Текст книги "Кошачье шоу"

Автор книги: Кэрол Нельсон Дуглас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Глава 16 Катехизис

Большинство из нас женятся на бывших монахинях.

– А это не слишком… ограничивает? – спросила Темпл.

– Когда слепой ведет слепого? Да, но кто еще имеет что-то общее с нами? Почему, ты думаешь, я работаю в «Контакт» и живу в «Серкл-ритц»? Чтобы пойти в приход было много хороших причин и несколько плохих. Церковь считает, что плохие перевешивают. А сейчас только от меня зависит, как я буду жить постнатально, если можно так сказать; решить, каким человеком я буду.

Мэтт допил свой остывший кофе, до самого осадка, который был таким горьким (кофе сварили крепким). Темпл почувствовала крупинки гущи, когда еще не выпила и половины чашки.

– Мне жаль, что теперь ты знаешь, – продолжал Мэтт, говоря, скорее, самому себе. – Мне жаль, что сестре Серафине пришлось узнать. Мне жаль, что я все еще – гораздо меньше, чем хотел бы быть. Мне над многим еще надо работать. Во мне столько вопросов – гораздо больше, чем даже ты можешь задать.

– Прости. Я такая шумная. Я все время давлю.

– Ты права, – прервал он, не отрицая ее правдивое описание себя. – Мне приходится сталкиваться с множеством противоречий.

Он вращал маслянистую черную гущу от своего кофе в белой чашке, как будто хотел найти там чайные листья. Нет, слишком суеверный, подумала Темпл: бывший священник никогда бы такого не сделал.

Темпл изучала противоречие, сидящее напротив нее. Мэтт привлекал ее, с самого начала и даже до сих пор. Наконец, исцелившись после необъяснимого исчезновения Макса, она понимала это слишком хорошо.

Она находила Мэтта красивым, хотя это и было очевидным. Темпл всегда увиливала от того, что ее привлекало очевидное. Однако она также понимала, что многие неочевидные вещи, касающиеся Мэтта, привлекали ее еще больше. А теперь она погружалась в мельчайшие детали, не без растущего интереса! Если Темпл не могла поинтересоваться, почему он оставил приход, то хотя бы могла спросить, почему он вообще пришел в него.

– Девочки в старшей школе, должно быть, сходили с ума, когда ты решил поступить в семинарию, – размышляла она вслух, осознавая, что опять спрашивает его о прошлом.

Он насмешливо улыбнулся:

– Девочки всегда хотят то, что не могут получить.

– Мальчики тоже. Это ведь старшая школа, верно?

– А для тебя старшие классы, должно быть, были сладкими, как пирожные, – сказал Мэтт со знанием дела, как эксперт, легко переводя стрелку разговора с себя на нее.

– Почему? – возмутилась Темпл.

– Ты – компанейская… Я хотел сказать, неукротимая. Тебе так легко с людьми. Уверен, ты была самой популярной девчонкой в классе.

– Да ладно! Я была коротышкой. Самой маленькой в классе. В очках. Мне нельзя было носить линзы. Я была популярна только в оценках, а еще была хороша в спорте. Хотя, на самом деле, я играла ужасно: единственным достижением были мои сырые потные носки.

– У меня тоже не особо получалось, – быстро сказал он. – Разве что боевые искусства.

– Это тяжело.

– Но это не командный спорт.

– И все же, уверена, девчонки на тебя западали.

На лице его появилось мечтательное выражение, взгляд смягчился, как и у нее, когда она вспоминала юношеское дикарство времен старших классов. Все это делало его лицо еще красивее, хотя куда уж было бы.

– Парочка школьниц, вообще-то, действительно пригласила меня на выпускной. Они еще не знали, – говорил Мэтт.

– Они пригласили тебя? Я впечатлена, но не удивлена. Ты не пошел?

Он опустил глаза: – Нет.

– Но ведь мог же. Какой вред был бы от выпускного? Это как обряд инициации, – задумчиво затянула Темпл. – Хотя, может, и хорошо, что ты не пошел. Я вот пошла и пожалела.

