355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кэтрин Джинкс » Инквизитор » Текст книги (страница 13)
Инквизитор
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 13:55

Текст книги "Инквизитор"


Автор книги: Кэтрин Джинкс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Этот третий преступник, бывший еретик и пастух, был настоящим дьяволом в человеческом обличии. Осужденный за поклонение совершенномудвенадцать лет назад, он был приговорен к шести годам тюрьмы и освобожден с условием, что будет носить кресты. Что он и делал, и притом с гордостью; несколько раз его штрафовали и пороли за нападения на добрых католиков, которые насмехались над ним как носителем этих позорных знаков. Он даже вырезал крест у себя на груди и во всеуслышание хвастался, что побывал в аду и этот ад здесь на земле – идея, пришедшая из учения катаров. Когда о его вероотступничестве стало известно нам, он заявил, что обвинившие его – лжесвидетели, но тем не менее поносил Святую палату, Церковь и сенешаля во время ареста. Он плюнул в отца Жака и назвал его дьяволом; он говорил, что Христос умер и что наши грехи убили Его. В тюрьме, ожидая приговора, он выл по-волчьи и укусил Понса за ногу, ел собственные испражнения, предрекал, что в день его смерти Бог уничтожит весь Лазе. И все же я не верю, что он был безумен. Мы разговаривали три раза, и он говорил складно, логично, хотя и с намерением оскорбить и разгневать своими издевками, ругательствами и возмутительным поведением. Однажды, когда я пришел к нему один (и клянусь, с тех пор я не заходил к нему в камеру без охраны!), он повалил меня на пол, больно прижал и пригрозил познать меня плотски. Не сомневаюсь, что он мог бы даже осуществить свою угрозу, несмотря на ручные кандалы, ибо он обладал поразительной силой. Однако, по счастью, мои крики услыхал один из охранников, который бил его цепью до тех пор, пока он не выпустил меня.

Звали этого неисправимого грешника Жакоб Галоби. Все, кто знал его, его боялись, а я боялся его больше всего. Ибо я заглянул в его глаза, когда он навалился на меня, и увидал там такую ненависть, будто я заглянул в бездну. Более того, когда его доставили для аутодафе, он выглядел так, будто явился из самой бездны, ибо он был покрыт шрамами от причиненных им себе ран и согбен под весом сковывающих его цепей; он скрежетал зубами и бешено вращал глазами и, конечно, угрожал бы и ругался, если бы ему не прижгли язык раскаленным углем. (Это жестокое наказание изобрел для него Понс, который заявил, что ему «надоело слушать этого сквернослова»). И посему, вместо того чтобы богохульствовать, Жакоб выл, как голодный волк, и видевшие его содрогались.

Поскольку он не сделал признания, от него не требовалось подтверждать его истинность; после оглашения его грехов его увели обратно в тюрьму. Здесь ему дали еще один день, чтобы раскаяться и чтобы его душа не перешла от земного пламени в пламя вечное, но никто не удивился, что он продолжал упорствовать в своем презрении к Святой Апостольской Церкви. Более того, когда я приблизился к нему, он отказался меня замечать. Конечно, он не мог говорить: у него распух язык. Но в ответ на мой вопрос, не раскаивается ли он в своих грехах, утвердительного жеста не последовало. Он только посмотрел сквозь меня, зевнул и отвернулся – покинутый Святым Духом.

На следующий день его привязали к столбу на рыночной площади, в куче хвороста, соломы и виноградной лозы, доходящей ему до подбородка, и сенешаль спросил его, не отречется ли он от лукавого. Я сомневаюсь, что он вообще расслышал вопрос, ибо он не хотел покидать тюрьму и бешено этому сопротивлялся, и потому нашим солдатам пришлось применить силу. В результате он почти лишился чувств, чему, надо признаться, я был рад. Не то чтобы я собирался просить для него помилования, ибо Жакоб заслуживал смерти. Есть такие упорные еретики, которые, при приближении смерти, принимают на себя смиренный и покорный вид, плачут и каются пред Церковью, и, хотя их раскаяние может быть притворным, я не могу наблюдать их агонию без сострадания. Однако Жакоб был гноящейся язвой на теле Церкви; яд его был подобен яду змеи. Он будет пить чашу вина ярости гнева Господня и будет погружен в озеро, горящее огнем и серою пред ликом ангелов.

