Текст книги "Гарем"
Автор книги: Кэти Хикман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
Глава 23
Стамбул, нынешние дни
Исследования, к которым уже всерьез приступила Элизабет в Босфорском университете, приобрели определенную систематичность. Каждое утро она выходила из пансиона и садилась в автобус, идущий в сторону университета. Первые несколько дней Хаддба посылала с ней Рашида, боясь, что девушка заблудится в огромном незнакомом городе, но скоро та стала чувствовать себя достаточно уверенно. Более того, эти поездки начали доставлять ей удовольствие. До сих пор она ощущала себя гостьей древней метрополии, но теперь, ежедневно садясь в автобус вместе с другими жителями, проезжая мощеными стамбульскими улицами, в сутолоке и тряске, она будто облекала плотью свое существование здесь, становилась пусть временной, но частью городской жизни.
По вечерам девушка возвращалась к себе тем же маршрутом. С течением времени, изучив город лучше, она стала сходить с автобуса на разных остановках, привлеченная той или иной старой частью города. Иногда она оказывалась в Эрмигане, знаменитом своими водами, чтобы выпить чашечку чаю и купить для Хаддбы пирожных в ее излюбленном магазинчике «Ситир пастахане», в другой раз – на деревенского вида площади в Ортакой, в одном из кафе, часто посещаемом студентами, где она угощалась мидиями, сыром с айвой или же мезес – чесночным йогуртом, сдобренным мятой и укропом. Сидя у окна, девушка наблюдала, как течет мимо нее чужая жизнь.
Это были сиротливые, одинокие дни, но Элизабет не чувствовала себя несчастной. Поздняя осень перетекла в зиму, и меланхолия сумрачного города была под стать ее настроению. А долгими темными вечерами они с Хаддбой усаживались играть в карты, предпочитая старомодные игры типа криббедж или рамми, или девушка писала письма Эве. Тогда же она впервые поняла, какое удовольствие могут доставить часы, проведенные в молчании.
Первые недели работы в библиотеке протекали медленно. Хоть никаких архивных материалов по интересующему ее вопросу девушке обнаружить не удалось, она сделала несколько других интересных находок.
Однажды Элизабет в руки попала книга, посвященная деятельности Левантийской торговой компании, и, когда она наугад раскрыла старый том, со страницы на нее взглянул Пол Пиндар. Ни даты, ни описания источника приведено не было. Только портрет и подпись под ним: «Сэр Пол Пиндар».
Первым чувством, которое она испытала, разглядывая лицо этого человека, было удивление. Слишком смуглый для англичанина. Черные глаза – умные и вопрошающие – смотрели из-под бровей; темная бородка – без следа проседи, как и коротко остриженные волосы, – заканчивалась клинышком. Не считая белого пышного воротника у самой шеи, одежды черного цвета. Всмотревшись более внимательно, Элизабет обратила внимание на то, что, хоть изображенный на портрете мужчина был не молод, его фигура оставалась по-юношески подтянутой. Ни следа дородности, ни единого красноречивого намека на несметные богатства, ни признака лености или излишеств. На нее смотрело с портрета само воплощение целенаправленной, деятельной энергии, другими словами – символический образ купца – отважного предпринимателя. В одной его руке на раскрытой ладони покоился предмет, о котором Элизабет не могла б сказать точно, что он собой представляет. Она пригляделась, повернула настольную лампу так, чтобы направить поток света на иллюстрацию, но старая книга – она была опубликована в шестидесятых годах девятнадцатого века – имела такое низкое качество печати, что разобрать ничего было невозможно.
Элизабет заказала фотокопию этой страницы и, вернувшись домой вечером, разложила перед собой переписанную историю о Селии Лампри и дневник Томаса Даллема. Задумалась, снова перечитала строки дневника.
«…однажды он провел меня маленьким, вымощенным мрамором двориком и показал окошко в стене и знаком пояснил, что сам он не пойдет к нему, а мне можно. Тогда я приблизился туда и понял, что это дверь, причем очень толстая и огражденная с обеих сторон железными прутьями, но через решетку эту увидал я султановых наложниц числом более тридцати, кои играли в мяч в соседнем дворике. С первого взгляда я принял их было за мальчиков, но потом увидал, что у них длинные волосы, убранные жемчужными нитями, и по некоторым другим признакам уразумел, что это девушки. Ох, это были самые красивые девушки в мире… Я стоял и не мог сдвинуться с места и до того долго стоял, что тот, кто привел меня туда, рассердился и знаками стал показывать мне, что надо уходить. Он кривил рот и несколько раз стукнул своей палицей о землю, чтобы я не смотрел, а мне больше всего в жизни не хотелось уходить, потому что такой красоты я никогда не видывал».
Кто еще мог знать об этом окошке в забранной толстыми прутьями двери? Если даже младший из дворцовой охраны был осведомлен о его существовании, то, надо думать, были и другие, знавшие и о двери, и об окошке в ней. И, как писал автор дневника, если он видел женщин, то и любая из них могла однажды выглянуть из него. Не случайно же сопровождавший Даллема янычар отказался заглянуть в садик сам.
«Хотя я так долго на них смотрел, они меня вовсе не видали, потому что к стене той и не подходили. Если б они увидали меня, они бы тоже стали долго рассматривать и удивляться, как я и сам удивлялся, глядя на них».
Когда Элизабет прочитала эти слова, то подумала о залитых сине-зеленым сумраком пустынных комнатках и гулких коридорах гарема, в которых побывала. Подумала о так озадачившем ее поначалу смехе, об эхе легких бегущих ног.
«Я отвлекаюсь, это плохо, – сказала она себе и провела рукой по глазам. – Следует придерживаться известных фактов. Надо, пожалуй, спросить у Эвы, что она об этом думает».
И будто в ответ на ее мысли, зазвучал зуммер мобильного телефона. Но сообщение пришло не от Эвы. Написал Мариус.
Девушка прочитала текст – «Где ты, красавица?» – почти равнодушно, сама себе напоминая голодного, которому подали несъедобной черствости сухарь.
«Довольно безразлично. Я, пожалуй, скажу тебе, черт бы тебя побрал, где я, – подумала она, но тут же мысль ее приняла более отвлеченное направление: – Может ли вообще текст телефонного сообщения быть другим, не безразличным?»
Она не стала ничего писать в ответ. Вместо этого уничтожила текст, недолго, минут пять, понаслаждалась охватившей ее эйфорией, а потом полчаса рыдала, как будто у нее разорвалось сердце.
Ноябрь сменился декабрем, приятная монотонность проходящих дней время от времени нарушалась теми или иными предложениями Хаддбы, любезно замаскированными под просьбы. Пусть Элизабет посетит египетский рынок и купит сухой ромашки Хаддбе для ее компрессов или зайдет в такой-то магазинчик, где непременно должна попробовать boza [52]52
Один из кисломолочных, содержащих ферменты, продуктов.
[Закрыть]– напиток янычар, который в зимнее время года стамбульцы предпочитают всем другим. Или посетит одну из расположенных поблизости кофеен, где хранится стакан, из которого когда-то пил сам Кемаль Ататюрк, [53]53
Турецкий политик, первый президент Турецкой республики.
[Закрыть]теперь этот стакан выставлен в стеклянном шкафчике около одной из стен.
Но большую часть своего времени Элизабет занималась и читала, полностью погрузившись в работу, даже не имея времени на воспоминания о родине. В ее снах, когда она видела их, не появлялись ни Мариус, ни незнакомец из Мальтийского павильона. Но часто посещали ее видения моря, тонущего корабля и образ Селии Лампри, погибшей любви Пола Пиндара.
Однажды утром, спускаясь к завтраку, она услышала знакомый голос, выпевавший ее имя:
– Э-э-эли-и-забет!
– Хаддба, доброе утро!
– У меня есть для вас кое-что интересное на сегодня. – Хозяйка пансиона появилась одетой в свое обычное черное платье, но в сумраке утра в ее ушах сверкали, колыхаясь, тяжелые золотые подвески. – Вы не очень заняты сегодня, моя дорогая? – спросила она и окинула девушку своим пронзительным взглядом.
Но та мыслями была очень далека от любезных забот этой женщины и потому лишь неловко улыбнулась, подумав про себя, что Хаддба придерживается четко выраженного принципа невмешательства по отношению к трудовой жизни.
– Вы намерены удивить меня каким-то сюрпризом?
– Видите ли, я думаю об этом довольно давно. И решила, что нынешний день замечательно подходит для небольшого путешествия по Босфору. Лодочная прогулка, понимаете, моя дорогая?
– Кататься на лодке? Сегодня?
Элизабет понадеялась, что не выдала своего явного нежелания участвовать в подобном мероприятии.
– Ну конечно же сегодня. Вы слишком много работаете. Посмотрите на себя, какая вы бледненькая. – Она протянула руку и слегка ущипнула девушку за щеку. – Нынешняя молодежь, особенно девушки, совсем разучились за собой ухаживать. Вы, голубушка, нуждаетесь в свежем воздухе, он будет так полезен для вашего цвета лица…
– На этой лодке я могу добраться до университета?
– Университета? – Хаддба тоном постаралась дать понять, что в жизни своей не слыхала более нелепого предположения. – Не всему можно научиться из книг, моя дорогая. Нет-нет, никаких университетов. Я попросила моего племянника устроить для вас посещение одного из йали. [54]54
Жилые дома типа загородных резиденций, вошли в моду в XVII веке, их строили для своих семей визири, адмиралы, крупные чиновники. Располагались большей частью вдоль берега Босфора.
[Закрыть]Это такие павильоны для отдыха на Босфоре. Думаю, вам он понравится.
– Йали? – переспросила девушка. В декабре? Но эту мысль тут же сменила другая: – Но я не знала, что у вас есть племянник.
– Вы никогда не встречались с Мехмедом? – Полнейшее изумление в голосе Хаддбы. – Ну тогда… Он как раз здесь. – И она жестом указала на входную дверь.
Только теперь Элизабет обратила внимание, что в комнату вошел мужчина, и когда он направился к ним, чтобы поздороваться, она подняла глаза на его лицо.
«О боже! – только и могла она подумать в смятении. – Не может этого быть!»
– Мехмед, я хочу тебя познакомить со своим другом. Элизабет, это Мехмед.
Они обменялись рукопожатием.
– Но как я удивлена, что вы до сих пор не встречались. – Хаддба с самым невинным видом переводила взгляд с одного на другого. – Пройдемте же в гостиную. Ох, я и забыла, что собиралась поискать Рашида. – И выплыла из комнаты.
Когда девушка присела на диван, она в первый раз заметила, до чего жесткий и неудобный этот набитый конским волосом предмет. В то утро в гостиной никого не оказалось, из старинного патефона не неслось русских походных песен. Звучала одна тишина.
Нарушила ее Элизабет, сама внутренне поразившись степени банальности выбранной ею темы для разговора.
– Вы в самом деле племянник Хаддбы?
– Собственно говоря, слово «племянник» в данном случае не более чем оборот речи. Мы с Хаддбой не состоим в родстве. – Он улыбнулся. – По крайней мере, в том смысле, какой вы, европейцы, вкладываете в подобные слова. – Девушку поразила правильность его английского. Он изъяснялся на корректнейшем языке, но отчего-то в нем явно прослеживался французский акцент. – Мой дядя был большим другом Хаддбы. Давнишним и преданным другом. – Он тщательно выбрал слово и тоном подчеркнул его. – Когда он умирал, то завещал ей этот пансион.
– О?
И снова упорное молчание. Элизабет лихорадочно подыскивала новый предмет беседы, но на ум ничего не приходило.
«Узнал ли он меня?» – только эта мысль и вертелась у нее в голове.
– Мне кажется, мы с вами немного знакомы, – нарушил молчание Мехмед.
– Да ну? – Сердце ее упало.
– Не то чтобы знакомы, конечно. Но я уже видел вас однажды. Здесь, в этой комнате. Поздним утром я зашел в тот день к Хаддбе просмотреть кое-какие газеты, а вы были в гостиной, писали что-то. Письмо, должно быть. Потом встали поменять пластинку.
– О, и я помню это! – От облегчения, вызванного его словами, она едва не рассмеялась. – Прекрасно помню тот день.
«Какое счастье, что он не заговорил о Мальтийском павильоне! Слава богу!»
У нее даже голова слегка закружилась от радости.
– Где же наша хозяйка? – поинтересовалась она и попыталась заглянуть в дверь, за которой та исчезла. – Вы не знаете, куда она направилась?
– Этого я не знаю. Думаю, она просто сочла, что будет несколько… de trop. [55]55
Лишней (фр.).
[Закрыть]
В комнату вошел Рашид с чашкой кофе для Элизабет. Мехмед улыбнулся и сказал:
– Мне кажется, этот юноша определенно к вам неравнодушен.
– Ах нет, конечно.
Он начал было говорить что-то мальчику, явно подшучивая на эту тему, но девушка подняла руку и жестом попросила его не продолжать.
– Прошу, не делайте этого, не надо вводить его в смущение. Рашид славный паренек, и ему приходится много трудиться. Иногда я угощаю его чем-нибудь вкусным, вот и все. Мне самой это приятно.
– Вы любите детей?
Этот вопрос мог прозвучать ханжески, но почему-то сейчас он ей не показался таким.
– Люблю. – Она немного подумала. – Да, наверное, это так.
– Должно быть, потому-то они и отвечают вам взаимностью.
И снова молчание. Элизабет беспомощно оглянулась, но никто не приходил ей на помощь. Куда запропастилась эта Хаддба? Где она может быть, когда ее присутствие просто необходимо? Она заметила, что Мехмед внимательно глядит на нее, и опустила глаза. Но прочесть внимание в его взгляде все-таки успела.
– Вам не кажется, что Хаддба удивительная женщина? – поинтересовался он.
– Безусловно.
«И более, чем когда-либо, ведет себя как содержательница веселого дома, – сердито подумала девушка. – Что за игру она затеяла?»
Немного оправившись от смущения, Элизабет заметила, что Мехмед значительно старше ее, похоже, ему сильно за сорок. Плотного телосложения, но не грузен. Четкий профиль, словно портрет на какой-нибудь персидской миниатюре. Он не красавец, скорее… она попыталась подобрать нужное слово. Скорее soignée. [56]56
Холеный, аккуратный (фр.).
[Закрыть]Ну и, нужно признаться, обаятельный.
– Вы ее хорошо знаете, должно быть?
– О нет. – Он искренне рассмеялся. – Думаю, что никто не знает Хаддбу хорошо. – Неожиданно Мехмед заговорщицки наклонился к девушке и, понизив голос, спросил: – Разве вам никто не говорил об этом? Наша Хаддба – одна из самых великих тайн Стамбула.
– Какая досада. А я как раз собиралась расспросить вас о ней.
– Но расспросить-то вы как раз можете. Например, вы можете попытаться узнать у меня, к какой национальности принадлежит Хаддба. Турчанка ли она?
– Хорошо, я так и спрошу. – Элизабет глянула ему прямо в глаза. – Хаддба турчанка?
– Нет. Хоть она говорит на таком великолепном турецком языке, какой редко услышишь. Мой турецкий гораздо хуже. Это не язык простонародья, на таком изъяснялись, наверное, при Оттоманском дворе. Очень изящный, очень тонкий.
– В самом деле?
– Да-да. – Их глаза встретились. Когда он улыбался, в уголках его глаз появлялись морщинки. – Единственным человеком, от которого я слышал такой же чистоты речь, была одна подруга моей бабушки. Совсем юной девушкой она жила в султанском гареме.
– Но, я думаю, наша Хаддба не настолько стара, чтобы провести юность в гареме.
– Думаете, не настолько? – Его взгляд выразил замешательство. – Да, пожалуй, вы правы. Возможно, и не настолько. Но тем не менее кто-то же выучил ее так изъясняться.
– Если она не турчанка, то кто же?
– Мой дядя придерживался того мнения, что она еврейка из Армении. Но сама Хаддба это упорно отрицает. По мнению других, она либо гречанка, либо даже персиянка.
– А какого мнения вы сами?
– Неординарного. Согласно моей любимой теории, она дочь одной русской балерины. В тридцатых годах в Стамбул приехали три сестры, знаменитые танцовщицы. – Мехмед улыбнулся и с нарочитой беспомощностью развел руками. – Но кто знает, какова правда?
– А разве нельзя спросить об этом у нее самой?
Приподнятая бровь выражала бездну сомнений.
– Спросите вы.
И они обменялись понимающим взглядом.
«Он совершенно прав, – мелькнуло у Элизабет в голове. – Подобный вопрос был бы бестактностью. Как, однако, интересна его чуткость».
– Но скажите, разве вы не хотите узнать у меня еще о чем-либо?
Было в его манерах что-то располагающее, что сняло напряженность и смущение девушки.
– Пожалуй, больше нет. – Она улыбнулась и откинула голову на спинку дивана. – У меня нет вопросов, но есть чувство, что вы сами хотите мне о чем-то рассказать.
– Действительно хочу. Прошу вас, задайте мне вопрос о ее украшениях.
– О чем? Об украшениях?
– Вот видите! Я так и знал, что вы их заметили.
– Хорошо. – Их беседа доставляла ей огромное удовольствие. – Мехмед, расскажите мне, пожалуйста, что это за украшения такие у нашей Хаддбы.
– Вы их хорошо разглядели?
– Я видела, что она носит потрясающей красоты серьги.
– Музейный экспонат.
– Неужели?
– Чистая правда. – Он говорил с абсолютной серьезностью. – И у нее есть не только серьги. Это большой парадный убор, в него входят ожерелье, браслеты и кольца, и все это совершенно уникальные вещи. И что самое интересное, она хранит их в старой жестяной коробке под своей кроватью.
– Под кроватью? Нет, вы, должно быть, шутите? Как можно не бояться, что их украдут?
– Право, кто же осмелится украсть что-либо у Хаддбы? Таких людей нет.
– А откуда у нее эти необыкновенные вещи?
– О, это уже другой вопрос. По мнению некоторых, прежний король Египта Фарук… [57]57
Фарук I (1920–1965) – король Египта с 1936 г. до своего отречения в 1952 г.
[Закрыть]– Мехмед многозначительно замолчал. – Но опять же, кто знает? Во всяком случае, мне нравятся загадки. – С этими словами он поднялся на ноги. – А вам?
Элизабет молча следила за собеседником.
– Вы уходите? – спросила она и тут же смутилась, услышав, как много сожаления прозвучало в этом вопросе.
– Прошу простить меня, но я и без того отнял много вашего времени.
– Что вы! Совсем нет.
– Видите ли, Хаддба просила меня пригласить вас на прогулку по Босфору. Вы, думаю, уже догадались о том, как она относится к подобным занятиям. – Мужчина кивком указал на портфель Элизабет с бумагами. – Но, как я понял, сегодня вы заняты.
– Н-нет. Не то чтобы занята.
– Кажется, вы собирались в университет?
– Да. Собиралась. – И девушка в растерянности умолкла, не зная, как продолжить.
– Вот видите. Мне не хотелось бы вторгаться в ваши дела. В таком случае, может быть, в другой раз?
– Хорошо. В другой раз.
Наступило неловкое молчание; желая прервать его, она протянула Мехмеду на прощание руку. Но вместо того, чтобы пожать ее, он, к огромному удивлению девушки, поднес ее ладонь к губам.
– До свидания, Элизабет.
– До свидания.
Стоя у окна гостиной, девушка следила за тем, как он удалялся по улице. Прямая спина, прекрасная осанка. Через мгновение послышался щелчок автоматически отпираемого замка машины, и Мехмед сел в белый «мерседес». Он не оглянулся, но Элизабет почти не сомневалась: он знает, что она провожает его взглядом. И даже, возможно, ожидает, что она выйдет следом за ним. Почему ей так не сделать? Что может помешать ей выйти из дому именно в эту минуту?
День сразу потерял для нее всякий интерес.
– Я вижу, Элизабет. – Рядом стояла Хаддба. Она вошла бесшумно и теперь смотрела из-за плеча девушки на улицу. – Вы решили заставить его помучиться.
– Извините меня, Хаддба.
Она оглянулась и, к своему удивлению, встретила смеющийся взгляд. Выражение глубокого удовлетворения было на этом лице, сейчас напоминавшем лицо матери-игуменьи. Глаза Хаддбы сияли.
– Вы совершенно правы, моя дорогая. – Она потрепала девушку по плечу. – Вы, оказывается, умная девочка. Только не говорите мне, пожалуйста, что вас этому научили в университете.
И Хаддба опять усмехнулась.
Глава 24
Стамбул, ночь на 4 сентября 1599 года
С коротким криком она проснулась. Сначала Селия не поняла, что вырвало ее из сна. Но когда опомнилась – гул выстрелов из пушки подсказал, что как раз в эту минуту тело Гюляе-хасеки выбросили в Босфор, – ее охватило чувство такого ужаса, которое до сих пор она испытала лишь однажды. В эту долю секунды между сном и явью она опять услышала грохот волн о борт тонущего корабля, треск ломающейся мачты, ощутила свинцовый вес мокрой, облепившей тело одежды и боль в ослепленных ветром и соленой водой глазах, увидела взмах сверкающего лезвия и залитое кровью тело отца, оставленное на палубе уходящего под воду судна.
Задыхаясь, девушка вскочила на своем ложе. Даже в тепле подушек и одеял ее пробил озноб, кожа стала влажной. Какая кромешная темнота в ее комнате – как во всех покоях гарема, кроме апартаментов валиде, разумеется, здесь не было ни одного окна, – она даже не видит своей поднесенной к лицу руки! Наверное, в такую же тьму обращены глаза слепых? На мгновение ей показалось, что она слышит чьи-то шаги, – кто-то неизвестный крадется к ней? – но тут же поняла, что это биение ее собственного сердца.
Постепенно глаза Селии привыкли к темноте настолько, что проступили очертания комнаты. У противоположной стены спали на полу обе ее служанки. В нише стены, расположенной позади ее ложа, мерцала одинокая свеча, ее дрожащий огонек походил на голубого светлячка. Селия сунула в эту нишу руку и достала браслет хасеки. Затем снова откинулась на подушки и задумалась. Кто же стоял за этим предательством? По чьему замыслу Гюляе пришлось расстаться с жизнью? Ханзэ обуревает тщеславие, это понятно, но она слишком молода и откровенно неопытна для разработки столь сложного замысла. Гюляе-хасеки начала рассказывать Селии о третьем Ночном Соловье, но имеет ли он или она отношение к ней самой?
«Теперь мне уже ничего не узнать», – подумала девушка печально.
После того как евнухи увели их обеих, Ханзэ и Гюляе, валиде и старшие по званию женщины, не теряя времени, принялись водворять порядок и в качестве первейшего средства наложили на весь вечер запрет на разговоры. Никто не знал, что случилось с Ханзэ, но, если Селия правильно догадывалась по сумрачным и бледным лицам женщин, каждая из них понимала, что произошло с Гюляе-хасеки.
Говорили, что такая судьба хуже, чем смерть. Девушка не могла выбросить из головы страшные картины: она чувствовала, как хватают ее чьи-то грубые руки, слышала собственный отчаянный крик: «Нет! Нет! Лучше убейте меня сразу!» Бессильная борьба, бешенство сопротивления, ужас просачивающейся в мешок воды. Она начинает заливать ее глаза, уши и вот уже потоком хлынула в горло.
И после этого холод, холод. Злой холод глубоких вод.
Панический страх, горше чем желчь, подступил к ее горлу. Задыхаясь, Селия выскочила из постели, подбежала к двери и поскорей вдохнула полной грудью влажный воздух. Через несколько минут ночная свежесть, прохлада земли под босыми ногами успокоили девушку. Она поднесла руки к груди, желая унять бешеное биение сердца, и снова ощутила твердые очертания ключа. Он по-прежнему висел у нее на груди.
Разве она сможет это сделать? Разве такая смелость не сумасшествие? Селия бросила быстрый взгляд вокруг себя, сделала несколько неуверенных шажков. Как спокойно сейчас тут. Ни звука. Лишь лунный свет, да такой яркий, что она может разглядеть красный цвет своего платья. Никто не видит ее, никто не слышит. И вот ключ уже у нее в пальцах…
Нет, она не осмелится на это! «Они выслеживают и выжидают», – снова прозвучали у нее в мозгу слова Аннетты. Это так, кто бы эти «они» ни были! Ночные Соловьи? Она едва ли понимала, чего именно так боится, но страхи Аннетты и хасеки заразили ее. Чем бы Селия ни занималась, она постоянно чувствовала пристальное внимание. Возможно, на нее смотрят и сейчас. Вдруг попытка открыть дверь гарема – и для чего ей это делать? – обернется чем-то непоправимым. Чем-то худшим, чем сама смерть.
Чувство всепоглощающего страха опять нахлынуло на нее, но теперь это не было ужасом перед гибелью в водах Босфора. Селия с безмолвным криком прижала руки ко рту. Жить здесь, в этом чужом месте, страшнее, чем быть зашитой в мешок! Ее захлестнуло безнадежное, умопомрачительное отчаяние.
И, не помня себя, девушка бросилась бежать.
Впоследствии она так и не смогла сообразить, как очутилась у тайной двери. Не оглядываясь, она мчалась бесшумно и быстро, по коридорам и узким проходам, вниз по ступеням, пересекала тропинки, пока не оказалась в садике, где в тот день, когда ее объявили гёзде, ей разрешили посмотреть на игру молодых карие в мяч. Так она бежала не останавливаясь, пока не достигла дальней стены. Там, точно в том месте, что указала ей Ханзэ, между двумя большими кустами мирта в нарядных горшках, она разглядела ржавую металлическую решетку, уцелевшую часть старых дверей, ныне совершенно заросшую плющом. Решетка была так мала и так густо покрыта зеленью, что если б девушка не знала абсолютно точно, где искать, она и не догадалась бы о ее существовании. Селия вставила ключ в замок, и дверь бесшумно отворилась.
В первую минуту, подобно птице, забывшей от долгой жизни в клетке, как летать, она стояла у Двери Птичника, не зная, что ей делать дальше. Девушка обернулась, чутко прислушалась, но залитые серебром лунного света сады по-прежнему были погружены в молчание. Лишь тихий шепот ветра иногда нарушал его. И тут, в эту самую минуту, по другую сторону двери она увидела его! Подарок, привезенный англичанами. Он оказался больше, чем она предполагала, огромный короб в три раза выше ее, находился на расстоянии примерно тридцати ярдов от двери. Будто во сне, девушка медленно, забыв обо всем, направилась к нему.
И принялась внимательно рассматривать чудесный автомат. Нижняя часть этого высокого ящика походила на клавиатуру спинета, с клавишами, сделанными из черного дерева и слоновой кости. Между некоторыми из них белели свернутые в несколько раз полоски бумаги, укрепляющие только что приклеенные костяшки. От клавиатуры вверх тянулись трубы, похожие на трубы органа, бо́льшие из них располагались внизу, меньшие – наверху. В середину этого странного механизма был встроен циферблат настоящих часов, по обе стороны от него стояли фигурки ангелов с поднесенными к губам серебряными трубами. Над конструкцией красовался сплетенный из каких-то красивых проволочек куст, среди ветвей которого сидели птицы. Клювики у них были распахнуты, словно они собирались запеть, а блестящие в лунном свете круглые глазки будто следили за каждым движением Селии. Она же, как зачарованная, все ходила и ходила вокруг этого удивительного изобретения, поражаясь его красоте и мастерству работы.
«Пол, о Пол! – Селия прижала руку к щеке. – Какой удивительной красоты эта вещь! Ты тоже содействовал тому, чтобы выбрали именно ее? – От этой мысли глаза девушки мгновенно увлажнились слезами, но на губах играла улыбка. – Будто я сама не знаю! – С болью в сердце девушка положила пальцы на клавиши, кожей ощущая их прохладную гладкость. Она смеялась и плакала одновременно. – Пол, любовь моя! Эта вещь – настоящее чудо, не сравнимое ни с чем на свете».
И Селия готова была поставить свою жизнь на кон, что этот подарок придумал ее Пол. Она прижалась лбом к деревянному футляру, словно стремясь проникнуть внутрь, обвила его обеими руками, кончиками пальцев чувствуя каждый завиток и изгиб, и с наслаждением вдыхая запах свежеоструганного дерева.
В эту минуту ее слуха коснулся какой-то звук, Селия в страхе замерла на месте. Он раздался прямо у нее под ногами, она наклонилась, ощупывая землю перед собой, и вдруг ее пальцы наткнулись на какой-то твердый маленький предмет. Им оказался коротенький карандаш!
Селия торопливо вытащила один из обрывков бумаги, засунутых между клавишами, и застыла, держа карандаш наготове. Мысли ее испуганно метались.
«Я не должна писать ничего такого, что могло бы выдать нас, ни слова о Поле, только о моем восторге перед этим чудесным изделием».
Карандаш быстро побежал по листу, начертав несколько линий, и, оставив записку на видном месте, она стремглав бросилась обратно. Селия в полной тишине мчалась через залитые лунным светом сады, поднималась вверх по ступеням одних лестниц, спускалась вниз по другим, бежала мрачными, без единого окна, коридорами.
Достигнув дворика, в который выходила дверь ее собственной комнаты, она остановилась, удивляясь тому, каким легким оказалось то, что прежде так страшило. Как ни пугала ее Аннетта, но вот она только что тайно побывала за Дверью Птичника, и ничего не произошло. За ней никто не подглядывал, или же они просто не сумели ее выследить! Здесь все оставалось по-прежнему, тени лежали на тех же местах, ничуть не сдвинувшись, должно быть, она успела добежать до тайной двери гарема и вернуться, затратив на все не больше десяти минут.
Возбужденная успехом, Селия не могла принудить себя вернуться в спальню. Вместо этого она, подстегиваемая любопытством, осмелилась на очередное безумство. Девушка тихонько скользнула к дверям покоев Гюляе-хасеки, увидела, что одна из дверей повисла на сломанной петле, и заглянула через образовавшуюся щель внутрь комнаты.
Все здесь имело такой вид, какой приобретает помещение, оставленное в спешке: на полу валялась разбитая чашка, крошечная скомканная салфетка была отброшена в сторону, забытые цветы увядали в вазе. Внезапно девушка почувствовала, как что-то мягко касается ее босой ступни, наклонилась и увидела маленькую, расшитую блестящими нитками туфельку. Чувство острой боли сжало горло Селии.
Она отошла от двери и направилась в свою комнату, как вдруг, взглянув наверх, заметила – или это ей только показалось – неясный промельк над плоской кровлей. Девушка замерла. Вот опять, теперь более отчетливо. Это был тусклый свет чьей-то лампы, горевшей прямо над дверным проемом. Кто-то бродил по покоям Гюляе-хасеки.
Селия заколебалась. Не хватит ли с нее приключений на одну ночь? Нет, скорее наоборот, она убедилась в том, что перемещения по территории дворца вполне возможны; если вам не занимать храбрости, то многое можно увидеть, оставаясь незамеченной. Еще несколько минут не играют никакой роли. Она прокралась на секунду к себе и настороженно вгляделась в темноту собственной комнатки. Здесь все оставалось как прежде, ни одна из служанок даже не шелохнулась. Девушка повернулась и на цыпочках побежала обратно.
Ступив за порог покоев хасеки, она огляделась. Никого, здесь тихо, как в могиле. И ей на ум пришел разговор, который состоялся у них с Аннеттой в тот день, когда был обнаружен в садах глава черных евнухов, а Эсперанца Мальхи оставила у дверей в комнатку Селии горстку разноцветного песка. Что сумела разглядеть Аннетта и не увидела сама Селия? Что сказала потом?
«Довольно умно, – услышала она мысленно слова подруги. – Имеется по меньшей мере три выхода. Должно быть, ее комнаты соединяются с хаммамом валиде».
Аннетта тогда заметила, что комнаты хасеки расположены в двух этажах и имеют не один вход, а несколько.
Селия огляделась, в этот раз более внимательно, и почти сразу заметила еще одну дверь, она находилась как раз напротив ее собственной и вела, как и предположила Аннетта, в купальни валиде. Но ни одного признака того, что существуют еще и другие двери, или того, что в помещении имеется верхний этаж, девушка не обнаружила. Только ряд маленьких чуланов, встроенных в стены. Она подошла к одному из них, открыла и заглянула внутрь. Не считая свернутого валиком матраца, ничего. Подошла к другому, попыталась открыть дверцу, но та не поддалась так легко, как первая. Селия поднажала и справилась с упрямицей, но и этот шкафчик был совершенно пустым.
