Текст книги "Под кожей (ЛП)"
Автор книги: Кайла Стоун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
– Ты и правда все это делаешь? Каждый день?
Арианна кивает. Она стоит перед дорогим зеркалом в полный рост, проводя пальцами по животу.
– Могу я тебе кое-что рассказать?
– Конечно. – Я опускаюсь обратно на гнездо подушек в центре ее комнаты.
– Каждый день я просыпаюсь в унынии. Не просто без радости, а именно печальной. Иногда мне так тяжело, что я не уверена, что выкарабкаюсь. Я чувствую себя такой уставшей. Все. Все. Время. Потом испытываю вину, как будто я не заслуживаю таких чувств. И от этого становится только хуже. Все говорят мне, чтобы я расслабилась или больше улыбалась. Если бы могла что-то с этим сделать, я бы сделала. Но я не знаю, как.
Почему она мне это говорит? Я никогда не делала для нее ничего хорошего. Никогда. На самом деле, на наших консультациях я все еще веду себя как скотина. Я не хочу быть сволочью. Я в долгу перед ней. Арианна спасла меня. Нравится мне это или нет, но это что-то значит. Как будто эта комната, прямо сейчас, отделенная от остального мира, каким-то образом выше всех прежних правил и иерархии старшей школы. Я упираюсь подбородком в колено и пристально смотрю на нее.
– Ты не выглядишь так, будто у тебя депрессия.
– Конечно, нет. Ты не единственная, кто умеет все скрывать.
Она продолжает смотреть в зеркало, ее лицо бесстрастно.
– Меня всегда удивляет, как самая глубокая боль – та, которую никто никогда не видит – не оставляет даже следа, никаких шрамов. Ничего. Это казалось неправильным. Поэтому я сделала его сама. – Она поднимает свитер и закатывает пояс леггинсов, обнажая страшный фиолетовый шрам, пересекающий нижнюю часть живота.
Мои глаза расширяются.
– Какой ужасный шрам.
Арианна опускает свитер.
– От тебя, я уверена, это комплимент.
– Так и есть.
– А как насчет твоих приятелей, помешанных на Иисусе? Что они говорят?
– Мои друзья из молодежной группы и Библейского кружка? Они все ведут себя идеально. Если они совершают ошибки или сомневаются, то держат это при себе. Так что нет, я им об этом не говорила.
– Похоже, они лицемеры.
Она вздыхает.
– Может быть. Некоторые из них. Ты когда-нибудь ходишь в церковь?
Я отрицательно качаю головой.
– Когда я была маленькой. У моей матери случился религиозный период. – Я помню мягкие скамьи и горохово-зеленый ковер, который впивался в мои голые ноги, когда мы становились на колени для молитвы, и пение хора, и развевающиеся одежды, и большую, крепкую руку, держащую мою. Я вытряхнула это воспоминание из головы.
– Ты ходишь в церковь только из-за отца или потому, что действительно веришь во все это?
– Я верю в Бога, да. Несмотря на все эти банальности, мягкие разговоры и лицемеров, там есть присутствие чего-то большего, чем я сама. Я верю в это. Я чувствовала это. Моя абуэлита была очень верующей женщиной. Она была такой доброй и любящей, и даже умирая, она была спокойна. Вера – это важно. А ты?
– Честно? Я не знаю. Если Он существует, то является ли Он вообще таким Богом, в которого я хотела бы верить? Почему так много войн, боли и смерти? Разве Бог любви не остановил бы все это? Где та молния, которая поразит ужасных людей, совершающих чудовищные поступки?
– Бог любви допускает свободу воли. Если бы он покончил со злом, то у нас не было бы выбора. Мы бы не выбирали любовь.
Клео подходит ко мне и трется своим усатым подбородком о голень.
– Я не понимаю.
– Если бы у тебя был парень…
– У меня нет, – заявляю я.
– Я не говорила, что есть. Если бы у тебя был парень, или девушка, или кто угодно, ты бы хотела, чтобы они любили тебя такой, какая ты есть, верно? Ты бы хотела, чтобы они сами выбрали быть с тобой. Потому что, если бы его заставили, любовь не была бы настоящей. Она бы ничего не стоила.
Кошка ложится на спину и выставляет живот, чтобы я почесала.