– Почему?

– Почему? – Темпл хотела собрать волосы, хотя и знала: такой жест будет выглядеть очень театрально. – Потому что меня заставили туда пойти! Только представь: перед полным составом дискуссионной группы меня приглашает очкарик Кертис, и только потому, что я была единственной девочкой во всем классе ниже его ростом. И придурок знал, что я слишком интеллигентна, чтобы пойти с качком или президентом класса. Так что я пошла с ним.

– И потом ты сама себя удивила и отлично провела время?

– Ты говоришь, как моя мама тогда, – с кислой миной ответила Темпл. – «О, дорогая! Иди! И может быть, ты встретишь там кого-нибудь получше». Но я не хотела никого «получше», а хотела кого-нибудь покруче. Поборов отвращение, я пошла, а Кертис так напился, что мой вечер закончился тем, что я отвозила его домой на таком же, как и он, очкастом «вольво» его отца.

Мэтт старался не рассмеяться:

– Все всегда заканчивается тем, что ты берешь ответственность на себя, да?

– А ты всегда переводишь стрелки? И о себе не очень любишь говорить, да?

– Нет, не люблю. Если б сестра Суперфина не использовала свою монашескую мировую информационную сеть, чтобы поймать меня, нас бы здесь вообще не было.

– Суперфина? А, Серафина – Суперфина. А это не… неуважение называть так монахиню?

– Ну что ты. Дети-католики сегодня почти также непочтительны и дерзки, как дети из общеобразовательных школ. А тут и неуважения никакого нет. Прозвища дают только популярным монахиням.

– А я все думала, откуда монашки берут свои имена. А священники имена меняют?

– Только монахини, – покачал он головой. – Я, кстати, никогда не думал об этом, как о форме проявления сексизма. Предполагается, что монахини должны оставить свою прежнюю сущность, а священники – нет. Конечно, братья тоже берут новые имена.

– Братья? А, брат. В католической церкви я лично вижу так много всего греческого.

– Существует даже Греческая Православная Католическая церковь, это официальное название, – Мэтт подмигнул, дразня ее. – И в ней священники могут жениться.

– И все еще оставаться католиками? Удивительно. Может, ты мог бы… поменять церковь?

Мэтт снова выглядел серьезным. Он покачал головой:

– Целибат не был причиной моего ухода, и многие священники уходят не поэтому.

У Темпл все внутри упало. В целибате был огромный смысл, учитывая текущий неблагоприятный социальный климат, но она не могла представить себе человека в расцвете сил, соблюдающего его до конца своих дней.

– В старые времена, – объяснял Мэтт своим обычным нейтральным голосом, которым он так умело отгораживался от слушателя, даже от себя самого, – мальчики поступали в семинарию после средней школы. Теперь они поступают после старшей школы, а иногда и после колледжа. Так что у кандидатов есть опыт нормальной жизни в социуме.

– Ты хочешь сказать, что такие священники не девственники?

– Обещание дается на период священничества.

– Навсегда.

– Навсегда.

– Кроме… некоторых случаев, – напомнила она сказанное им ранее про нерушимые истины.

Он уныло кивнул:

– Кроме некоторых случаев.

– Мне никогда этого не понять, – заключила Темпл, отодвигая тарелку. Ей хотелось сменить тему: – Также мне никогда не понять, зачем кому-то досаждать престарелой женщине, как мисс Тайлер.

– Детям по приколу, – сразу же ответил Мэтт. – Это их территория, банды.

– А где в наши дни нет бандитской территории? – спросила она с содроганием. – И развращать монастырь по телефону… – она снова вздрогнула, теперь еще сильнее. – Насчет сатанистов ты серьезно?

Официант забрал пустые тарелки. Мэтт поставил на стол локти и потер ладонями лицо:

– На самом деле, их не так много, как думают паникеры, но вероятность есть. Известно, что сатанисты особо жестоки к кошкам.

– И нападение на кошку племянницы мисс Тайлер во время выставки тоже было странным. Больше похоже на розыгрыш или на дело рук злостного соперника.

