Текст книги "Инквизитор"

Автор книги: Кэтрин Джинкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Что же до способа изгнания демонов, то вот он:

Болящий держит свечу, сидя либо стоя на коленях, а священник начинает: «Помощь наша – в имени Господа», и присутствующие повторяют за ним хором. Потом священник окропляет болящего святой водой, возлагает на шею ему епитрахиль и читает псалом семидесятый: «На Тебя, Господи, уповаю», и потом молитву об исцелении болящих и говорит, взывая ко всем святым: «Молитесь за него и просите: исцели его, Господи».

Потом следует само заклинание:

«Я заклинаю тебя, смертный, но получивший жизнь вечную во святом крещении, именем Бога живого, Бога истинного, Бога, искупившего грехи твои кровью Его, исцелись, и да изойдет из тебя все зло и обман, что от лукавого, и всякая нечисть, противная Ему, кто грядет судить живых и мертвых и кто очистит землю огнем. Аминь…»

Я не стану тут приводить целого описания, потому что это не касается моего рассказа. В конце письма были приличествующие пожелания (да пребудет с Вами мир Господа нашего Иисуса Христа и т. д.) и просьба прислать копии некоторых протоколов, опять же, не относящихся к делу. Со дня написания письма не прошло и трех недель.

Я сказал, что был удивлен, прочитав это письмо, но в действительности я был более чем удивлен: я был изумлен – так, что едва не свалился со стула. Кто была эта «молодая женщина замечательной красоты и духовных достоинств»? Я таких уж точно не встречал. Наверное, – подумал я, – это одна из женщин в Кассера – дочь вдовы, например. Но с какой стати ее несчастья должны были беспокоить отца Августина? Бесы – как те, что являются по вызову, так и те, что владеют людскими душами, – не есть предмет забот Святой палаты. Папа Александр IV призывал инквизиторов особо остерегаться разбирать случаи ворожбы (и тому подобного), если только это не явная ересь.

Что касается рецепта, содержавшегося в письме, то я не видел в нем проку для моего начальника, поскольку он не был священником и ему следовало обратиться к помощи какого-нибудь кюре, прежде чем писать епископу Памье. Это была только одна из загадок. Но, зная, что отец Августин не мог написать епископу сам по причине слабого зрения, я пошел к Сикару и спросил его о письме.

– Да, – сказал он и, подняв голову, захлопал своими большими прозрачными глазами. Он просматривал тома «Суммы» Ангельского доктора, проверяя, не завелся ли там червь. – Я помню, что писал это письмо. Он отправил его в Памье вместе с еще какими-то свитками. Но насчет них вам нужно спросить брата Люция.

– О чем говорилось в письме? Вы помните?

– О какой-то женщине. В нее вселился дьявол.

– Вы знаете ее? Он называл ее имя?

– Нет.

Подождав немного, я понял, что если я хочу узнать еще что-нибудь, мне придется вытаскивать из него слова, будто зуб клещами. Сикар всегда был таким – сказывалось монастырское воспитание. Или же это отец Августин велел ему говорить только если спрашивают, отвечать только на вопросы, которые задают, и держать свое мнение при себе, пока он не достигнет высшей степени зрелости либо учености.

– Сикар, – сказал я, – не упоминал ли отец Августин того, где или с кем она живет? Не давал ли он вам каких-либо подробных описаний? Припомните.

Сикар послушно стал припоминать. Он закусил нижнюю губу. Нервно теребя перо тонкими пальцами, он качнул головой.

– Он только сказал, что она молодая. И замечательных духовных достоинств.

– И он ничего вам не объяснил?

– Нет, отец Бернар.

– А вы и не подумали спросить его?

– Нет, отец мой! – изумился Сикар. – Зачем мне это делать?

– Из любопытства. Вам ведь было любопытно? Мне было бы.

Бедный мальчик уставился на меня, будто не знал слова «любопытство» и не имел желания с ним познакомиться. Я понял тогда, что отец Августин поступил мудро, выбрав себе такого писаря – лишенного пытливости, от природы покорного и безнадежно тупого – и потому неспособного выдать тайны Святой палаты. С тем я и оставил его, сказав ему несколько ободряющих слов, и пошел к вечерней службе, все размышляя об этом удивительном письме, которое я решил – и не напрасно, как оказалось, – до поры спрятать.

