Текст книги "Инквизитор"

Автор книги: Кэтрин Джинкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Дюрану уже случалось работать со мной. Это был ходивший в обносках долговязый молодой человек с землистым цветом лица, чернильными пятнами на пальцах и спутанной копной черных волос, падавших ему на глаза. Его умения и опыт соответствовали той скромной сумме, которую мы ему выплачивали. Конечно же только нужда заставляла его принять наше предложение, ибо Лазе кишел нотариями, а в деревне в то время нельзя было заработать. Хотя его манеры не препятствовали ему в выполнении его обязанностей, он не считал нужным скрывать своих взглядов на Святую палату и ее служащих. Наверное по этой причине, а также из-за того, что как работник он сильно уступал Раймону, отец Августин был о нем не слишком высокого мнения. «Этот неряха», – так отзывался он о Дюране. Вследствие этого молодой человек работал только со мной.

Перечитав предыдущий параграф, я испугался, что ввел вас в заблуждение. Дюран не высказывал преступных или еретических мыслей. Он не раскрывал рта во время допросов, не оспаривал ничего из сказанного мною. Просто иногда гримаса на его лице или сухим тоном заданный вопрос: «Вы хотите, чтобы я в будущем опускал все мольбы к Деве Марии или мне также их записывать?», выдавали глухое осуждение.

Однажды, допросив шестнадцатилетнюю жительницу Сен-Фиакра, я прямо поинтересовался у Дюрана, что он думает. Свидетельница долго рассказывала о том, как она любит свою тетку, и я, по своему обычаю, позволил ей это отступление, зная, что есть предметы, которые нужно исчерпать до конца, прежде чем переходить к главному. Этот же подход я использую, чтобы продемонстрировать мой дружелюбный настрой. В конце я велел Дюрану, чтобы, переписывая протокол набело, он исключил все упоминания о тетке свидетельницы.

– То, что она говорила о святом причастии, оставьте, и, разумеется, о визите совершенного.Остальное можно опустить.

Дюран уставился на меня.

– Вы считаете, что это не существенно? – спросил он.

– Для нашего дела – нет.

– Но тетка заменила девочке мать. Она ее вырастила. С такой любовью. Разве девочка могла предать ее? Это было бы противно природе.

– Может быть. – Ну да, спорить еще с ним о природе, о ее составляющих, и увязнуть под конец в теологическом болоте. – Тем не менее к делу это не относится. Мы собираем показания, Дюран. Свидетельства о связях с еретиками. Не наша задача искать оправдания.

Я молча посмотрел на Дюрана, который хмурился, опустив глаза и прижимая к груди листы протокола.

– Вы считаете, что я несправедлив? – ласково спросил я. – Что я слишком сурово обошелся с девочкой?

– Нет. – Он по-прежнему хмуро покачал головой. – Вы вполне… вы добры к людям вроде нее. – Он иронически покосился на меня. – Я заметил, это у вас такая манера. Такой метод.

– И он оказывается действенным.

– Да. Но вы выманиваете у людей признания, а потом отбрасываете их. А они могут оказаться важными.

– Для чего?

– Для ее оправдания.

– То есть, это любовь заставила ее предать Святую Апостольскую Церковь?

Дюран захлопал глазами. Он молчал, заметно смутившись.

– Дюран, – сказал я, – вы помните слова Христа? «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня» [38]38
  Матфей, 10:37.


[Закрыть].

– Я знаю, что она виновата, – ответил он, – но ведь причины ее проступка гораздо менее заслуживают порицания, чем ее тетки… или кузена?

– Возможно. И это будет учтено при вынесении приговора.

– Вот как? А если они не занесены в протокол?

– Я буду присутствовать на заседании суда и позабочусь о том, чтобы их приняли во внимание. – Видя, что Дюран продолжает хмуриться, я прибавил: – Задумайтесь о том, в каком состоянии находятся финансы Святой палаты, мой друг. Можем ли мы позволить себе тратить целые акры пергамента, дабы записать личные переживания каждого из допрашиваемых нами свидетелей? Если бы мы допускали подобное, то, я боюсь, мы были бы не в состоянии платить вам жалование.

На это Дюран состроил замысловатую гримасу, выражавшую сразу и отвращение, и сожаление, и смущение. Затем он пожал плечами, и как обычно, резко дернул головой, что означало у него прощальный поклон.

– Вы меня убедили, – сказал он. – Пойду все перепишу. Благодарю вас, отец мой.

Он своим широким шагом направился к лестнице, однако мне захотелось подкрепить свои доводы одним последним наблюдением, прежде чем он удалится.

