Текст книги "Инквизитор"

Автор книги: Кэтрин Джинкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Кэтрин Джинкс
Инквизитор

Джону О. Уорду (еще раз)

Salutatio [1]1
  Приветствие (лат.).


[Закрыть]

Благословенному отцу Бернару Ландоррскому, Магистру Ордена проповедников.

Бернар Пейр из Пруя, монах означенного ордена в городе Лазе, слуга ничтожный и недостойный, шлет поклон и нижайше просит о милости.

Когда Господь явился царю Соломону и молвил ему: «Проси, что дать тебе», царь Соломон ответил: «Даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло» [2]2
  3-я Царств, 3:9.


[Закрыть]. Подобно Соломону, молил я об этом долгие годы, не жалея сил ради обличения еретиков, их сторонников, пособников и защитников в провинции Нарбонна. Ваше Высокопреподобие, я не притязаю на мудрость Соломона, но я знаю одно: поиск истины – долгий и кропотливый труд, подобный поиску человека в чужой стране. Страну требуется изучить, пройти много дорог и многих расспросить, прежде чем человек найдется. Таким образом, можно было бы утверждать, что путь к пониманию напоминает риторические изыскания, которые мы называем силлогизм – ибо только силлогизм движется от общего к частному, представляя истину как сумму многих истинных суждений, так что разумение одного рокового поступка должно следовать из понимания всех людей, мест и событий, которые сопровождали его либо предшествовали ему.

Ваше Высокопреподобие, я прошу у Вас понимания. Я нуждаюсь в Вашем заступничестве и Вашем благосклонном участии. Простри на ярость врагов моих руку Твою, ибо они изощряют язык свой как змея; яд аспида под устами их [3]3
  Псалтирь, 137:7, 139:3.


[Закрыть]. Возможно, Вы знаете о моем положении и отвернетесь от меня, но я клянусь, что был осужден безвинно. Многие были безвинно осуждены. И многие смотрели, не видя, и предпочитали покоиться во тьме своего невежества, чем узреть свет истины. Заклинаю Вас, Ваше Высокопреподобие, – примите это послание как светильник. Прочтите его и Вы многое увидите, многое поймете и многое простите. Блажен, кому отпущены беззакония (и чьи грехи покрыты) [4]4
  Псалтирь, 32:1.


[Закрыть]. Но мои грехи были невелики и числом малы. И лишь по наветам и по зломыслию я наказан столь жестоко.

Итак, дабы осветить Вам путь, во имя Господа всемогущего, и Приснодевы блаженной Марии, и блаженного Доминика, отца нашего, и всех святых, я опишу события, произошедшие в городе Лазе и его окрестностях в провинции Нарбонна, и имевшие касательство к убийству нашего преподобного и благочестивого брата Августина Дюэза в праздник Рождества Пресвятой Богородицы года 1318 от рождества Христова.

Narratio [5]5
  Повествование (лат.).


[Закрыть]

Тень смерти

При первой встрече с отцом Августином Дюэзом я подумал: «На этом человеке лежит тень смерти». Об этом говорили черты его лица, бескровного и истощенного, точно сухие кости в видении пророка Иезекииля. Он был высок и тощ, его плечи были сутулы, его кожа была сера, его щеки были впалы, его глаза почти сгинули в глубине его черных глазниц, его волосы были редки, его зубы были гнилы, его шаги – неверны. Он походил на живой труп, и не просто по причине своих преклонных лет. Я почувствовал, что смерть парит вблизи него, беспрестанно терзая его орудиями недуга: воспаление суставов – в особенности кистей и коленей, – дурное пищеварение, слабое зрение, запоры, затрудненное мочеиспускание. Недуг не коснулся только ушей, ибо слух он имел преострый. (Полагаю, что своим мастерством инквизитора он был обязан способности улавливать ноты неискренности в голосе человека) Кроме того, я убежден, что постоянное покаянное пощение могло способствовать болезни желудка, ведь он должен был переваривать пищу, которую презрел бы сам святой Доминик, пищу, которую я не решился бы назвать пищей, да к тому же в чрезвычайно скудных количествах. Я даже осмелюсь предположить, что будь он действительно мертв, он поглощал бы пищи немного больше, хотя при том, что обычными его кушаньями были черствый как камень хлеб, очистки отварных овощей и сырные корки, сделать это было не легче, чем жевать колючую изгородь. Без сомнений, он истязал себя, принося жертву во имя Господа.

