Казалось, их озадачивало присутствие чего-то, что имело их окрас, но было таким огромным, угловатым и сверкающим.

Мара медленно отступала назад, пока не уперлась каблуком в указанный камень, затем повернулась и устремила взгляд вдаль, как тихо велел Леонард. Она отлично знала эту местность. Поросший травой пологий склон спускался к рощице акаций, отличавшихся непривычно высокими, затянутыми в желто-зеленую кору стволами. То тут, то там виднелись молочаи – они возвышались, как огромные кактусы-переростки. За деревьями серебристой гладью поблескивало озеро.

Стоя где приказали, Мара не могла избавиться от мысли, что на ней рубашка, брюки и шляпа Мегги. Одежда была привычной на ощупь, но от нее исходил легкий аромат французских духов Лилиан, который смешивался с запахом пота и средства для отпугивания насекомых. В ожидании команды Леонарда Мара нервно теребила нитку, выбившуюся из рукава рубашки. Она была рада, что рядом не было ни Питера, ни Лилиан. У Лилиан от жары разболелась голова, и они с шофером отправились обратно. У Питера съемки были назначены на более позднее время.

Вспомнив о Питере, который остался в приюте, Мара подумала, что на самом деле ее место тоже там. Опрометчиво было оставлять работников без присмотра в доме, где сейчас столько гостей. Но когда закончились съемки в столовой, Леонард перебросил съемочную группу в буши, где они и пребывали второй день кряду. Мару взяли с собой. Так что ей ничего не оставалось, как лишь уповать на то, что Кефа с Менеликом справятся и без нее.

Мара нагнулась, чтобы затянуть шнурок. Волосы упали на лицо, и она вновь подивилась тому, что они иссиня-черные. То была работа Руди, который готовил ее к съемке.

– Возможно, подошел бы и ваш натуральный цвет, – сказал он Маре, пока наносил на ее влажные волосы густой слой краски. – Но лучше перестраховаться.

Поначалу Маре неуютно было находиться в ванной комнате с едва знакомым ей человеком. Руди работал молча, легкими движениями наклоняя ее голову под нужным углом. Руками он разглаживал пряди и уголком полотенца вытирал попадавшие в глаза капли воды. В иной ситуации его жесты можно было бы истолковать как нежные или даже интимные. Но на его лице было то же выражение сосредоточенности, что и при подготовке приюта к съемке. Когда прическа была готова, он сделал пару шагов назад, прищурил глаза и оценивающе окинул свой шедевр взглядом. Только тогда Мара поняла, что покраска ее волос была для него лишь работой, а она сама – частью реквизита. От этой мысли ей странным образом стало легко и спокойно, словно разом рассеялись страхи и исчезли заботы.

Мара подняла руку, заслоняя от солнца глаза, и посмотрела, что происходит по ту сторону ущелья. Леонард терпеливо ждал, пока Ники установят камеру. Джеми сидел под черным зонтом, положив голову на газету. За ним высокой черной статуей возвышался Томба, который, словно пастух, стоял на одной ноге, закинув на плечо палку.

Если там, где находилась съемочная группа, еще можно было укрыться в тени, то, стоя на склоне, Мара изнемогала от зноя. Лучи солнца, словно раскаленные докрасна утюги, обжигали плечи. Пот ровными струйками стекал по спине и в ложбинку между грудей. На щеку села муха. Мара чувствовала, как она перебирает лапками по ее коже, ощущала прикосновения хоботка, всасывающего соленую влагу с лица. Но женщина даже не пыталась смахнуть муху. Легче было представить, что ее кожа на самом деле не ее, а чужая, и пот на ней – тоже чужой. И какая, в сущности, разница, было ли чужаку жарко или, может, неудобно от грязи? То была покинутая ею плоть, а сама она укрылась в далеком прохладном месте, где не было места жаре и мучениям.

Мара научилась этому еще в ту далекую пору, когда стала выезжать с Джоном на сафари – там ей приходилось подолгу сидеть неподвижно в ожидании сигнала охотника, который выслеживал зверя. Лишь мысленно отделившись от своего тела, можно было стерпеть боль в затекших мышцах, жажду, жару и зуд от укусов насекомых.

Тогда-то перед Марой и открылась спасительная ценность умения отрешиться от происходящего. Пока выслеживали животных и раздавались смертельные выстрелы, Маре удавалось глядеть на это откуда-то издалека, со стороны. Вовсе не она стояла и смотрела, как животное, словно оступившись, падает на землю – нет, то был кто-то другой, всему свидетелем был случайный странник.