Мысленно же я дал себе слово, что навещу женщин в Кассера, чтобы удостовериться, что там все в порядке. Но до приезда сенешаля мне не хотелось этого делать; я желал услышать его отчет, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги.

Так случилось, что он вернулся на следующий день, и список подозреваемых был у меня еще не готов. Я даже не успел допросить Бернара де Пибро. Возможно, я переоценил свои способности, но, признаться, я не ожидал сенешаля так скоро. Если бы это расследование поручили мне, я бы вел его более медленно и осторожно.

У всех у нас, я полагаю, свои методы работы.

Я писал письма, когда привезли тела. Мне пришла мысль, что я должен обязательно увидеться с тремя приятелями Бернара де Пибро – Этьеном, Одо и Гибером, – чтобы по возможности установить, где они были и что делали в день убийства. По крайней мере двое из этих молодцов вполне могли обучаться искусству боя, и раз это были горячие головы, любители выпить, то были все причины полагать, что они подначивали друг друга свести счеты с виновником злой судьбы товарища. Этому не противоречило предположение о неповинности самого Бернара. Компания диких, необузданных юнцов, убежденная, что их друг сидит за решеткой без вины, в слепой ярости была вполне способна осуществить столь чудовищный акт насилия.

Пока, по крайней мере, они являлись главными подозреваемыми.

Вы, наверное, не знакомы с формальностями вызова свидетелей для дачи показаний перед трибуналом. К их кюре посылают письмо следующего вида:

«Мы, инквизиторы по делам еретиков, приветствуем вас, предписываем и приказываем вам, силой данной нам власти, от нашего имени уведомить такого-то, что ему надлежит явиться такого-то числа туда-то для ответа по вере его».

В этом случае я, разумеется, указал три имени и потребовал, чтобы они явились ко мне в разное время, в разные дни, поскольку я желал допросить их поодиночке.

Запечатав послание, я чинил перо, готовясь приступить к следующему (насчет тестя Раймона Мори), когда в дверь постучали. Поскольку дверь была заперта изнутри на засов, как принято у нас в палате, я поднялся и пошел открывать. На пороге я увидел Роже Дескалькана.

– Ваша милость! – воскликнул я.

– Отец мой, – он был весь мокрый от пота и серый от пыли и в правой руке держал поводья своей кобылы, – примите эти бочонки.

– Что?

– Тела в этих бочонках, – он показал на лошадей позади. Каждая была гружена двумя небольшими бочонками, перевязанными веревкой. Их сопровождали шесть или семь усталых и измученных тяжелой дорогой солдат. – Их засолили.

–  Засолили?

– Поместили в рассол. Чтобы сохранить.

Я перекрестился, и двое из солдат, видя это, сделали то же самое.

– Я подумал, что вы захотите, чтобы я привез их прямо сюда, – продолжал сенешаль. Он говорил хриплым голосом и шумно отдувался. – Или у вас есть другие предложения?

– А… мм…

– Запах от них тяжелый, должен вас предупредить.

К этому времени Раймон Донат, проявляя неизменную бдительность, появился из скриптория. Я слышал у себя за спиной изумленные возгласы.

– Их придется осмотреть… – промямлил я. – Нужно спросить брата лекаря…

– Отвезти их в монастырь?

– Нет! Нет… – Представив, как эти зловещие предметы осквернят и нарушат покой нашей обители, я ужаснулся. Я знал, что многие братья будут встревожены. – Нет, отвезите это… сейчас-сейчас… – Тут я вспомнил о пустых конюшнях у нас под ногами. – Вниз. Туда. Раймон, проведите их, пожалуйста. Я должен сходить за братом лекарем.

– Жан сделает это. Мне нужно с вами поговорить. Жан! Ты слышал. – Сенешаль мотнул подбородком в сторону одного из солдат. – Арно, присмотришь за разгрузкой. Где мы можем поговорить, отец мой?

– Входите.

