Текст книги "Птица без крыльев"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Хью Фарье ничуть не удивился, если бы его жена в этот момент лишилась чувств, потому что и сам он с изумлением смотрел на стоявшую перед ним молодую женщину. Ему стало ясно, чем привлекла она его сына. Чарльз всегда был покладистым, добродушным парнем, добрым и милым. Он не отличался волевым характером, и все же сыну хватило мужества, чтобы уйти из дому. И почему? Потому что его очаровала эта девушка, бесстрашная и гордая, способная заворожить мужчину. Как жаль, что ему... Вид жены заставил полковника прервать размышления. Грейс сидела, прижав руку к горлу, словно ей перекрыли доступ воздуха.
– Успокойся, дорогая, – сказал полковник, – успокойся. – Он помог подняться жене, взиравшей на девушку как на исчадие ада. Полковник мог с уверенностью сказать, что никто еще не говорил с его женой подобным тоном, и Грейс никогда не приходилось сталкиваться со столь необыкновенно сильной и независимой личностью.
Он взял жену под руку, чувствуя, что она по-настоящему нуждается в поддержке. Они вышли из комнаты вслед за Агнес. Переступив порог спальни, полковник сразу же бросил взгляд на постель и отметил про себя, что за время его отсутствия состояние Чарльза ухудшилось.
Агнес не стала представлять свою мать. Элис молча подвинула гостье стул.
Грейс Фарье с тревогой смотрела на покрытое капельками пота лицо сына, на его тяжело вздымавшуюся грудь. Она бы непременно разрыдалась, если бы не потрясение, которое ей пришлось пережить несколько минут назад. Грейс чувствовала, как внутри у нее все оцепенело, настолько она была шокирована заявлением этой ужасной особы. И все, что смогла сделать эта высокомерная леди, так это взять безвольную руку сына и плаксиво воскликнуть:
– Чарльз, Чарльз! – Когда ответа не последовало, она снова произнесла: – Чарли, дорогой, это я, мама.
– Генри.
– Он зовет Генри, – обернувшись к мужу, удивилась Грейс. – Но почему он его зовет?
Полковник тоже задавал себе этот вопрос. Почему Чарльз назвал Генри? Ведь до этого он хотел видеть только Реджинальда. Да, конечно, Генри же священник или проповедник, какая разница. Но не думал же сын о... нет, нет, он не должен об этом думать! Дорогой, милый Чарльз. Ему захотелось сесть на постель и крепко прижать к себе сына. В Чарльзе всегда было что-то необыкновенно милое. Странное чувство появилось у полковника: ему показалось, что он в душе плачет.
– Хотите чаю, сэр? – долетел до него чей-то голос.
Он повернул голову и взглянул на Элис.
– Да, спасибо, чай будет весьма кстати, – неожиданно для себя произнес полковник.
– Эгги, Эгги, – позвал больной.
– Да, дорогой. – Агнес склонилась к Чарльзу по другую сторону постели, вытирая губкой его лицо.
– Эгги, – снова прошептал он.
– Я здесь, я здесь.
– Пить.
– Вот, дорогой, выпей. – Девушка взяла со столика стакан и бережно приподняла голову Чарльза. Он сделал несколько глотков и надрывно закашлялся. Агнес уложила его на подушки, заботливо вытерла губы.
– Чарльз, здесь твоя мать, – сказала она.
– Мама?
– Чарльз, дорогой... – протянула Грейс.
Агнес бережно повернула его голову, чтобы он смог увидеть мать.
– Мама, – шепнули его запекшиеся губы.
– Я здесь, милый.
– Реджи, пусть приедет Реджи.
– Реджи уже едет, скоро он будет здесь, – проглотив комок в горле, промолвила Грейс.
Больной повернул голову, грудь его высоко вздымалась. Приступ кашля вновь сотряс все его тело.
Элис поспешила на помощь дочери, приподнимавшей Чарльза с подушек.
– Подвиньтесь, пожалуйста, – сказала она, совсем неучтиво отодвигая ноги сидевшей у постели Грейс. Она обхватила Чарльза за плечи с другой стороны. – Ну давайте, давайте, сплюньте, так хорошо, – приговаривала она. – Вот теперь вам станет легче.