Огромный живот упавшего слона, холмом вздымающийся над землей.

Темнокожие руки, протянувшиеся к этому холму с длинными ножами. Лезвия, вонзающиеся в плоть. Вывалившиеся кишки, невообразимо длинные и толстые, до фута в поперечнике. Казалось, что они шевелятся, словно живые, бледные, с опаловыми переливами в лучах солнца.

С краю серой горы в пыли распластался длинный розоватый хобот. Бессильный. Бездыханный.

Воздух наполнялся голосами африканцев, песней восхвалявших все радости мяса, красного мяса, когда его много, сколько бы ты ни съел.

Все это время за ними следовал чужой, отрешенный взгляд – Мара и за собой наблюдала будто со стороны, оставаясь непорочно чистой.

Оглядываясь назад, женщина ловила себя на мысли о том, что это ее умение отрешиться от происходящего оказалось для нее столь же спасительным, как и знание о том, как избегать змеиных укусов или обходить стороной голодного льва. Как иначе смогла бы она пережить ту боль, которую испытала, когда прочла письмо Матильды? Дни превращались в недели, недели – в месяцы, а Мара все так же спасалась от отчаяния, уходя в себя, далеко-далеко, туда, где отчаяние не могло ее настичь; внешне она оставалась такой же, как и была, не давая Джону ни малейшего повода заподозрить, что что-то не так. Однако, как она теперь убедилась, у всякого лекарства своя цена. Ее тело, терзаниями которого она научилась пренебрегать, больше не принадлежало ей. В руках Джона – тех самых руках, которые недавно ласкали другую, – она казалась себе деревянной куклой. Высохшей, неживой.

Мара поежилась, вспомнив ночь перед отъездом Джона в Дар-эс-Салам. Как обычно, она легла пораньше и сделала вид, что спит, но Джона это не остановило. Положив руку на ее плечо, он повернул ее лицом к себе. Поднявшись над ней, коленом раздвинул ей ноги. Не было ни ласк, ни поцелуев. Уткнувшись лицом в подушку, он резко проник в нее. Это никак не походило на любовь, так он утверждал свои права на нее, и очень скоро все закончилось. После этого они не проронили ни слова, избегая даже прикасаться друг к другу.

Решительно отогнав воспоминания, Мара стала искать глазами красный комбинезон Леонарда. Наконец его голос, который благодаря мегафону приобрел металлические нотки, прорезал тишину. Мара сосредоточилась на его приказах. Следуя им, она ходила то вперед, то назад, затем замирала и вновь принималась ходить. Уже привычно отбросив собственные мысли и чувства, Мара принялась наблюдать за происходящим, словно любопытный зритель.

Она вновь подивилась тому, как много приходится переснимать по нескольку раз. Во время вчерашней съемки Мегги делала все то же самое, только камера стояла в стороне от отмеченного красным камнем места. Сегодняшняя задача Мары заключалась в том, чтобы подменить Лилиан во время прогонки: съемочная группа должна была представить, что делать, когда начнутся съемки. Все собрались неподалеку от Мары, а Ник Второй замерял рулеткой фокусное расстояние. Томба с микрофоном следовал по пятам за Марой; за ним приглядывал Джеми, то одобрительно хмыкая, то недовольно ворча.

Тем временем Лилиан отдыхала в тени пляжного зонта, накрытого отрезом старой палатки. Маре пришлось настоять на том, чтобы Руди спрятал красные и голубые полоски, заметив при этом, что все они и так подвергаются опасности из-за того, что разодеты в пестрые цвета. На столике возле Лилиан лежали блокнот и карандаш, тюбик репеллента и термофляга. Во время утреннего перерыва на чай Мара случайно услышала, как Лилиан уверяла Карлтона, будто во фляге плещется не что иное, как обыкновенная холодная вода, в чем Мара сильно сомневалась. С момента прибытия в Рейнор-Лодж Лилиан приложила немало усилий, чтобы втолковать Кефе, что ей необходима «дава» (обходя английское название «джин с тоником»), Маре оставалось только гадать, знает ли Карлтон о том, как много пьет Лилиан, и входит ли в ее обязанности доводить сей прискорбный факт до его сведения. Как-никак, это было бы предательством по отношению к Лилиан. В любом случае, алкоголь пока никоим образом не сказывался на способностях актрисы. Когда наконец пришло время им поменяться местами, Лилиан вошла в роль с безукоризненной точностью.