И все-таки я отвернулся, когда костер зажигали. Я громким голосом читал молитвы, и, признаюсь, не во славу Христа, а чтобы ужасные последние крики Жакоба не достигли моего слуха. Это моя слабость, этот страх. Человек, убежденный в справедливости казни, обязан иметь мужество видеть плоды своей работы. Я знаю, что отец Августин не отвел бы глаз и не закрыл бы ушей.

Отец Августин наблюдал бы все до последнего унижения, когда полусгоревшее тело вытаскивают из огня, крошат и швыряют в пламя нового костра, из дров, где оно горит, пока от него не останется один пепел. Многие горожане остаются поглазеть, но мне от этого зрелища всегда становится дурно. И опять же, мне нечего избрать себе в оправдание. Мои руки слабеют и колена подгибаются.

Вы, наверное, задаетесь вопросом, читая описание этого аутодафе, почему я забыл о судьбе таких людей, как Раймон Мори и Бернар де Пибро. Вы, может быть, недоумеваете: так были они там или нет? Короче говоря, их не было, и по причинам, которые я излагаю ниже.

На допросе Раймон Мори сразу признался во всех своих грехах. Он был очень напуган и жаждал прощения. Он даже признался в том, что предлагал отцу Жаку так называемые «откупные» – пятьдесят турских ливров. Он сказал мне, что коль скоро он был кормильцем большой семьи, отец Жак решил проявить снисходительность.

Однако, получив это признание, я столкнулся с серьезной проблемой. Ибо если осудить Раймона Мори за другие его преступления было просто, то грех подкупа инквизитора еретической греховности в моей практике еще не встречался. Я не знал, что мне делать. Кого надлежало судить за это преступление? Раймона или отца Жака? Мне не с кем было посоветоваться, ибо отец Августин был мертв, а Пьер Жюльен в то время еще не прибыл из Авиньона. Посему я решил написать Главному инквизитору Франции и спросить совета у него, подозревая, что он будет против огласки этой позорной тайны, и держать Раймона в тюрьме, в ожидании приговора, пока не придет ответ.

Пьер Жюльен, узнав об этом решении, согласился, что нам следует дождаться указаний из Парижа, прежде чем начинать суд.

Случай Бернара де Пибро был иного рода, ибо он ни в чем не признался. В конце концов я нашел время допросить его и был поражен его красотой, уже несколько поблекшей после нескольких месяцев заключения, и его располагающей к себе натурой. Страдания, освободив его от легкомысленных влечений, от тяги к разврату и пьянству, обнажили то, что было внутри: спокойную и твердую решительность, чистую и смущенную юную душу. Он был львенком, этот мальчик, с несгибаемым хребтом гиены. Мое сердце смягчилось, когда я увидел его; я сразу понял, почему отец Жак никогда не требовал от него явиться в Святую палату.

Я не утверждаю, что отец Августин совершил ошибку, начав это дело. Разве не уподоблены фарисеи окрашенным гробам? [80]80
  Матфей, 23:27.


[Закрыть]
За прекрасным лицом может скрываться развращенная душа, ибо многие еретики, как указывает святой Бернард, искусны в лицемерии – мастера прятать свою истинную сущность. Кто знает: может быть, я ошибался в оценке Бернара де Пибро? Отец Августин, в конце концов, обладал большими достоинствами, чем я.

Но снова моя слабость подвела меня. Я смотрел на Бернара де Пибро, я слушал его честные, сбивчивые, откровенные речи, и, о Боже! Как же я желал оказаться в ином месте, в ином времени, быть занятым иным делом! Я поднялся и зашагал по комнате, пока Раймон Донат глядел на меня, а Бернар лепетал.

– Друг мой, – обратился я к узнику, – позвольте мне быть с вами откровенным. Вас видели, когда вы кланялись и подавали пищу еретику. Вот пока и все показания против вас. Я бы сказал, что серьезных улик нет. Посему я решил попросить вашего отца найти двадцать поручителей, которые смогли бы подтвердить вашу клятву невиновности. Так поступают нечасто, но я думаю, что ваш случай того заслуживает. Если ваш отец сможет найти двадцать человек вашего положения, людей добропорядочных, которых вы знаете лично и которые готовы поклясться, что вы человек воистину верующий, тогда я смогу представить новому старшему инквизитору, по его прибытии, разумные доводы в пользу вашего освобождения.