Сам же я убежден, что воздержание не должно быть до такой степени суровым. Ангельский доктор [6]6
  Прозвище Фомы Аквинского.


[Закрыть]учил, что аскеза необходима монаху как средство умерщвления плоти, однако тот, кто аскетичен без меры, рискует впасть в соблазн. Не то чтобы отец Августин мучился напоказ: в его воздержании не было ни тщеславия, ни притворства, от коих предостерегает нас Христос, когда Он порицает лицемеров, принимающих на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися [7]7
  Матфей, 6:16.


[Закрыть]. Отец Августин был не из таких. Если он умерщвлял плоть, то оттого, что ощущал свою греховность. Но среди монастырских свинопасов друзей у него не водилось, ибо он отбирал у них заплесневелую брюкву и подпорченные фрукты. Эти отбросы всегда принадлежали им – коль скоро брату мирянину в ордене доминиканцев владеть капустной кочерыжкой позволялось. Однажды я заметил отцу Августину, что, голодая сам, он заставляет голодать и наших свиней, а от постящейся свиньи проку никакого.

На это он, конечно, промолчал. Большинство инквизиторов хорошо знают, когда нужно прибегнуть к молчанию.

Так или иначе, отец Августин не только выглядел и, я уверен, чувствовал себя умирающим, но и вел себя соответственно: казалось, что он страшно торопится, словно дни его сочтены. И в качестве примера этой странной поспешности, я расскажу вам, что произошло вскоре после его прибытия в Лазе, менее чем за три месяца до его кончины, когда я попросил помощи в достойном деле «ловли лисенят, которые хотят испортить виноградники Господа». Иными словами, задержания некоторых врагов, осадивших Церковь со всех сторон, так что она стоит между ними словно лилия между тернами. Вы, несомненно, знаете, что это за враги. Может быть, они вам даже встречались – эти поставщики ересей, эти сеятели раздора, подстрекатели смуты, противники единства, которые подвергают сомнению истину, провозглашаемую Святым римским престолом, и оскверняют чистоту веры разными лжеучениями. Даже отцы Церкви не избежали порчи, происходящей от этих посланцев сатаны. (Не сам ли святой Павел учил нас: «Надлежит быть разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные».) Здесь, на юге, мы ведем борьбу со многими заблуждениями, многими зловредными общинами, названиями и учениями различающимися, но в равной мере ядовитыми. Здесь, на юге, ростки древней манихейской [8]8
  Речь идет о так называемой катарской (cathari – чистые), или альбигойской (от названия городка Альби), ереси, широко распространившейся в XI–XIII ее. на юге Франции и восходящей к древнему еретическому учению манихеев (от имени его основоположника Мани). Катары считали материальный мир порождением дьявола, проповедовали крайний аскетизм, отрицали католическую иерархию.


[Закрыть]ереси, осужденной блаженным Августином, укоренились особенно глубоко и до сих пор цветут пышным цветом, несмотря на праведный труд священного ордена доминиканцев.

Здесь многие братья посвятили себя тому, чтобы защищать веру Христову. По моем назначении в Лазе викарием к инквизитору Жаку Вакье (как, кажется, давно это было) мне надлежало не только проводить ежедневно многие часы, обличая этих пособников зла, но и облегчать бремя забот отца Жака, буде он сочтет его чрезмерным. Как выяснилось, отец Жак скоро утомлялся, и я отдавал гораздо больше времени делам Святой палаты, нежели намеревался вначале. Тем не менее отец Жак направлял многие души, что, подобно овцам, прискорбно сбились с пути, и когда прошлой зимой он умер, то труд, оставшийся после него, оказался слишком велик для одного человека. Это и побудило меня обратиться в Париж с просьбой о новом старшем инквизиторе. Вот почему отец Августин появился в обители летним вечером за шесть дней до праздника Посещения Пресвятой Девой Марией Елизаветы, когда ожидалось его прибытие, тихо и незаметно, сопровождаемый лишь молодым помощником, Сикаром, который служил своему господину глазами.