– Как робот. С таким же успехом можно любить тостер.
– Точно. Именно, – соглашается Арианна. – Любовь не настоящая, если она вынужденная. Добро не настоящее, если нет возможности выбрать зло.
– В этом есть смысл.
– И люди выбирают зло, – продолжает Арианна. – Они выбирают ненависть вместо любви, трусость вместо храбрости, жестокость вместо доброты. Бог дает им такой выбор.
– Мне интересно, задумываются ли люди об этом так, как будто они делают выбор? Разве они поступают так не потому, что им это приятно? Просто потому, что хотят чего-то, и поэтому сделают все, чтобы это получить?
– Всё есть выбор, независимо от того, думаешь ты об этом или нет. – Арианна грызет ногти. – Я думала, ты ненавидишь кошек.
Я скрещиваю ноги, и кошка заползает ко мне на колени и сворачивается в клубок.
– Ненавижу. Совершенно точно.
Она улыбается, но улыбка не достигает ее глаз.
– Хочешь накрасить ногти?
Я смотрю на нее. Как будто в первый раз. Я больше не вижу «Отряд стерв». Я не знаю, почему она решила мне помочь. Но вот я здесь. И Арианна обращается со мной так, будто я кто-то, кому она может доверять. Будто я важна для нее.
– У тебя есть бирюзовый?
Арианна приносит несколько бутылочек лака, прозрачное верхнее покрытие, жидкость для снятия лака и ватные шарики. Я осторожно склоняюсь над кошкой, которая, кажется, не возражает против того, что ее наполовину утопили. Мы работаем молча, и тишина мирная, а не гробовая или напряженная.
Мне нравится бирюзовый цвет. Он мерцающий, глубокий, как передние крылья нимфалимы антинакс. Это бабочка, скорее бирюзовая, чем пурпурная, с ярко-оранжевыми точками на крыльях.
– Спасибо, что согласилась выслушать меня. – Арианна наносит верхний слой лака на последний ноготь. – Я давно не говорила об этом. Просто это не то же самое, что на встречах с доктором Янгом. Понимаешь?
– Нет проблем. – Тепло этой комнаты действует на меня. Я могла бы свернуться калачиком в этих одеялах и позволить всему стрессу, злости, страху уйти в счастливое забвение. Я могла бы жить здесь. Я закрываю бирюзовый лак и развожу пальцы. – О чем вы говорите с доктором Янгом?
– О прекращении негативных разговоров о себе, о позитивных аффирмациях, которые нужно повторять перед зеркалом, о том, как искажается мое восприятие своего тела, о том, достаточно ли я потребляю калорий и энергии. В общем, скучные вещи.
– Потому что ты не ешь.
– Что-то вроде этого.
– Твоя мама, похоже, не считает, что у тебя есть проблемы.
Арианна кривится. Ее рука вздрагивает на животе.
– Это сложно. Папа хотел, чтобы я поговорила с кем-нибудь, потому что мало ем и веду себя подавленно. Доктор Янг говорит со мной о еде и прочем. В прошлом году он устроил встречу с моими родителями. Все прошло не очень хорошо. Моя мама думает, что я в порядке. Или, на самом деле, она считает, что я недостаточно хороша в любом смысле, форме или виде.
Я должна сказать или сделать что-то, чтобы попытаться утешить Арианну, но не знаю, как. Я очень плохо разбираюсь в таких вещах. Я так давно не разговаривала с кем-то по-настоящему, никто ничем со мной не делился. Я не знаю, как мне себя вести, что говорить. Я дую на ногти и стараюсь не думать о чувстве вины, поселившемся во мне.
– Знаешь, ты можешь доверять мне. Каждый раз, когда видела, как они поступают с тобой, я ненавидела это. Они не всегда такие. Найа сильная и смешная, а Жасмин очень умная, хотя и притворяется, что это не так. Даже у Марго есть свои моменты. Она может быть веселой и сумасшедшей. До того, как я начала тусоваться с ними, некоторые парни не переставали домогаться меня. Типа, потому что я, дочь пастора, думают, что это еще смешнее – говорить мне гадости, пытаться переспать и все такое. Но Марго их от меня отвадила. В основном, они больше мне не хамят. – Она делает глубокий вдох. – Но все это не оправдывает того, что они сделали. Как уже говорила, я трусиха. Я никогда ничего не высказывала. Мне было страшно. Мне и сейчас страшно, но ты можешь мне доверять.
