Текст книги "Инквизитор"

Автор книги: Кэтрин Джинкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Дабы ощущать благодать Божию посреди такой боли, такого отчаяния, требуется вера, способная двигать горы; я стыдился за себя, наблюдая его удовлетворенность и безмятежную радость, хотя мне показалось, что он человек – как бы это сказать? – невеликого ума. Простой человек, но праведный. И достойный царства Божия. Да, в этом нет сомнений. Иногда, по его признанию, он выбегает наружу, кричит и ругается – но даже Христос, в конце концов, молил Господа, чтобы миновала Его чаша сия.

Когда мы наконец собрались уходить, я попросил у брата Лео благословения (чему он немало удивился) и принял его с великим смирением духа. Даже сейчас я часто его вспоминаю. Да пребудет Господь щедр к нему, ибо он воистину есть алмаз драгоценный.

Но я должен продолжать свою повесть. С покрасневшими от слез глазами, без конца всхлипывая, женщины проследовали за мной к епископскому дворцу, где я ожидал найти оседланных для нас лошадей. Однако, как оказалось, я был слишком оптимистичен в своих ожиданиях. Вместо конюшен нас препроводили в зал аудиенций епископа Ансельма; здесь мы увидели не только епископа, но и сенешаля, приора Гуга и Пьера Жюльена. Я сразу учуял в этом сборище недоброе. Все это походило на трибунал. И даже солдаты были выставлены у дверей. Присутствовал и епископский нотарий, сидевший с пером в руке. Он, наверное, и являл собой самый зловещий знак.

Попытайтесь представить себе картину этого собрания, ибо оно имело далеко идущие последствия. Епископ, увешанный драгоценностями, занимал самое роскошное кресло. Его, по-видимому, беспокоило какое-то недомогание, ибо время от времени он, похоже, подавлял отрыжку, или поглаживал живот, или зажимал переносицу пальцами и морщился. Если я не ошибаюсь, он страдал от похмелья. И потому он, естественно был необычайно мрачен, что как нельзя лучше соответствовало обстановке.

Приор Гуг заметно нервничал. И хотя его одутловатое лицо сохраняло бесстрастное выражение, руки его сновали туда-сюда, перемещаясь то с колен на пояс, то на подлокотники кресла. Пьер Жюльен сидел, откинув назад голову и выпятив подбородок, своим видом, несомненно, желая продемонстрировать мне свою неумолимость. Только Роже Дескалькан стоял, и только он один был спокоен, хотя, может быть, непривычно насторожен.

Столкнувшись с такой массой драгоценностей, оружия и мрачных угрожающих взглядов, женщины держались с большим мужеством. Вавилония, хотя и спрятавшая лицо на груди у матери, не стала визжать и бесноваться. Алкея глядела на мужчин, бывших перед ней, своими невинными голубыми глазами, без страха, но только с глубоким и почтительным интересом. Иоанна испугалась. Я понял это по ее бескровному лицу и сжатым мягким губам. Тем не менее гордость заставляла ее держаться прямо, развернув плечи. Благодаря своему росту она могла взирать свысока на епископа Ансельма и Пьера Жюльена.

И даже с сенешалем она держалась на равных.

– А, брат Бернар, – утомленно произнес мое имя епископ, когда я вошел в зал.

Он говорил так, будто с большим трудом вспомнил, кто я такой и зачем явился. Женщин он едва удостоил взгляда, как не заслуживающих внимания.

– Наконец-то мы можем приступить. Брат Пьер Жюльен?

Пьер Жюльен прочистил горло.

– Бернар Пейр из Пруя, – запищал он, – против вас выдвигаются обвинения в ереси, укрывательстве еретиков и пособничестве оным, на основании имеющихся против вас свидетельских показаний.

–  Что?

– Клянетесь ли вы на Святом Евангелии говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды, в отношении греха ереси?

Онемев, я глядел на Евангелие, которое протягивал мне Роже Дескалькан. Я оторопело позволил положить мою ладонь поверх него. Изумление сковало мой разум (глупец же я был, что не предусмотрел такого поворота заранее), и я принес клятву, не соображая, что делаю, как будто бы вмиг лишился воли. Но затем мой блуждающий взгляд упал на приора, и я уловил в его глазах тень беспокойства, которое заставило меня очнуться.

– Отец мой! – воскликнул я. – Что означает этот вздор?

– Вы признаете себя виновным? – На этот раз голос Пьера Жюльена прозвучал громче и жестче. Его было не сбить с толку. – Вы признаете себя виновным, брат Бернар?