– О, отец мой!

– Подождите. Послушайте. С вас не снимут обвинения, Бернар. Они просто будут считаться «недоказанными». Вы, так или иначе, должны будете отречься от ереси, которую вы отрицаете. И если я не обнаружу дополнительных улик против вас, то я смогу проявить милосердие. Поймите это.

– Отец мой, я не еретик. Я не еретик. Это все какая-то ошибка.

– Это ваши слова. Может быть, это правда. Но я не могу говорить от лица старшего инквизитора. Он может не поверить.

И конечно же он не поверил. Пьер Жюльен высмеял меня за предложение использовать поручителей – по крайней мере до тех пор, пока Бернар не посидит подольше на хлебе и воде. Если голод не заставит его признаться, то есть и другие, более серьезные методы для того, чтобы добиться правды. И только если эти методы не принесут результата, можно будет предположить, что он невиновен. «В устах разумного находится мудрость, но на теле глупого – розга» [81]81
  Притчи, 10:13.


[Закрыть]
, – заметил он.

Я был разочарован, но отнюдь не удивлен. Пытка, на мой взгляд, всегда являлась признаком никчемности инквизитора. Сообщив Бернару де Пибро о решении старшего инквизитора, я пояснил, что раскаяние ведет к мягкому приговору, тогда как упрямство в отношении избранной им позиции приведет к отчаянию, горю, разорению. Я умолял его: он, сказал я, добрый и благородный юноша, гордость его отца и радость его матери. Разве паломничество, ну или, может быть, год или около того тюрьмы не предпочтительней дыбы?

– Это будет ложь, а не признание, – ответил он, побледнев, как луна.

– Бернар, вы невнимательно слушаете меня.

– Я ни в чем не виноват!

– Послушайте, – я сделал ему еще одно предложение, – возможно, вы не виноваты, но виновата ваша родня. Если ваш отец стоял за гибелью отца Августина, вы должны нам об этом сказать. Потому что, если вы скажете, то, клянусь, назначенное вам наказание будет легче перышка.

Находясь под впечатлением от достоинства, с которым он держался, я почти ожидал, что он плюнет мне в лицо. Но неволя научила его выдержке: он лишь изменился в лице и произнес с упреком:

– Я думал, что вы хороший человек. А вы такой же, как остальные.

Вздохнув, я посоветовал ему хорошенько обдумать имеющиеся у него варианты. Еще я сказал, что он может апеллировать к Папе, но его апелляция должна быть составлена прежде вынесения приговора. (Я не сказал, что его святейшество вряд ли дарует ему свободу). Засим я покинул его камеру, утешая себя мыслью, что, возможно, несколько недель на хлебе и воде заставят его передумать – ибо мне не хотелось увидеть его на дыбе.

Такова была причина, по которой Бернар не появился на аутодафе; он сидел в темнице и голодал. Ни Бруна д'Агилар, ни Петрона Капденье тоже не должны были каяться в своих грехах публично, ибо я к тому времени еще не успел допросить их. Что же касалось Эмери Рибодена, то я обязал его явиться перед трибуналом, и когда он пришел, то у него с собой были собранные без подсказки свидетельства его благочестия от пятидесяти поручителей – включая епископа Ансельма – вместе с двумя нотариями и двенадцатью очевидцами, готовыми поддержать его версию событий. По словам Эмери, деньги, уплаченные им ткачу-еретику, были платой за сукно, и только. Он понятия не имел о сомнительном прошлом ткача. Отец Жак, честно признавался он, поверил ему на слово. И в благодарность он подарил обители доминиканцев виноградник, четыре торговые лавки и редкой красоты раку, содержащую фалангу пальца святого Себастьяна.

При таких обстоятельствах я был более чем готов посчитать обвинения против него «недоказанными». Однако я знал, что окончательное решение зависит от Пьера Жюльена. Итак, я устроил им встречу, после которой Пьер Жюльен слегка меня позабавил, принявшись воспевать хвалы оружейнику.

– Добрый католик, – сказал он, – и образцовый гражданин. Скромный, честный, добродетельный. И тем не менее даже хорошие люди имеют врагов с ядом аспида под устами.