Вот так, тонкая нить, удерживающая этот момент вместе, обрывается. Я не могу доверять Арианне. Я не могу доверять никому. Я не такая, как все ее маленькие подружки, Жасмины и Найи всего мира. Внутри меня поднимается тьма. Для таких, как я, нет Бога, который мог бы спасти, и нет никого, кому я могла бы доверять. Для таких, как я, мое собственное жалкое «я» – это все, что есть. Я не могу позволить нескольким минутам бегства убаюкать меня. Не с тем монстром, который ждет меня дома. Или тем, что свернулся внутри меня.
Я быстро встаю. Клео приземляется на лапы, протестующе мяукая. Нахожу свои джинсы, сваленные в углу, и натягиваю их.
– Что ты делаешь?
– Ухожу. – Я останавливаюсь в дверях. – Не думай, что это сделало нас подругами.
Глава 17
Сегодня один из тех типичных октябрьских дней. Листва переливается яркими оранжевыми, красными, пурпурными и желтыми цветами. Эти краски резко выделяются на фоне унылого угольного неба и дождя, стекающего по оконному стеклу.
Стул доктора Янга скрипит, когда он откидывается назад и поправляет штанину. Он складывает руки на коленях.
– Сегодня мы поговорим о том, что произошло в прошлые выходные.
Он смотрит прямо на меня. У меня перехватывает дыхание.
– Что?
– До сведения администрации дошло, что в пятницу вечером на вечеринке произошла ссора. В дело в какой-то степени была вовлечена полиция. Похоже, никто не хочет говорить об этом, хотя учитель слышал, как упоминались ваши имена.
– И администрация хочет, чтобы вы докопались до сути? – спрашиваю я. – Супер.
– Необязательно. Сидни и Арианна, моя задача – обеспечить ваше благополучие, вашу безопасность, ваш личный и академический успех. Это мой приоритет, но я ничем не смогу помочь, если вы не будете со мной разговаривать.
Я смотрю на свои ногти. На них уже есть сколы. Подумаешь. Ноющая боль в животе сменилась жгучей.
– Ничего не случилось.
Арианна нервно смотрит на меня, поднимая брови. Я качаю головой.
– Никто из вас не хочет говорить? Если вы расскажете мне, мы сможем наказать лиц, ответственных за… что бы ни случилось.
– Вряд ли.
Его рот плотно сжат, а глаза выглядят печальными. Он может почти обмануть кого-то, заставив поверить, что ему не все равно.
– Ты уверена? Я хочу помочь.
Я просто смотрю на него.
Доктор Янг вздыхает. Он снимает очки и протирает линзы рукавом рубашки.
– Хорошо. Как хочешь. Ладно, давайте пока продолжим. Поскольку мы давно не затрагивали эту тему, я хочу проверить ваше психическое состояние. Если вы хотите подождать до наших приватных сессий, мы можем это сделать. Но вы могли бы научиться чему-то друг у друга, если бы говорили открыто.
Арианна смотрит на свои руки, сложенные на коленях. Ее лицо бледное, а под глазами видны синеватые пятна. Она вызвала полицию на вечеринку. Теперь она изгой общества, как и я. Из-за меня. От этой мысли становится не по себе, меня пронзает чувство вины. Я вытесняю его из головы.
– Что вы имеете в виду, говоря о наших психических состояниях? – спрашивает она.
– В настоящее время или в последний месяц у вас появлялись суицидальные мысли?
Я почесываю края своих бинтов через толстовку.
– Дайте определение понятию «суицидальный»?
– Мысли о смерти, о причинении себе смертельного вреда.
Я почти смеюсь.
– Нет. Конечно, нет. Я совершенно нормальная.
Доктор Янг вздрагивает. Достает свой вибрирующий телефон из кармана брюк и смотрит на него так, как будто никогда раньше не видел.
– Я прошу прощения, но это может быть срочно. Я должен ответить.
Он выходит из комнаты. Дождь стучит в окно. Радиатор гудит. Внутри меня все накаляется и колется. Я наклоняюсь вперед. Стул скребет по полу.
– С помощью таблеток.