Грейс Фарье, поднявшись и отойдя от кровати, беспомощно взглянула на мужа. Он ответил ей таким же растерянным взглядом.
Чарльза снова уложили на подушки. Хрипы в его груди стали слышны еще отчетливее.
– Моя дочь приготовила чай, – объявила Элис. – Пожалуйста, пройдите в гостиную.
Джесси подала чай по всем правилам. Низкий столик украшал большой поднос, на котором стояли оправленный в серебро сервиз и две чашки из тонкого фарфора, на блюдечках лежали инкрустированные серебром ложечки. Из сахарницы кокетливо выглядывали серебряные щипчики. Рядом на столе высилась трехъярусная подставка, на которой располагались намазанные маслом булочки, две чистые тарелки и изысканно сложенные льняные салфетки.
– Джесси к вашим услугам, она обо всем позаботится, не так ли, Джесси?
– Да, конечно, – в тон ей ответила Джесси.
Элис уже собиралась выйти, когда Грейс Фарье заставила себя заговорить:
– Мне кажется, моему сыну нужна сиделка... квалифицированная сиделка.
– В этом нет необходимости, мэм, – подчеркнуто вежливо ответила Элис. – Мы с дочерью достаточно подготовлены, чтобы ухаживать за больным пневмонией. Мне не первый раз приходится иметь с этим дело.
– Моя жена хотела предложить помощь, то есть я хочу сказать, что вы устали, и для вас это, должно быть, очень тяжело, – пояснил полковник.
– Совсем нет, сэр. Если нам потребуется помощь, то... – Элис стоило большого труда продолжать, но она пересилила себя, – мой зять и моя дочь сменят нас, – не глядя на Джесси, закончила она. – И вообще, больной не нуждается в особом уходе. До наступления кризиса все, что требуется, так это стараться снимать жар. А кризиса следует ждать не раньше, чем через несколько часов. Теперь прошу меня извинить. – Она подчеркнуто холодно отвернулась и вышла из комнаты. – Пренеприятная особа, – громким шепотом объявила Элис, вернувшись к Агнес. – Послушала бы ты ее.
– Я слышала.
– Не могу поверить, что она мать обоих парней. Скорее всего, они пошли в старика. С ним еще можно иметь дело, но с ней – дохлый номер.
– Мама, – Агнес отошла к умывальнику и подозвала Элис. – Как ты думаешь, он... ему так же плохо, как тогда отцу?
– Да, думаю, что так же, но твой отец выкарабкался, а этот парень молод. И тем не менее все в руках Божьих, мы можем только молиться. И если все обойдется, тебе надо и дальше молиться, чтобы его мать держалась от него подальше и не досаждала ему. Хотелось бы знать, когда приедет Реджинальд. Я вижу, Чарльз очень привязан к нему.
– Да, очень.
– Соберись, девочка, не надо опускать руки, до утра нам еще хватит работы. К этому времени все должно решиться.
– Мама.
– Да, моя девочка?
– Если с ним что-нибудь случится, я никогда не выйду замуж. Другого такого мне больше не найти.
– "Никогда" – это очень большой срок, моя милая, очень большой. Никогда не говори "никогда".
* * *
Реджинальд приехал на следующий день в половине первого. Они разговаривали с Агнес в гостиной.
– Родители мне сказали, что худшее позади.
– Да, кризис миновал в четыре утра.
– У вас уставший вид.
– Это правда, я немного устала.
– Спасибо, что... устроили у себя моих родителей. Они вам очень благодарны.
– Отец еще может быть, но только не ваша мать. Что бы я ни сделала, благодарности мне от нее не дождаться. Она винит меня в болезни Чарльза.
– Но это же абсурд!
– И тем не менее.
– Могу я пройти к нему?
– Конечно, пожалуйста, пройдите. – Агнес проводила его в спальню.
Войдя, Реджинальд некоторое время молча смотрел на брата.
– Ну, старик, ты знаменит тем, что делаешь все и всегда не вовремя и не там, где надо.
– Реджи...
– Да, я, но не начинай болтать, лежи спокойно. Позволь мне хоть раз поговорить. Я не шучу.
– Реджи.
– Что, старина?
– Я думал, что... со мной все кончено, да так почти и было, если бы не Эгги.