Я готов был крикнуть «Не признаю!», но вдруг опомнился и сообразил, что это ловушка. Видите ли, согласно ordo juris [108]108
  Здесь: порядок судопроизводства (лат.).


[Закрыть]инквизиции, ответчику может быть предъявлено официальное обвинение только после его собственного признания либо со слов свидетеля. Если свидетельство получено, и притом от заслуживающих доверия людей, то судья должен назвать ему его преступление, прежде чем потребовать от него признания вины. И если он отказывается признать себя виновным, то тогда ему должны представить улики, доказывающие его вину.

Однако, с принятием «Liber sextus» [109]109
  Книги шестой (лат.).


[Закрыть]Папы Бонифация VIII, судьям дозволено не указывать ответчику его преступление, если тот не возражает. И я едва не упустил своего шанса.

Я вспомнил о своих правах, прежде чем прозвучали роковые слова, и, обернувшись к Пьеру Жюльену, спросил:

– А где свидетельские показания? В чем, собственно, меня обвиняют?

– Вы спрашиваете об обвинениях? Когда вы пришли сюда с этими еретиками, чьему побегу вы способствовали?

–  Побегу? – вскричал я. – Вы дали свое позволение!

– Которое вы заполучили путем обмана и угроз! – вмешался сенешаль. Взглянув на него, я вместо старого друга увидел чужака: человека, вперившего в меня суровый каменный взгляд своих маленьких глазок. – Вы говорили о письме от Жана де Бона. Никакого письма из Каркассона вчера не было. Никаких писем не приходило целую неделю, и Понс это подтвердил. Ваш план не удался.

Тогда-то я и сообразил, что сенешаль – настоящий враг. Если Пьер Жюльен будет изобличен, то и он окажется под угрозой изобличения. А он был сильный человек, хитрый, опытный боец как на поле брани, так и вне его. Без сомнения, Пьер Жюльен при первой возможности бросился к нему за помощью; без сомнения, именно Роже Дескалькан был первым, кто задался вопросом о подлинности предъявленного мною письма. И пока я тратил время в лечебнице, Роже быстро выяснил, что письмо – не то, за которое я его выдаю.

Я пристально взглянул на него и впервые ощутил нечто похожее на страх.

– Ваше преосвященство, – обернувшись, обратился я к епископу, – эти обвинения – результат сговора между старшим инквизитором и сенешалем. Они безосновательны. Брат Пьер Жюльен признался мне этим утром, что он и сенешаль уничтожили части инквизиционных реестров, обличавшие их семьи как еретические.

Но епископ поднял руку.

– Брат Пьер Жюльен утверждает обратное, – сказал он. – Брат Пьер Жюльен утверждает, что вы пришли к нему сегодня утром, угрожая покрыть позором его семью, если он не выпустит женщин, которые стоят перед нами. Он утверждает, что вы подделали письмо с ложными обвинениями в адрес его семьи. От отчаяния он сначала подчинился вашим требованиям, но вскоре осознал, что этим он подвергает опасности собственную душу.

– Ваше преосвященство, если вы возьмете реестры, то вы увидите, что там не хватает листов…

Но тут Пьер Жюльен перебил меня, крича, что эти реестры уже были такими, когда их нашли в доме Раймона.

– Брат Бернар клевещет на меня, чтобы оправдаться самому! – заключил подлец. – Но можно доказать, что он еретик, пособник и укрыватель…

– Тогда докажите! – предложил я. – Где ваши доказательства? В чем меня обвиняют? И что вы, – я указал на сенешаля, – и вы, отец Гуг, делаете здесь, если это официальное заседание трибунала?

– Они присутствуют здесь в качестве непредвзятых наблюдателей, – пояснил Пьер Жюльен. – А что касается доказательств, то они находятся пред нами, в женском обличии. Это и есть те еретички, которых вы пытались спрятать и защитить!

С этими словами он указал на трех женщин. Иоанна издала тихий стон, я на мгновение отвлекся, пытаясь подбодрить ее взглядом, и оттого не успел удержать Алкею, которая шагнула вперед. Держась, как всегда, бодро и бесстрашно, она проговорила:

– О нет, отец мой, мы не еретички.

И все собрание в изумлении вытаращило глаза.

Никто не ожидал подобной дерзости от женщины. Никто не мог поверить, что она осмелилась на это. Наконец епископ, очнувшись, раздраженно велел ей молчать, и, как подобает верной дочери Церкви, она послушалась его приказа.

Мне ничего не оставалось, как поддержать ее выступление.

– Они не еретички, – утверждал я. – Против них нет ни обвинений, ни свидетельств. Стало быть, и меня нельзя обвинить в том, что я их покрывал.