Мара пристроилась на стуле под зонтиком Лилиан, наблюдая за съемками. Поначалу ей казалось странным смотреть, как кто-то, одетый в ее одежду, повторяет каждый ее шаг по до боли знакомым местам. Вскоре Мара поняла, что именно ее смущает: в движениях Лилиан она стала узнавать себя: вот актриса, подражая ей, то и дело приподнимает шляпу, впуская под нее свежий воздух; вот она вытирает пот рукавом, чтобы не было видно грязи, с той лишь разницей, что в случае Лилиан стекал не пот, а специальная жидкость, которой Руди опрыскивал ей лицо перед съемками. С одной стороны, Маре было не по себе из-за того, что она превратилась в некий прототип Мегги, но с другой – это льстило ее самолюбию.

Вскоре Мара уже привыкла меняться местами с актрисой. Иной раз ей казалось, что Лилиан принимает как должное то, что таким образом Мара спасает ее от солнцепека, но чаще всего та была ей искренне благодарна. В такие минуты Мара чувствовала себя сильной и благородной, словно принимала участие в миссии по спасению. Даже после того как Лилиан возвращалась на съемочную площадку, занимая свое место перед камерой, это чувство уходило не сразу. Мара удобно устраивалась на стуле Лилиан, на спинке которого было написано «Мисс Лэйн», и даже иногда позволяла себе касаться вещей актрисы: блокнота, термоса, носового платка, расчески, как если бы они принадлежали ей.

Мара в последний раз прогулялась вдоль склона и вошла в манящую тень старой акации. Подняла глаза, словно опасаясь притаившегося в сучковатых ветвях зверя. Затем сняла шляпу, и прохладный воздух овеял ее голову. Из долины долетел голос Леонарда:

– Снято.

По съемочной группе словно пронесся ветерок. Спустя какой-то миг Леонард поднес рупор к губам:

– Спасибо, Мегги. Мы закончили. Переезжаем на другую площадку.

Первым порывом Мары было броситься через всю долину к съемочной группе, чтобы помочь собрать оборудование. Но Леонард сказал ей:

– Сейчас Руди вас заберет.

В ожидании Руди Мара бродила под деревом, чувствуя неловкость. Несмотря на то что в данный момент съемки закончились, ей казалось, что она все еще исполняет роль Лилиан, беспомощной и требующей поддержки. Она смотрела, как Руди осторожно прокладывает к ней путь маленькими шажками, как будто не доверяет земле под ногами.

Когда наконец он добрался до Мары, его дыхание было тяжелым и прерывистым. Пропитанные потом кудри свернулись в колечки. Он кивнул в сторону южного края равнины:

– Переезжаем на озеро.

Мегги и Люк стояли бок о бок у кромки воды, камера была установлена позади них.

Мара сняла шляпу и повязала голову светло-зеленым шарфом. Руди объяснил, что теперь они снимали уже не тот день, когда Мара одиноко разгуливала вдоль склона холма, а другой.

Питер выглядел так же, как и в день съемки в столовой, одетый в то, что Мара нашла в сундуке Джона. Перекинутое через голову, за спиной у него висело ружье, а на поясе – фляга с водой.

Стоя рядом с ним, Мара испытывала напряжение. Казалось, воздух сгустился настолько, что начинал обретать форму. Мара поймала себя на том, что учащенно дышит, и нервно облизала губы.

– Не волнуйтесь, – тихо сказал Питер. – Представьте себе, что вы танцуете, и следуйте за мной. И помните, это панорамная съемка. Деталей никто не увидит.

– Хорошо, спасибо, – кивнула Мара.

Они слышали, как вдали Леонард дает инструкции Нику и Джеми.

Затем раздался голос Пика Второго – он выкрикнул номер кадра, и прозвучал звук хлопушки.

– Триста девяносто восемь. Дубль первый.

– Мотор! – прокричал в рупор Леонард.

Мегги и Люк ступили с травяного склона на земляной берег. На его поверхности лежали пласты сухой серой глины – они хрустели под ногами, пока Мара и Питер шли вдоль кромки озера. Мара упорно смотрела вдаль, туда, где на мели расположилась стая розовых фламинго.

– Встаньте поближе, – приказал Леонард. В ответ Питер будто ненароком приблизился к Маре, и теперь их плечи соприкасались. – Мегги, обопрись на его руку. Затем наклонись, чтобы затянуть шнурок на ботинке. Или достань из носка колючку. Сделай что-нибудь.