– Дюран! – окликнул я его, и он обернулся. – Запомните также, – добавил я, – что эта девочка сделала свой выбор. В конечном счете, все мы делаем свой выбор. Эта свобода дарована человеку Господом.

Дюран, казалось, обдумывает мои слова. Наконец он произнес:

– Возможно, она почувствовала, что выбора у нее нет.

– Значит, она ошиблась.

– Несомненно. Что ж… Благодарю вас, отец мой. Я запомню это.

Но я отвлекся. Этот диалог не имеет касательства к главной теме моего повествования, то есть к лихорадке, вызванной исследованием моральных устоев отца Жака, которое предпринял отец Августин, и арестом всех жителей Сен-Фиакра. Мы были до того заняты, что, как я уже упоминал, нам понадобился второй нотарий (Дюран); до того заняты, что однажды я опоздал на вечернюю службу и удостоился порицания на собрании нашего братства. И все же, среди этой сумятицы, отец Августин посещал Кассера три раза. Зная объем работы, обременявший нас, он тем не менее уезжал, и я должен признаться, что внутри у меня, да простит меня Бог, все кипело от возмущения. Я думал, подобно Иову: «Предамся печали моей; буду говорить в горести души моей» [39]39
  Иов, 10:1.


[Закрыть].

Итак, я пошел к моему исповеднику.

Трудно в монастыре освободить сердце от злобы и обиды. Монах мало говорит, и все больше цитатами, и его случайные слова слышны всем, ибо редко он бывает один. Монах должен смирять свои чувства и делать вид, что все испытания, выпадающие ему, он принимает с кротким сердцем. Но мне нет нужды вам это объяснять; всем нам случалось лежать ночью без сна, пия из чаши гнева и безмолвно проклиная одного из своих братьев, который часто тоже не спал и источал злобу на соседнем ложе!

Для нас лишь исповедь служит облегчением. Мы можем, описывая наши недостойные обиды, перечислять проступки и злодеяния наших братьев. Именно это я и сделал, уединившись с приором Гугом. Я признался, что ношу горечь в сердце, и рассказал все о ее причинах. Приор слушал, закрыв глаза. Нас с ним объединяло общее прошлое: сойдясь еще в монастырской школе в Каркассоне, мы уважали мнения друг друга.

– Я в растерянности, – сказал я. – Отец Августин так настойчив, так усерден и ревностен в поисках истины, и все же он так часто ездит в Кассера, и, насколько мне известно, без всяких на то оснований, если только он некоторым образом не нарушает обета.

Приор открыл глаза:

– Каким образом?

– Ах, но это же женщины, отец мой! Разве могут не возникнуть подозрения?

– Подозревать брата Августина?

– Я знаю, что это может показаться невероятным…

– Так оно и есть!

– Но почему, отец мой? Почему он это делает?

– Спросите его.

– Я спрашивал. – Я вкратце изложил объяснения отца Августина. – Но мы же не приходские священники, мы монахи. Я не понимаю.

– Разве вам необходимо понимать? Разве я сторож брату моему? [40]40
  Бытие, 4:9.


[Закрыть]

Я бы сказал, что да, ибо настоятель монастыря сторожит всех своих братьев во Христе. Но я знал, что подобная шутка только смутит моего старого друга, ибо, будучи человеком мудрым и рассудительным, он не любил зубоскальства. Поэтому я промолчал.

– Брат Августин искренне верит в то, что исполняет богоугодное дело, – продолжал приор своим безмятежным тоном, и я понял, что, как бдительный пастырь стада нашего, он уже обсуждал этот вопрос с моим патроном. – Всякому инквизитору, – добавил он, – вверена забота о спасении душ.

– В ущерб работе Святой палаты?

– Сын мой, простите меня, но вы не вправе осуждать поступки ваших старших. – Благожелательная улыбка приора позволила мне принять этот упрек без обиды. – Здесь вам уготовано лишь служить и нести свой крест со смирением.

Снова я промолчал, ибо знал, что он прав.

– Довольствуйтесь тем, что я наблюдаю за нашим братом, – заключил приор, – и я не допущу, чтобы он действовал себе во вред. Возвращайтесь к своим обязанностям и отрешитесь от злых мыслей. Что они могут, кроме как отравить ваши дни?

И я старался хранить свою душу покойной, точно напоенный водой сад, пока отец Августин, также со спокойной совестью, продолжал посещать Кассера раз в неделю или две, упрямо преследуя одному ему известную цель. Поездки серьезно подрывали его здоровье, и я несколько раз предупреждал его, что они его убьют.