– Прости? – Арианна даже не смотрит на меня. Она выглядит несчастной.
Меня пронзает что-то похожее на сочувствие. Я борюсь с ним. Оно делает меня слабой. Я не могу быть слабой.
– Ты выглядишь как человек, предпочитающий таблетки. Ты бы убила себя таблетками.
– Почему ты так говоришь?
Я пожимаю плечами.
– Таблетки – для плаксивых девчонок, которые хотят внимания.
Арианна моргает.
– Ты думаешь, я хочу внимания?
– Да, черт возьми. Ты играешь на флейте в группе. У тебя идеальный дом, идеальная комната, идеальное все. Да что с вами такое, люди? Вы хотите посмотреть, каково это – на другой стороне, или что? Ваша жизнь настолько идеальна, что вам стало скучно?
– Прекрати.
Но я не могу. Темная штука внутри меня снова поднимает свою уродливую голову. Слезы жгут горло. Мне нужно причинить боль. Я хочу причинить боль Арианне. Она почувствовала лишь малую толику того, что я переживаю каждый день, а выглядит так, будто разваливается на куски.
– Или, может быть, ты перережешь себе вены. Будешь отмокать в большой мраморной ванне, возможно, твоих родителей, пока кожа не станет морщинистой и полупрозрачной, и ты сможешь увидеть вены. Потом ты возьмешь осколок стекла, или зеркала, или разбитый компакт-диск, или еще что-нибудь, только не нож, наверное, и немного потренируешься, а потом порежешься. Неправильным способом, потому что ты Королева Красоты с большой буквы «К», и кому нужны мозги, когда ты богата и красива, но ты сделаешь свою работу.
Арианна хмыкает, и коротко качает головой.
– А как ты это сделаешь, Сидни? – Она произносит мое имя как ругательство.
Я чувствую себя твердой и острой. Я выдавливаю слова, даже ненавидя себя за то, что произношу их.
– Не уверена. Я думала о нескольких вариантах. В основном, это должно быть больно, и должно занять какое-то время. Может быть, повешусь. Или привяжу к ногам камни и брошусь в реку. Или меня затянет под грузовик, но для этого нужен водитель, а я не нашла никого с достаточно крепкими яйцами. Хочешь стать добровольцем?
Арианна быстро моргает. Ее лицо осунулось, губы обескровлены. Она хватает свой рюкзак и взваливает его на плечи. Убегает из класса, дверь с грохотом закрывается за ней.
Я вытираю влагу с глаз. Так лучше. Я хочу так. Я хочу этого, даже если в моем животе полно зазубренных камней. Я официально самый ужасный, отвратительный человек в мире. Лукас оставил меня в покое, как я и просила, как хотела. А теперь и Арианна.
Они оба хорошие, слишком яркие, чтобы на них смотреть. Я плохая, уродливая девчонка, которая оттолкнула их.
Я выскакиваю за дверь и вливаюсь в поток студентов. Арианна уже ушла. Я чувствую на себе взгляды, взгляды, похожие на осколки стекла. Поднимаю подбородок и иду через толпу.
Глава 18
После школы, через двадцать минут после начала смены, Фрэнк заезжает на парковку ресторана. Я замираю на середине движения, нависая над пустым столиком, мои руки заняты скомканными салфетками. Холодный пот проступает на коже. Что ему нужно?
– Где мой приятель? – кричит он, распахивая дверь.
Билл выходит из кухни, вытирая руки кухонным полотенцем.
– Как делишки?
– Все путем, бро. Все путем. – Они смеются, обнимаются и хлопают друг друга по спине как братья.
– Хочешь пива? Обеденная суматоха еще не началась. Я могу сделать перерыв.
Фрэнк качает головой.
– Не в этот раз. Я здесь ради моей девочки.
– Что ты теперь натворила малышка? – спрашивает Билл, подмигивая мне.
– Семейное время, Билл. Ты знаешь, как это бывает.
Мой позвоночник напрягается. Я не хочу никуда с ним идти. Предполагается, что это одно из моих безопасных мест. Ему здесь не место, по крайней мере, не в часы, когда я работаю.
– Я освобожусь только в шесть.
Фрэнк хватает Билла за плечо.
– Ты слишком загружаешь ее работой, Билл. Отец должен проводить время с дочерью, держать ее в узде. Не давать им превратиться в своих матерей. Я прав?