Мара положила руку на предплечье Питера и почувствовала, как напряглись под рубашкой его мышцы. Приподняв ногу, она подтянула задник ботинка.

– Хорошо. Теперь покачнитесь. Люк, поддержи ее.

Питер обнял ее за талию – этот жест застал Мару врасплох. Она вцепилась в его руку, чувствуя, что и впрямь готова упасть. Питер лишь крепче прижал ее к себе. Она вновь уловила запах его одеколона, заглушавший запах дневного пота.

– Не двигайтесь! – прокричал Леонард. – Поговорите о чем-нибудь! Держитесь раскованней. Мегги, расскажи ему об этом месте, вспомни, оно твое любимое.

Мара вглядывалась в озеро, ее мышцы, казалось, онемели. Она не знала, что сказать.

Свободной рукой Питер указал на гряду булыжников у кромки озера, окруженных мелкой галькой:

– Идемте туда, присядем. Будьте собой.

Мара растерянно взглянула на него:

– Но Леонард велел оставаться здесь…

– Мы не обязаны делать все, как он говорит, – улыбнулся Питер. – Он добивается одного – чтобы мы выглядели так, будто нам хорошо вместе у этого озера. Давайте сделаем все по-своему.

Он приобнял ее за плечи и повел к камням. Они присели. Питер указал на фламинго:

– Вот, расскажите мне о них.

– Розовым окрасом они обязаны водорослям, которыми питаются, – начала Мара. – Если посадить их в клетку, фламинго бледнеют. А птенцы и вовсе белые, пока не начнут питаться самостоятельно.

Мара кивнула на одну из птиц, которая как раз опустила голову к воде в поисках пищи.

– Видите, как они едят? Переворачивают голову, чтобы верхней частью клюва отфильтровать водоросли в воде.

Питера, казалось, это впечатлило.

– Откуда вы все знаете? – спросил он.

– Муж рассказывал, – ответила Мара. – Джон знает все: о здешних растениях, насекомых, животных…

Внезапно ей стало тревожно, и она умолкла. Что бы подумал Джон, если бы он был тут сейчас? Конечно, он бы понял, почему Мара разрешила съемочной группе обосноваться в Рейнор-Лодж, почему из кожи вон лезла, только бы они успешно завершили съемки. Но ей с трудом верилось в то, что ему бы понравилось, что к ней прикасается другой мужчина и – более того! – она ему это позволяет.

Хотя ему ли возражать? Как бы то ни было, Джон зашел гораздо дальше.

– Жаль, что ваш муж в отъезде, – сказал Питер. – Мне бы хотелось с ним познакомиться. Я видел его фотографии в столовой.

Мара заглянула ему в лицо. Питер был совершенно спокоен. Да и в том, как он упомянул ее мужа, не было двусмысленности. Теперь Мара подумала, что, наверное, Джон иначе отреагировал бы на происходящее, а, в общем, ее мысли сменялись, как картинки в калейдоскопе, приобретая все новые и новые очертания. Возможно, и Джон одобрил бы происходящее, как и все остальные: Карлтон, Доди, Леонард, Кабея, да и сам президент.

Питер набрал пригоршню гальки и протянул Маре. Затем набрал пригоршню себе.

– Видите вон то бревно? – Он указал на выступающий из воды поблекший от солнца ствол, подальше от фламинго, и запустил в него один из камушков. – Кто первым попадет, получит приз.

Мара глянула на то, как он запустил второй камешек, и про себя улыбнулась. Питеру было невдомек, что у нее было шесть братьев. Они часами могли кидать камешки на ферме, и уж в меткости она им никак не уступала. Именно поэтому она так быстро научилась метко стрелять. Мара встала, чтобы получше прицелиться.

Каждый брошенный ею камешек ложился все ближе к цели.

– Эй, да вы и раньше этим баловались, – догадался Питер. В его голосе проскользнуло удивление.

– О да, – ответила Мара, отправляя еще один камушек в воду. – И не раз.

Она заметила, что Питер не сводит с нее глаз.

– Так вот, я тоже, – сказал Питер. Он наклонился, размахнулся и пустил камень низко по воде. Лицо его было деланно сосредоточенным. Мара рассмеялась.

– Я все равно выиграю, – поддразнила она его, и тут же ее камешек с тихим стуком угодил в бревно.

Питер поднял руки в шутливом отчаянии и удивленно покачал головой:

– Да, вот это меткий глаз!

Мара победно улыбнулась:

– И какой мой приз? – спросила она, встретив его насмешливый взгляд, и все же его искреннее изумление пробудило в ней нечто новое – она почувствовала небывалую легкость.

– Я еще не придумал, – ответил Питер. – Дайте поразмыслить…

Не успел он договорить, как голос Леонарда вернул их к реальности:

– Снято! Отличная работа, ребята! Все прошло замечательно.

Мара пристально вглядывалась вперед, маневрируя на старом «лендровере» по бездорожью, объезжая норы медоедов и термитники. Два других «лендровера» выехали раньше и уже скрылись из виду в лощине, но их путь можно было проследить по сломанным кустам и раздавленным кучам навоза.

Единственным ее пассажиром был Питер. Он задержался на озере, чтобы сделать несколько снимков, а поскольку остальные хотели поскорей покончить с ежедневной рутиной: проверкой оборудования и неизбежной бумажной возней, Мара сама вызвалась подождать его. Теперь он высунулся из окна и подсказывал ей дорогу, словно всю жизнь только этим и занимался и хорошо понимал, что подобные дороги, а точнее, их отсутствие делают необходимым участие всех членов экипажа. Мара подумала, что, если бы того требовали погодные условия, он бы с удовольствием перебрался на капот или встал на передний бампер, чтобы лучше видеть оттуда.

Свет заходящего солнца заливал землю колдовским варевом: пурпурное небо, бордовая почва и золотистая рябь травы. Деревья и кусты теряли объем, превращаясь в плоские силуэты. На ветвях, будто светящиеся белые лампочки, устраивались на ночь птицы. Мара взглянула на Питера – тот был поражен окружающим его великолепием, и она почувствовала невольную гордость за эту землю, будто сама была причастна к ее сотворению.

– Мне это напоминает родной дом, – сказал Питер. – Я говорю об Австралии…

В его голосе слышалась тоска. Мара понимающе кивнула в ответ. Пейзажи Танзании и в ней пробуждали воспоминания о родной Тасмании, особенно о долине реки Коул. Даже названия стран, казалось, были нераздельно связаны. «Танзания» и «Тасмания» звучало так похоже, что люди, несведущие в географии, часто путали их, считая одним государством. Когда Мара только переехала в Африку, ей очень нравилась эта связь; она помогала освоиться. Но теперь ей все больней было вспоминать свой прежний дом и то, какой наивной и полной светлых надежд на будущее она была тогда. Ее письма матери становились все короче, и Мара редко писала – правда о ее жизни была слишком горькой, чтобы даже пытаться подсластить ею разлуку.

– Вы здесь давно? – спросил Питер.

– Чуть больше трех лет.

– Домой ездили?

Мара покачала головой.

– Должно быть, скучаете по родным? У вас есть братья или сестры?

– Только братья, – ответила Мара. – Но много!

В горле стоял ком. Ей вдруг захотелось рассказать Питеру, как она мечтала сбежать от них подальше и как теперь безумно по ним скучает.

– Я был единственным ребенком, – сказал Питер. – Поэтому мне всегда хотелось иметь большую семью. Но у меня было счастливое детство. У нас был дом прямо на берегу в Бонди Бич[15]15
  Бонди Бич – популярный пляж в Австралии. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Я все время занимался серфингом: до школы, после школы, вместо школы. Поэтому пришлось стать актером. Настоящую работу найти не удалось. – Он улыбнулся, но улыбка тут же сошла с его лица. – Я бы очень хотел вернуться в Австралию. Хотел бы, чтобы мои дети выросли там. Но Пола не хочет уезжать из Америки, и, похоже, ее не переубедишь – ей лучше там, где она сейчас. А я – я очень много времени провожу в разъездах.

Мара не знала, что ответить, – таким откровенным вдруг стал разговор. Поездка домой после целого дня съемок, казалось, сделала их старыми добрыми друзьями. Ей пришлось напомнить себе, что они чужие друг другу, – Питер Хит, известный актер, и она – хозяйка сафари, предложившая ему помощь.

Она притормозила, чтобы не влететь в высохшую реку, и машина резко ушла в сторону. Лишь узкая темная полоска земли выказывала наличие подземной влаги, но Мара знала, что под высохшей поверхностью скрывается глубокий слой жидкой грязи. «Лендровер» проломил бы толстую корку и застрял по самую ось. Она рывком сдала назад, выруливая на твердую землю.