И я оказался прав, потому что смерть свою он встретил во время такой поездки.

Отец Августин умер в праздник Рождества Пресвятой Богородицы. Его отъезд из обители в тот день возбудил много пересудов, и меня, конечно, поразила его ветреность, если не сказать пренебрежение. Его отсутствие на вечерней службе было в порядке вещей, ибо все привыкли, что он ночует у отца Поля в Кассера и наутро возвращается в Лазе.

Лишь в полдень следующего дня, когда он и сопровождавшие его все еще не появлялись, я забеспокоился.

Здесь я должен попытаться дать demonstratio [41]41
  Наглядное изображение (лат.).


[Закрыть]событий, свидетелем каковых я сам не был. Трудная это задача – пересказывать слова других, с тем чтобы правдиво воссоздать определенные эпизоды, подробности которых я представляю себе весьма туманно. И все же сделать это необходимо, ибо только так вы поймете глубину бедствий, что обрушились на меня.

Вышеупомянутая тропа, ведущая из Кассера к форту, была, как я сказал, почти непроходима. Крестьяне редко ею пользовались, за исключением тех, что пасли скот на королевской земле. До ее последнего, самого крутого участка, зажатого меж скал с одной стороны и молодым лесом с другой, едва ли кто-нибудь добирался. Лишь обитатели форта да навещавший их в последнее время инквизитор вынуждены были карабкаться вверх-вниз этой козьей стежкой. Но в день Рождества Пресвятой Богородицы двое мальчиков решили посетить форт, чтобы поприветствовать инквизиторских стражей и поглазеть на сих величественных мужей с их чудесными лошадьми. Мальчики жили, разумеется, в Кассера.

Их звали Гвидо и Гийом.

До прибытия отца Августина Гвидо и Гийому никогда не приходилось видеть лошадей. Не видали они также ни меча, ни булавы. И они были совершенно счастливы в те вечера, когда инквизитор приезжал в дом их кюре, потому что его всегда сопровождали четверо вооруженных стражей верхом на лошадях, которые спали все вместе в овчарне Бруно Пелфора. Мальчики бредили войной. Они тенью следовали за нашими Бертраном, Мораном, Жорданом и Жиро, и иногда их старания вознаграждались: им могли отдать объедки или прокатить в седле.

Следовательно, когда славные воины проехали через Кассера в праздник Рождества Пресвятой Богородицы и не вернулись, мальчиков постигло жестокое разочарование. Подобно остальным жителям деревни, они предположили, что отец Августин решил заночевать в форте. («Мы думали, ну наконец-то ваш монах развлекается со своей зазнобой», – объяснил потом один крестьянин.) И утром они сами устремились навстречу своим героям, боясь пропустить их.

Во время нашей беседы с Гийомом, старшим из мальчиков, он очень живо описал то утро. По словам Гийома, Гвидо побаивался идти в форт, потому что среди детей в деревне считалось, что там обитают «бесы». Истинный смысл этого замечания всегда ускользал от меня, поскольку взрослые жители деревни, казалось, дружески расположены к женщинам. Возможно, понятие «бесы» коренится в еретических верованиях семьи де Разье. Либо определенные проявления бесовской силы и впрямь имели там место. Так или иначе, по пути Гийому пришлось успокаивать друга, говоря, что никаких бесов в форте не осталось, потому что инквизитор Лазе их, конечно же прогнал.

Они говорили об инквизиторе и о том, скольких бесов он заточил в тюрьму Лазе, когда в нос им ударил дурной запах. (Если вы помните, то был сентябрь месяц, и дни стояли очень теплые) Чем дальше они шли, тем сильнее становилось зловоние. Гийом немедленно предположил, что где-то неподалеку лежит павшая овца, жертва болезни, либо собак, либо еще какой напасти, которым овцы, насколько я понимаю, особо подвержены. Он начал развивать свое предположение, но Гвидо возразил ему, что ни одна овца не числилась в пропавших.

Потом они услышали жужжание мух. Сначала они подумали, что это пчелиный рой, и испугались, и Гвидо хотел было повернуть обратно. Однако Гийом пустил в дело все свои мыслительные способности и, установив связь между запахом и звуком, сделал вывод, что мертвое животное привлекает насекомых, а раз оно привлекает так много насекомых, то оно, вероятно, очень крупное.

Итак, он с некоторой опаской продолжал путь, держа в руке заостренную палку, и там, где тропа выходила на небольшую площадку, густо поросшую по краям кустарником, он обнаружил останки отряда отца Августина.