– Значит, вы уверены, что это был случай лжесвидетельства? – спросил я.

– Несомненно. И кто бы ни был тот клеветник, оболгавший это украшение нашего города, я им займусь.

– Им уже занимались. Он умер в тюрьме два года назад.

– О?

– Брат, если вы считаете Эмери Рибодена жертвой ложного доноса, то, может быть, вы пересмотрите дело Бернара де Пибро: они почти повторяют друг друга.

– Чепуха!

– По его словам, он тоже не знал, что перед ним еретик.

– Он не добрый человек.

Говоря о доброте, Пьер Жюльен, разумеется, имел в виду богатство и влиятельность. Так уж повелось в этом мире. Но я не огорчился, ибо богатые и сильные несомненно имеют врагов, а репутация Эмери в остальном была безупречна. Ну и к тому же я владел сведениями, которые снимали с Морана д'Альзена, то есть зятя Эмери, всякие подозрения в причастности к убийству отца Августина. Короче говоря, я узнал, что Жордан Сикр до сих пор жив.

Эту весть принесли ко мне в обитель менее чем за неделю до аутодафе. Однажды вечером, после завершения всех дел, в последние минуты перед отходом братьев ко сну, ко мне подошел брат мирянин, который был за старшего у нас на кухне. Он спросил позволения поговорить со мной, и я даровал ему его, хотя повторял про себя семь покаянных псалмов. (Не будем забывать, что и об ту пору я не разрешил своей духовной дилеммы, о которой речь еще пойдет далее)

Этот брат мирянин, по имени Арно, извинился, что помешал мне. Он обращался к помощнику приора, и тот посоветовал ему поговорить со мной. Он сам говорил не от себя, но от лица одного работника при кухне. Он бы не стал причинять мне беспокойство из-за пустяка…

– Перейдите сразу к сути дела, брат, прошу вас, – сказал я.

Но когда Арно испуганно отшатнулся, то я, тотчас пожалев о своем нетерпении, пригласил его к себе в келью и заговорил с ним приветливо. История, поведанная им, была весьма любопытна. Каждый день, после нашей главной трапезы, объедки отдавали нищим – вместе с несколькими хлебами, испеченными нарочно для этой цели. К монастырским воротам пищу приносил кухонный работник, некий Тома, которому доверяли проследить, чтобы всем голодным, ожидавшим там, досталась хоть малая доля ежедневной благодати. Большинство из этих нахлебников являлись постоянно; их Тома знал по именам. Но несколько дней назад появился один мужчина, которого он не знал и который отказался от куска хлеба, поскольку хлеб был «осквернен подливой» и, следовательно, мясом, «что есть грех».

Поскольку дело было в пост, Тома не обратил на его слова внимания. Но пару дней спустя тот же самый нищий принялся отчитывать другого за «принятие пищи, порожденной соитием». Не зная, что значит «соитие», Тома обратился за разъяснениями к Арно.

– Я помню, что однажды вы рассказывали о грехах еретиков, – неуверенно сказал он. – Вы говорили нам, что они не едят мяса, потому что не убивают ни птиц, ни животных.

– Это верно.

– Еще вы говорили, что они носят синюю одежду, но этот человек был не в синем. Но я почувствовал, что мне все равно следует вас предупредить.

– Брат, вы поступили правильно, придя ко мне. – Я взял его за руку. – Вы сторожевой пес у врат виноградника. Благодарю вас.

Он покраснел и выглядел польщенным. Я попросил его дать мне знать, когда в следующий раз будут раздавать еду нищим, чтобы я мог допросить этого незнакомца. И хотя трудно было поверить, что закоренелый еретик стал бы искать помощи у ворот доминиканского монастыря, я тем не менее обязан был расследовать этот случай. Иначе я рисковал навлечь на себя обвинения в пособничестве еретикам.

На следующий день, перед девятым часом службы, Арно снова пришел, и проводил меня к месту, откуда можно было рассмотреть наших нахлебников. Они, числом около дюжины, столпились у монастырских ворот, там было несколько детей, а остальные – старые калеки. Но один по крайней мере находился в расцвете сил – стройный мужчина с землистым цветом лица, светло-карими глазами и нежными руками.

Я узнал его в тот же миг.