– Да, Агнес необыкновенная девушка. Тебе очень повезло. Почему мне так не везет? – Реджинальд уселся на кровать рядом с братом и с улыбкой посмотрел в сторону Агнес, складывавшей у стола полотенца из сурового полотна.
– Я могу что-нибудь для тебя сделать? – спросил он, вновь сосредоточивая все внимание на брате.
Чарльз не ответил.
– Я оставлю вас ненадолго, – сказала Агнес, бросив взгляд на братьев. И, улыбнувшись Чарльзу, наказала: – А ты веди себя хорошо.
– Да, я хотел попросить тебя кое о чем, – заговорил Чарльз, когда девушка вышла, – но сейчас в этом, кажется, нет необходимости. Видишь ли, я хотел... – он медленно и глубоко вздохнул... – чтобы ты позаботился об Агнес. То есть, я хочу сказать, чтобы она получила все мои вещи, написанные работы, а также, чтобы к ней перешел мой ежегодный доход. И еще, Реджи...
– Да, брат?
– Я хочу поскорее жениться.
– Господи Боже! Сначала выздоровей. Черт возьми, ты сейчас не совсем еще в форме, несколько недель придется подождать. Надо как следует окрепнуть. У тебя же воспаление легких, и болезнь еще не прошла. Посмотри на себя.
– Это все неважно. Я собираюсь жениться на Агнес.
– Ну, хорошо, хорошо, не накручивай себя, как говаривала нам в свое время мамаша Митчем. Между прочим, я видел ее, когда заскочил сегодня на минуту домой. Все передают тебе привет и желают всего доброго и, конечно, скорейшей поправки. Прислуга тебя очень любит. Не могу сказать, чтобы ты чем-нибудь это заслужил. Тебе просто всегда везло.
– Реджи, заткнись!
– Да, конечно, как скажешь, дружище. Я мелю чепуху, потому что не знаю, что сказать. Я не могу видеть тебя таким. Честно говоря, ты мне совсем не нравишься.
– Реджи.
– Да?
– Ты помнишь Сэндерсона?
– Ральфа Сэндерсона?
– Да. Он заболел пневмонией и провел годы в санатории. А чем все кончилось? – Из груди Чарльза вновь вырвался хриплый вздох. – Он заработал туберкулез.
– Слушай, не говори ерунды. К чему вспоминать какого-то Сэндерсона? В их роду никто не отличался крепким здоровьем. У нас другое дело. Как мне рассказала Агнес, ты имел глупость спать на сырых простынях, вот и простыл. Выбрось все эти глупости из головы. И главное: хороший ли врач тебя лечит?
– Да, весьма компетентный.
– Тогда все в порядке. Когда выздоровеешь, снова станешь таким же бодрым и крепким, как прежде, но на это уйдет несколько недель. Никак не меньше. И еще, – Реджи склонился к Чарльзу и понизил голос, – могу тебе сообщить, братец, если ты забыл: брак – это не только свадебная церемония. И тебе надо накопить сил, чтобы оказаться на высоте. Надеюсь, ты меня понимаешь?
– Да, это совет человека с большим опытом, – после долгой паузы ответил Чарльз.
– Ну вот, все понял, молодец. А теперь я пойду, не буду больше утомлять тебя. Я рад, что кризис позади.
– Когда ты... должен вернуться?
– Сегодня днем. Назревают события. В верхах ходят упорные слухи, очень похожие на правду. Я не удивлюсь, если скоро нас ждут большие неприятности.
– Что за неприятности?
– А какие могут быть самые серьезные неприятности у солдата? Только война.
– О нет! Неужели все-таки война?
– Это так, но не забивай себе всем этим голову. Если смогу вырваться на выходные, заскочу к тебе, но в любом случае черкну пару строк. На большее меня едва ли хватит, ты же меня знаешь. – Реджинальд взял слабые, сильно похудевшие руки брата в свои ладони и крепко сжал их. – Береги себя, Чарльз. Ты знаешь, никого на свете я не люблю больше тебя... Ты так дорог мне. А пока до свидания. И помни мои слова: быстрее поправляйся, и я стану шафером на твоей свадьбе.
Чарльз лежал неподвижно и молча смотрел, как статный, красивый военный повернулся у порога и отдал ему честь. Чарльз часто заморгал и проглотил подступивший к горлу тугой комок.
Глава 8
– Все дело в его правом легком, оно совсем слабое. Несколько недель ему предстоит провести в санатории, а быть может, даже и месяцев. Родители мистера Фарье все устроили.
– А где этот санаторий? – с некоторым удивлением спросила Агнес.
– Он находится в Були. Прошло три недели, как миновал кризис, а болезнь все не отпускает. Вы и сами это видите.
– А он... поправится?
– Да, со временем. Хотя полностью здоровье не восстановится. Ему придется постоянно следить за собой: обращать внимание на климат и все такое прочее. Не думаю, что северо-восток ему очень подходит, но если заглянуть в мои записи, то могу вам сказать, что многие мои бывшие пациенты с таким же диагнозом живут в здешних краях и им благополучно минуло пятьдесят. В некоторых случаях организм приспосабливается и компенсирует слабое легкое, но бывает, что нет. Надо подождать и посмотреть, как пойдет дело. Мистер Фарье говорил мне, что вы собирались пожениться.
– Да, собирались.
– Со временем это будет возможно. А позвольте спросить, как отнеслась к вашим намерениям его семья?
– Родители – против, а братья нас поддержали.
– Очень похвально, очень. И что они о себе возомнили! Кто они такие, в конце концов? Знаете, моя милая, – доктор Бейли ободряюще похлопал ее по плечу, – на мой взгляд, вы подойдете в жены любому мужчине из самого высокого общества. Есть в вас что-то особенное, нечто выделяющее вас среди других.
Глаза Агнес налились слезами. Добрые слова лишили ее мужества, последние дни нервы девушки были на пределе.
– Вы очень добры, доктор, все понимаете, – еле слышно прошептала она. – И еще я хотела просить вас: пришлите мне счет за ваши услуги.
– Но почему платить должны вы? Его семья очень состоятельная.
– Знаю, и все же оплатить счет хочу я. К тому же, – через силу улыбнулась Агнес, – я тоже не очень бедная.
– Хорошо, пусть будет так, если вы этого хотите. Деньги остаются деньгами: главное – их получить, и неважно, кто их платит.
– У вас не очень хорошо получается притворяться, доктор.
– Вы это серьезно? А мне казалось, что все в округе знают, что со стариной Бейли никому не сравниться. Я на них такого страху нагнал, действует получше любого слабительного, – рассмеялся он своей шутке.
Агнес поддержала его, качая головой.
– А сейчас мне предстоит принимать роды, – останавливаясь у кухни, сообщил доктор. – Никаких осложнений быть не должно, женщина молодая. И я вам так скажу: никогда бы не подумал, что изменю свое мнение о ком-то из Фелтонов. Но этот парень молодец, могу судить по тому, что видел сам. Да и в округе о нем отзываются неплохо. Прилежный работник, никаких пьянок, никаких безобразий. Ну, мне пора. Не провожайте меня, я сам найду дорогу. – У двери доктор обернулся. – Машина за мистером Фарье придет завтра в три. Советую воспользоваться моментом, как говорится: куй железо, пока горячо.
Агнес стояла, задумчиво глядя вслед доктору. На что он намекал? Неужели... Нет, а там, кто его знает, от него всего можно ожидать. Поговаривали, что в Гейтсхеле у него была любовница. Да уж, куй железо, пока горячо, а Чарльз так слаб...
Слова доктора всплыли у Агнес в памяти, когда вечером она пришла пожелать любимому доброй ночи.
– Если бы ты осталась сегодня со мной, – говорил он, крепко обнимая ее. – Всего на одну ночь. Я знаю, что это невозможно, но все же какое бы это было блаженство.
"Да, если бы я только решилась", – думала Агнес. Но рядом, за дверью была мать. И девушка смогла позволить себе лишь обнять и поцеловать Чарльза. При этом она почувствовала, что ей следует держать себя в руках, да покрепче, иначе еще немного, и соседство матери перестанет быть преградой.
Часть V
Война
Глава 1
Для второго батальона Даремского пехотного полка этот год стал знаменательным. Прежде служба их не очень обременяла. Единственным исключением было участие в наведении порядка в Брэдфорде во время стачки. В 1911 году они получили кубок армии по хоккею, а в 1913-м впервые в истории полка выиграли первенство по футболу. Для рядовых жизнь текла спокойно и размеренно, в отличие от первого батальона, которому пришлось помотаться по свету.
Но когда 4 августа 1914 года Великобритания объявила Германии войну, все изменилось. В батальоне не было человека, который не горел бы желанием немедленно отправиться к месту сражений и выбить дурь из кайзера и его паршивой армии. "Дайте нам только туда добраться, все сразу будет кончено! Мы им покажем, кто главный!" Подобные настроения царили повсеместно.
Немедленно началась мобилизация. Все резервисты были призваны на действительную военную службу. На северо-востоке страны от добровольцев не было отбоя, поэтому шло быстрое формирование новых батальонов, получивших название "Вторая линия".
Глубокое волнение охватило все население. Страна кипела, как котел. Всеобщее возбуждение усиливали женщины. С искренним подъемом и воодушевлением провожали они бодро марширующие колонны. Их переполняла гордость за мужчин, с улыбками шагавших к пристани, они видели в них героев. Но всего через несколько дней многим из этих парней суждено было обильно полить своей кровью землю Франции, а жены и матери из разных сословий стали получать роковые телеграммы и оплакивать погибших, утешаясь, что их близкие сложили головы за свое отечество.
Как ни странно, но с течением времени количество потерь не охладило боевой дух. Трусами считались те, кто не желал идти умирать в холоде и грязи, кто не верил в необходимость и справедливость войн. Эти люди считали войну делом рук выживших из ума фанатиков, которые наделали массу ошибок и запутались в них, заставляя тысячи молодых людей расплачиваться за это своими жизнями, а ведь для многих жизнь еще только начиналась.
Церкви были заполнены женщинами, молившими о победе для своих мужей и сыновей, убивавших немцев. Они верили, что Бог на их стороне и все будет хорошо... когда-нибудь...
* * *
Чарльз лежал в постели на веранде. Агнес сидела рядом.
– Да, дорогая, – говорил он сидевшей рядом с ним Агнес, – мне пришло в голову, что этим я бы сильно огорчил отца и Реджи, потому что с моими убеждениями я не пошел бы воевать. И все же меня могли бы вынудить. Представляю мамино лицо, мнение друзей... Знаю, что они сказали бы: "Сын полковника Фарье сознательно уклоняется от призыва, значит он трус". Я и в самом деле не очень храбрый человек... Смог бы я устоять перед давлением родных и знакомых?
– Дорогой, конечно, ты смог бы, и я была бы рядом с тобой. Но это бессмысленная бойня, и участвовать в ней – настоящее безумие. На соседней улице живет семейство Ноубл[4]. Помню, как миссис Ноубл, появившись у нас в магазине, объявила с восторгом: "Мой сын теперь тоже там. Благородное имя, благородная натура". А перед этим она уже потеряла двух братьев, но это, казалось, не остудило ее воинственных настроений. Ее сын погиб, не пробыв во Франции и трех суток. Она приходит каждый день за нюхательным табаком, как доложил мне Артур Пибл, ты его знаешь. С началом войны он очень изменился – страшно боится, что его могут призвать. Я успокаиваю его тем, что ему уже тридцать восемь. Приходится каждый день подбадривать его. Вся былая чопорность с него слетела, и теперь он нормальный человек. – Агнес улыбнулась и зябко передернула плечами.
– Ты замерзла?
– Нет, что ты. Как я могу замерзнуть, когда на мне столько всего надето: шерстяное платье, пальто с шарфом, теплая шляпа, перчатки, да еще и сапоги. Нет, милый, мне не холодно. Думаю, меня бросает в дрожь при мысли о войне, о том, что она с собой несет. Ты говоришь, что не считаешь себя смелым, но я могу точно сказать, что бы произошло, если бы не твоя болезнь. Ты бы не побоялся открыто высказать свое мнение и, как многие другие, оказался бы в тюрьме или на какой-нибудь унизительной работе. Есть, кстати, какие-нибудь вести от Реджи?
– Да, вчера я получил короткое послание от него. Со дня на день ждет отпуска. Я так хочу его увидеть. Он, пожалуй, единственный, о ком я по-настоящему беспокоюсь. Генри тоже там, хотя не на передовой, а в тылу. Меня поразило, что он так рвался на фронт. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Как считает отец, в нашем семействе крепок воинственный дух. На что я ответил ему: сражения и войны бывают разные.
– Отец знает, как бы ты поступил, если бы не болезнь?
– Да, конечно, я сказал ему.
– А я и не знала. И как же он к этому отнесся?
– Огорчился, но воспринял это достаточно спокойно. Хотя его слова ранили меня больше, чем возможный гнев. "Ты всегда был со странностями, Чарльз, – сказал он. – Но ничего не поделаешь, в каждом поколении есть своя белая ворона".
– О, Чарльз. – Агнес сжала его холодные худые руки. – Разве он не оценил твою смелость, когда ты высказал ему свое мнение?
– Милая моя, он – солдат.
– А как Реджи, он в курсе?
– Да, Реджи знает. Он сказал, что догадывался о моей позиции, и прибавил, что я верен себе, но при этом положил руку мне на плечо. Он очень чуткий парень, наш Реджи, при всем его внешнем шике и блеске. В этот отпуск он рассчитывал стать шафером на нашей свадьбе. Но теперь все откладывается. Когда мне сказали, что до полного выздоровления мне необходимо пробыть здесь по меньшей мере два месяца, я готов был сбежать отсюда.
– Это не имеет значения, милый. Какая разница, два месяца или десять? Я буду ждать столько, сколько нужно.
– Что бы я делал без тебя? Что делал бы я, если бы не встретил тебя? – воскликнул Чарльз.
– Я скажу. Ты бы сейчас либо воевал во Франции, либо сидел в тюрьме. – Агнес улыбнулась, но улыбка постепенно растаяла. – Если бы ты не встретил меня, то остался бы дома и не оказался в этой ужасной квартире. Никогда не прощу ту женщину за...
– Нет, моя радость, ты не права. Я давно уже собирался переехать. Мне пришлось немного поездить по свету, и я видел, как живут другие люди. Я не причисляю себя к „левым" и не горю желанием переделать мир, потому что есть вещи, которые не нужно менять; вокруг немало хорошего и много прекрасных людей живет рядом. Я видел это и знаю. Мне приходилось сталкиваться с бесконечными условностями. И я стал задавать себе вопросы: почему, например, за одними закреплено право пользоваться услугами других? Меня беспокоили эти мысли. Я размышлял, на кого же я похож, и понял: на Несси. Это казалось наиболее верным ответом. Хотя нас не связывает кровное родство: она приходится отцу сводной сестрой. Кстати, забыл тебе сказать, я получил от Генри послание. Можешь себе представить, он встретил Несси в одном из полевых госпиталей недалеко от передовой. Мы очень беспокоились за нее. В начале войны она куда-то скрылась из Парижа. Дом ее оказался продан. Мы уж и не знали, что и думать. Но вот Несси объявилась, живая и невредимая, как пишет Генри. Физическую помощь она оказать неспособна, разве что может сидеть и сматывать бинты, но в моральном плане ее поддержка бесценна. В старушке есть какая-то изюминка. Как я тебе рассказывал, у нее поразительная способность сходиться с людьми независимо от их происхождения. Уверен, ты подружишься с ней. Не удивлюсь, если она скоро появится на пороге нашего дома.
Чарльз продолжал считать домом усадьбу, которую, по сути дела, отверг. Наверное, ничего противоестественного в этом не было, и все же Агнес задумалась о том, назовет ли Чарльз когда-нибудь своим домом квартиру над магазинами. Она убеждала себя, что это непременно случится, вспоминая с каким сожалением он уезжал отсюда. Гармонично влившись в семью, он стал своим. Агнес видела, что Чарли завоевал сердца ее матери, Джесси и, что совсем удивительно, они сошлись и с Робби. Этот молчаливый, немного грубоватый молодой человек, по сути дела, стал ординарцем Чарли. Он даже приезжал в санаторий навестить его.
Агнес смотрела на бледное, осунувшееся лицо Чарли и спрашивала себя, что привлекало людей в этом человеке. Возможно, дело было в его врожденной доброте. Кроме того, с кем бы он ни говорил, его голос почти всегда оставался неизменно ровным. Даже во время редких визитов матери Чарльз не повышал тона.