Билл смотрит на меня, в его темных глазах мелькает озабоченность.
– Ну…
– Ты сам сказал, что сейчас никого нет. Пойдем, Сидни. Собирай свои вещи.
Я вижу легкое колебание в теле Билла, сутулость его плеч.
– Думаю, я могу вызвать Джесси, если понадобится.
– Вот и здорово! Увидимся в субботу. Ты пожалеешь, что не остался дома, когда я заберу твою заначку. Еще раз. Скажи Гонзалесу, что я буду в девять.
И вот оно. Все капитулируют перед Фрэнком. Я думаю отказаться, но какой смысл? Фрэнк добьется своего, даже если ему придется вытаскивать меня на улицу пинками и криками. Я вешаю фартук, выхожу из зала, беру рюкзак и куртку.
– Малышка… – обращается Билл. Он стоит на кухне, лицо его хмурится.
Я просто смотрю на него.
– Что?
Он колеблется.
– У тебя все… в порядке?
– Все потрясающе, Билл. Разве ты не видишь? – Я быстро ухожу, чтобы он не увидел ужас, написанный на моем лице.
Когда я подхожу к грузовику, Аарон высовывает голову из окна.
– Мы едем стрелять в тир!
– Это стрельбище, тупица, – заявляет Фрэнки с заднего сиденья. – Там стреляют по бумажным мишеням.
Оружейные прибамбасы Фрэнка занимают переднее сиденье, поэтому мне приходится втискиваться на заднее вместе с мальчиками.
Фрэнки играет в какую-то военную игру на смартфоне.
– Где ты это взял? – спрашиваю я его.
– Папа подарил. Говорит, что я теперь мужчина.
Я фыркаю. А кто будет оплачивать ежемесячный счет за обслуживание, когда Фрэнк снова исчезнет и деньги закончатся? Никто.
– Наслаждайся, пока можешь.
– Хватит пытаться все испортить! – Фрэнки не отрывает взгляда от экрана. – То, что ты неудачница, не значит, что мы все должны быть такими же жалкими, как ты.
Я протягиваю руку через Аарона, выхватываю телефон Фрэнки и бросаю его на пол.
– Стой! – Фрэнки визжит. Он пытается ударить меня, пока Аарон сжимается на центральном сиденье, словно хочет исчезнуть.
Фрэнк забирается на водительское сиденье.
– Заткнитесь, черт возьми.
Мы замолкаем, мой желудок как кирпич. Никто не произносит ни слова во время двадцатиминутной поездки на любимое стрельбище Фрэнка, «У старого Реджи». По сути, это пустое поле с тюками сена, сложенными в пирамиды, и бумажными мишенями с силуэтами людей, прикрепленными везде, где есть свободное пространство. Есть деревянные лошади, укомплектованные металлическими мишенями разного размера, которые крутятся, когда в них попадаешь. Слева – приземистое серое здание с внутренним тиром, но Фрэнк никогда им не пользуется. Старый Реджи никогда не придерживался правил и норм, поэтому ему все равно, что дети до двенадцати лет стреляют, лишь бы за все происходящее отвечал взрослый.
Я натягиваю куртку, затем помогаю Аарону просунуть руки в его выцветший полосатый пуловер.
– В школе порядок? – спрашиваю его, пока мы идем чуть позади Фрэнка. Я справляюсь у него по крайней мере раз в неделю с тех пор, как ударила Джексона Коула.
Он кивает, слишком длинный локон падает ему на глаза.
– Джексон все еще беспокоит тебя?
– Он обзывает меня.
– Обзывания не имеют значения. Он не бил тебя снова? Не толкал?
Аарон улыбается.
– Нет, после тебя.
Мое сердце замирает в груди. Я глажу его по голове.
– Хорошо.
– Сидни?
– Что?
– В школе ребята говорят, что ты задира. И еще хуже, вещи, которые я не хочу повторять.
Я вздыхаю. Хватаю воротник пуловера, чтобы остановить его.
– Послушай меня. Так говорят настоящие хулиганы, чтобы отвлечь внимание от себя. Я и ты, мы имеем полное право защищаться. Понимаешь? Ты даешь им отпор, даешь понять, что они получат, если будут продолжать приставать к тебе. Это не издевательство. Это справедливость.