Вы, конечно, помните ловкого осведомителя, описанного мною в начале своей повести. Я именовал его просто С. Ко времени, о котором я веду речь, он уже пять месяцев отсутствовал в Лазе, будучи предан анафеме, как упорствующий еретик. Дав ему ключ и отозвав стража, когда этот ключ планировалось употребить, я устроил ему «побег» из тюрьмы. Мы договорились, что он отправится на юг и проникнет в общину еретиков, обитающих в горах Каталонии. Спустя год он заманит некоторых из них обратно через горы; был назначен день, когда их планировалось обнаружить и арестовать – в деревне близ Разье. И что же, спрашивал я себя, он делает в Лазе?

– Друг мой, – обратился я к нему, как будто к незнакомому, лихорадочно соображая, что бы это все могло означать, – правда ли, что вы не едите мяса?

– Это правда, – отвечал он своим бархатным голосом.

– И почему, скажите на милость?

– Потому что пост душе во благо.

– Но если вы пришли сюда, то вы, наверное, слишком голодны, чтобы поститься? – Разговаривая с ним, я думал: куда же нам пойти? Ибо я не мог привести его в палату, где его узнали бы. С другой стороны, если бы я привел незнакомца в обитель, начались бы расспросы.

– Моя душа более голодна, чем моя плоть, – заметил С, поворачиваясь, чтобы идти. А я тем временем отозвал Арно в сторонку и зашептал, что я прослежу за этим еретическим отродьем, чтобы, если повезет, обнаружить его логово. А он, возможно, приведет меня к целому гнезду еретиков! И я немедленно оставил его, прежде чем он успел что-либо спросить.

Следуя на расстоянии за моим проводником, я миновал замок Конталь и пересек рыночную площадь. Он шел размеренным шагом и ни разу не обернулся. И все же у меня было чувство, что он знает о моем присутствии. Наконец он меня привел, но не на задворки курятника и не к потайному ходу в храм, а к жилому дому, верхний этаж которого был заселен, а нижний – склад – заперт, словно тюрьма. Проходя мимо, я увидел, как мой лазутчик извлек из одежды ключ и вошел в дом через боковую дверь.

Сделав крюк вокруг квартала, я вернулся к этой двери, которая была приоткрыта, чтобы я мог войти.

– Добро пожаловать, – тихо приветствовал меня старый знакомый. Затем он так же тихо затворил дверь, и лишь свет, падавший из двух маленьких, высоко расположенных окошек, освещал место, где мы стояли. Оглядевшись, я увидел, что склад полон тюками шерсти и штабелями бревен. Но я различил вблизи охапку соломы и рядом с ней предметы (бурдюк для вина, корку хлеба, нож, одеяло), которые позволяли заключить, что здесь кто-то обитает.

– Вы здесь живете? – спросил я.

– Временно.

– Кто-нибудь об этом знает?

– Думаю, что нет.

– Где же вы достали ключ? – изумился я, и мой лазутчик улыбнулся.

– Отец мой, я владелец этого дома, – сказал он. – Благодаря вашей щедрости.

– Вот как? – Мне было известно, что С приобрел виноградник, под вымышленным именем, но я и не подозревал, что он владеет домом в центре Лазе. – И все, что здесь находится, тоже ваше?

– Нет. Товары, что вы видите, принадлежат моим жильцам. – Он указал на потолок. Я рассматривал его с любопытством, потому что он, казалось, чувствовал себя более непринужденно в тюремной камере, чем в своем собственном складе. Он выглядел усталым и странно возбужденным. Его движения были необычно резки.

– Зачем вы вернулись? – спросил я. – Собрать арендную плату? Вы подвергаете себя серьезному риску, сын мой.

– Я знаю, – отвечал он. – Я пришел, чтобы помочь вам.

– Помочь мне?

– Я прослышал, что убит инквизитор Лазе. – Усевшись на один из шерстяных тюков, он пригласил меня сесть рядом. – Сначала я подумал, что это могли быть вы, но потом мне сказали, что это другой. Преемник отца Жака.

– Августин Дюэз.

– Да. Моих новых друзей очень интересовали подробности. Они узнали, что четверо стражников тоже были убиты. Четверо солдат. Это так?

– Возможно. – Встретив его ясный испытующий взор, я принужден был представить более полное пояснение. – Тела расчленили и разбросали по округе. Трудно сказать наверняка, вся ли охрана погибла или нет.