– Неужели люди могут так переживать из-за конкурса кошек?

– Там статус и деньги, – пояснила Темпл. – А где статус и деньги, есть и мотив преступления.

– Звучит, как благословение. Только я назвал бы это злословием.

– Это просто странное совпадение, – сказала Темпл, потянувшись за маленьким зеленым листочком. Это был счет, который официант плюхнул прямо перед Мэттом.

– Ты вела машину, и вообще, – произнес Мэтт, подхватив счет и вытаскивая кошелек из кармана.

Новый, заметила Темпл, как и большинство одежды из его гардероба. Почему она раньше этого не замечала и не пришла к соответствующим выводам? Потому что практически все, что касалось Мэтта, было не слишком заметно, до тех пока не узнаешь его историю. И тогда все становилось еще более очаровательным, чем даже… Ах, Господи, может ли женщина с врожденным чувством любопытства найти себе более интересный объект?

– Чем будешь заниматься остаток дня, если не отдыхать? – спросила она.

– Если тебе не сложно, выкинь меня у монастыря. Хочу посмотреть, как там сестра Серафина и мисс Тайлер. Потом я сам доберусь до дома, без проблем.

– Я заеду к ветеринару, проверю Луи и бедного Петра.

– А ты сегодня вообще свободна?

– Свободна, как билет на рок-концерт на радиостанции. А что?

– Не хочешь попрактиковать приемы самозащиты в четыре?

– Не особо, да и ты ужасно устанешь.

– Поэтому мне и нужно чем-то таким заняться.

– Ты, может, думаешь, мне нужна серьезная поддержка?

– Нет, но несколько недель назад ты столкнулась с головорезами, которые искали Кинселлу, а теперь возишь меня по опасному району в кромешной ночи. Тебе это необходимо. Кстати, ты на группу уже ходила?

– Пойду, обязательно пойду, как будет время.

– В четыре часа, хорошо? – спросил он опять, глядя на нее с надеждой.

– Ладно.

Она подумала, что он просто сумасшедший, раз собирается так насиловать себя после бессонной ночи. Но, может быть, таким образом он как раз и заставляет себя оставаться в здравом уме.

Глава 17 Кот крест не понесет

Ты выглядишь усталым, Маттиас, – произнесла сестра Серафина.

Они стояли в прохладной гостевой комнате монастыря, жужжание старого кондиционера было таким же домашним и располагающим, как гудение холодильника.

– И вы тоже совсем не спали, – парировал Мэтт. – И теперь я просто Мэтт.

Она на мгновение прикрыла глаза, спокойно приняв его замечание:

– Я не работаю ночами, как ты, и старикам не надо много сна, что, конечно, большая удача при нашем распорядке. От старых привычек не так легко избавиться. Мэтт, я думаю, сейчас тебе стоит встретиться с отцом Эрнандесом.

Мэтт промолчал. У него не было никакого желания встречаться с этим отцом Эрнандесом, который опустился до распрей по поводу кошачьей жизни после смерти с прихожанами, собирает пожертвования, чтобы сохранить приход, и начал прикладываться к бутылке, когда ежедневная сумасшедшая гонка на износ стала ему не по плечу. Но в основном, конечно, он не хотел встречаться с отцом Эрнандесом потому, что тот, неважно, как низко пал, не бросил свой пост и пока еще не оставил приход. Одно лишь существование отца Эрнандеса, со всеми падениями и трещинами, выглядело упреком. Мэтт вдруг осознал: ему все еще больно оттого, что он бросил свое призвание. Только представьте: мужчина, которого он не хотел судить, станет суровым судьей Мэтта Девайна. Отец Эрнандес даже не узнает его истории, если, конечно, сестра Серафина не рассказала ему. Рассказала ли?

Мэтт наконец поднялся без каких-либо комментариев и дал сестре Серафине проводить его на горячее послеполуденное солнце, которое уже почти не обжигало кожу, – наступала осень.