Устав с дороги, они оба пропустили ужин и вечернюю службу и, насколько мне известно, сразу отошли ко сну. Но на заутрене я видел отца Августина против клироса, и после третьего часа мы отправились в его келью. Я должен пояснить, что в обители Лазе братья, которые назначены в услужение Святой палаты, наделяются той же привилегией, что и наши чтец и библиотекарь, а именно правом жить в отдельной келье и запирать ее дверь. Однако отец Августин не сделал этого.

– Я предпочитаю не говорить о нечестивых делах в посвященном Господу месте, – объяснил он. – Насколько возможно, мы будем обсуждать приспешников дьявола там, где мы с ними воюем, а не отравлять воздух обители злыми помыслами и деяниями. Поэтому я не вижу нужды в скрытности и запертых дверях. Только не здесь.

Я не возражал. Затем он призвал меня помолиться вместе с ним о том, чтобы Господь благословил наше усердие в деле очищения земли от еретической скверны. Было очевидно, что он слеплен из другого теста, нежели Жак Вакье. Отец Августин имел привычку прибегать к различным иносказаниям, коими он означал еретиков – «лисы в винограднике», «плевелы в снопе пшеницы», «сбившиеся с пути истинного». Кроме того, он отличался точностью в определениях степени вины заблудших, каковые были приняты в прошлом столетии Таррагонским собором. Например, он никогда не сказал бы, что обвиняемый «укрывал» еретиков, если на самом деле он их «прятал» (различие, как вы знаете, тут весьма тонкое), и не назвал бы «защитником» того, кто был их «пособником». Он всегда называл дом или постоялый двор, где могли собираться еретики, «вместилище», согласно постановлению Собора.

Отец Августин говорил, что еретики – это «сброд», а их обиталища – это «притоны чумы». Он был не из тех, кто, выражаясь в духе блаженного Августина, сердцем яко ангел.

– Я знаю, что генеральный инквизитор подробно написал о моей жизни и образовании, – продолжал отец Августин голосом на удивление твердым и звучным. – Нет ли у вас ко мне вопросов относительно моего инквизиторского опыта и… моего места в ордене?

Письмо генерального инквизитора было и в самом деле подробным, с точными датами и перечислением всех должностей, когда-либо занимаемых отцом Августином, а он преподавал, служил настоятелем в нескольких монастырях, исполнял папские комиссии повсюду – от Кагора до Болоньи. Но ведь послужной список – это еще не весь человек.

Я мог бы расспросить его о здоровье, или о его родителях, или о его любимых авторах; я мог бы поинтересоваться его мнением о труде инквизитора или бедности Христовой. Вместо того я задал ему вопрос, который, без сомнения, интересует и вас и на который ему, должно быть, доводилось отвечать не единожды.

– Отец мой, – сказал я, – а вы не состоите в родстве с его святейшеством Папой Иоанном?

Он устало улыбнулся:

– Его святейшество не узнал бы меня, – уклончиво ответствовал он и более никогда не возвращался к этому предмету.

Я так и не выяснил, правда это или нет. По моему мнению, будучи Дюэзом из Кагора, он действительно состоял в родстве с его святейшеством, но по какой-то причине две ветви рода размежевались, отчего Папа Иоанн, хорошо известный своей щедростью к родне, и не облагодетельствовал его. Иначе быть бы ему сейчас кардиналом или, на худой конец – епископом.

Уйдя от ответа на мой вопрос, отец Августин в свою очередь начал расспрашивать меня. Я зовусь Пейр из Пруя; значит ли это, что я вырос близ первого детища святого Доминика? [9]9
  В 1206 г. святой Доминик основал в Пруе первый монастырь ордена.


[Закрыть]Не сия ли близость побудила меня вступить в орден? Тон его преисполнен был уважения, и я сожалел, что принужден разочаровать его, сообщив, что род Пейров пришел в упадок задолго до прибытия в Пруй святого Доминика. Уже в те времена крепость была разорена, и сеньорат Пейр отошел семье зажиточных крестьян. Я узнал об этом, изучив старинные монастырские хроники, и они совершенно неожиданно разъяснили одно обстоятельство, которое весьма тревожило меня, ибо я не знал наверняка, что именно вызвало упадок моей семьи. В наших краях падение есть часто следствие еретических убеждений. Я с облегчением прочитал, что владения моих предков не были конфискованы ни Святой палатой, ни воинами Симона Монфорского, но всего лишь были утрачены по слабости или глупости. Я сообщил отцу Августину, что вырос в Каркассоне и что мой отец был там нотарием [10]10
  Нотарий – должностное лицо, в чью обязанность входило составление протоколов о церковных делах.


[Закрыть]и консулом. Если у меня и есть какие-нибудь родственники в Пруе, то я о них ничего не знаю. Более того, я вообще никогда не бывал там.

Мой ответ заметно разочаровал отца Августина. Более прохладным тоном он осведомился о моем продвижении в ордене, и я вкратце изложил свою историю: принял обет в девятнадцать лет, три года изучал философию в Каркассоне, читал лекции в Каркассоне и Лазе, пять лет обучался богословию в Монпелье, возведен в сан генерального проповедника, служил дефинитором [11]11
  Дефинитор – должностное лицо (советник) в католических духовных орденах.


[Закрыть]в разных провинциях ордена, магистром школ в Безье, в Лазе, в Тулузе…

– И теперь вы снова в Лазе, – подытожил отец Августин. – Давно вы здесь?

– Девять лет.

– И вам этого довольно?

– Довольно, да. – Смысл вопроса был мне ясен: он хотел сказать, что на пути к совершенствованию я остановился, что закоснел в своей лености. Но по мере того, как человек взрослеет, его покидают юношеские страсти. И потом: в ордене немало людей, не добившихся и половины того, чего достиг я. – Вино здесь доброе. Климат мягкий. Еретиков хватает. Чего еще желать?

Отец Августин молча смерил меня взглядом. Затем он принялся задавать вопросы об отце Жаке, о его заслугах и привычках, его вкусах и дарованиях, его жизни и смерти. Очень скоро я понял, к чему он клонит. Так собаки гонят оленя на охотников. И сам я точно так же подводил бы еретика к правде.

– Отец мой, нет нужды ходить вокруг да около, – сказал я, прерывая его осторожные расспросы о дружбе отца Жака с одним из богатейших купцов города. – Вы хотите знать, насколько обоснованы слухи, что ваш предшественник тайно принимал деньги от людей, подозреваемых в ереси?

Отец Августин не выказал признаков удивления либо досады. Для этого он был слишком опытным инквизитором. Он просто смотрел на меня и ждал.

– И до меня дошли эти сплетни, – продолжал я, – но я не смог найти ни подтверждения им, ни опровержения. Отец Жак принес в орден много дорогих и прекрасных книг, которые, по его словам, ему дарили. У него было много состоятельных родственников в этих краях, но я не могу вам сказать, был ли он источником их богатств, или же дело обстояло наоборот. Если он и принимал незаконные дары, то это не могло происходить слишком часто.

Отец Августин хранил молчание, опустив глаза долу. С течением времени я понял, что никому, даже самому опытному инквизитору, не дано читать сердца и мысли людей, словно книгу. Ибо человек видит лицо, а Господь видит сердце. Лицо же отца Августина было не более проницаемым, чем каменная стена. Тем не менее я самонадеянно вообразил, что могу проследить ход его мыслей. Я не сомневался, что он гадает, велико ли тут мое участие, и поспешил его уверить:

– Что до меня, то у меня богатых родственников нет. И мое жалование викария поступает прямо в обитель, когда вообще поступает. – Увидав, что мой собеседник озадаченно нахмурился, я пояснил, что отец Жак, несмотря на многочисленные запросы главному королевскому конфискатору, в течение трех лет, предшествующих его кончине, не получал жалования. – Конфискации сейчас не столь прибыльны, как раньше, – добавил я. – Нынешние еретики все больше бедные крестьяне из горных селений. А богатых еретиков-сеньоров давно уже всех переловили и обобрали до нитки.

Отец Августин недовольно пробурчал что-то.

– Святую палату содержит король, – сказал он. – Здесь не Ломбардия и не Тоскана. Существование французской инквизиции не зависит от конфискаций.

– В теории, может быть, и нет, – отвечал я, – но король все-таки задолжал отцу Жаку четыре с половиной сотни турских ливров.

– А вам? Сколько он задолжал вам?

– Половину того.

Отец Августин снова нахмурился. Колокол зазвонил к обедне, и мы поднялись.

– По окончании мессы, – объявил он, – я желаю посетить тюрьму и помещение, где вы ведете допросы.

– Я провожу вас туда.

– Кроме того, я хочу видеть этого королевского конфискатора и конечно же королевского сенешаля.

– Это можно устроить.

– Разумеется, я выясню все, что касается выплаты жалования, – добавил он, направляясь к выходу.

Казалось, наша беседа окончена. Но на пороге он обернулся и взглянул на меня.

– Так вы утверждаете, что заблудшие овцы в нашей тюрьме – в большинстве своем крестьяне? – спросил он.

– Да, именно так.

– Тогда, возможно, мы должны спросить себя: почему? Разве все богачи такие ревностные католики? Или они имеют средства, чтобы купить себе свободу?

Я не нашелся, что сказать. Не дождавшись от меня ответа, отец Августин снова повернулся и направился в церковь, тяжело опираясь на посох и то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух.

Следуя за ним, приходилось умерять шаги. Но я вынужден был признать, что, хотя телом отец Августин слаб, разумом он необычайно силен.

Я догадываюсь, что ваши сведения о Лазе незначительны. Возможно, вы знаете, что это большой город, почти как Каркассон, что он расположен у подножья Пиренеев и возвышается над плодородной долиной, по которой протекает, деля ее надвое, река Агли; что торгуют здесь большей частью вином и шерстью, а также зерном, оливковым маслом и деревом, которое добывают в горах. Возможно, вы даже знаете, что после смерти Альфонса де Пуатье город перешел во владение короны. Но вам наверняка ничего не известно о его планировке и архитектуре, о его обычаях и нравах, о выдающихся горожанах. Поэтому я в подробностях опишу вам это место, прежде чем перейти к рассказу о случившемся там, и да придаст Господь моему слогу красноречие, коим не наделен мой язык.

Лазе стоит на вершине невысокого холма и хорошо укреплен. Войдя в город через северные ворота, называемые вратами Святого Поликарпа, вы вскоре достигнете собора Святого Поликарпа. Это старая церковь, совсем небольшая и скромная. Церковные палаты рядом с ней, возведенные позднее, украшены более затейливо. Дворец епископа был когда-то гостевым домом общины каноников, еще до того, как Папа Бонифаций XIII учредил епархии Памье и Лазе в 1295 году. С тех пор здание подвергалось перестройке (по крайней мере, так говорят), и теперь там больше комнат, чем может понадобиться даже архиепископу. Это несомненно самое красивое здание в Лазе.

Перед собором, в месте пересечения пяти дорог, располагается многолюдный рынок. Здесь можно найти вино, сукно, скотину, дерево, рыбу, посуду, попоны и другой товар. Посреди площади стоит каменный крест, возвышаясь над неглубокой ямой, покрытой настилом, наподобие грота, которая принадлежит каноникам общины Святого Поликарпа. Говорят, что давным-давно, когда города еще не было, в этой пещере пятьдесят лет обитал один отшельник, никогда не выбиравшийся наружу (и даже не выпрямлявшийся во весь рост, судя по размерам ямы), и что он предрек основание Лазе. Имя ему было Галам, и хотя он и не причислен к лику святых, его пещеру местные жители доселе почитают как святыню. Люди приносят и оставляют здесь дары для каноников – иногда деньги, чаще хлеб или овощи, сверток ткани, пару туфель. Сбор даров происходит ежедневно на закате солнца.

Вину за то, что в последнее время поток даров совсем оскудел, возлагают на Святую палату, ибо ее обвиняют во всех несчастьях, случающихся в наших местах.

Двигаясь от рынка по улице Галама, вы увидите замок Конталь. Некогда семейное гнездо графов Лазе (чей род угас, впав в пагубную ересь), замок служит резиденцией королевскому сенешалю [12]12
  Сенешаль – глава территориально-административного округа.


[Закрыть]Роже Дескалькану. Лет четырнадцать тому назад, когда король Филипп посещал сей край, он почивал в комнате, где сейчас спит Роже, – о чем сам Роже не преминет вам сообщить. Ежемесячные судебные разбирательства, на которых он обычно председательствует, также проводятся в замке, а две из его башен служат тюрьмой. Городской гарнизон размещается в казармах и в сторожке.

Обитель братьев проповедников находится к востоку от замка. Как один из старейших доминиканских монастырей, она не раз принимала святого Доминика, который одарил ее скромным набором хлебных крошек и ветхих одеяний, бережно хранимым в здании обители. Здесь живут двадцать восемь монахов, а также семнадцать братьев мирян и двенадцать послушников. В библиотеке у нас сто семьдесят две книги, четырнадцать из них разными путями попали туда благодаря отцу Жаку Вакье. Согласно высокочтимому Гумберту Романскому, посвятившему свой труд жизнеописанию отцов церкви, именно в Лазе некий брат Бенедикт, претерпевая невыносимые муки от семи крылатых бесов, которые немилосердно его истязали, покрыв все его тело гнойниками и наполнив ноздри смрадом, лишился рассудка, так что его приковали цепями к стене, дабы он не смог нанести вреда остальным братьям. Когда святой Доминик изгнал этих демонов, их повелитель явился во плоти – приняв обличье черной ящерицы – и хулил Господа, пока не был сражен силой общей молитвы.

К счастью, ничего подобного здесь больше не случается.

Обитель расположена в двух шагах от зданий Святой палаты. Однако, когда я провожал туда отца Августина, меня четыре раза поприветствовали знакомые горожане – перчаточник, судебный пристав, трактирщик и одна благочестивая матрона. Причем каждый раз мой спутник удивленно косился на меня.

– Разве вы не говорили мне, – сказал он наконец, – о враждебном отношении к Святой палате жителей города?

– Боюсь, что это так.

– И все же они, кажется, видят в вас друга.

Я засмеялся:

– Отец мой, на их месте я бы тоже постарался завести дружбу с местным инквизитором.

Мой ответ, казалось, удовлетворил его, хотя объяснение не было вполне правдивым. На самом деле сам я изо всех сил старался ладить с обитателями Лазе, ибо для того, чтобы составить себе четкое представление о родственных, дружеских и деловых связях между горожанами, равно как и о разъединяющей их вражде, необходимо общаться с ними. Уверяю вас, что вы сможете глубже проникнуть в сердечные тайны женщины, перекинувшись парой слов с ее горничной или соседом, чем допрашивая ее на дыбе (чего мне – благодарение Господу – пока не доводилось делать). Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби [13]13
  Матфей, 10:16.


[Закрыть]. Эти слова – суть первая заповедь не только проповедника, но также и инквизитора.

Я всегда говорил, что хороший инквизитор не задает свидетелю много вопросов. Хороший инквизитор заранее знает все ответы. И ответы берутся не из размышлений о божественном величии Христа.

– Ну вот и тюрьма, – объявил я, когда мы достигли городской стены. Ибо в Лазе, равно как и в Каркассоне, обвиняемых в ереси содержат в одной из башен, украшающих крепостную стену, словно драгоценные камни ожерелье. – К счастью, наши палаты нарочно построены вплотную к тюрьме, что позволяет нам легко и быстро перемещаться между двумя зданиями.

– Удачное расположение, – задумчиво согласился отец Августин.

– Обстановка здесь не столь богатая, как в Тулузе, – добавил я, зная, что некоторое время он работал с Бернаром Ги, которому выделили дом возле Нарбоннского замка, подаренный ордену Петром Селлой. – Мы не можем похвастаться трапезной или парадным залом, как Каркассон. У нас есть конюшни, но нет лошадей. Работников всего несколько человек.

– Лучше немногое при страхе Господнем [14]14
  Притчи, 15:16.


[Закрыть], – пробормотал отец Августин.

Затем я показал ему устройство конюшен: они были вырублены в пологом склоне холма, так что большие деревянные двери, запиравшиеся изнутри на засов, открывались на улицу, проходящую ниже дороги, на которой располагался главный вход. В сущности, хотя здание имело три яруса – нижним служили конюшни, – с северной стороны оно казалось двухэтажным и лепилось к тюремной башне, точно ягненок, жмущийся к матери.

Но, быть может, не следует уподоблять здание Святой палаты ягненку, твари слабой и боязливой. Хранилище многих важных тайн, оно, как и тюрьма по соседству, было надежно укреплено толстыми каменными стенами с тремя узкими щелями бойниц. Ширина и высота главной двери едва позволяла протиснуться внутрь человеку среднего телосложения. Как и двери конюшен, она запиралась на засов изнутри. Однако в то утро мы столкнулись с выходящим из здания Раймоном Донатом, так что стучать нам не пришлось.

– О, Раймон Донат! – сказал я. – Разрешите представить вам отца Августина Дюэза. Отец мой, это наш нотарий, все силы отдающий исполнению наших особых поручений. На протяжении восьми лет он является верным слугой Святой палаты.

Раймон Донат оторопел. Я догадался, что он вышел, чтобы опорожнить мочевой пузырь (ибо его руки судорожно теребили одежду), и не ожидал встретить на пороге нашего нового инквизитора. Тем не менее он быстро овладел собой и отвесил низкий поклон.

– Ваш приезд делает нам честь, отец мой. Сердце мое преисполняется радостью.

Отец Августин заморгал и пробормотал благословение. Его, казалось, несколько удивила эта излишняя, если не сказать напыщенная, вежливость. Таков, однако, был Раймон: он неизменно впадал в крайности, так что слова его были подобны манне небесной либо молоту, сокрушающему камни. В течение дня он не раз переходил от мрачности к веселью и обратно. Он был вспыльчив и резок, шумлив (когда пребывал в духе), прожорлив и похотлив как козел (чья кровь так горяча, что плавит алмазы). Человек низкого происхождения, он весьма гордился своим образованием. Кроме того, был щеголем и любил похваляться своими виноградниками.

Но все эти мелкие недостатки искупались в нем мастерским владением языком права и удивительной беглостью письма. Никогда за все время моих странствий не встречал я нотария, который мог бы с такой быстротой записывать человеческую речь. Говорящий не успеет еще закончить предложения, а оно уж на бумаге.

Дабы завершить его портрет (что Цицерон назвал бы effictio [15]15
  Описание внешности, внешняя характеристика (лат.).


[Закрыть]), я скажу, что лет он имел около сорока, роста был среднего и телом плотен, но не тучен, с красным лицом и густыми волосами, черными, как третий конь Апокалипсиса. У него были великолепные зубы, кои он всегда охотно показывал, и теперь так свирепо просиял, глядя на отца Августина, что тот, как мне показалось, даже несколько растерялся.

Желая прервать неловкое молчание, я объяснил, что Раймон Донат ведает записями всех инквизиционных дел и хранятся они наверху.

– Ах да! – воскликнул отец Августин, внезапно оживившись, и с удивительной прытью ринулся внутрь. – Да. Реестры. Я хочу поговорить с вами о реестрах.

– Они под надежной охраной, – сказал я, следуя за ним. Когда глаза привыкли к полумраку, царившему в комнате, куда мы вошли, я указал на мой стол у одной из стен. Кроме него, там были три скамьи, стоявшие вдоль стен слева и справа. – Здесь я чаще всего и работаю. Отец Жак поручал мне почти всю переписку.

Отец Августин смотрел перед собой, как слепец. Потом он, шаркая, подошел к столу и, по-прежнему словно слепой, коснулся деревянного аналоя. Мне пришлось отвести его в его комнату, которая была больше первой и, по счастью, имела бойницу, пропускавшую немного света. Объяснив, что обычаем отца Жака было допрашивать свидетелей в этой комнате, я показал его преемнику инквизиторский стол, инквизиторский стул (массивный, с затейливой резьбой) и сундук, где отец Жак держал труды, с коими постоянно справлялся: «Speculum judiciale» [16]16
  «Зерцало судейское» (лат.).


[Закрыть]Гийома Дюрана, «Summa» [17]17
  Букв.: совокупность, масса, итог (лат.).Здесь имеется в виду сочинение «Summa de Catharis», то есть «Главное о катарах».


[Закрыть]Райнерия Саккони, «Суждения» Петра Ломбардского, глоссарий Раймунда из Пенафорта к «Liber Extra» [18]18
  Букв.: «Книга сверх» (лат.).


[Закрыть]Папы Григория IX. Эти книги, объяснил я, поручены сейчас заботам библиотекаря, но если они понадобятся отцу Августину, то ему достаточно будет только попросить.

– А реестры? – спросил он, будто не слыша моих слов. Его холодная настойчивость озадачила меня. Я повел его обратно в первую комнату, а оттуда – вверх по винтовой лестнице, встроенной в узкую угловую башню, соединявшую все три этажа. Поднявшись на последний этаж, мы нашли там Раймона Доната, ожидавшего нас вместе с писарем, братом Люцием Пурселем.

– Вот здесь мы храним реестры, – объяснил я. – А это брат Люций, наш писарь. Брат Люций – каноник общины Святого Поликарпа. Он пишет скоро и аккуратно.

Отец Августин и брат Люций обменялись братским приветствием. Брат Люций, по обыкновению, держался скромно, а мысли отца Августина были, как кажется, заняты более важными делами. Я понял, что ничто не сможет отвлечь его от цели, которая состояла в том, чтобы найти и изучить следственные реестры. Поэтому я показал ему два больших сундука, где они хранились, и вручил ему ключи его предшественника.

– У кого еще есть ключи? – спросил он. – У вас?

– Разумеется.

– И у этих людей?

– Да. И у них тоже. – Я взглянул в сторону Раймона Доната и брата Люция, представлявших собой забавную пару: один дородный и богато одетый, грубой наружности, преданный плотским страстям, другой – бледный, худой и кроткий. Часто я слышал доносящийся снизу зычный голос Раймона, который, обращаясь к Люцию, расписывал прелести знакомой женщины либо рассуждал о догматах католической веры. У Раймона на все было свое мнение, и он не стеснялся его оглашать. Я не припомню, чтобы брат Люций высказывал свои мысли по какому-либо поводу, кроме разве что погоды и своих больных глаз. Однажды, сжалившись над ним, я спросил его, не хотел бы он проводить меньше времени в обществе Раймона Доната, но он уверил меня, что не имеет никаких причин быть недовольным. Раймон, сказал он, ученый человек.

Помимо учености человек этот обладал также и тщеславием, и явно уязвлен был тем, что отец Августин запамятовал его имя. Этим, по крайней мере, я объяснял заносчивое выражение на его лице. Однако отец Августин был целиком поглощен своей целью. Пока он не достиг ее, ничто другое не могло привлечь его интерес.

– Я не могу открыть эти сундуки, – заявил он, показывая мне свои распухшие и дрожащие руки. – Будьте добры, отоприте их.

– Вы ищете какой-то определенный том, отец мой?

– Мне нужны все реестры с допросами, проведенными отцом Жаком за время службы здесь.

– Тогда Раймон поможет вам скорее, чем я. – Сделав знак Раймону, я откинул крышку первого сундука. – Раймон содержит записи в порядке.

– С великим усердием и ревностью, – добавил Раймон, никогда не упускавший случая подчеркнуть свои достоинства. Он поспешил на помощь, желая предъявить права на должность распорядителя наших инквизиционных реестров. – Скажите, какое именно дело вы желаете просмотреть, отец мой? Потому что в начале каждой книги есть список.

– Я желаю просмотреть все дела, – перебил его отец Августин

Увидав стопки переплетенных в кожу рукописей, он, нахмурившись, поинтересовался, сколько их всего.

– Всего пятьдесят шесть томов, – гордо отвечал Раймон. – А также несколько свитков и отдельных листов.

– Здесь, как вы знаете, одно из старейших отделений Святой палаты, – заметил я, подумав при этом, что отцу Августину будет, скорее всего, не под силу поднять хотя бы один том, потому что каждый был довольно внушительных размеров и к тому же весил немало. – И работы здесь всегда было в избытке. Вот и сейчас у нас содержится сто семьдесят восемь обвиняемых в ереси.