– Хорошо.
– И говори все, что нужно, чтобы они от тебя отстали, слышишь меня?
– Мне не разрешают произносить ругательства в школе.
– Ну, это нормально. Есть много других замечательных оскорблений, которые ты можешь использовать. Как насчет «блевотное дыхание» или «дерьмовый мозг»?
Аарон ухмыляется.
– Может, тупоголовый?
– Классика. А еще есть покрытая волдырями задница или наполненная мочой прыщавая голова, если ты хочешь проявить креативность.
– Какашка-мозг.
– Вонючая жопа.
– Болван.
– Хорошо. Как насчет старого пердуна?
Аарон смеется, и его высокий, чистый смех эхом отдается во мне. Он должен смеяться чаще. Он прекрасен, когда смеется.
Мы подходим к столику, где Фрэнк распаковывает свою коллекцию оружия и раскладывает ее.
Фрэнки практически подпрыгивает на носочках.
– Я хочу «Ремингтон»! Со снайперским прицелом!
– Сначала наденьте свою экипировку. – Я передаю мальчикам их защитные очки и глушители для ушей, затем надеваю сама. Протягиваю Аарону розовый «Спрингфилд 9 мм XD-S», который Фрэнк купил для мамы, когда я училась в начальной школе. Он меньше, чем «Глок», и Аарону легче его держать.
– Не забывай правильно ставить ноги. Расслабь колени. Используй обе руки. Расположи пальцы – вот так: большой на рукоятке, указательный направлен наружу. Помни, что здесь нет предохранителя, поэтому не клади палец на спусковой крючок, пока не будешь готов стрелять. Затем убедись, что ты сильно нажимаешь на курок. Понятно?
Аарон кивает, его брови напряжены. Я направляю его тело к ближайшей цели, навожу пистолет так, чтобы он был на одном уровне.
– Представь, что это Джексон Коул, – шепчу я ему на ухо.
Аарон ни разу не попадает в цель, но Фрэнк слишком занят Фрэнки, чтобы заметить это или кричать на него. Затем наступает моя очередь. Я беру в руки отцовский «Глок».
Сгибаю пальцы правой руки вокруг рукоятки, выпрямляя указательный палец вдоль боковой стороны рамки, за пределами спусковой скобы. Левой рукой обхватываю рукоятку с другой стороны, следя за тем, чтобы большие пальцы располагались параллельно пальцам на спусковом крючке. Я встаю в стрелковую стойку, ноги на ширине плеч, колени слегка согнуты. Поднимаю дуло и выстраиваю линию выстрела, целясь через прицел в ближайшую бумажную мишень.
Мне нравится пистолет в моей руке, его вес, мощь, громкий взрыв выстрела, даже через наушники. Я чувствую треск пули, проносящейся по воздуху, пробивающей тюки сена, удовлетворительный толчок пистолета. Я представляю, как расстреливаю всех своих демонов. Всех. По одному. Каждого. Пуля вгрызается в плоть, оставляя красные зияющие раны.
Затем он нависает над моим плечом.
– Вот это моя девочка, – произносит он мне в затылок. Даже через наушники я слышу его. Мое тело напрягается, становится холодным.
– Раздвинь ноги. – Одной рукой он тянется вниз и шлепает меня по внутренней стороне бедра. Он оставляет руку там. Рядом никого нет, чтобы видеть. Так холодно, что большинство стрелков пользуются тиром внутри. – Я знаю, что ты отрывалась всю ночь на прошлых выходных. Я заходил к тебе в комнату, чтобы поцеловать на ночь. Ты решила поиграть со мной?
Я пытаюсь навести пистолет, но руки дрожат. Он говорит со мной так же, как с мамой, в его тоне слышится что-то резкое и собственническое. Меня тошнит, кажется, меня сейчас вырвет прямо здесь, на себя.
– Нет.
Он щиплет чувствительный жир на моем бедре, прямо над заживающим порезом. Его несвежее, прокуренное дыхание обжигает мою щеку.
– Ты что, издеваешься надо мной?
– Нет. Клянусь.
Его голос меняется, становится хриплым.
– Ты нужна мне. Знаю, я тебе тоже нужен.
Я молчу. Я не могу говорить.
– Скажи мне, что я тебе нужен.
Слова стоят камнем у меня в горле. Я открываю рот, но ни звука не выходит.
– Скажи мне, что я тебе нужен. Пожалуйста.
– Папа! – Фрэнки кричит. – Посмотри только! Я попал во внутреннее кольцо!
Фрэнк убирает руку с моей ноги. Он подходит к Фрэнки и хлопает его по плечу.
– Вот это мой мальчик!
Фрэнки почти сияет от удовлетворения.
Я смотрю на них – отца и сына. Сын счастлив, обожает отца. Фрэнк доволен, горд. Как это должно быть. Как не может быть для меня больше никогда. Моя грудь наполняется тяжелой, мучительной болью, чем-то похожим на зависть, но не совсем. Я отворачиваюсь.
Я снова не попадаю в цель. Черт, я даже не попадаю в бумагу. Мои глаза затуманены, и я не могу остановить дрожь в руках. Внутри меня все скручено в железные узлы.
После этого Фрэнк ведет нас в ресторан на ужин и в кафе-мороженое на десерт. Он рассказывает дикие истории о футбольных матчах и глупых школьных трюках. Говорит о каком-то грандиозном походе в Йеллоустоун, который планирует для нас на следующее лето. Я съедаю все, что лежит на моей тарелке, потому что должна, мне нужно, но не чувствую вкуса. Вес, тяжесть, которую я нацепила на свое тело, как броню, не помогают. Ему все равно, как я выгляжу. Я принадлежу ему. Он владеет мной. Как Ма. Я прикусываю язык, пока медный привкус крови не просачивается в рот.
К тому времени, как мы возвращаемся домой, мои нервы натянуты и взвинчены. Я бегу в свою комнату так быстро, как только могу. Сажусь за стол и открываю домашнее задание. Бежать. Побег – единственная мысль, которая удерживает меня на этой земле. Мне нужно уехать. Мне все равно куда, но колледж – лучший вариант, который у меня есть. Комната и питание, покрываемые студенческими займами. Лучше всего, то, что колледж не здесь.
Конспект Арианны по анализу вопросов об избирательной коллегии смотрит на меня обвиняющим взглядом. Я комкаю его и выбрасываю в мусорное ведро. Чего она от меня ждала? Я не просила ее об этом. Я не просила ее пытаться спасти меня. Почему она это сделала? Она поставила себя на карту ради меня, и я не могу понять, почему. Никто ничего не делает, не желая получить что-то взамен. А у меня нет ничего, что можно предложить.
Я откидываюсь на спинку стула и поднимаю футболку. Буквы, выведенные перманентным маркером, уже исчезли, кожа очистилась. Но я все еще их вижу. Я все еще чувствую это. Они выбрали правильное слово. Я грязная насквозь, до самой глубины души. Моя кожа испачкана секретами, плохими поступками, которые совершила, той мерзостью, что живет во мне.
Меня охватывает желание, гудящая потребность резать себя, причинять боль, наносить ущерб. Но вместо того, чтобы открыть свой тайник, я стою в центре своей комнаты и смотрю на рисунки, наклеенные на стенах. Белый адмирал с белыми полосами по темным крыльям, задние крылья испещрены рядом синих черточек. Гигантский ласточкин хвост с пастельно-желтой грудкой и шестидюймовым размахом крыльев, занимающий почти всю страницу, с красивыми полумесяцами, идущими по внешнему краю обоих крыльев. Крошечный лазурный Карнер Блю и грязного цвета сатир Митчела с желто-окольцованными черными пятнами, которые выглядят как глаза, смотрящие на меня. Они кажутся такими реальными, их цвета настолько яркие, как будто они могут соскочить с бумаги и приземлиться мне на руки.
Но они не взлетают. Они не могут. Они могут только смотреть.
Почему она помогла мне? Почему? Почему она привела меня в свой дом, заставила почувствовать себя в тепле и безопасности и рассказала мне то, что друзья рассказывают друг другу? И Лукас тоже, с его глупой улыбкой и добрыми глазами. Почему они заставили меня снова и снова вспоминать, как это может быть?
Что Арианна увидела во мне такого, отчего решила, что меня стоит спасать?
Что разглядел Лукас?
Что там?