– Свидетельства есть, – возразил Пьер Жюльен. – Жан Пьер обвинил их в колдовстве и сговоре против Святой палаты.

– Его признание не подтверждено.

– Он подтвердил его вчера.

– Оно было вырвано под пыткой.

– В этом нет ничего противозаконного, брат Бернар, – заметил сенешаль. При этих словах я резко обернулся к нему и заявил:

– Непредвзятые наблюдатели не имеют права вмешиваться в ход разбирательства! Если вы еще раз посмеете открыть рот, то вас исключат из состава собрания! Ваше преосвященство, выслушайте меня. – Я снова обратился к епископу. – Вчера ночью Жордан Сикр, один из служащих, который, как ранее предполагалось, погиб вместе с отцом Августином, признался, что он организовал это убийство по воле Раймона Доната. Он не упоминал о женщинах, которых вы видите здесь. Они не имеют отношения к убийству отца Августина.

– Показания Жана Пьера относились к смерти Раймона Доната, а не отца Августина, – перебил Пьер Жюльен.

– Но они связаны! Ваше преосвященство, Раймон расправился с отцом Августином, потому что отец Августин проводил ревизию старых реестров. А Раймон использовал эти реестры, чтобы получать деньги с людей, имевших еретиков среди своих предков. Тот, кто убил Раймона, наверное, устал платить деньги и бояться, что его изобличат…

– Как еретика? – перебил епископ.

– Или как потомка еретиков.

– Значит, эти женщины все-таки виновны, – провозгласил епископ. – Так или иначе.

– Ваше преосвященство…

– Только посмотрите, как он их защищает! – вдруг закричал Пьер Жюльен. – Сам под судом, а печется о них больше, чем о свой жизни!

– Мне ничто не угрожает, – возразил я. – Если они не виновны, то не виновен и я, ибо кто поверит, что я еретик? Кто? Кто будет свидетельствовать против меня? Отец мой, вы же знаете, что я добрый католик. – Я обращался к приору, который, как мой старинный друг, был хорошо знаком со всеми тайнами моего сердца. – Вы конечно знаете, что это вздор.

Но приор неловко заерзал в своем кресле.

– Я ничего не знаю… – пробормотал он. – Есть улики…

– Что? Какие улики?

– Трактат Пьера Жана Олье о бедности! – воскликнул Пьер Жюльен. – Или вы станете отрицать, что держали эту дьявольскую книгу у себя в келье?

В этот момент мне стало ясно, что против меня велось следствие. В моей келье проводили обыск, обо мне, наверное, наводили справки. И я понял, что пока я ездил в Кассера, тут расследовали мою правоверность.

Неудивительно, что Пьер Жюльен оказался слишком «занят» и не смог допросить Жордана Сикра. Ну конечно, ведь он был увлечен куда более важными делами, а именно очернением моей репутации.

– В вашейкелье, брат Пьер Жюльен, есть руководства по заклинанию демонов, – сказал я, оставаясь внешне спокойным, но внутри весь трепеща. – Никто, однако, не говорит, что вы этим занимаетесь.

– Работы Олье были осуждены как еретические.

– Некоторые из его идей были осуждены, но не все его работы. Более того, вы найдете эту работу в библиотеке францисканцев.

– А также в руках многих бегинов.

– Верно. Вот почему я и собирался сжечь ее. Я не согласен с ее положениями.

– Да вы что? – скептически спросил Пьер Жюльен. – Тогда почему же эта книга находилась у вас в келье? Где вы ее взяли?

– Я ее конфисковал.

– У кого?

Зная, что правда еще более навредит Алкее, я дал уклончивый ответ:

– У одной заблудшей души, – сказал я.

– У еретика? У еретика, которого вы упустили не так давно, которому позволили беспрепятственно покинуть обитель?

Озадаченный, я посмотрел на приора Гуга. Тот рассматривал свои руки.

– Еретика? Какого еретика?

– Брат Тома утверждает, что он привлек ваше внимание к еретику, который побирался у ворот обители. – Пьер Жюльен подался вперед. – Он утверждает, что вы последовали за ним. Но, по словам Понса, вы не задержали его, не допросили, не заключили в тюрьму. Вы позволили ему скрыться.

– Потому что это был не еретик. – Вы, без сомнения, поняли по описанию «еретика», кто это был; я желал сохранить его личность в тайне и в то же время защитить себя. – Это наш человек под видом еретика.

– Наш? – презрительно переспросил Пьер Жюльен. – Кто же этот наш человек, скажите на милость. Где мы можем его найти?

– Вы не можете его найти. И я не могу его найти. Он осведомитель, и его жизнь будет в опасности, если станет известно, что он часто навещает инквизитора еретических заблуждений. – Сознавая, как неправдоподобно звучит мое объяснение, я попытался сделать его более убедительным. – Это он сообщил мне о местонахождении Жордана Сикра. Он работал по моему поручению в Каталонии, а Жордана знал еще со времен своего заключения. Он подвергал себя большому риску, придя сюда. Потом он ушел… и, честное слово, я знаю только то, что через восемнадцать месяцев он будет в Але-ле-Бэн.

В продолжение краткого затишья собрание переваривало эту информацию. У приора был смущенный вид, у епископа – растерянный, у сенешаля – откровенно недоверчивый.

– Восемнадцать месяцев… – пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Как удобно.

– Очень удобно, – поддержал Пьер Жюльен. – А можем ли мы узнать имя этого загадочного союзника?

– Вам это ничего не даст. У него много имен.

– Тогда назовите их все.

Я заколебался. Я и правда не хотел вовлекать в это дело моего бесценного помощника. Но, зная, что мое упорство может быть воспринято как отказ подчиниться трибуналу, я неохотно назвал все имена. В конце концов, я сделал это ради его же блага; пусть лучше его знают как служащего Святой палаты, чем проклянут как еретика.

Кроме того, я предоставил Пьеру Жюльену его effictio, и настоятельно посоветовал действовать с осторожностью, если он планирует допросить неуловимого С в качестве свидетеля.

– Если вы задержите этого человека, никому не объясняйте причины, – сказал я. – Его нужно задержать как совершенного, а не шпиона.

– То есть он совершенный?

– Он притворяется совершенным.

– И он передал вам трактат о бедности?

– Нет, конечно. Зачем совершенномукнига Пьера Жана Олье?

– Ага! Значит, вы признаете, что он совершенный?

– Тьфу ты! – Я терял терпение. – Отец Гуг, это безумие не может больше продолжаться. Вы же знаете, что эти обвинения безосновательны. Вы будете моим поручителем? Одним из моих многих поручителей?

Приор пристально и мрачно поглядел на меня, помолчал, потом нахмурился, вздохнул и уклончиво ответил:

– Бернар, я знаю, откуда у вас этот трактат. Вы мне говорили, помните? И я знаю, где ваши страсти овладели вами. – Я в ужасе вытаращил глаза, а он прибавил: – Возможно, они завели вас дальше, чем я думал. Я предостерегал вас, Бернар. Мы с вами об этом долго разговаривали.

– Вы?..

– Нет, я не нарушил тайну исповеди. Я только выразил свои сомнения.

–  Вашисомнения? – Я был взбешен. Нет, этими словами не выразить моего гнева. Я весь обратился в ярость. Я был вне себя. Я мог бы убить его. – Да как вы смеете! Да как вы смеете даже вообразить себе, что вам дано судить меня? Вы, безмозглый, тупой, безвольный слизняк! Да кто вам сказал, что вы способны уразуметь мои слова или поступки?

– Брат…

– Подумать только: и я отдал за вас свой голос! Чтобы вы предали меня ради человека с мешком шерсти вместо головы! Вы ответите за это, Гуг, вы ответите перед Господом и Великим Магистром!

– Вы всегда были вероотступником! – закричал приор. – Хотя бы в вопросе Дюрана де Сен-Пурсена и его работы…

– Да вы с ума сошли! Спор об определениях!

– Вы склонны к ереси! Не отрицайте этого!

– Я решительно это отрицаю!

– Так каков же будет ваш ответ? – вдруг встрял Пьер Жюльен. – Значит, мы запишем, что вы отказываетесь признать себя виновным, брат Бернар?

Я в замешательстве уставился на него. Но увидев, что нотарий ждет, я со злостью выпалил:

– Отказываюсь! Да, я не виновен! И есть люди, которые готовы поручиться за меня! Инквизиторы! Приоры! Каноники! У меня немало друзей, и я обращусь к Папе, если потребуется! Весь мир узнает о вашем злодейском заговоре!

Говоря это, я сам понимал, что все это пустые угрозы. Чтобы собрать всех этих союзников, потребуется время, а времени у меня было в обрез. Пока я буду писать и отправлять письма, жизнь моей возлюбленной будет в опасности. Я не сомневался, что Пьер Жюльен без колебаний применит дыбу. И посему, предрекая проклятье моим врагам, я одновременно обдумывал возможности побега. Я мысленно обозревал оставшиеся в моем распоряжении средства и спрашивал себя, можно ли к ним обратиться.

– Как твое имя, женщина? – спросил Пьер Жюльен. Я услышал, как она отвечает, что ее имя Алкея де Разье.

– Алкея де Разье, вы обвиняетесь как упорствующая в ереси. Клянетесь ли вы на Святом Евангелии говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды, в отношении греха ереси?

– Алкея, – вмешался я, – вы должны потребовать отсрочку для обдумывания ответа. Требуйте предъявить имеющиеся против вас свидетельства.

– Молчать! – Сенешаль резко и зло оттолкнул меня. – Отец Пьер Жюльен закончил с вами.

– Свидетельства? – переспросила Алкея, явно недоумевая. Но я уже не мог ей ничего объяснить, потому что Пьер Жюльен сунул ей под нос Священное Писание и потребовал, чтобы она поклялась.

– Клянись! – приказал он. – Или ты еретичка и боишься поклясться?

– Нет, я с радостью поклянусь, хотя и никогда не лгу.

– Тогда поклянись.

И она поклялась, с улыбкой глядя на Евангелие, а я почувствовал страх. Ибо я знал, что ни одна другая женщина в жизни не уклонялась так далеко от пути истинной веры, как Алкея. И я знал, что она даже не попытается скрыть это обстоятельство от своих мучителей.

– Алкея де Разье, – продолжал Пьер Жюльен, – доводилось ли вам слышать, чтобы кто-нибудь учил или свидетельствовал, что Христос и апостолы его не владели ничем ни лично, ни сообща?

– Алкея, – спешно встрял я, пока она не успела ответить и оговорить себя своим собственным языком, – требуйте отсрочки для обдумывания, требуйте предъявить вам свидетельства.

– Молчать! – В этот раз сенешаль нанес мне удар в голову, и я, развернувшись, в ответ ударил его по руке.

– Только попробуйте тронуть меня еще раз, – предупредил я, – и вам не поздоровится.

Глаза Роже зло блеснули.

– Да ну? – усомнился он, щерясь в ужасной улыбке.

И тут Пьер Жюльен потребовал, чтобы меня удалили из зала, и Роже выразил готовность проделать это самолично. Я обратился было за поддержкой к приору, но сенешаль силой пресек мои попытки, схватив меня за руки и попытавшись вытолкать меня вон.

Как бы вы поступили на моем месте? Станете ли вы осуждать меня за то, что я наступил ему на ногу, и когда он ослабил хватку, двинул локтем ему в ребра? Не забудьте, пожалуйста, что я был подло предан этим человеком, которого так долго считал своим другом. Не забудьте, пожалуйста, что мы сошлись с ним в смертельной борьбе, которая просто должна была вылиться в физическое насилие.

Будь что будет, я атаковал его, и он в ответ ринулся на меня. Я, конечно, не мог надеяться одолеть его. Хоть я и был выше ростом, но уступал ему в силе и не был обучен военным искусствам. Кроме того, у меня за спиной не было солдат, готовых в любую минуту прийти на помощь. Когда Роже отшатнулся, схватившись за грудь, двое стражей, стоявших у дверей, разом подскочили ко мне и принялись меня избивать. Прикрыв голову руками, я упал на колени, смутно слыша протестующие крики испуганной Иоанны, и затем от удара между лопаток я растянулся по полу.

Я помню, что лежал ничком, сжавшись в ожидании следующего удара. Только через некоторое время стало ясно, что второго удара не последует. Звон в ушах постепенно стих. До меня начали доходить другие звуки: крики, визг, призывы о помощи. Я сел. Сквозь слезы боли я увидел, как изменилось положение. Я увидел, что сенешаль отбивается от Вавилонии, которая царапалась и кусалась как дикое животное, и солдаты торопятся ему на выручку. Один из них протянул ее по спине своей дубинкой, так что она вся изогнулась. Алкея попыталась закрыть собой девушку, а Иоанна бросилась на солдата; Пьер Жюльен укрылся за креслом. Что было потом, я не знаю, ибо от настигшего меня вскоре удара в висок я лишился чувств. Все, что я помню, так это что я, раненный, пытался вытащить Иоанну из образовавшейся свалки.

Потом я на краткий миг увидел звезды, и все померкло.

Говорят, что меня сразила та же дубина, которую уже применили против Вавилонии. Еще говорят, что Иоанна, подумав на секунду, что я умер, так пронзительно и горестно запричитала, что все остановились и замерли. Солдаты опустили оружие. Сенешаль стал лихорадочно щупать мой пульс, Алкея начала молиться. Затем я начал подавать признаки жизни, и участники сборища, приглушенно посовещавшись, решили, что лучше будет пока разойтись.

Так я оказался в тюремной караульной, не имея ни малейшего понятия, как это произошло.