Я провел сенешаля в комнату, ранее занимаемую отцом Августином, и предложил садиться. Увидав, как он рухнул на стул инквизитора, я также почувствовал себя обязанным предложить ему что-нибудь для подкрепления сил. Он отмахнулся от моего предложения.

– Когда приду домой, – сказал он. – А теперь скажите, что произошло, пока меня не было. Вы узнали что-нибудь важное?

– Ах… – Ясно было, что он не привез хороших новостей. – Я собирался задать вам тот же самый вопрос.

– Отец мой, я не ищейка. У меня нет чутья в таких делах. – Вздохнув, он потупил взгляд на свои прекрасные испанские башмаки. – Все, что я могу сказать, так это, что если жители деревни тут замешаны, то каждый из них, все до единого.

– Расскажите, что вам удалось выяснить.

И он рассказал. По его словам, солдаты перерыли Кассера в поисках оружия, лошадей и одежды. Они допросили всех жителей и выяснили, чем занимался каждый в день гибели отца Августина. Он не отметил противоречий в их ответах.

– Мы ничего от них не добились. В тот день никто не замечал посторонних. Никто, кажется, не держит зла на Святую палату. И в ту ночь все были дома, и это наиболее существенно из всего узнанного мною.

– Почему?

– Потому что обнаружились другие куски тел. – Оказывается, пока сенешаль пребывал в Кассера, в стороне от деревни были сделаны две важные находки. Во-первых, высоко в горах пастух нашел изрубленную руку и принес ее в Кассера, решив отдать ее ближайшему кюре. Во-вторых, в одной деревне близ Разье нашли голову. Тамошний кюре слышал об убийстве в Кассера и потому поспешил отправить голову Этолю де Коза, а тот переправил ее Роже.

– Эти куски лежали далеко друг от друга, – указал сенешаль. – От места, где нашли руку, до Кассера целый день ходьбы. Так что если бы кто-нибудь из деревенских оставил ее там, то он не успел бы вернуться к ночи.

– Даже верхом?

– Ему в любом случае пришлось бы идти, потому что в Кассера нет никаких лошадей, отец Бернар.

– Ясно.

– Вот как? Жаль, что мне не ясно. Похоже, что убийцы разделились и пошли в разные стороны.

– Разбрасывая куски тел по пути.

– Вы что-нибудь понимаете?

– Боюсь, что ничего.

– По меньшей мере, теперь мы можем сказать, что их было не менее двух – или больше – и что они не из деревни. Я уверен, что они не из деревни. Умения, которые им понадобились, путь, который они проделали… нет. По-моему, это чужие.

Высказав свое мнение, Роже умолк. Некоторое время он сидел, хмуро разглядывая свои башмаки, очевидно задумавшись, а я тем временем размышлял над его доводами. Они представлялись мне убедительными.

Вдруг он снова заговорил.

– А вы знаете, сколько стоит нанять убийц? – резко спросил он, чем вызвал у меня невольную улыбку.

– Вы не поверите, ваша милость, но даже не догадываюсь.

– Ну… все зависит от того, что вам нужно. Пару бродяг можно было бы нанять почти даром, я полагаю. Но недавно мы судили двоих наемников, так им заплатили пятнадцать ливров. Пятнадцать! И это за двоих!

– А где крестьянин из Кассера взял бы пятнадцать ливров?

– Вот именно. Где? Допустим, вся сумма была двадцать ливров – это деньги, за которые в Кассера можно купить полдома. Я думаю, что даже Бруно Пелфору пришлось бы продать приличную часть своего скота, а он ведь там самый богатый. И кюре говорит, что все его стадо в сборе, более или менее.

– Значит, если только все они сложились.

– Или кто-нибудь вроде Этоля де Коза дал им денег.

– А вы так не считаете?

– Не вижу причины. Если верить отцу Полю.

– Я думаю, ему можно верить.

– Я тоже. Не было ли в Кассера еретиков последнее время?

Я покачал головой:

– У нас таких сведений не было.

– А в Разье?

– И в Разье.

– А что женщины, которые живут в форте? Отец Поль говорит, что инквизитор ездил туда с духовными наставлениями. Это правда?

Я заколебался, не зная что ответить. Я не ведал, правда это или нет. Видя мою растерянность, сенешаль состроил гримасу, еще более смутившую меня.