Он совершал гранд-тур в дом пастора. Интерьер церкви Девы Марии Гваделупской был выполнен в старинном восточном стиле, отделан белой штукатуркой и пастельных цветов статуями святых, значение которых в наше время занижается большинством католических церквей. Они даже статую Девы Марии прячут в отдаленном углу за алтарем. Величественное голубое здание напомнило ему о своей церкви Святого Станислава в Чикаго: в архитекторском плане они были полными противоположностями, но в духовном – точно кузинами. Рабочий класс вдохновляли крикливые, почти вульгарные церкви, возможно, потому что в их собственной повседневности было так мало красоты.

У школы было два однообразных одноэтажных кирпичных крыла, обнимающих песчаную грязную игровую площадку. Когда-то яркие металлические качели стали теперь бледными и ободранными. Сейчас площадка была пустой, даже травинка не колыхалась. За плотно закрытыми от жары сверкающими окнами классных комнат светские учителя пытались вдохновить неугомонных учеников на очередной девятимесячный учебный год. А он длится, как бесконечные беременности между благословенными освобождениями слишком коротких летних каникул.

Мэтт вспомнил все, что так хотел забыть. Он рассматривал эту неожиданную одиссею в чужой приход как форму наказания. Церковь была очень хороша в вопросах превращения духа противоречия в послушание. Но пока он не нашел своего места в церкви или за ее пределами.

Хотя бы дом священника был совсем другим. Он был большим, из красного кирпича с аккуратной белой отделкой. Там жили три священника и экономка – типичная пожилая, набожная, всецело преданная повариха, уборщица. Это всегда женщина, посвятившая себя всю служению при доме, наполненном религиозными мужчинами.

И вот дверь им открыла большая, грузная мексиканка с черными, как смоль волосами, поблескивающими серебряными нитями, такими яркими, как свежая краска на картине. Она была вовсе не похожа на тех непривлекательных охранников с севера, чей строгий взгляд способен заставить любого чувствовать себя виноватым за свой визит и попытку побеспокоить отца. Испанское воркование пригласило их в неестественно прохладные сумерки дома. Полы были выложены плитками, тяжелыми, как и темная испанская мебель, простая и унылая, точно католический крест. Цветастая драпировка на спинках деревянных стульев придавала помещению уют и смягчала его строгость.

– Отец Эрнандес у себя, Пилар? – спросила сестра Серафина.

– Да, да. Но он сейчас с мистером Бернсом, адвокатом. Казалось, Пилар была очень впечатлена его гостем.

– Мы подождем, – ответила Серафина, которая, казалось, не была впечатлена совсем. Хорошие учительницы никогда ничему не поражаются, подумал Мэтт, а Серафина была как раз такой.

Она заняла тяжелую лавочку в прихожей. Мэтт прошелся по коридору, посмотреть, что висит на стенах: вариация на тему «Рыцари Колумба» (Движение римско-католической церкви, объединяющее мужчин), современный крест из хрома с позолоченной фигуркой Христа. Потом он присоединился к Серафине. Ему вспомнились лавочки возле кабинета директора, на которых провинившиеся ученики просиживали до тех пор, пока высшая власть не была готова взяться за них.

– Тебе понравится отец Эрнандес, – неожиданно сказала Серафина теплым голосом. – Хотя он и кажется в последнее время потерянным в каком-то своем лабиринте. Раньше…

Раньше он был хорошим священником, как и Мэтт когда-то. Он оперся локтями о свои ноги и сложил вместе руки, сцепив пальцы. Потом он подумал, что такая поза могла бы быть расценена как молитва в неформальной обстановке. Ему предстояло порвать еще с таким большим количеством навязчивых образов.

Наконец, дверь в конце коридора заскрипела и отворилась. Из комнаты донеслись голоса, густые и пылкие.

– Вам необходимо сконцентрироваться на продвижении программы по сбору пожертвований, отец, или церкви просто не будет! Не могу понять вашей рассеянности в такое непростое время. И вам надо помириться с Бландиной Тайлер. Что за нонсенс по поводу кошек на небесах? Нельзя позволять болезненным фантазиям пожилой женщины влиять на ваши финансовые дела. Она недавно грозилась оставить все свое имущество кошкам – так говорит женская гильдия флористов – а не Деве Марии Гваделупской. Это было бы ужасно.

