Текст книги "Чужая жена"

Автор книги: Кэтрин Скоулс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Я не буду здесь сидеть, – заявила Лилиан.

Мара удивленно посмотрела на нее. Немного отклонилась назад, чтобы проверить стул – тот был в полном порядке.

Лилиан негромко рассмеялась:

– У меня есть маленькая странность – я люблю сидеть спиной к стене.

Мара почувствовала, как напрягся Карлтон. Она поднялась и предложила Лилиан свой стул:

– Вы можете поменяться со мной.

– Спасибо, Мара. – Лилиан одарила ее благодарной улыбкой и заняла ее место. Едва усевшись, она позвала Кефу и попросила принести ей напиток. Затем повернулась к Питеру, положив руку ему на плечо. Не прошло и нескольких минут, как она уже весело болтала с ним о чем-то, втянув в разговор еще и Леонарда.

Карлтон немного понаблюдал за ней и обратил внимание на Мару. Его лицо было дружелюбным, но, вместе с тем, вполне серьезным.

– Что ж, расскажите мне, Мара, – начал он. – Как получилось, что вы стали женой охотника?

Гости частенько задавали ей этот вопрос. Она в ответ обычно кратко объясняла, что они с Джоном случайно познакомились в Мельбурне. Но сейчас она догадывалась, что Карлтона интересует не это. Ей вспомнилось, как Джон заинтересовался слоновьим черепом и как в ответ она рассказала ему гораздо больше, чем собиралась.

– Когда мы познакомились, – осторожно начала Мара, – Джон решил больше не охотиться. Он не хотел стрелять в крупных животных. Он достаточно помогал людям убивать животных только затем, чтобы те могли привезти домой сувениры в виде голов и бивней.

– Я слышал о том, что такое случается, – ответил Карлтон. – Я знаю человека, который не пропускал ни одного охотничьего сезона на Юконе. А однажды вернулся и продал свое ружье, сказав, что застрелил своего последнего оленя. И это действительно был последний. С тех пор он не охотился.

Мара кивнула.

– Что ж, у нас все было не так просто. Джон думал, что люди станут приезжать сюда на отдых, чтобы просто расслабиться и насладиться природой. Но этого не случилось.

– И… он стал охотиться, как и раньше? – Карлтон вопросительно поднял бровь, ожидая продолжения ее рассказа.

– Да. – Мара знала, что, может быть, и не стоило этого говорить. Но ей хотелось с кем-то поделиться. Да и в самом деле, рассказать об этом Карлтону было не то же самое, что рассказать об этом Хелен. Это не означало предать доверие Джона. Через пару недель Карлтон уедет, и Мара никогда в жизни больше его не увидит. – Джон ужасно терзался из-за того, что ему вновь приходится этим заниматься. – Она вздохнула. – Мне пришлось научиться вести себя так, как должна вести себя хозяйка сафари. Я помогала ему не только присматривать за приютом, но и охотиться. – Она посмотрела Карлтону в глаза. – Я пробовала привыкнуть к убийству животных. В конце концов, я родилась и выросла на ферме. Застрелить антилопу или газель на ужин никогда не было для меня проблемой. Но по-другому обстояло дело с более крупными животными… Я могла справиться с буйволом, крокодилом, даже со львом. Я всегда уходила до того, как кожевники принимались освежовывать туши. Но я не могла наблюдать за тем, как убивают слонов. Просто не могла, понимаете? – Она закусила губу. «Зачем все это Карлтону?» – спросила себя Мара. Но она уже не могла остановиться. – Когда слон падает, кажется, что сотрясается земля – удар от падения волной проходит через все твое тело. И ты понимаешь, что так быть не должно.

– Могу себе представить, – сказал Карлтон.

– Нет, – Мара медленно покачала головой, – не можете. – Она опустила глаза, уронив взгляд на свои руки, – она вцепилась в стол так сильно, что от напряжения побелели костяшки пальцев. – Последней каплей стал тот день, когда Джон застрелил малыша-слоненка. Клиент ослушался его и по ошибке убил слониху. Я знала, что без матери малыш не выживет, его следовало застрелить, чтобы он не мучился. Но видеть, как это делает мой муж, оказалось выше моих сил… После этого я больше не ходила с Джоном на сафари. А дальше все пошло вкривь и вкось. – Она почувствовала, как у нее сдавило горло, а голос стал тоньше. – Беда в том, что когда все идет вкривь и вкось, этому нет предела – становится только хуже и хуже. И нельзя вернуться назад и все исправить. Ничего нельзя сделать.

Мара резко замолчала, осознав, что то, что она сейчас говорит, лишено всякого смысла. Но Карлтон лишь кивнул, словно все понял.

– Поверьте мне, я знаю, – сказал он. – В киноиндустрии все точно так же – если что-то плохое может случиться, оно случается. А затем снова, и снова, и снова. Но знаете что? – Он наклонился к Маре. Его круглое лицо светилось добротой. – В конце концов все становится на свои места. Но когда и каким образом – нам знать не дано. Чаще всего это происходит тогда, когда меньше всего этого ожидаешь. Вдруг – раз! – и снова все хорошо.

Мара почувствовала, что подсознательно цепляется за слова Карлтона. Он говорил так уверенно и доверительно… Ей пришлось напомнить себе, что он – человек кино. Заставлять людей поверить в чудеса – всего лишь часть его работы.

Ужин протекал гладко, хаус-бои выказывали завидную сноровку в роли официантов. Лишь однажды возникла неловкость – когда Лилиан отослала свою тарелку на кухню, попросив разложить ее порцию по отдельным маленьким тарелочкам, чтобы она видела, что именно ест. Мара в тревоге ждала, как отнесется к подобным капризам Менелик, и вздохнула с облегчением, когда появился Кефа, неся на подносе набор маленьких мисочек, где было понемногу всего из предложенных блюд. Сейчас, когда большинство гостей уже заканчивали десерт, над столом стоял гул голосов. Мара тоже позволила бы себе расслабиться, если бы ее не ожидало еще одно дело, не терпящее отлагательств.

Когда подали кофе, она сказала Карлтону, что, перед тем как все разойдутся, ей необходимо провести небольшой инструктаж по технике безопасности. Джон всегда поступал именно так. Кроме того, что это было необходимо с практической точки зрения, это был один из способов утвердить свой авторитет. Доброжелательно, но с непоколебимой твердостью Джон начинал свою речь, и голос его в такие моменты приобретал отеческие нотки, нотки человека, которого следовало слушаться и почитать. Необходимо было с самого начала определить границы в отношениях с клиентами, ведь иначе нельзя предугадать, как поведет себя новый человек, когда, сойдя с протоптанной тропы, столкнется лицом к лицу с опасностью или, наоборот, поддастся искушению совершить нечто особенное, что в результате окажется либо противоправным, либо аморальным, либо, что чаще всего, и тем и другим одновременно.

– Вы уверены, что это так уж необходимо? – Карлтон бросил быстрый взгляд на Лилиан. – Все, что нужно, вы можете сказать мне, а я доведу до сведения остальных.

Мгновение Мара колебалась. Уж кто-то, а она точно не горела желанием исполнять роль бваны. Непонятно, кто смущал ее больше – собственный персонал или киношники.

Однако, решительно тряхнув головой, она заставила себя подняться. Все должно быть сделано как надо.

Встав так, чтобы видеть сразу всех, она повела свою речь, уже с первых слов сознавая, что даже голосом пытается подражать Джону.

Вначале она перечислила серьезные опасности, которые могли подстерегать путешественника в этой части Африки, как-то: укус малярийного комара, дизентерия, если кому-то вдруг вздумается утолить жажду некипяченой водой, нападение бешеной собаки или обезьяны, внезапная встреча со львом, леопардом или слоном и, наконец, укус зеленой мамбы, который был смертелен.

Затем, как ей казалось, успокаивающим голосом Мара рассказала о мерах предосторожности, заверив всех, что дикие животные обычно сторонятся людей, но несмотря на это гостям не следует покидать территорию приюта без сопровождения кого-нибудь из персонала, поскольку люди, привыкшие к жизни в Африке, могут предупредить возможную угрозу, в то время как новичок может ее даже не заметить. Мара помолчала, давая гостям время проникнуться сказанным. Затем перешла к менее серьезным вопросам. Если оставить в комнате еду, та послужит отличной приманкой для обезьян и летучих мышей – а те были очень неопрятными гостями. Если кому-то вздумается прогуляться босиком, можно обзавестись нематодами или песчаными вшами. Если кто-то обронит кольцо или часы в выгребную яму, вытащить их будет невозможно.

Мара чувствовала, как в комнате нарастает напряженность. Видимо, она не внушала гостям той спокойной уверенности, которая обычно исходила от бваны, белого охотника и хозяина. У нее для этого не хватало веры в себя.

Женщина была рада, когда наконец закончила и заняла свое место. В комнате повисла тишина. Мара опустила голову, схватив салфетку, принялась нервно разглаживать ее на коленях и затем, все так же не отрывая от нее глаз, завязала в узел.

– Как вам удалось все это запомнить? – разорвал тишину мягкий голос Питера. – У вас даже не было никаких пометок.

Напряжение разом спало, и над столом вновь повис гул голосов.

Мара благодарно улыбнулась ему:

– Слышала не раз и была прилежной ученицей.

– Кстати, о мерах предосторожности… – Лилиан одним махом осушила бокал и окинула взглядом повернувшиеся к ней лица. – А знали ли вы, что Богарт пил джин все время, пока снимали «Африканскую королеву»? Все время! Так оно и было, говорю я вам. – Она встала, махнула рукой Кефе, привлекая его внимание, и протянула ему бокал, когда он подошел поближе. – И знаете что? Он был единственный, кто ни разу не болел за время съемок. Так что с сегодняшнего дня я сажусь на джин вместо лекарств.

– Лекарств, – повторил Кефа. Он повернулся к Маре, повторив это слово на суахили, чтобы убедиться, что понял правильно. – Дава?

Мара пожала плечами. Перевод был верным, но она не хотела, чтобы кому-то показалось, будто она поддерживает слова Лилиан. Некоторые люди полагали, что хинин в тонике помогает предотвратить малярию, но она никогда не слышала о том, чтобы джин спасал от тропических болезней.

Когда Кефа вернулся с напитком для Лилиан, актриса объявила, что возьмет бокал к себе в комнату. Прижав наманикюренные пальчики к губам, она едва подавила зевок.

– Длинный выдался день. – С этими словами она протянула руку Питеру. – Дорогой, будь так добр, проводи меня к моей комнате. Там ужасно темно.

Питер немедленно поднялся на ноги, извинившись перед Марой, Леонардом и Карлтоном.

– Да, конечно.

Лилиан взяла Питера под руку и повела его прочь. Мара наблюдала за ними, пока они пересекали комнату. Поначалу ей показалось, что Питеру немного не по себе, но затем он повернулся боком, заботливо ведя Лилиан между столами, и Мара увидела, что он смеется как ни в чем ни бывало. Это неприятно удивило, если не поразило ее. Но почему бы и нет? Они работали вместе не одну неделю. Более того, по сценарию они могли быть любовниками – для главных героев это была не редкость.

Тем временем парочка вышла на веранду. Ночные мотыльки, привлеченные светом лампы над дверным проемом, кружились, словно золотое конфетти, над их головами. Когда их поглотила ночь, Маре вдруг подумалось, что Лилиан и Питер могут быть любовниками. Возможно, все так и происходит в жизни людей вроде Лилиан Лэйн и Питера Хита. Каждый новый фильм означал и новый роман. С окончанием фильмом заканчивалась и любовная связь. Видимо, они были слишком искушенными или достаточно сильными, раз не позволяли своим отношениям значить для них больше, чем они решали сами.

Лунный свет, лившийся в окно, примешивал холодный голубой оттенок к желтому свету фонаря. Мара повесила его высоко на стене, чтобы свет заливал всю комнату. Она стояла у окна в простой белой рубашке, сжимая в руке записку, которую передал ей радист из миссии. Расправив клочок бумаги, женщина перечитывала сообщение Джона. Она понимала, что радиосообщения всегда были сухими – они предназначались для сжатой и точной передачи сути дела. Но несмотря ни на что Мара ощущала холод составляющих послание слов.

Она сложила записку и посмотрела в окно, в непроглядную темень, вплотную подступавшую к еще различимым теням приусадебного парка. Где-то там, в ночи, за полстраны отсюда, и был селусский национальный парк. И где-то там, в тысяче миль отсюда, был Джон.

Мара представила себе, как он сидит у костра, положив локти на колени, с жестяной чашкой в руках. Он будет сидеть молча, слушая неспешную беседу компаньонов и песни носильщиков на другом конце лагеря. Он будет спокоен, зная, что правильно выбрал место для ночлега – на открытом пространстве, окруженное несколькими крепкими деревьями. По даже несмотря на это он будет вслушиваться в звуки ночи: предательский скрип деревьев или тихое фырканье леопарда.

Женщине показалось, что она ощутила сладковатый дым костра, смешанный с запахом репеллента и высыхающего ближе к вечеру пота. Услышала шипение керосиновой лампы и потрескивание насекомых, сгоравших на горячем стекле. «Что, интересно, у них на ужин, у этих людей, которые отважились на пеший поход?» – подумала Мара.

Да и кто они были, эти люди?

Она попыталась отбросить непрошеные мысли – как обрывают и выбрасывают выбившуюся из ткани хлопковую нить, но за первой нитью тут же тянулась другая. Вновь и вновь Мара представляла себе фигуры, сгрудившиеся у далекого ночного костра. Блеск глаз при свете неровного пламени, оранжевые от огня щеки. Огрубевшие, загорелые, шершавые лица мужчин. Их голоса, сливающиеся в единый низкий гул. И внезапно пробившийся высокий серебристый голосок. Стройные ножки, провожаемые нескромными взглядами…

«Женщинам не место в пешем походе в Селус, – одернула себя Мара, – на это не всякий мужчина отважится».

Но мысль, однажды появившись, не давала ей покоя. Так ночной мотылек бьется о стекло зажженной лампы, пока не сожжет себе крылья.

А может быть, там и была женщина – чья-то дочь, или чья-то жена, поссорившаяся с мужем, или даже одна из женщин-зоологов, которые неизменно вызывали всеобщее восхищение. Мара как-то встретила целую компанию таких – сильные, независимые, интересные и привлекательные, они собирались присоединиться к группе Джейн Гудалл.

Мара приказала себе выкинуть из головы подобные мысли и не поддаваться их отравляющему воздействию.

Легко сказать. Едва она отошла от окна, как ноги сами понесли ее в комнату. Мгновение спустя она стояла у сундука Джона, на ощупь перебирая стопки выглаженных рубашек и свернутых в клубок по два носков…

А вот и она – старая рубашка, которую Джон больше не носил и затолкал на дно сундука.

Из нагрудного кармана Мара вытащила конверт. Медленно, даже будто нехотя, вынула из него две фотографии и повернула верхнюю к свету. Мара попыталась поглядеть на нее непредубежденным взглядом, отстраненно, словно то был не вызывающий особого интереса предмет из домашней коллекции – так Карлтон разглядывал висящие в гостиной фотографии.

Блики заиграли на матовой поверхности, расцвеченной неправдоподобно яркими красками пленки «Кодакхром». Рядом с Джоном фотография запечатлела женщину с длинными светлыми волосами. Они стояли очень близко друг к другу, их тела соприкасались плечами и бедрами… Между ними, как на прочих фотографиях, вовсе не лежала туша убитого животного. Они казались братом и сестрой – так похожи были цветом глаз и волос. Их поза, легкая и непринужденная, наводила на мысль о том, что их связывают давние дружеские или партнерские отношения. Здесь не было ни бравады, ни бросающегося в глаза позерства, коими отличались снимки удачливого клиента и проводника. Взгляд женщины был ясен и открыт.

Единственный взгляд на нее вызывал желание познакомиться. Она и впрямь выглядела очень привлекательной.

Мара прикрыла глаза, пытаясь побороть захлестнувшую ее ревность.

Но все же достала вторую фотографию.

На ней женщина была одна.

Матильда.

Кому-то это имя ласкало слух, но Мара не могла произнести его спокойно. Слишком многое крылось за ним.

Матильда стояла на ступеньках «Мутайга клаб», облаченная к ужину в серебристое облегающее вечернее платье и меховую накидку. При свете вспышки ее наряд так и снял; Матильда выглядела как богиня, обернутая в лунный свет. Изысканная темно-вишневая помада, волосы, собранные в высокую прическу – она и впрямь была необычайно хороша и вполне могла сойти за кинозвезду вроде Лилиан Лэйн.

Мара вытащила из конверта сложенный лист бумаги и уже собиралась развернуть его, но застыла в нерешительности. По правде говоря, она и так знала содержание письма наизусть и помнила, как выглядит каждая буква устилавших лист длинных косых рядов.

Она наткнулась на конверт случайно, когда рылась в сундуке Джона в поисках какой-нибудь старой рубашки. Задача следить за одеждой бваны лежала на поваренке, и когда Мара наткнулась на старую рубашку, свернутую в комок и спрятанную за стопку рубашек цвета хаки, то первым делом собиралась потребовать объяснений у мальчика. Но тут же заметила уголок конверта, выглядывавшего из кармана.

Как правило, фотографии ее не интересовали. Клиенты нередко присылали фото – для них африканское сафари было настоящим событием, и они воображали себе, что заняли важное место в истории приюта. Обычно эти снимки вывешивались на всеобщее обозрение на пробковой доске, прибитой за баром. В особых случаях их заключали в рамочку и прибавляли к настенной коллекции.

Но эти почему-то были здесь. На конверте было написано лишь два слова: «Для Джона». Ни адреса, ни почтовой марки; его передали из рук в руки.

Затем Мара увидела письмо. Вопросы еще не успели сложиться в слова, как она уже разворачивала один-единственный лист бумаги, на котором виднелась монограмма Рейнор-Лодж.

Слова закружились перед ней – фразы проявлялись отчетливо, а затем уносились прочь, словно их сдувало порывом ветра.

«Одна ночь, которую я буду хранить в памяти, как сокровище… Хотя мы никогда больше не увидимся, я на всю жизнь запомню твои руки на своем теле, твои губы на моих волосах… Я не буду называть это любовью, ведь мы лишь случайные знакомые, но, тем не менее, я никогда не испытывала подобного чувства – столь искреннего и оттого бесценного…»

Мара стояла, держа письмо в трясущихся руках, не в состоянии сохранять хладнокровие – так много значили эти слова. Казалось, из легких выжали весь воздух. Силы покинули ее. Боль пронзила ее сердце, словно удар копья.

Это случилось пять месяцев назад. Пять месяцев, три дня и одну ночь.

Не сосчитать, сколько раз с тех пор Мара вновь и вновь переживала этот кошмар наяву. Вначале она пыталась укрыться за неверием. Казалось невозможным, что Джон нарушил золотое правило, которое, по мнению Рейнора, было самым важным: можно продавать свои услуги охотника, но не себя. Это было чертой, которую не следовало переступать.

Но он переступил…

Затем Мара принялась вновь и вновь прокручивать в мозгу все, что происходило тогда, в попытке истолковать все по-новому.

Она вспомнила, как Матильда впервые приехала в приют в сопровождении отца. По их виду сразу было ясно, что они англичане, еще до того, как были произнесены слова приветствия: «Здравствуйте, как вы поживаете?»

Накануне сафари в приюте состоялся традиционный совместный ужин. Мара еще подумала тогда, что Матильда вырядится в вечернее платье, как это водилось за чопорными английскими дамами, но та надела простое платье до колен, отчего выглядела еще более юной и привлекательной.

Лучше всего Маре запомнилось утро, когда Матильда, ее отец и Джон выехали на сафари. Светало. Деревья вокруг приюта казались темными тенями на фоне розового неба. Было тихо, как бывает только предрассветной порой. Вскоре взойдет солнце, золотым светом заливая равнины. В воздухе витало еле сдерживаемое тревожное ожидание, которое обычно сопутствовало сборам. Менелик стоял у «лендровера» с кухонной утварью в руках, наблюдая за тем, как Дуду носит из кухни припасы: бутылки, мешки, ведра и консервные банки. Неподалеку суетился Кефа, пересчитывая походные кровати, рюкзаки, сетки, постельные комплекты, лампы и тазы. Носильщик-оруженосец не спеша шагал вдоль выложенного в ряд оружия, проверяя каждое по отдельности, а затем устанавливая в специальном стеллаже в кузове «лендровера».

Первой на сцену выплыла Матильда, на ходу доедая еще горячий коржик, оставшийся от завтрака на скорую руку. Следом шел ее отец. По тому, как он теребил свою рубашку-сафари, и по угловатым движениям Мара догадалась, что он взвинчен от предвкушения охоты и осознания близкой опасности. Что ж, он был опытным охотником и знал, что их ждет впереди.

Мара улыбнулась подошедшей Матильде. От нее пахло мылом.

– Даже не представляю себе, как вы можете оставаться дома! – воскликнула Матильда. У них с Джоном было одинаковое произношение – она так же отчетливо выговаривала каждое слово. – Разве вам не хотелось бы поехать?

– Хотелось бы, – ответила на это Мара. – Но мне многое нужно сделать здесь.

Она полагала, что ответила на вопрос. А что еще объяснять кому-то вроде Матильды, которая накануне разливалась перед Джоном соловьем, описывая прелести охоты на оленей в их семейном поместье? Не станешь ведь говорить, что нет у нее желания стоять за спинами вооруженных мужчин, наблюдая, как они целятся в пасущихся слонов или зевающих на закате львов. И что она не уверена, что не закричит, предупреждая зверей об опасности. И что всякий раз, когда Мару оставляли в «лендровере», перед тем как пройти обязательные последние сто футов до позиции пешком, ее рука тянулась к сигнальному рожку.

Да и как объяснить, почему ее до сих пор, как наяву, преследуют крики маленького слоненка и беспомощные движения его хоботка, которым он тщетно пытался поднять свою мать. И тишина, которая, разом рухнув на землю, выдавила из воздуха весь кислород, когда Джон прижал ружье к маленькой голове и нажал на курок…

Последним появился Джон, опрятно одетый, под стать только что вымытому автомобилю. Издали Мара наблюдала за тем, как он постучал по темным от воды шинам и по привычке заглянул под днище. Все было готово к отъезду.

Пока Матильда и ее отец устраивались в машине, Джон подошел к Маре.

Они обменялись прощальными словами, натянуто улыбаясь друг другу. Невысказанный вопрос, который давно уже висел в воздухе, остался невысказанным и на сей раз: что может жена пожелать мужу перед охотой? Удачной охоты или, буквально, ни пуха ни пера…

Джон склонился к Маре, целуя ее на прощанье.

Она едва коснулась губами его щеки – на миг ей показалось, что она уже сейчас слышит исходящий от него свежий запах равнин, пряный аромат примятой полыни под ногами, дух оружейного масла и крови…

Мара взглянула ему в глаза и увидела в них вызов. «Знал ли он уже тогда? – спросила она себя. – Знала ли Матильда? А что, если происшедшее было столь неотвратимо, что, наблюдая за ними, даже Менелик все понимал?»

Женщина засунула письмо и фотографии обратно в конверт и аккуратно положила обратно в кармашек рубахи. Затем скомкала ее так, как и нашла, и положила на место. Мара не хотела, чтобы Джон понял, что кто-то, кроме него, мог касаться письма, не предназначенного для чужих глаз.

Его тайна стала ее тайной.

Если бы Джон был на сафари, когда Мара наткнулась на письмо, то, вероятнее всего, она просто собрала бы чемоданы и уехала. Но куда? Даже если бы у нее были деньги на билет до Австралии, об этом нечего было и думать. Мара и помыслить не могла о том, чтобы вернуться домой и признать, что ее отец оказался прав. О том, чтобы сказать Лорне, что ее вера в чудеса – всего лишь наивная мечта. Да и какая жизнь могла быть у разведенной женщины? В сельской общине Тасмании супружеские связи были столь же прочны и нерушимы, как заборы, разделявшие фермерские угодья.

Как бы то ни было, в тот день Джон был дома – работал на дворе. Мара постояла некоторое время без движения, оглушенная злостью, нарастающей в ее душе, а затем бросилась разыскивать его.

Ей казалось странным, что ее ноги могут ходить, как ни в чем не бывало, переступать порог и спускаться по ступенькам, словно ничего не изменилось.

Мара застала мужа за работой – он рыл бассейн. Завидев его, она замерла – по спине пробежал холодок. В глубине души Маре хотелось подбежать к нему, ища утешения, словно ту боль, которую она испытала, причинил враг и только Джон мог защитить ее, спасти и пожалеть.

Но все было гораздо сложнее.

Мара укрылась за кустом жасмина, и сердце ее едва не выпрыгнуло из груди – ей вдруг стало дурно от насыщенного аромата розовых цветов. Сквозь завесу листвы и ветвей она принялась наблюдать за мужем.

Джон был раздет до пояса, его потное тело было покрыто пылью. Он взмахнул лопатой, и мускулы заиграли на его руках, груди, торсе.

Она уставилась на его тело – тело, к которому прикасалась другая женщина.

Тело, которое больше ей не принадлежало…

Пот ручьями стекал по лицу Джона. В его работе чувствовалось отчаяние, словно все в мире зависело от того, как глубока будет эта яма, закончен ли будет бассейн. Губы были стиснуты в тонкую линию, словно он и сам боролся с рвущейся наружу болью.

Мара стояла неподвижно и не находила в себе сил пошевелиться. Она пришла, чтобы поговорить с ним, но сейчас, пытаясь представить себе, что она скажет, не могла подыскать нужных слов. Выражение лица Джона лишало ее решимости – он был словно чужой. Она и представить себе не могла, что услышит в ответ.

На глаза навернулись непрошеные слезы. Злость улетучилась, уступив место смятению и неопределенности. И леденящему страху. Что бы она ни сделала, что бы ни сказала, это будет иметь последствия длиной во всю оставшуюся жизнь. Пути обратно уже не будет.

Внезапно Маре пришло в голову: не проще ли просто забыть обо всем и сделать вид, будто ничего не случилось. Матильда писала, что они с Джоном больше никогда не увидятся; все, что их связывает, это одна-единственная ночь. Быть может, не стоит придавать значения тому, на что другие даже не обратили бы внимания?

Она точно знала, что если спросить об этом у деревенских женщин, те лишь посмеются над ее горем. «Он вышвырнул тебя из дому? – спросят они. – Он дарит детей другим женщинам, отнимая их у тебя?» Возможно, они даже посоветуют ей потребовать, чтобы муж взял себе вторую жену, с которой можно было бы разделить домашние хлопоты.

Знала она также и то, что будь на ее месте кто-нибудь из «кенийских кумушек», проживающих в Хэппи Велли, «Долине Счастья», славящейся оргиями, в которых участвуют как одиночки, так и женатые пары, они, пожалуй, тоже не приняли бы измену Джона близко к сердцу.

Само собой, так было удобнее – все забыть и жить дальше.

Но «жить дальше» оказалось не так уж и просто. Мара стала сторониться задушевных разговоров с мужем, боясь, что выдаст себя.

Она без конца разглядывала себя в зеркале, пытаясь оценить свою внешность. Джон был ее первым мужчиной, она – его первой женщиной, и в ночь их свадьбы они были равны в своей неопытности. Теперь же Мару преследовала мысль о том, что ее мужу есть с кем ее сравнить.

Мара задавалась бесчисленными вопросами. Она была брюнеткой, у англичанки были русые волосы – быть может, Джона привлекла шелковистая нежность светлых волос? Быть может, оттого, что большую часть времени Мара проводила на солнце и ее кожа утратила белизну и упругость, Джон испытал желание к другой? Какие тайны таило в себе тело другой женщины?

Теперь, когда Джон прикасался к Маре, или тогда, когда, наоборот, и не думал этого делать, ей казалось, что ему хотелось бы, чтобы на ее месте была другая. Та, которая выглядит, будто ангел, а говорит, как королева…

Недели перетекали в месяцы, и Мара убедила себя в том, что понимает, почему муж изменил ей. Возможно, он воспринял ее отказ сопровождать его на сафари как личную обиду. Понятно ей стало и то, что, пусть Джон и выразил искреннее желание бросить охоту ради забавы, ее отвращение к его работе глубоко ранило его. Охота на крупных животных была тем, что получалось у него лучше всего. Кроме того, это занятие было напрямую связано с его учителем и наставником Рейнором. Прибавить к этому приходящий в упадок бизнес, денежные затруднения, изнуряющую работу, которой не видно конца…

Было отчего мужчине соблазниться теплом, смехом и восхищением красивой женщины…

Но, даже понимая все это, Мара была не в силах перебороть последствия его измены. Невысказанные слова, объятия, от которых она теперь уклонялась, – все это возводило между ними невидимую стену, по обе стороны которой было холодно и одиноко. Один день сменялся другим, и стена становилась все выше.

Теперь Мара и представить себе не могла, из-за чего эта стена может рухнуть и что может пробудить затухающие чувства.

Она лежала с краю кровати, прижав руки к телу, словно Джон находился не в тысяче миль отсюда, а рядом с ней. Тишину ночи будило то журчание неясных голосов, то скрип двери, то сдержанный кашель, то несдержанный смех. Это не были привычные звуки бушей – было слышно, что приют полон людей. Мара вспомнила, как когда-то они с Джоном могли только мечтать о том, чтобы жизнь в Рейнор-Лодж била ключом. Но теперь это не имело значения. Теперь уже ничего не имело значения.

Мара несколько раз переложила полушку, пытаясь унять боль в затекшей шее. Усталость отступила. Но она все еще лежала вытянувшись в струнку и не могла уснуть. Мысли кружились в голове, словно жужжащий рой жадных и голодных насекомых, вылетевших на охоту с наступлением ночи.