Вы, без сомнения, слышали, что отец Августин и его стражи были изрублены на куски, но возможно, вы не вполне понимаете, что выражение «изрублены на куски» есть не гипербола, но буквальное описание состояния жертв. Их тела были разрезаны на мелкие части, и эти части рассеяны, точно семена. Не осталось ни клочка одежды. Фигура речи, которую можно было бы употребить для изображения сцены – это «разоренный склеп» или еще лучше – «поле костей», но только кости эти были не голы и не сухи. В крови и гниющей плоти, они, из-под покрова мух, взывали к небесам о мести.

Попробуйте вообразить себе зрелище, представшее глазам Гийома: место чудовищной резни, почерневшая от крови пыль, забрызганные кровью листва и камни, липкие ошметки мяса повсюду и висящее в воздухе зловоние такой густоты, что казалось, оно само обрело плоть. (Гийом признавался мне позднее, что он едва мог дышать.) Сначала оцепеневшие дети не поняли, в чем дело. У Гийома промелькнула мысль, что волчья стая растерзала здесь овцу. Но, когда они подошли ближе и туча мух, вспугнутых ими, поднялась и исчезла, как туман, он разглядел человеческую ступню и понял, что случилось.

– Я побежал, – сказал он, когда я спросил его. – Я побежал, потому что Гвидо побежал. Мы оба побежали обратно в деревню.

– Не в форт? Туда было ближе.

– Да мы и не подумали об этом. – С немного стыдливым видом он прибавил: – Гвидо боялся идти в форт. Это Гвидо боялся, не я.

– А потом?

– Я увидел кюре. Я рассказал ему.

Как вы сами себе представляете, отец Поль почувствовал ужас и некоторую растерянность. Он пошел к Бруно Пелфору, который был самым богатым и самым важным человеком в Кассера, и вместе они обратились за помощью к другим жителям. Было решено снарядить отряд для осмотра места преступления и переноски останков. Были собраны разнообразные крестьянские инструменты, призванные послужить оружием на случай засады. По совету Гийома, они захватили с собой мешки и корзины. Затем четырнадцать человек, прихватив серпы, лопаты и колья, которыми погоняют мулов, отправились к форту.

Они вернулись много позже, преследуемые роем мух.

– Это было ужасно, – рассказывал мне отец Поль. – Запах был невыносимый. Некоторые из тех, кто подбирал куски… заболели. Их рвало. Другие говорили, что это работа дьявола, и были очень напуганы. Потом мешки и корзины сожгли. Никто не хотел забирать их обратно.

– А о женщинах не вспомнили?

– Ах да, мы подумали о них. Мы боялись, что с ними сделали то же самое. Но никто не хотел идти туда.

– Но кое-кто все-таки отважился?

– Да. Когда мы вернулись в деревню, я послал записку прево в Разье. У него там маленький гарнизон – очень маленький. Он прибыл вместе с солдатами, и они отправились в форт.

Между тем разгорелся спор по поводу того, как поступить с останками. Было установлено, что это мужские останки, и большинство жителей деревни сошлось во мнении, что они принадлежат отцу Августину и его спутникам. Но полной уверенности в этом все-таки не было, поскольку ни одной головы не нашли. Некоторые другие части тел тоже отсутствовали, и на ходивших туда посыпались упреки за то, что они не все принесли.

Однако отец Поль заявил, что все наличествующие там части они подобрали. Он сам тщательно за этим проследил.

– Если чего-то не хватает, то нужно искать в других местах, – сказал он. – Возможно, в лесу. Следует пустить туда собак.

– Но не сейчас, – сказал Бруно. – Нужно дождаться солдат.

– Да. Нужно дождаться, – согласился отец Поль.

Потом кто-то спросил у него, что им делать с уже имеющимися частями, и спор вспыхнул снова. Один человек предложил немедленно их захоронить, но его слова заглушили криками. Как можно хоронить половину тела, когда вторая половина лежит где-то в лесу? Кроме того, эти тела – собственность Святой палаты. Святая палата, без сомнения, потребует их себе. До той поры их необходимо хранить.

– Как вы можете такое говорить? – возразила мать Гийома. – Их не сохранишь. Это же не солонина. Даже здесь чувствуется, как они воняют.

– Попридержи язык! – прикрикнул отец Поль. Он был потрясен, ибо из всех жителей деревни он один был близко знаком с отцом Августином. (Я впоследствии узнал, что, увидав место убийства, он рухнул на колени и некоторое время не мог подняться.) – Не смей так говорить! Они все-таки люди, как бы дико с ними ни расправились.

Повисла долгая тоскливая тишина. Потом один крестьянин сказал:

– Может, нам и вправду засолить их – ну, как свинину?

И все начали с опаской переглядываться. Предложение звучало почти кощунственно, но, с другой стороны, что еще оставалось делать? В конце концов, даже отец Поль вынужден был признать, что выбор лежит между солением и копчением. Итак, с большой неохотой, он дал свое добро на применение соли, после чего разгорелся спор о том, кому этим заниматься и кому жертвовать свои бочки, ибо никто не стремился возложить на себя столь неприятные обязанности.

Одна женщина даже заявила, что это долг отца Поля, раз уж он, как и инквизитор, слуга Божий.

Но отец Поль покачал головой.

– Я должен отправляться в Лазе, – заметил он. – Я должен сообщить отцу Бернару.

И все согласились, что сей труд действительно подобает исполнить священнику, хотя и уговаривали его повременить до прибытия прево, Этоля де Коза, с тем чтобы позаимствовать его лошадь. Кюре, однако, желал отправиться в путь как можно быстрее.

– Если прево захочет выслать вслед за мной лошадь, то лошадь меня нагонит, – сказал он. – Я должен спешить, потому что если я пойду прямо сейчас, то буду в Лазе до захода солнца.

Он решил взять с собой сына Бруно, Эмери, и вскоре они вышли, прихватив скромный запас вина, хлеба и сыра. Путники отошли совсем недалеко, когда их нагнал один из солдат прево, верхом на лошади, которую он передал отцу Полю, то есть ясно было, что Этоль прибыл в Кассера спустя краткое время после ухода кюре. Верхом отец Поль не нуждался в компании, поэтому он поехал один, а Эмери и солдат вернулись обратно.

В Кассера дело взял в свои руки прево. Он мрачно выслушал отчет Бруно Пелфора о том, что произошло утром. Он осмотрел останки отца Августина и его спутников. Затем, в сопровождении команды своих солдат, нескольких храбрых добровольцев из деревни и его собственной гончей, он осторожно проследовал к месту убийства.

– У меня отличный охотничий кобель, и нюх у него преострый, – сообщил он мне при встрече. – Хотя он испугался всей этой крови, но вскоре в стороне, в подлеске, учуял голову и еще кое-что. Вероятно, их туда отшвырнули.

В отличие от отца Поля, Этоль сообразил поискать вокруг следы. К несчастью, иссушенная солнцем земля была тверда, как сухая старая кость, но все же он обнаружил достаточно улик в виде сломанных веток и пятен крови, чтобы предположить, что лошади бросились в лес и, очень возможно, были выведены обратно.

– Я не знал, – говорил он, – укрылись ли убийцы в форте или где-нибудь подальше.

В тот момент ему не пришло в голову, что они могли вернуться и в деревню.

Бережно завернув найденные части в чей-то плащ, Этоль и его спутники направились к форту. На тропе, по которой они ехали, не было видно ни крови, ни каких-либо других подозрительных отметин. Струйка дыма из очага поднималась над руинами, тонкая и прозрачная. Слышались женские голоса, и эти женщины не кричали от страха, но тихо и безмятежно ворковали, точно голубки. Как позднее рассказывал Этоль, эти звуки яснее всяких слов объяснили ему, что преступников в этом месте он не найдет.

Вместо того он нашел там мирных женщин: одну пожилую по имени Алкея де Разье; беззубую дряхлую каргу, которая по иронии судьбы звалась Виталия; вдову Иоанну де Коссад и ее дочь Вавилонию. Они ничего не знали о резне, произошедшей близ их дома, и ужаснулись, услыхав об этом.

– Они ничего не слышали, никого не видели, – сообщил мне прево. – Они понятия не имели, что все это значит. Я разговаривал с Алкеей – она в родстве со старым Раймоном Арно де Разье, так что, я полагаю, у нее там есть кое-какая собственность. Я обращался в основном к ней, потому что она, кажется, у них за старшую. Но в Кассера со мной пошла вдова.

И там, как я выяснил, она вызвалась засолить останки пятерых мужчин. Этот акт почти святой любви крестьяне восприняли с подозрением. Я полагаю, в свете открывшегося мне позднее, что их подозрения были небезосновательны. Тем не менее я верю, что Иоанна де Коссад взяла на себя исполнение этой внушающей страх задачи из чувства морального долга, и ее решительность достойна восхищения.

Пусть я почитал и уважал отца Августина, я не смог бы сделать для него подобного.