– Она вольна делать, что хочет, – ответил сердитый голос. – Церковь не подстраивает Богословие, чтобы угодить взглядам своих богатых прихожан.

– Да, да, отец…

Мужчины, закончив разговор, выходили в прихожую.

– Но… – продолжал первый голос, утешая и стараясь образумить, – это такая пустая мелочь. Кошки! Хитрые, эгоистичные создания, но люди, которые любят их, могут быть очень фанатичны. Это плохо для спасения тела и души мисс Тайлер. Она должна работать над собой, чтобы подняться над такой тривиальностью.

Адвокат теперь целиком был в прихожей. Серьезный человек в свои тревожные тридцать пять лет носил костюм жатого ситца в синюю полоску, что был уместен разве что в парикмахерской. Очки в роговой оправе сидели на довольно большом носе и придавали ему ханжеский вид бухгалтера, странным образом противоречащего улыбке, обнажающей тонкую серебряную полоску скобок на его зубах.

Так делают многие приходские священники в наши дни, печально размышлял Мэтт. Сохранять настроение многоуважаемых волонтеров-католиков, осознавая, что община вымирает; принимать юное поколение, собирающееся в банды вместо того, чтобы ходить к мессе, и тех, кто регулярно ворует чужое имущество, а не принимает святое причастие. И это не говоря уже о проблеме внебрачной беременности.

Когда приходской священник подошел ближе, Мэтт встал, и сестра Серафина поднялась влед за ним. На отце были черные широкие брюки, черная рубашка с коротким рукавом и выглядывающим обычным белым воротничком. Мэтт не мог не заметить, что это довольно традиционное одеяние для более современных священников и жаркого климата пустыни. Его собственна шея напряглась в сочувствии: он вспомнил удавку из накрахмаленного льна. Внешность отца Эрнандеса сильно удивила Мэтта. Он ожидал колобка, домоседа с брюшком, кого-то радушного и бодрого, а теперь еще и, очевидно, некомпетентного и обеспокоенного. Вместо этого, отец Эрнандес напоминал Мэтту епископа Фалтона Дж. Шина, единственного католического проповедника конца пятидесятых на телевидении. Отец Эрнандес был высоким и худым с лицом цвета дорогой коринфской кожи, привлекательным и даже аскетичным, в обрамлении красивого ореола серебряных волос.

– Посетители, – облегченно объявил отец Эрнандес. – Сестра Серафина, это ваш… друг из Чикаго?

– Мэтт Девайн, – быстро представила она, – отец Рафаэль Эрнандес и Питер Берне, приходской адвокат, а также убежденный прихожанин, который много времени посвящает церкви Девы Марии Гваделупской.

Мэтт пожал руки обоим мужчинам, удивляясь деловой «хватке» адвоката, которая была как у тамады, после такой вечно болят суставы. Затем поразился слабому пожатию священника: Мэтт пожал в ответ, но обратной реакции не последовало, только короткое уведомление о получении и прости-прощай.

Странно: учитывая описание сестры Серафины, мучеником, который только что уговорил бутылку, Мэтт назвал скорее бы его, чем священника.

– Входите, – отец Эрнандес указал им на кабинет с четырьмя или пятью обитыми кожей стульями для виновных. Они выглядели очень удобными для принятия крупных членов общины, пришедших с деньгами, или осиротевших семей, хлопочущих о похоронах, ну и плотных монахов.

Мэтт опустился на роскошный стул с невероятным облегчением. Кожаная обивка всегда прохладней тряпичной, а кондиционеры в доме были старыми, ужасно шумными и явно неэффективными. Неудивительно, что лица священника и адвоката блестели от пота, однако, может быть, это оживленная дискуссия на предмет финансов вызвала такую мокроту.

Отец Эрнандес бросил свое длинное тело на старомодный кожаный стул на колесиках за массивным стеклянным столом. На столе приходского священника перемешивались стаканчики для ручек и карандашей, бумаги, калькулятор, большая стеклянная пепельница для гостей или случайного прихожанина с редкой сигарой, молитвенник и требник – обломки религиозной и административной жизни. Когда-то Мэтту это все нравилось. Он знал весь этот набор так же хорошо, как геолог знает, к какому из временных отрезков относится тот или иной слой почвы. Здесь и там, среди разбросанных бумаг, точно серебряные жилки, поблескивали потерянные скрепки.

Отец Эрнандес облокотился на обтянутый кожей подлокотник и повернулся на стуле в любимой, знакомой позе:

– Прежде, чем вы что-то скажете, сестра Серафина, я хочу сообщить вам, что позвонил в больницу. Как я уже говорил, навещать мисс Тайлер я не буду; кроме того, доктора поставили ей диагноз: истерия, прописали валиум и отправили вместе с племянницей домой. Теперь, когда мы знаем причину ее… приступа, совершенно ясно, что ее состояние было скорее ближе к психологическому шоку, чем к физическому недомоганию.

Серафина кивнула:

– Вы совершенно правы, но мы не обнаружили… животное, пока Бландину не увезли на «скорой помощи».

Отец Эрнандес запустил длинные пальцы в свою роскошную шевелюру цвета серебряных стерлингов и потер тяжелую голову. Если присматриваться к этому жесту, в нем было многое от епископства. Мэтт позавидовал его церковной харизме, привлекательности, не испорченной звездно-голливудским налетом. Почему такой мужчина – Мэтт таких уже видел, они способны выманить деньги с помощью часов с кукушкой, да так, что благотворитель будет чувствовать себя привилегированной особой – беспокоится по поводу сбора средств? Причем переживает так, что «лезет в бутылку», рискуя всем: карьерой, приходом и даже священничеством, которое явно было чем-то другим, нежели обычным желанием преуспеть. Возможно, Серафина сделала поспешные выводы.

– Кот, – размышлял пастор с впечатляющей меланхолией. – Бедный… Петр, вы сказали? Не смог бы представить их с Павлом порознь, хотя я и не большой любитель кошек. Наверное, – добавил он, глядя на Мэтта карими глазами из под бровей оловянного цвета, – это было очень странно снимать его, учитывая вашу ситуацию, мистер Девайн.

Он знал. Конечно. Серафина посчитала, что правильнее будет, если он узнает его историю.

– Вы имеете в виду… богохульный подтекст?

Пастор мрачно кивнул:

– Все очень тревожно. Мы уже привыкли к граффити на школьных стенах, ругательствам, нацарапанным на дверях туалетов, потом еще эти гнусные звонки сестре Марии-Монике, а теперь… это.

– Вы думаете, это все связано? Мисс Таил ер тоже получала странные звонки.

Отец Эрнандес засмеялся смехом столь же неприятным и диким, как и вид распятого кота:

– Кошки мисс Тайлер, звонки мисс Тайлер, ее здоровье, ее воля! Я устал от этих… никчемных спекуляций мисс Тайлер. За стенами, может быть, что-то ужаснее, эммм Маттиас, да?

– Раньше меня звали Маттиас, теперь просто Мэтт.

Отец Эрнандес развел руки в стороны, чтобы продемонстрировать спокойствие и благоволение. Бывшие священники часто прибегают к таким жестам даже бессознательно. Теперь Мэтт отчетливо это видел, в нем самом еще оставались подобные привычки. Он удивился, узнав, что окружающие и не подозревали о его прошлом. По крайней мере, Темпл ничего не замечала, пока он не сказал ей.

– Сестра Серафина сказала, что вы упоминали сатани-стов, – сказал священник.

Вопрос тотчас отослал Темпл в самую глубь сознания Мэтта:

– Я говорил, что только потерянные люди играют с внешними атрибутами сатанизма, отец, не имея в виду… серьезную… вспышку.

– Хмм, – отец Эрнандес похлопал пальцами по подбородку. Темные глаза смотрели на Мэтта в упор. – Меня бы не удивило, если б это была реальная угроза, Мэтт. Только не с нечестивыми выходками, которые окружают нашу церковь в последнее время.

– Что вы имеете в виду? – вмешалась сестра Серафина. Глаза пастора избегали ее взгляда:

– Я… ничего не говорил вам.

– Есть нечто большее? Он вздрогнул:

– На прошлой неделе перед шестичасовой мессой я обнаружил в купелях святой воды красную жидкость.

– Красную?.. – сестра Серафина не могла выдавить больше ни слова.

– Краситель, – быстро пояснил он, – в святой воде. Красный пищевой краситель. Поместить его туда так, чтобы он как следует размешался, было очень непросто. Причастное вино также было окрашено.

Сестра Серафина поджала губы. Она не проронила ни слова, но во взгляде ее сквозило такое неодобрение, как будто она хотела сказать: «Не было ли это слишком большим разочарованием, отец?»

И все же, было видно, что эти недетские шалости вокруг церкви породили в нем некий интерес. Неудивительно, что непоколебимый и хладнокровный священник пожимал руки так неуверенно. Мэтт представил себя снова отправляющим церковную службу, как он концентрируется на обрядах и богослужении, достигая заметного духовного статуса, а потом в самый священный, торжественный для священника и всей общины момент говорит: «Вот Тело Мое, вот Кровь Моя», отпивая из чудесного позолоченного кубка – утонченную, подкрашенную воду, а не вино. Во истину, Пресуществление.

Если добавить сюда еще более агрессивные выходки, как, например, распятие монастырского кота… Мэтту стало понятно, что священнику потребуется нечто большее, чем медитация, чтобы утихомирить свои нервы.

– Может быть, твоя подруга могла бы нам помочь, – сказала сестра Серафина после затянувшегося молчания.

Мэтту понадобилось несколько довольно долгих мгновений, чтобы понять, что она обращается к нему. Он поднял взгляд, однако лицо его по-прежнему оставалось бесстрастным.

– Отважная мисс Барр, – напомнила она ему. – Ты говорил, что она была каким-то образом связана с розысками.

В его сознание снова ворвалась Темпл с огненно-рыжей короной из волос на голове и с сияющим шерифским значком в ладони, точно хитрый праведник.

Мэтт засмеялся:

– Она занимается связями с общественностью, пару раз натыкалась на разъяренных убийц, когда сама напрашивалась, и это все. Она не профессионал, хотя… – он встал, ошарашенный, засунув руки в карманы. – Хотя… Причиной, по которой она отправилась на шоу кошек в эти выходные, было то, что там творилось что-то нечистое. Племянница мисс Таил ер выставляла своих кошек, и одну побрили.

– Побрили, – повторил отец Эрнандес в полном замешательстве.

Мэтт кивнул:

– Чтобы ее исключили из соревнований, как они думали. Использовали машинку для стрижки животных. Выбрили полосу от головы до хвоста и вокруг пояса.

– Боже мой… – загорелое лицо отца Эрнандеса, темное, как у актера Джорджа Гамильтона, вдруг побледнело. – Неужели вы не видите? Помните легенду о том, как на спине осла появился крест?

– Крест, – услышал Мэтт свой собственный хриплый голос. – Кота тоже побрили в форме креста. Тогда это связано!

– С чем? – взорвалась сестра Серафина. – С проделками? За исключением Петра, мы говорим о детских выходках. Все же у нас в соседнем доме обитает двести шестьдесят пять детей и подростков.

Мэтт заметил, что глаза отца Эрнандеса снова ускользнули от нее. Этот жест выражал не что иное, как чувство вины. У большинства хороших католиков был комплекс, идущий еще со школьной скамьи, – они все, так или иначе, обманывали монахинь. Но Мэтт готов был поспорить на свой лучший – и теперь ненужный ему – белый воротничок священника, что отец Эрнандес не рассказал все, что знает. Может быть, это был секрет, который хранил он и его последний духовник, «Хосе Куэрво».