– Значит, вы не уверены?

– Я не уверен.

– Насчет Жордана Сикра?

У меня перехватило дыхание.

– Вы видели его! – воскликнул я, и он приложил палец к губам.

– Тсс! Мои жильцы вас услышат.

– Вы видели его! – Из осторожности я перешел на шепот. – Где? Когда?

– Неподалеку от места, где я жил. Он купил себе маленькую ферму и живет под другим именем. Но я помнил его по тому чудесному времени, которое провел под вашей опекой, отец мой. Он, бывало, топтал мою еду. – Мой лазутчик снова улыбнулся, и это была тревожная улыбка. – Он, конечно, меня узнал. Он пришел ко мне и предупредил, что с моей стороны было бы большой глупостью доносить на него инквизиции или кому бы то ни было, поскольку я беглый совершенный. И он был прав. Со стороны беглого совершенноготакой поступок действительно был бы большой глупостью.

– Даже если бы это сулило значительное смягчение наказания?

– Но за это нельзя поручиться.

– Верно. Он, наверное, гадает, где вы сейчас.

– Отец мой, я часто ухожу проповедовать. Меня не бывает несколько дней кряду.

– Значит, он до сих пор должен быть там?

– Я полагаю, да.

– А если его арестуют? Что, если он выдаст вас?

– Ах, отец мой, – мягко проговорил С, – если его арестуют, я не смогу туда вернуться. Конечно, он выдаст меня. И посему вам предстоит решить, что важнее – Жордан Сикр или мои новые друзья?

– Жордан. – У меня не было сомнений. – Мы должны брать Жордана. Но по прошествии этого времени вы можете назвать мне хоть какие-нибудьимена? Какие-нибудьдеяния?

– Да, некоторые.

– Тогда этого будет достаточно. Я должен запомнить их, потому что у меня нет при себе пера.

– Минутку. – Он поднялся. Из-за тюка шерсти он извлек склянку чернил, перо и пергамент. Я был сражен его предусмотрительностью.

– Пишите, – сказал я, но он поднял руку, отклоняя мое предложение.

– Нет, отец мой, – был его ответ. – Ежели сделаю это я, нетрудно будет выяснить, кто был доносчиком.

Только вообразите себе хитрость этого человека! Воистину, он был неподражаем! Он не знал себе равных. Я выразил свое восхищение вслух, и он ответил, что, подобно большинству людей, работает за плату.

И посему я поспешил заверить его, что сумма, обещанная ему за каталонских еретиков, будет выплачена полностью, хотя бы даже при меньшем, чем ожидалось, их числе. Но деньги, для передачи ему получит в оговоренный день известный нам обоим посредник.

– Что бы я ни делал до тех пор?

– Что бы вы ни делали.

– Тогда ищите меня через восемнадцать месяцев в Але-ле-Бэн. Я собирался навестить там друзей.

Более он ничего не сказал. Поэтому, записав сведения, которые он хранил в своей памяти, а память у него, должен особо подчеркнуть, была поразительной, я распрощался.

– Мое долгое отсутствие вызовет вопросы, – пояснил я.

– Разумеется.

– Вы скоро уходите?

– Немедленно.

– Будьте осторожны.

– Я всегда осторожен.

– До встречи в Але-ле-Бэн. – С этими словами я повернулся к выходу. Но не успел я открыть дверь, как мой лазутчик сзади дернул меня за рясу, и я от неожиданности вздрогнул, потому что он никогда ранее не делал попыток дотронуться до меня.

– Вы тоже должны быть осторожны, отец мой, – сказал он.

– Я?

– Чаще оглядывайтесь. Жордану, вероятно, заплатили за убийство вашего друга. У платившего еще, может быть, остались деньги.

– О, я знаю.

Я вдруг почему-то почувствовал гордость оттого, что С заботится о моем благе. Он всегда представлялся мне человеком сдержанным и бесстрастным, чуравшимся слезливых проявлений любви, дружбы и благодарности. За его кроткой наружностью чувствовалась твердая и холодная сердцевина.

– Поверьте, – сказал я ему, – я предпринимаю все меры.

Он кивнул, как бы говоря: этого и следует ожидать от инквизитора. Затем он открыл дверь и захлопнул ее за мной.

С тех пор я его не видел.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю