Текст книги "Кошачье шоу"

Автор книги: Кэрол Нельсон Дуглас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Трудно представить хриплый визг телефона с извращенцем на другом конце провода, который смеет беспокоить святую обитель, этот последний оазис для тех, кто прожил в многолетнем труде. Хотя Мэтт и улыбнулся самому факту, что какая-то заблудшая душа, полная непристойных мыслей, запала на глухую пожилую монахиню. Это выставляло случившееся в самом правдивом свете: все это было очень неприятно и совершенно не сексуально.

Суматоха и обрывки фраз из зала ознаменовали величественное появление Серафины вместе с престарелой монахиней. На самом деле, ему не очень хотелось встречаться с сестрой Марией-Моникой, потому что ему не о чем было ее спросить. Очевидно, сестра Серафина подумала, что ему это необходимо, а у Серафины (как раньше, так и теперь), намерения не расходились с делом.

Мэтт вышел на порог, чтобы встретить их. Первое, что за ним обнаружилось, это красный, потасканный резиновый наконечник деревянной трости, такой же простой и жесткой, как церковная скамья. Черные ботинки на шнурках, уставшие от бесконечного шарканья по полу. И в сотый раз Мэтт подивился, откуда монахини в наши дни берут эти старые мужские ботинки. Должно быть, у них есть какой-нибудь бессменный поставщик «обуви для сестер», вроде армейского магазина.

Ее распухшие лодыжки и икры были упакованы в эластичные чулки рыжего цвета. Они были непрозрачными и походили на маску не слишком смышленого грабителя.

Неожиданно Мэтт понял, что никогда не уделял должного внимания ногам монахинь – неважно, какого возраста – и быстро поднял взгляд на лицо Марии-Моники, пробежав взглядом по ее платью в мелкий синий и желтый цветочек, с застежкой спереди, которое скорее походило на пыльную хлопковую тряпку, нежели на обычную одежду.

На ее лице было еще больше морщин, чем он ожидал, а к ушам прикреплялись пластиковые слуховые аппараты, выкрашенные под цвет кожи. Смотрелось это очень нереалистично, словно уши залепили пластилином. Сгорбленная старушка ухватилась тщедушной рукой за крепкую ручку своей трости. Возле одной из кустистых, торчащих в разные стороны, седых бровей виднелась большая бородавка, а в бледных серо-голубых глазах скрывалась глубокая старость. Они дрожали, как лунные камни под водой: нежно-голубое небо юности под великовозрастной серой тенью.

Неожиданно его охватила волна гнева, он даже отступил на шаг назад. Мэтт привык к голосам по телефону, к жертвам, находящимся от него на почтительном расстоянии, невидимым, только слышимым. Ему никогда не доводилось встречаться с ними.

Боясь, что голос его в ярости дрогнет, Мэтт наклонился, чтобы взять пожилую монашку под локоток и помочь пройти по скользкому плиточному полу. Благополучно добравшись до стула, где он только что сидел, монахиня осторожно опустилась на край бархатного сиденья, словно опасаясь прилипнуть и никогда больше не подняться. Сколько ей, интересно? Он взглянул на сестру Серафину, та улыбалась.

– Сестре девяносто три, – ответила она, не дожидаясь его вопроса. – Мария-Моника не слышит, если не говорить громко. Она предпочитает не разглашать свой возраст, и была бы сильно рассержена, если бы узнала, что я делаюсь такой личной информацией.

– Тот мужчина… это ведь был мужчина? Сестра Серафина пожала плечами:

– Многие полагают, что да, хотя сестра недостаточно хорошо слышит, чтобы сказать определенно.

– Как получается, что он звонит только ей?

– Нас тут не так много, чтобы иметь отдельного оператора, всего шестеро. У каждой монахини в комнате есть свой личный телефон с отдельным номером. Мы изнуряем себя другими способами, как ты знаешь, так что для нас это маленькая позволительная роскошь.

– Конечно, – в замешательстве Мэтт уставился на маленькую старушку. Он наклонился, чтобы удостовериться, что она видит его лицо и его рот, когда он говорит.

Сестра Серафина представила Мэтта. Ее голос был очень громким, как у монахини, способной привлечь внимание целой толпы визжащих на детской площадке малышей, перекричать их и даже заставить замолчать.

– Это Маттиас, Мария-Моника, мой бывший ученик.

Сестра Мария-Моника направила свой слуховой аппарат в сторону подруги, но водянистых глаз с Мэтта не сводила.

– Милый мальчик, – произнесла она с чистейшим ирландским акцентом. А потом заинтересованно спросила: – Ты детектив?

– Нет, я – наставник, – ответил он громко и отчетливо.

Он наблюдал за тем, как она читает по его губам, беззвучно повторяя за ним слова. Наставник. Она на секунду замолчала, а потом продолжила:

– Как Перри Мейсон (Талантливый адвокат, расследующий самые разнообразные преступления, главный герой множества романов классика американского детектива Эрла Стенли Гарднера)? Он мне нравится. А вот Гамильтона Бюргера (Окружной прокурор, также герой романов Гарднера) я не люблю.

Старый добрый Гамильтон! Парень, которого мы просто обожаем ненавидеть, перечитывая книги про Перри Мейсона. Мэтт улыбнулся.

– Не такой наставник, – медленно ответил он. – Я работаю на телефоне… – в ее глазах была пустота. – Телефон.

Он изобразил руками, будто вращает телефонный диск, но потом вспомнил, что большинство телефонов теперь кнопочные. Хотя она была достаточно пожилой и могла уловить идею. Голова сестры кивнула несколько раз, медленно и долго, а потом снова поднялась.

– Телефон, – она указала пальцем на Мэтта. – Ты звонишь?

– Нет! Люди обращаются ко мне за помощью. Она опять кивнула и улыбнулась:

– Может, стоит дать твой номер тому, кто звонит мне? Серафина говорит, он плохой человек, хотя он никогда не бросал трубку первым.

Мэтт понял кое-что еще. Ее почти отсутствующий слух делал процесс телефонного разговора очень сложным. Только у семьи и друзей хватит сил, чтобы подписаться на такое. И тех, и других, должно быть, у нее осталось немного. Ей звонил тот, кто не хотел уходить, неважно, сколько звонков она пропустила. В каком-то смысле, сестра Мария-Моника и ее звонящий незнакомец идеально друг другу подходили.

Он выпрямился и обратился к сестре Серафине:

– Как вы узнали о предмете разговоров?

За ответом она наклонилась к старой монахине:

– Сестра, расскажи Маттиасу, что тебе сказал тот человек.

– Какое хорошее имя, Маттиас, – засияла Мария-Моника на Мэтта. – Как ученик, заменивший Иуду. У тебя счастливое, искупительное имя, молодой человек. Человек. Ах, да. Ну, он, видимо, из гностической секты.

– Гностической? – Мэтт и не думал повышать интонацию, состояние крайнего удивления сделало это за него.

Она кивнула и уставилась на ручку своей трости:

– Мандеист. Все время рассуждает о манде. Манда то, манда это. Верующий молодой человек.

Озадаченный Мэтт не сводил глаз с сестры Серафины, которая тоже смотрела на него ясным взглядом. Он уже хотел повторить это древнее арамейское слово – манда – как вдруг…

– Понимаю, – ответил Мэтт. – А откуда вы узнали, что этот человек молодой, сестра?

Ее голова отклонилась в сторону, когда она посмотрела на него с выражением «ты смеешься надо мной?»

– Теперь они все для меня достаточно молодые, Маттиас, – ее смех был высоким и тонким, но очень заливистым.

– А о чем он еще говорит?

– Ох… о животных.

– О животных? Сестра кивнула:

– Он большой любитель животных. Что, конечно, хорошо, у нас здесь тоже живут Петр и Павел, ты, наверное, знаешь. И много кошек по соседству. Он постоянно говорит о кисках, – она замолчала. – Плохо, что ты не детектив, молодой человек, потому что, я думаю, в этом вся загвоздка! Как у Перри Мейсона, – она произносила его имя с таким благоговением, с каким любая другая монахиня упоминает Святого Петра. Сестра подалась вперед и поймала его в сети своих водянисто-голубых глаз, в которых теперь горело осуждение: – Думаю, по профессии он – разводчик собак. Не зря он постоянно упоминает сук.

Последнее слово, произнесенное так громко, повисло в тишине монастырского воздуха. Мэтт пребывал в ужасе от самого себя, потому что только что с трудом подавил желание расхохотаться. Но тут же пришел в себя. Подлинная невинность – оружие, способное победить даже самое искушенное зло.

Сестра Серафина улыбнулась, как она обычно делала после окончания удачного выступления кого-нибудь из ее учеников:

– Исчерпывающие свидетельские показания, сестра. Достойные Перри Мейсона. А теперь тебе надо отдохнуть.

Сестра Мария-Моника посмотрела на Мэтта. Он был уверен, что отлично сыграл зрителя. Она поджала губы, не желая покидать свидетельскую трибуну, этот чудесный резной стул, такой похожий на судейский. Но противостоять убедительному, почти командному тону сестры Суперфины не мог никто:

– Пойдем!

И опять началось движение, медленное, как у улитки. А Мэтту снова пришлось торчать в этом помещении. Пока сестра Серафина доставляла старушку обратно в комнату в целости и сохранности, он задумался о том, насколько он уважает тишину, неусыпно хранящуюся за высокими стенами этого старого дома. Снаружи, в отдалении, Лас-Вегас-Стрип оживал своей обычной для четырех часов вечера пробкой, превращающей дорогу в медленно текущую реку из горячего металла и еще более горячих нравов.

Здесь… так далеко от того суетного места, он отхлебнул холодного чая.

Когда сестра Серафина вернулась, Мэтт начал первым:

– Ей повезло.

– Нет, – ответила она. – Она праведна, я думаю, в самом истинном понятии, совершенно невинна. Если бы я была такой. Тогда я не понимала бы, чем скверны эти звонки.

– Я удивлен, что вы понимаете, – заметил он.

Она была слишком старой, чтобы смутиться и залиться румянцем.

– Ох, Маттиас, ты еще не так удивишься, если поймешь, что знают в наши дни старые монахини. Ну, хотя бы самые старые монашки спаслись. Мы – вымирающий вид, знаешь ли. Последние в своем роде. Я удивлена, что кто-то пытается нас оскорбить.

Он нахмурил брови:

– Возможно, представитель другого вымирающего вида. Как насчет смены номера?

– Уже поменяли три дня назад. – И?

– Звонки продолжаются. И незнакомец хорошо знает распорядок нашего дня. Он звонит только тогда, когда заканчивается последняя молитва.

– Может, это кто-то из соседей, который видит, во сколько вы выключаете свет.

– Только не в таких старых зданиях, как наше. Чтобы защититься от жары с улицы, нам приходится держать окна плотно закрытыми.

Он посмотрел на тяжелые деревянные ставни на окнах и кивнул. Тут же с той стороны окна послышался глухой удар. Серафина вскочила со своего стула с мрачным взглядом учительской дисциплинированности в лице. Она никогда не прибегала к властности, но голос всегда был ее сильным оружием.

Он тоже поспешил к окну и резко открыл ставни. На широком внешнем подоконнике восседал бледно-рыжий кот и проникновенно моргал.

– Ох… Павел! – Серафина заторопилась пошире открыть окно, чтобы впустить довольно толстого кота. – Он такой бродяга, знаешь ли. Оставляет духовную миссию, променяв ее на мышей и ящериц.

– Петр и Павел, – кивнул Мэтт, понимающе. – Полагаю, вы не позволяете Петру называться Питом.

Сестра подавила улыбку. Они молчаливо наблюдали, как кот с беззвучной грацией спрыгнул на пол комнаты и потянулся к столу, где все еще стояли стаканы.

Мэтт подождал, пока сестра Серафина снова захлопнет окно и плотно закроет ставни. Далекие от веры люди часто представляют, что монастыри это такие таинственные, уединенные, закрытые от обычных смертных места, тогда как на деле все обычно было совсем не так. И только здесь, в Доме Девы Марии Гваделупской, их предположения оправдались бы сполна.

– Я не из полиции, – неожиданно произнес Мэтт.

– Нам и не нужна полиция, – поспешила возразить она, а потом добавила тише: – Мы предпочли бы обойтись без нее.

Они стояли возле закупоренного окна, словно сообщники, и говорили голосами еще более приглушенными, чем свет в их укрытии.

– Есть причина?

Она кивнула с чрезвычайно мрачным и озабоченным лицом:

– Серьезная причина, Маттиас.

Он не сомневался в том, что сейчас она подсознательно вернулась к своим прежним убеждениям. Кроме того, она обращалась теперь к мальчику, которым он был когда-то, или, возможно, к мужчине, которым он когда-то стал, а теперь вдруг перестал быть.

– Очень серьезная причина, – повторила она. В ее взгляде сквозило настоящее горе. – Отец Эрнандес, наш пастор. Он ничего не может поделать.

– Разумеется, приходской священник должен быть расстроен такого рода вещами, но совершенно точно…

– Ничего. Он не… компетентен.

– Что вы имеете в виду?

– В последнее время только и сидит у себя в кабинете и больше ничего не делает.

– Сколько ему лет?

Она засмеялась, немного горько:

– Не такой уж и старый. Не как все мы в нашем монастыре. Ему где-то сорок семь. Еще две недели назад он был хорошим и исполнительным.

– Как человек мог так опуститься за такое короткое время?

– Ты и сам должен знать, Маттиас.

Ее глаза смотрели глубоко внутрь и были красноречивее всех слов и молитв Священного Писания. Они говорили больше, чем могли произнести ее губы. Мэтт почувствовал, как ее слова отбросили его далеко-далеко в прошлое.

– Понимаю, – изрек Мэтт ровным голосом без тени осуждения. – Он служит не Богу, а виски.

Ирония зажглась в светло-зеленых глазах Серафины.

– Текиле, – чопорно поправила она. – В конце концов, он настоящий латиноамериканец.

Глава 10 Кошачий рай

 Темпл сидела в своем «шевроле», на обочине, пристально глядя на капот, блестящий, как водная гладь.

Это была одна из самых старых частей Лас-Вегаса, которая в свое время медленно, но уверенно, превратилась в латинский квартал. Большинство домов здесь даже не имели кондиционеров. Древние, скрипящие окна косо висели вдоль стен изношенных зданий, заброшенных, как и автомобили, раскуроченные до голого металла и оставленные лежать без колес.

Темпл вздохнула и заскрежетала зубами. Возможно, ее активистская тяга к волонтерству завела ее на этот раз слишком далеко. Она подумала, что связи с общественностью не предполагают связи с животными этой общественности. Во что она заставила себя втянуть? Солнце вот-вот скроется за призрачными горами. А этот райончик, наверное, небезопасен даже для бездомных котов.

Она еще раз изучила дом: причудливое разваливающееся строение в духе Голливуда двадцатых годов с лепниной на бледных стенах. Здание было окружено старым кустарником и соснами, посаженными, вероятно, в те времена, когда самыми ближайшими постройками были церковь в конце квартала и дома, разбросанные друг от друга на расстоянии в два километра. Дом смотрелся шикарно до того, как оброс хлипкими хибарками, видимо, еще в те времена, когда Багси Сигел (Бенджамин Сигельбаум (1906–1947 гг.), более известный как Багси Сигел, американский гангстер, ставший знаменитым в 30-е гг.) вкладывался в Лас-Вегас – Стрип, открыв отель, такой же яркий, как и его имя – «Фламинго».

Но обещание назад не возьмешь, напомнила себе Темпл, разворачивая на приборной панели защитный экран с Розовой Пантерой. Забрав с пассажирского сиденья свою сумку, она открыла защелку со своей стороны.

Потом она выбралась на душную, жгучую жару, и захлопнула дверь. На улице было тихо, даже слишком тихо. Темпл начала долгую прогулку по тротуарной плитке, обрамленной бахромой сорняков, которые так и норовили поцарапать ее голые лодыжки.

– Мяу.

Требовательный голос принадлежал бежевому коту. Он материализовался позади нее и принялся успокаивающе хлестать хвостом по щиколоткам, которые уже побаливали от колкой сухой травы.

– Ты, наверное, один из моих голодных клиентов, – предположила Темпл. – Пойдем.

Кот последовал за ней, то ли по приглашению, то ли по привычке: с кошками никогда не угадаешь.

Заросший пустынным кустарником внутренний двор вел к темной запертой двери. Звонка не было. Только треснутая деревянная табличка, гласящая «Никаких коммивояжеров».

Она неохотно подняла тяжелый черный молоточек непонятного дизайна и дала ему упасть на металлическую пластинку. Темпл никогда не могла понять, насколько сильно или слабо надо стучать в дверь, особенно в таких домах, где нельзя быть уверенным в том, что тебя услышат. А теперь нужно было еще и решить, сколько следует подождать, прежде чем постучать снова.

В ожидании работы, в которой она никогда не была экспертом, Темпл переминалась с ноги на ногу. О щиколотки периодически терся кот. По крайней мере, Луи, неважно каким бы он был голодным, никогда так не делал.

Наконец, она опять схватила гладкий металлический молоток и только подняла его, как дверь вдруг скрипнула, готовясь открыться.

Дзынь! Слабый прерванный стук. И вот в щели приоткрытой двери показалось лицо.

– Привет. Моя фамилия Темпл Барр. Ваша племянница Пегги Вильгельм попросила меня зайти и помочь покормить ваших кошек.

– Почему Пегги сама не пришла? – спросил подозрительный старческий голос.

– У нее… проблема с одной из кошек, она не смогла уйти с шоу.

– Эти проклятые шоу. Не стоят даже пудры, которой они посыпают животных. Какой стыд баловать своих кошек, когда вокруг так много бездомных. У вас есть кот?

– Вроде того.

– Как зовут больную кошку Пегги? – неожиданно спросила пожилая женщина.

– Минуэт! – с готовностью откликнулась Темпл, как будто она стояла у доски, а учитель ждал от нее правильного ответа, ошибиться в котором было нельзя, потому что от этого зависела ее жизнь.

Путь открыт. Дверь, точно большой рот, зевнула ровно на столько, чтобы впустить гостью. Рыжий кот скользнул внутрь.

– Ну, заходи тогда. Павел тоже. Нет, Петр! Похоже, у нас на один голодный рот больше, так что я не откажусь от помощи. Надеюсь, ты не аферистка, которая пытается обмануть доверчивую старушку?

– Нет, я пиар-менеджер.

– Пиар? – в сумерках прихожей пожилая хозяйка обернулась посмотреть на нее, а потом подняла с пола резную трость. Она напоминала длинный тонкий тотем, который теперь был наставлен на Темпл: – Будем надеяться, что это сокращение от «положительная и респектабельная».

Смиренная Темпл проследовала за ней в недра дома. Первое впечатление составила старомодная мебель, соперничающая в возрасте со стенами, потом журналы, сложенные в стопки высотой со стол. Здесь и там были расстелены небольшие сгруженные коврики; высокие каблуки Темпл задевали чуть ли не каждую их складку. Однако хозяйку морщинистые ковры не беспокоили, та неуклюже брела сквозь этот хаос, словно гид по джунглям Южной Америки.

Следующее впечатление нахлынуло на Темпл в виде запаха животных: кошек, их лотков, вычесанной шерсти, перхоти, кислого молока и рыбы.

Темпл пыталась дышать ртом и одновременно говорить, причем так, чтобы не быть похожей на астматика:

– Как много у вас кошек?

– Ох, я не знаю.

Щелкнул выключатель. Наверху, точно молния, лампы сначала замерцали, а потом разразились неестественным светом.

Они стояли на старинной кухне, забитой деревянными буфетами на опасно вспухшей керамической плитке пола. Столешницы были покрыты пыльными газетами, склеенными скотчем. Каждый листочек, словно порванный парус, дрожал под лениво вращающимися лопастями древнего потолочного вентилятора. Здесь не было ни старых журналов с фотографиями Хамфри Богарта (Легендарный американский актер (1899–1957 гг.), лауреат двух премий «Оскар») в потном костюме цвета сливочного мороженого, ни пожелтевших от времени постеров «Касабланки» (Одна из самых популярных кинолент в истории Голливуда. Фильм с Хамфри Богартом и Ингрид Бергман в главных ролях был поставлен режиссером Майклом Кертисом в 1942 г.).

Сплошные поверхности, заваленные пакетами и коробками кошачьей еды, а также самими кошками. Кошки на полу. Кошки на столе. Кошки в раковине. Кошки на старом оливково-зеленом холодильнике. И, возможно, даже внутри холодильника.

Темпл чихнула:

– Ой, простите меня.

– У тебя нет аллергии на кошек? – спросила пожилая леди с еще большим недоверием.

– Вроде пока не наблюдалось, – ответила Темпл и, пользуясь случаем, решила рассмотреть тетушку Пегги, Бландину Таил ер, при нормальном освещении. Та никогда не была замужем, и, видимо, никогда об этом не жалела. Теперь ей было восемьдесят четыре, однако у нее все еще оставалась прямая спина, несмотря на то, что она ходила с тростью. Матерчатая обувь с открытыми пальцами красовалась на совершенно бледных ступнях. Беглым взглядом, мисс Тайлер вновь окинула Темпл, причем сначала ее ноги, а уж потом голову. Дурацкая привычка.

Ну да ладно. Седые волосы были небрежно перевязаны тесьмой. Видимо, они так давно находились в этом состоянии, что даже немного пожелтели. Бесформенное клетчатое хлопковое платье с застежкой спереди, которое обычно носят не слишком стройные домохозяйки, выглядело не только удобным, но и, судя по всему, вполне подходило, чтобы дойти до почтового ящика и ближайшего магазинчика. Руки мисс Тайлер были испещрены сетью выступающих вен. На жилистой кисти висела трость с изогнутой ручкой, хозяйка которой тщетно пыталась разорвать упаковку «Мням-ням-ням».

– Тупые производители. Делают упаковки, которые вскрыть труднее, чем сейф Капоне. Клянусь, это какой-то заговор по выводу пожилых людей из соцобеспечения: они хотят, чтобы нас хватил сердечный приступ, пока мы открываем их крышки с защитой от детей. Понятно, о ком они заботятся, уж точно не о престарелых.

Темпл поспешила помочь, задевая по пути бесконечных кошек и заплетаясь за коврики. Она могла бы ответить, что Бландина Тайлер не очень-то печется о безопасности в доме.

– Скажи, деточка, с твоими модными ногтями ты, наверное, вообще ничего не можешь делать.

– Вы будете удивлены, – малиновым ноготком Темпл надорвала пунктирную ленточку и, к большому изумлению Бландины и собравшихся вокруг орущих сиамским котят, не выпускающих коробку из вида, сняла с нее пленку.

– Раскладывай по всем формочкам из-под пирогов, которые видишь вокруг, – угрюмо скомандовала мисс Тайлер.

На выполнение этого простого указания у нее ушло около получаса и множество ходок обратно в кухню с целью открыть новые упаковки. Мисс Тайлер прислонилась к столешнице и наблюдала за сновавшей туда-сюда Темпл, которая проворно уворачивалась от мешающихся под ногами кошек. При том, что старушка сварливо отклоняла помощь Темпл, та видела, что ей это необходимо.

Несомненно, пробежка по дому Тайлер два раза в день – назад и в сторону, вперед и вверх, нагибаясь и выпрямляясь – была лучше всякой аэробики. Затем настало время мусора, точнее – очистки лотков. Мисс Тайлер использовала специальный туалет для кошек, из которого отходы вынимались обычным совочком. Точно Санта-Клаус, оставшийся вдруг без подарков, Темпл блуждала с пустым пакетом для мусора в руках и формочками для запекания. К этому времени ее нос был уже нечувствителен ко всем запахам, поэтому она чихала только от пыли.

– Ты уверена, что не простужена? – спросила мисс Тайлер, пристально глядя на Темпл, когда та в очередной раз вернулась на злосчастную кухню. – Не хочу, чтобы мои кошки подцепили что-нибудь.

Темпл оглядела собравшихся кошек, которые выстроились в огромные очереди самодовольных дармоедов. Она сдула со лба упавший локон и прошествовала дальше. Хорошо хоть в комнате было получше. Она заметила вентиляционные решетки в старых гипсовых стенах и пришла к выводу, что Бландина Тайлер, которая, должно быть, жила тут целую вечность, порядком потратилась на охлаждение своего дома.

– Хорошая девочка, – резюмировала мисс Тайлер тоном, которым говорят с послушными животными, когда Темпл вернулась. Все лотки были опустошены, все тарелочки наполнены. Бландина указала на стол с желтой клетчатой клеенкой вместо скатерти, заваленный журналами и котами: – Садись и возьми имбирную пече-нюшку.

Темпл выдвинула стул из-под старого стола, что было непросто сделать, особенно на сморщенном, как коралл-мозговик, коврике, и, наконец, присела. Ее туфли не были созданы для ходьбы и уж точно не для марафонских забегов по кормлению котят.

С все еще болтающейся на кисти тростью мисс Тайлер, чуть прихрамывая, подошла к столу и протянула ей открытый целлофановый пакет продолговатого печенья с щедрым слоем белой глазури сверху. Темпл не ела такого с самого детства.

– Спасибо, – ответила она, стараясь не думать, сколько кошек успело залезть в этот пакетик. Тем не менее, насколько она могла судить, дом убирался и чистился. Затем она спросила: – У вас всегда были кошки?

Бландина Тайлер устало прислонилась к металлической табуретке. Словно читая шрифт для слепых, она ощупывала резьбу на ручке своей трости, причем с таким энтузиазмом, будто делала это впервые. Темпл могла бы сказать, что трость ей нравилась так же сильно, как и кошки.

– Нет, – ответила старушка, чем сильно удивила гостью. – Я вообще не собиралась их заводить. Я много лет жила здесь одна и собиралась прожить так еще очень долго. Но как-то раз ночью на улице мальчишки учинили такой шум, что мертвого поднимет, и потом они… бросили мне на порог целый выводок котят. Сорванцы напоили их пивом.

Темпл содрогнулась. Ей не хотелось слушать, что еще мальчишки могли сделать с кошками и котятами, потому как она уже предполагала самое худшее.

– Двое из них умерли, – продолжала Бландина. Ее шершавые ладони судорожно сжимали рукоять трости. – Но четверо выжили. Через какое-то время ко мне начали приходить девочки. В руках у них были спасенные ими котята: «Мисс Тайлер, пожалуйста, возьмите их!», «Их отправят в питомник, мисс Тайлер». «Мой брат дает им марихуану, мисс Тайлер», «Ее сбила машина на большой дороге, мисс Тайлер».

Взволнованная Темпл огляделась вокруг:

– Так все эти кошки – подкидыши? Мисс Тайлер кивнула:

– Мне везло. Со стороны отца родственников не было, так что я унаследовала этот дом и кое-какие средства. Я могла позволить себе отнести искалеченных животных к ветеринару, и хорошо их накормить. Кошки, которые жили на улице, брошенные на произвол судьбы, с ожогами от сигарет на теле, с отрубленными хвостами и отрезанными ушами, выколотыми глазами…

Темпл снова задрожала. Она не была готова слушать рассказы этой старушки о жестокости детей по отношению к животным. Жестокостей человека к себе подобному было уже более чем достаточно.

– Я взяла одного такого бродягу к себе, – сказала Темпл, как бы пытаясь доказать, что тоже сделала что-то полезное. – Он большой хулиган, почти девять килограммов веса. Хотя я не могу заставить его сидеть дома и иногда волнуюсь за него…

– Волноваться надо. Ешь печенье.

Оба комментария были твердыми и непоколебимыми. И им невозможно было не подчиниться. Темпл откусила кусочек: имбирь страшно горчил.

– Думаю, надо заставить его.

– Надо держать его дома, – предостерегла мисс Тайлер. – На улице небезопасно, – затем ее голос стал тише и превратился в опасливое шипение: – Особенно в этом районе. Особенно… рядом с моим домом.

– Мисс Тайлер, вы же не имеете ввиду, что кто-то пытается навредить вам из-за того, что вы спасли этих животных?

Старушка пожала плечами и смежила свои дряблые веки, которые почти полностью скрылись за мешками под глазами:

– Я стара. Живу одна. И не одобряю то, как они развлекаются. Они негодуют на меня и моих кошек. Порой кто-то звонит и грозится сообщить в министерство здравоохранения. Иногда просто кто-то звонит.

– Угрожают по телефону? – Темпл оживилась. – Вы можете написать заявление в полицию.

– А они подадут заявление, что у меня слишком много кошек. Это все ни к чему не приведет. Полиция никому из нас не поверит, им не захочется путаться с сумасшедшей старухой и ее кошками.

– Но нельзя же просто сидеть и ждать. Она улыбнулась и погладила свою трость:

– Даже самые хорошие коты не заменят сторожевую собаку, ведь так? Но я не могу привести сюда пса. Мои животные предпочитают компанию себе подобных.

Темпл снова осмотрелась по сторонам. Были ли эти коты счастливы в такой тесноте? Несчастными они точно не выглядели. К тому же, они были в безопасности, и вряд ли им хотелось вновь оказаться вне старых прочных стен. Темпл больше не могла выносить кошачьей вони, ощущение присутствия животных теперь было таким отчетливым. Но это был их дом, и у них были все права наполнять его своими запахами.

– У вас прекрасная трость, – сказала она пожилой хозяйке.

Мисс Тайлер выставила ее на свет.

– Сделано в Мексике, – гордо ответила она. – Одним старым резчиком по дереву. Я часто ездила туда, пока не состарилась и не заимела всех этих котов. Во время моего последнего визита он вырезал ее для меня, на удачу.

Темпл изучила ярко раскрашенные фигурки, вырезанные на трости: попугаи и ослы, повозки и кактусы, сомбреро и койоты. Кошек не было.

– Они раскрашены вручную?

– Все, что вырезается вручную, вручную же и красится. Такие вещи теперь почти нигде не найдешь. Если время будет немилосердно, и мне придется сгорбиться и хромать, по крайней мере, у меня будет волшебная палочка.

– И кошки. – Темпл посмотрела вокруг, улыбнулась и доела печенье. – У вас всегда будут волшебные кошки.

– О, хорошо, что отец Эрнандес не слышит тебя. Он невзлюбил моих животных. А он серьезный человек и у него нет времени на волшебство.

– Отец Эрнандес? Из церкви в конце улицы? Он возражает против содержания такого количества кошек вблизи святой обители?

Мисс Тайлер фыркнула:

– Как бы он посмел? Разве я возражаю против детей, которые играют и орут с утра до ночи каждый божий день? – для выразительности она даже стукнула тростью об пол. – Нет, наши мнения разошлись на почве теологических мотивов, моих и отца Эрнандеса.

– Теологические мотивы? Вы имеете в виду вопросы убеждений или совести?

– Нет, я имею в виду кошек.

Темпл посмотрела вниз. Возможно, в теологических кругах кошки стали предметом дискуссии о смерти. Например, сколько душ котов помещается на конце иглы.

Мисс Тайлер бросила взгляд на своих пушистых любимцев. Потом зловещим голосом произнесла: – Отец Эрнандес не допустит, чтобы мои кошки ждали меня на небесах.

– О, но разве это не стандартная позиция в большинстве религий?

– Не знаю, как в большинстве религий, я – убежденная католичка и всегда такой была. Мой дом стоит здесь дольше, чем церковь. И до сих пор, – добавила она хмуро, – я планировала завещать свое имущество церкви Девы Марии Гваделупской в обмен на заботу о кошках. Но когда отец Эрнандес проявил такую глупость в отношении вопроса о нахождении животных в раю, я изменила свое мнение. Теперь все пойдет кошкам. Если они не могут гарантировать им пропуск через врата рая, я позабочусь о том, чтобы мой дом стал для них раем на земле.

– Уверена, что отец Эрнандес должен следовать букве закона. Возможно, родители говорят детям, что их животные попадут в рай после смерти, но не думаю, что даже они верят в это, по крайней мере, не больше, чем в зубную фею.

– Мне плевать, во что верят дети, – трость снова треснула по полу. – Все животные жили в Эдеме вместе с Адамом и Евой. Зачем было бы Господу отделять нас от остальных своих созданий? Ведь он создал всех нас. Как Он может позволить стольким кошкам страдать без надежды на жизнь после смерти? К тому же, нет ни одного другого создания, которого я хотела бы видеть в раю… кроме них.