– Но не по сердечным же делам? – спросил он. – А то в Кассера болтают, будто было именно так.

– Ваша милость, разве такое могло быть?

– Я хочу знать, что выоб этом думаете.

– Я думаю, это маловероятно.

– Но возможно?

– Я думаю, это крайнемаловероятно.

Произнося эти слова, я чувствовал, что их тон, равно как и мое лицо, обнаруживают преступную непочтительность, ибо они подразумевали, что человеку в возрасте отца Августина и с его внешностью следовало давным-давно отказаться от притязаний на муки любви. Однако, к моему удивлению, ответ сенешаля оказался не тем, какого я ожидал. Вместо того чтобы выказать понимание или, может быть, даже улыбнуться, он нахмурился и поскреб подбородок.

– Я бы с вами согласился, – сказал он, – если бы не видел тех женщин. У них были красные от слез глаза. Они без конца твердили о его доброте, и скромности, и мудрости. Это было весьма… – он осекся и затем все-таки улыбнулся, но будто через силу. – Видите ли, отец мой, если бы речь шла о вас, тогда бы я понял. Вы тот самый монах, о котором женщина могла бы проливать слезы.

– Ах! – Я конечно же рассмеялся, хотя должен признаться, я был польщен, прости меня, Господи! – Это похвала или обвинение?

– Вы знаете, что имею в виду. Вы умеете так разговаривать… о! – По-видимому, он чувствовал неловкость, обсуждая этот предмет, и засим отбросил его резким движением рук. – Вы знаете, о чем я. Но отец Августин был… монах от рождения.

– Монах от рождения?

– В его венах не текла кровь! Он был сух, как пыль! Господи, вы знаете о чем я, святой отец!

– Да, да, я понимаю. – Было не время дразнить его. – Значит, вы полагаете, что эти женщины были действительно к нему привязаны?

– Кто может сказать? Женские слезы… Но я также подумал, что если отец Августин расследовал их проступки, то у них была причина убить его.

– А средства?

– Может быть. А может быть, и нет. Они ведут скромную жизнь, но ведь чем-то они должны жить. Еще чем-то, кроме птицы и огорода.

– Да. Наверное, – сказал я, вспоминая письмо от Жака Фурнье. Оно лежало в соседней комнате, и я мог бы достать его, там и тогда, и представить для изучения сенешалю. Почему я не решился? Почему я до тех пор не отнес его настоятелю? Потому, наверное, что я опасался за репутацию отца Августина. Случись мне, при моем грядущем визите в Кассера, обнаружить, что он состоял в позорной связи с какой-то из этих женщин – связи, навлекшей на него ужасную гибель, тогда моим долгом было бы сокрыть от мира безнравственность его поведения. – К сожалению, он ничего там не расследовал, – заявил я. – Насколько мне известно, отец Августин пытался убедить их поступить в монастырь. Ради их собственной безопасности.

– Вот как?

– И если бы они хотели отвадить его, они могли бы сделать это, не разрубая его на куски.

– Это правда.

Тут мы оба замолчали, будто утомившись, и предались нашим мыслям. Мои мысли касались Бернара де Пибро и кипы неразобранных дел у меня на столе. Роже, очевидно, думал о епископских конюшнях, ибо через некоторое время он спросил:

– Вы случайно не говорили с конюшим епископа?

– Нет. А вы?

– Еще нет.

– Если мы выясним, кто знал о поездке отца Августина, кроме жителей Кассера…

– Да?

– И сопоставим их имена с именами тех, кто мог затаить на него обиду…

– Конечно. А вы могли бы разузнать насчет ваших погибших служащих: вдруг они рассказывали кому-нибудь о поездке?

– Как много работы нам предстоит! – вздохнул я. – Это может занять недели. Месяцы. И кончиться безрезультатно.

Сенешаль что-то буркнул.

– Если все судебные приставы, все управляющие имениями и замками в трех днях езды от Кассера получат мое предупреждение, мы, возможно, все-таки обнаружим свидетеля, который видел, как убегают злодеи, – проговорил он, широко зевая. – Они наверняка где-нибудь останавливались, чтобы смыть кровь, эти люди. Может, найдется какая-нибудь из украденных лошадей.

– Не исключено.

– Убийцы могли даже хвастать тем, что они сотворили. Так часто бывает.

– Дай-то Бог.

Снова чувство усталости опустилось на нас, словно туман. Было ясно, что надо заканчивать разговор, подниматься и переходить к делу. Но мы продолжали сидеть, а комната тем временем медленно наполнялась запахом конского пота. Я, помнится, разглядывал свои руки, в пятнах чернил и сургуча.

– Ну что ж, – наконец произнес, почти простонал Роже, будто это усилие стоило ему большого труда, – я полагаю, мне следует пойти и поговорить с конюшим. Выяснить, что вы хотели. И получить описание пропавших лошадей.

– Епископ весьма огорчен этой пропажей. – Жестоко было с моей стороны говорить так, но сенешаль услышал только слова, а не тон, которым я произнес их.

– Пять лошадей пропали? – спросил он. – Я бы и сам огорчился. Замена обойдется ему в целое состояние. Вы собираетесь заняться телами, отец мой?

– Разумеется, – заверил я его, поднимаясь вместе с ним.

Из-за закрытой двери доносилось шарканье, бормотанье, скрипы, которые означали, что бочонки с останками отца Августина и наших солдат перемещают в конюшни. Порой мне казалось, что слышится также и глухой плеск соленой воды о дерево. Я понял, что мне придется исследовать страшное содержимое этих бочонков в одиночку, чего я желал меньше всего.

– Ваша милость, – сказал я, придерживая Роже на пороге, – если вы не возражаете, мне бы хотелось как-нибудь в скором времени посетить Кассера.

Обращаясь к нему с этой просьбой, я стремился проявлять предельную деликатность, боясь, как бы не обидеть его недоверием к его методам:

– Понимаете, я лучше знаком с признаками, указывающими на присутствие ереси, и мог бы обнаружить улики, которых вы не заметили. Хотя и не по своей вине.

–  Вы? – На лице сенешаля отразились изумление и тревога. Я полагаю, что это чудо – умение человека говорить без слов, ибо как золотые чаши, полные фимиама, суть молитвы святых, так и игра теней суть язык лица. – Выхотите ехать? Это было бы большой глупостью!

– Но если бы меня сопровождали ваши люди…

– Отца Августина сопровождали. Посмотрите, что с ним сталось.

– Я мог бы удвоить охрану.

– Вы могли бы послать за ними. Это было бы менее опасно.

– Верно. – Эта мысль уже посещала меня. – Но тогда они испугаются. А я хочу, чтобы они видели во мне друга. Я хочу, чтобы они доверяли мне. Кроме того, тюрьма переполнена.

– Отец мой, на вашем месте я бы подумал дважды, – предостерег Роже. Захлопнув дверь, которая была уже открыта, он положил ладонь мне на руку, и на белой ткани осталось серое пятно. – Что будет с нами, если вас убьют?

Я попытался отшутиться:

– Раз я возьму ваших лошадей, ваша милость, мы по крайней мере будем уверены, что преступник не получает сведения из конюшни епископа.

Но пусть я держался беспечно, в глубине души я трусил. Ибо хотя разум говорил мне, что убийцы отца Августина находятся уже далеко-далеко отсюда, сердце мое полнилось безотчетным страхом, который я всячески старался подавлять.

К несчастью, как вы могли догадаться, первый взгляд на то, что осталось от отца Августина, послужил лишь пищей этому страху.

И я узнаю его

Амиель де Ветеравинеа – монастырский лекарь. Это маленький жилистый подвижный человек, имеющий привычку тараторить и проглатывать слова. Череп его безупречно гол, зато пышная растительность бровей густа и темна, точно северные леса. Я бы не сказал, что по характеру он участлив в той мере, какую мечтаешь найти у лекаря, однако он хорошо умеет распознавать болезни и составлять снадобья. Кроме того, он имеет глубокий научный интерес к искусству бальзамирования.

Это древнее искусство, посредством которого, с помощью особых трав и таинственных приемов, мертвую плоть оберегают от тлена, одно из тех, где знания мои ничтожны. Эта область никогда меня не привлекала. Для брата же Амиеля, наоборот, это источник наслаждения, подобного тому, какое богослов черпает в дебатах о сущности божества. Но интерес брата Амиеля отнюдь не чисто теоретический. По прочтении различных редких и древних текстов, среди коих есть и написанные еретиками, он обязательно применяет свою новоприобретенную мудрость к телам малых птиц и зверей.

Оттого я обратился к брату Амиелю, когда передо мной встала задача исследовать жалкие останки пяти убиенных мужей. В моем окружении более ни у кого не хватило бы духу рассмотреть каждую часть со скрупулезностью, потребной для опознания. Он скоро явился, неся несколько широких льняных полотен, и я сразу понял, что моя интуиция меня не подвела, ибо его глаза ярко горели, и сама походка выражала нетерпение. Войдя в конюшни, он расстелил на полу свои холсты, затем засучил рукава, как мог бы сделать человек в предвкушении вкусного угощения, чтобы не запачкать манжеты гусиным жиром.

Здесь я должен упомянуть, что конюшни и так имели несвежий вид и запах, поскольку два года назад Понс завел там свиней. Животные, однако, стали хиреть, да и запах вызывал возражения у нас, работавших этажом выше. И потому, зарезав своих драгоценных свиней в лохани, откуда должны были пить наши несуществующие лошади, Понс распрощался с мечтами о домашней ветчине, и с тех пор конюшни пустовали.

В сущности, они как нельзя лучше подходили для хранения разлагающихся человеческих останков.

– Ага! – воскликнул брат Амиель, извлекая разбухший сустав из первого бочонка. – Колено, судя по виду. Да, оно самое.

– Я…мм… извините меня, брат мой. – Зажав нос краем рясы, я трусливо засеменил к лестнице. Из конюшен существовало два выхода: через малую дверь вверху лестницы либо через двойные двери, открывавшиеся на улицу. Последние были всегда закрыты на засов изнутри. – Я вернусь, когда вы закончите исследование.

– Так, эта рука – не отца Августина. Я помню его руки, эта гораздо крупнее.

Я повернулся, чтобы уйти, но брат Амиель окликнул меня.

– Подождите! – сказал он. – Куда это вы?

– Я… я очень занят, брат Амиель.

– А вы знали этих убитых солдат? Вы должны были знать. Они здесь служили, верно?

– Да, я знал их, но близко знаком не был.

– А кто хорошо их знал? Мне нужна помощь, брат Бернар. Один я не могу сложить эти части.

– Почему? – К сожалению, смысл его слов дошел до меня не сразу. – Они что – такие тяжелые?

– Брат Бернар, их нужно опознать.

– Ах да, конечно, – поспешно согласился я, но одного взгляда на вздувшийся, черно-багровый предмет у него в руке было достаточно, чтобы ко мне вернулась способность соображать. – Брат мой, такая степень разложения конечно же не позволит нам… то есть… я сомневаюсь, что кто-либо сумеет опознать эти части, как бы хорошо они ни знали жертв.

– Чушь!

– Я вас уверяю.

– Волосы на этой руке черные, на ноге – седые. – Брат Амиель говорил снисходительно и немного раздраженно, как говорят с неразумным дитятей, но из-за охватившей меня дурноты я был не способен обидеться. – Всегда есть черты, которых разложение не затронуло.

– Да, но вы должны считаться с нашим естественным отвращением, – задыхаясь, сказал я, и одновременно с этим понимая, что брату Амиелю неведома такая вещь, как естественное отвращение. – Вид этих останков… они так сильно повлияют на людей…

– Значит, помощи не будет?

– Брат Амиель, вы не должны ее ожидать. Я вас просто предупреждаю, и все. – После этого предупреждения я поспешно удалился, чтобы отыскать вдову несчастного Жиро Гантье и наших солдат, которые подались бы на уговоры осмотреть то, что осталось от Жиро и других их товарищей.

Вернулся я вместе с Понсом. Из семерых оставшихся у нас на службе солдат четверо обещали спуститься по одному, поскольку они несли охрану, а трое спали дома после ночного дежурства. Я отправил нового посыльного, принятого на место Исарна, за Матеей Гантье. Одному Богу известно, как я не хотел искать ее помощи, но выбора у меня не было.

– Господи Иисусе! – хрипло воскликнул Понс, войдя в конюшни.

Пока меня не было, брат Амиель опорожнил бочонки и разложил их содержимое на своих холстинах. Я сразу заметил, что некоторые куски, собранные вместе, образуют нечто отдаленно напоминающее фигуру человека, с головами у верхнего края холста и ногами у нижнего.

Голов было только две.

– Здесь многого недостает, – заявил брат Амиель, не удостаивая нас взглядом. – Очень многого. Это затрудняет дело.

– О, Господи… – бормотал Понс, зажав рот ладонью. Он был бледен, как второй конь Апокалипсиса. Я сочувственно коснулся его руки.

– Может быть, вы попросите жену принести сюда трав? – предложил я. – Пахучих трав. Чтобы заглушить вонь.

– Да. Да. Сию минуту! – Тюремщик выскочил вон, и я остался на пороге один. Мне потребовалось некоторое время, чтобы собрать все свое мужество и подойти. Брат Амиель не обращал на меня никакого внимания, тщательно осматривая каждый из ужасных предметов при свете своей масляной лампы, пока я не опустился на корточки рядом с ним.

– Смотрите, я собрал, что осталось от отца Августина, – указал он. – Головы нет, но я весьма хорошо знаю его тело. Кисти его рук были до того скрючены артритом, что их не перепутаешь. Его ступни – тоже. Видите? Здесь только одна. Вот это, похоже, его лопатка. Помните, он сутулился… Искривление очень заметно. У него были тонкие и слабые руки.

Я отвернулся.

– С другими труднее. Конечно, есть две головы, и мы можем до некоторой степени различать густоту и цвет волос на теле. У отца Августина волосы седые, значит, можно все, что с седыми волосами, отложить в одну сторону. Также имеются черные и каштановые волосы, черные – густые и жесткие, тогда как каштановые вроде бы реже. Но присутствуют еще и густые каштановые волосы и три руки с черными волосами – следовательно, нужно учитывать еще и разницу между волосами, растущими на разных частях тела.

– Э-э… брат Амиель? Вы допускаете, что это было сделано при помощи топора?

– Я утверждаю,что это было сделано при помощи топора. Взгляните, как лихо разрублены хребты! Вряд ли такое можно сделать мечом.

– Значит, требуется обладать большой силой? Для этого?

Брат Амиель задумался.

– Требуется обладать большой силой для рубки дров, – наконец сказал он. – А я видел детей, рубивших дрова. И беременных женщин. Калек только не видел.

– Разумеется.

– «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен, – пробормотал брат Амиель, – …и в книге Твоей записаны были все члены мои, для меня назначенные…» [48]48
  Псалтирь, 139:14, 16.


[Закрыть]Имей мы книгу Господа, брат Бернар, мы смогли бы опознать все до последнего куска.

– Несомненно.

– Боюсь, что их придется захоронить в одной могиле, – продолжал брат лекарь, – а если так, что же будет при Воскресении? Как брат Августин предстанет пред судом Божьим, когда его голова валяется где-то в горах?

– Да, верно, – пробормотал я, поднимая свою собственную голову, как будто его замечание рассекло владевшую мною дурноту подобно пронзительному удару колокола. Может быть, это и было причиной расчленения отца Августина? Может быть, его убийцы не хотели, чтобы он воскрес?

Не верилось, чтобы кто-нибудь питал к нему столь жгучую ненависть.

– Если бы их засолили по-сухому, было бы куда лучше, – продолжал сетовать брат Амиель. – Гнилое мясо плохо сохраняется в рассоле. Но смею предположить, что в Кассера не оказалось достаточно соли…

– Хм… Я могу сказать, чьи здесь головы, брат Амиель. – Я поймал себя на том, что рассматриваю их, и понял, что они различаются по бородам. – Это Жиро, а это Бертран.

– Да? Хорошо. А который из них был выше?

– Вот этого я не могу вам сказать.

– Слишком многого недостает. Здесь всего пять ступней.