О, эта женщина! Никогда между ними не будет понимания, никогда. Агнес знала, что в жизни она не сможет забыть их последней встречи.
Это произошло вскоре после Рождества. На Агнес было зимнее пальто с большим меховым воротником, муфта (стоившая ей совсем не дешево: четыре фунта и десять шиллингов), шляпа в тон к ней. При встрече мать Чарльза так долго и пристально разглядывала ее, что Агнес показалось, будто огненная лава разливается по всему телу.
– Да, мэм, без сомнения, вам приходилось и раньше видеть эту одежду, – не выдержала она. – А как же иначе? Не сомневаюсь, что и миссис Бреттон-Фосет ваша знакомая. Возможно, вам известно, что она расплачивается за шляпки своими туалетами, а я, пользуясь случаем, приобретаю их у моих друзей из шляпного магазина.
Агнес насмешливо смотрела, как Грейс Фарье несколько раз беззвучно открыла и закрыла рот, а потом, круто развернувшись на каблуках, гордо удалилась. Позднее Агнес рассказала об этом случае Чарльзу.
– Ты самая поразительная и самая замечательная из всех женщин, – заметил он после небольшого молчания. – Кто, как не ты, всегда говорит правду?
– Нет, – возразила Агнес, – я не всегда говорю правду, потому что она может сильно ранить человека. Вы, мистер Фарье, еще будете иметь возможность убедиться, что я сторонник дипломатии и весьма преуспела в искусстве невинной лжи.
Она радовалась, что они могли так говорить, потому что понимали друг друга. Казалось, они долгие годы были вместе и привыкли одинаково думать.
– Агнес?
– Да, милый!
– Тебе хотелось бы иметь детей?
– В данный момент мне нужен только ты, – ответила она, глаза ее излучали ласку и нежность.
– Это не ответ. Пока оставь свою дипломатию, в которой ты такой специалист, и ответь мне прямо: хочешь ли ты иметь детей?
– Да, если этого хочешь ты, а если – нет, то и для меня дети – не главное.
– Что, если моя болезнь передастся детям? – спросил он.
– Но она не наследственная, а приобретенная.
Чарльз поджал бледные губы, собираясь что-то ответить, но в этот момент прозвенел звонок.
– Ну, что это такое? – с досадой проговорил он. – Еще и пяти минут не прошло.
– Я здесь уже целый час и в следующую субботу приеду снова. Между прочим, ты ждешь еще кого-нибудь?
Он понял, о ком она спрашивала.
– Нет, не думаю, что кто-то приедет. Мама собирается пару недель пожить в Бервике у подруги. Как ты знаешь, часть отца расквартирована неподалеку. Бог мой, трудно представить, что человек может настолько преобразиться. Такое впечатление, что он сбросил лет двадцать, а все потому, что вновь ощущает себя нужным, хотя он не в действующей армии, а в аттестационной комиссии. Я знаю, отец доволен. Вот было бы интересно, если бы я предстал перед его комиссией. Кстати, у них теперь машина. Всех лошадей направили в армию. Отец решил обеспечить маму транспортом, хотя у них еще остались Гектор и Брюс. Но им уже по пятнадцать лет: слишком много, чтобы брать в армию. Я рад, потому что помню, как они появились в конюшне двухлетками. Тогда они были такими резвыми лошадками.
Звонок прозвенел снова. Агнес наклонилась и крепко поцеловала Чарльза. Он обнял ее и заглянул в глаза.
– Здесь такие вещи не поощряются, мисс Конвей.
– Обожаю нарушать правила. – Девушка перешла на шепот, стараясь сдержать подступившие слезы. – Я так люблю тебя. Все мои мысли – лишь о тебе. Выполняй все предписания врача и тогда скорее вернешься домой.
Несколько минут спустя Агнес уже разговаривала с сестрой-начальницей.
– Скажите мне, мистер Фарье в самом деле поправляется? – спросила она. – Он такой худой и бледный.
– Этого следовало ожидать. Но он действительно поправляется. Однако наш мистер Фарье не очень покладистый. Конечно, он джентльмен, и открыто не бунтует, – широко улыбнулась женщина. – Но если бы на прошлой неделе ему удалось отыскать свою одежду, у вас дома был бы гость.
– Думаю, теперь он будет вести себя как следует. Сколько все это еще продлится? Пожалуйста, скажите правду.
– Около трех месяцев. Но и потом ему придется беречься. Вы понимаете? Надо следить, чтобы не промокали ноги. Ему было бы полезно жить за городом, на холмах, преимущественно там, где больше чистого воздуха. Насколько мне известно, вы живете в центре Ньюкасла. Не думаю, что это подходящее для него место. И все же, – она покачала головой, – сотни и тысячи таких, как он, живут в городах и на берегах реки. Но точно утверждать ничего нельзя. Все зависит от организма. Надеюсь, у мистера Фарье он достаточно крепкий. Вы, конечно, виделись с его родителями? – склонив голову набок, поинтересовалась сестра-начальница.
Агнес поняла, что от нее ждали неодносложного ответа. Сестре-начальнице хотелось узнать ее мнение о семье Чарльза, в первую очередь о его матери.
– Да, я с ними знакома. Все они очень близки друг другу, отношения самые теплые, – как можно уклончивее ответила девушка.
– О?! – в этом восклицании отразилось искреннее удивление.
Агнес не сомневалась, что с сестрой-начальницей миссис Фарье говорила безукоризненно вежливо, с оттенком снисхождения. Именно таким тоном она обращалась к прислуге.
Прощаясь, Агнес сказала, что приедет в следующую субботу.
Сиденья в автобусе оказались невероятно жесткими, так что обратный путь показался ей бесконечным.
Когда она поравнялась со шляпным магазином, ее поманила мисс Белла, устанавливающая в витрине новую шляпу. Агнес уже открыла дверь, но задержалась при входе.
– Я зайду к вам позднее, мисс Белла, мне надо сменить маму.
– О нет, дорогая, не волнуйся, долго я тебя не задержу. Мне всего лишь хотелось сказать, что ты выглядишь чудесно. Эта одежда сшита как для тебя.
Агнес устало улыбнулась и взглянула на пожилую женщину.
– Нет, мисс Белла, эта одежда шилась не для меня, и мы с вами прекрасно знаем, для кого.
– Да-да, – со смехом закивала мисс Белла и продолжила: – Она вчера заходила, но ничего не привезла. Конечно, ей опять понадобилась пара шляпок. Не знаю, верить или нет, но она сказала, что помогает фронту. Интересно было бы узнать, чем она занимается. Она не говорила точно, но намекнула, что ее работа имеет отношение к госпиталю в городе. Как выразилась Рини: "Боже, спаси пациентов".
Улыбаясь своим мыслям, Агнес вошла в дом со стороны кондитерского магазина.
– Мисс, задержитесь на минутку, – остановила ее Нэн. – Я сейчас, только отпущу покупателя.
Агнес прошла в кладовую. Поджидая Нэн, она сняла шляпу и пальто.
– Вы меня всегда восхищаете в этом пальто. Вам оно замечательно идет, – затараторила с порога Нэн.
– Что ты хотела мне сказать? Случилось что-нибудь?
– Я ухожу от вас, мисс, – понуро сообщила Нэн.
– Уходишь? Ты уходишь от нас?
– Верно, мисс. Дело вот в чем. Моя кузина Мэри Эллен работает на заводе. И там, мисс, она зарабатывает в неделю по двадцать пять шиллингов. Вы подняли мне жалованье до двенадцати, и за такую работу деньги очень хорошие, но на заводе платят в два раза больше. Теперь я почти ничего не вижу из того, что зарабатываю. Мама, так или иначе, прибирает все деньги к рукам. Если вы не против, мисс, я объявляю об уходе за две недели. Мне кажется, это справедливо, вы ведь платите мне по неделям.
– Ах, Нэн!
– Мне очень жаль уходить, мисс, правда, жаль, но, как говорит мама, сейчас каждый за себя. Некоторые богатеют на глазах. А войне и конца не видно, мисс. Как ни крути, мы здорово в ней увязли. Парни погибают, словно мухи. Ма говорит, что у меня не так уж много шансов выйти замуж. Стольких парней перебьют. После войны на каждого мужчину будет по десять женщин, вот как она выражается. Мне вряд ли повезет, так что надо о себе позаботиться, мисс.