К этому времени я начинал испытывать сильное головокружение от смрада, но я знал, что уйти мне нельзя, ну разве что моя помощь понадобится Матее. Это была маленькая хрупкая женщина, недавно переболевшая лихорадкой. Как я и опасался, с ней сделался бурный приступ горя, когда она увидала голову мужа, и ее пришлось выносить вон. Что же до солдат, то от них тоже было мало проку: одного вырвало прямо на лестнице, хотя потом он утверждал, будто отравился несвежим яйцом, а остальные, видимо, от природы были ненаблюдательны и на все вопросы брата Амиеля только таращили глаза и глухо молили о пощаде.

Но при всем при этом, лекарь добился определенных успехов в исполнении порученной ему задачи. К вечерней службе он распределил останки по четырем группам: в одной были собраны части отца Августина, в другой – Жиро Гантье, третью составляли «части с черными волосами», которых набралось на удивление много, и еще одна, куда отошла голова Бертрана Борреля вместе с разнообразными кусками (в большинстве своем безволосыми), не поддающимися опознанию. Каждый из этих наборов завернули в отдельный холст и отправили в обитель, так что на месте остались только бочонки для соления.

Я распорядился не трогать их, пока я не узнаю, желают ли владельцы вернуть их себе, либо их можно уничтожить. Я представить себе не мог, чтобы кто-нибудь захотел иметь такое дома, но требовалось соблюсти права собственников. Было бы легко это сделать при поездке в Кассера, трудно было лишь удержать такую мелочь в памяти. Я весьма сомневался, что крестьяне ожидают возвращения своих бочек.

Готовясь к поездке, я договорился о выделении мне в охрану двенадцати вооруженных солдат из городского гарнизона. Сенешаль даже одолжил мне своего боевого скакуна – огромную вороную лошадь по кличке Звезда, которая показалась мне существом устрашающей отваги, превосходящим размерами слона, силой – быка и быстротой – тигра. Но, прежде чем приступить к описанию событий и итогов поездки, я хочу привести два соображения, что появились у меня за три предшествующих ей дня. Первое дополняло мою версию о расчленении отца Августина, второе представляло собой совершенно новую версию и поразило меня как молния однажды ночью, когда я лежал в постели. Оба достойны внимания, поскольку они повлияли на мое понимание случившегося.

Я начну с первого, которое возникло у меня во время беседы с епископом. И снова я пропустил важное effictio, забыв о епископе, который, благодаря одному своему положению, давным-давно должен был лично появиться в моей повести. Но, может быть, вы знакомы с ним? Если нет, позвольте мне представить вам Ансельма де Вийелонга, некогда цистерцианского аббата, а ныне прелата, имеющего за плечами по меньшей мере сорок лет безупречной карьеры, искушенного в искусстве поэзии и охоты, наперсника нескольких важных сеньоров и сеньор (в особенности сеньор), мужа, чьи сердце и душа принадлежат не низменным заботам местной политики, а гораздо более возвышенным сферам дипломатии герцогов и королей. Епископ Ансельм направляет духовную жизнь стада своего с вежливым и рассеянным безучастием, позволяя знающим свое дело чиновникам делать то, что они сочтут нужным. Он посвящает много времени своей переписке, и, может быть, однажды его изберут Папой. С виду он ни толст и ни худ, ни высок и ни низок; он красиво одевается и ценит изысканные блюда; у него приятная добрая улыбка, превосходные зубы и гладкое, круглое лицо с ровным румянцем.

Имея толстые и короткопалые руки, он тем не менее привлекает к ним внимание при помощи массы завидных бриллиантов. Клянусь, отыскать среди них епископский перстень для поцелуя стоит немалого труда. Случись вам заметить сию пышность вслух, он в щедрых подробностях расскажет вам историю каждого предмета, упомянув его цену, бывших владельцев и путь, которым он попал к нему, – обычно это подарок. Бедный ненавидим бывает даже близким своим, а у богатого много друзей [49]49
  Притчи, 14:20.


[Закрыть]. У епископа Ансельма друзей легион, и прирастает их число каждый день; но немногие из них, однако, живут в нашей местности. Наверное, жители Лазе устали от попыток заинтересовать его.