Арианна сказала, что у нас есть выбор. Бог дает нам выбор. Каждому из нас. Мы делаем выбор в пользу добра или в пользу зла. Выбор в пользу самозащиты и выживания или выбор в пользу чего-то большего, лучшего, великого, чем мы сами. Даже когда это не похоже на выбор, он все равно есть.
У меня есть выбор.
Я хватаюсь за комод. Раскачиваю его из стороны в сторону и пихаю перед закрытой дверью спальни. Мое сердце бешено колотится в горле. Каждый нерв и клеточка кожи оголены, обнажены. Я распадаюсь на части. Смотрю на белый комод, покрытый царапинами, как будто он может прыгнуть на меня, но он не двигается. Я стою и слушаю звук собственного тяжелого дыхания. Что теперь?
Он остановится.
Я заставлю его остановится.
Я выбираю, чтобы это прекратилось.
Я сжимаю пальцы в кулаки.
Он приходит в полночь.
Дверь приоткрывается, натыкается на комод.
Я открываю глаза.
«Оставайся в настоящем. Оставайся здесь». Темнота давит, и мои пальцы немеют. Я немею, но не могу остаться. Не смогу. Не в этот раз. Ужас охватывает меня. Мое сердце качает холодную кровь в руки и ноги. Каждый удар пульса прогоняет потоки крови через каждый крошечный кровеносный сосуд, пока мое сердце не готово взорваться, как наполненный кровью воздушный шар.
Дверь с грохотом открывается. Комод стонет и поддается.
Он проскальзывает в комнату как тень.
Матрас скрипит, когда он забирается рядом со мной, его кожа горячая, дыхание тошнотворно сладкое.
«Оставайся здесь, оставайся здесь, оставайся здесь». Обычно я уже далеко, взмываю к потолку, вылетаю в окно на драгоценных крыльях.
Мое сердце бьется о ребра.
Он касается моей кожи под одеялом. Внутри моего черепа я кричу на себя, требуя двигаться, остановить его, сделать хоть что-нибудь! Я хватаю его за руку.
– Нет.
Он вздрагивает. Ни одного слова не звучало здесь, в этом темном коконе, окутывающем нас.
Он стряхивает мою руку. Продолжает двигаться.
Я отпихиваю его от себя.
– Нет!
Он обхватывает мое запястье и впечатывает его в матрас.
– Не играй со мной.
Слова скребут по моему горлу.
– Хватит.
Он втыкает колено между моих ног.
– Ты хочешь этого. Ты всегда хотела.
– Слезь с меня, ублюдок!
Он бьет меня так сильно, что я чувствую вкус крови.
– Заткнись, черт возьми.
И все же я борюсь с ним. Это мой выбор. Я решаю. Я бью его коленом в пах. Он хрипит и плюет мне в лицо.
Наваливается на меня сверху. Я пытаюсь вцепиться в него, но он хватает меня за волосы и дергает, вырывая с корнем. Боль пронзает мой череп.
Я ненавижу его. Я ненавижу его. Я ненавижу его.
Он зажимает мне рот рукой.
– Хочешь, чтобы тебя услышали? Хочешь, чтобы они узнали, что их сестра – дрянная шлюха?
Я извиваюсь и пытаюсь вырваться из его хватки, как-то спихнуть его с кровати. Но он сильный. Такой сильный. Он хватает меня за плечи и переворачивает на бок, а потом на живот. Теперь я еще слабее. Я кричу. Он пихает меня лицом в подушку, и звук почти не слышен. Мое дыхание не может вырваться, и я втягиваю ткань, а не кислород. Я задыхаюсь и давлюсь, в ушах звенит, голова кружится.
– Не заставляй меня делать тебе больно, – шепчет он мне на ухо.
Отпускает мою голову ровно настолько, чтобы я могла повернуть лицо в сторону. Он продолжает зажимать в кулаке мои волосы. Кожа головы горит. Горячие слезы поражения застилают мне глаза.
Он делает то, что делает, он груб, и это больно, и на этот раз я не могу убежать. Я не онемела и не улетела. Я чувствую все. Я чувствую это полностью. Мои глаза открыты, а внутри моего черепа я кричу, кричу, кричу, мой рот открыт в беззвучном вое. Нет ни звука. Никто не придет, даже если бы я кричала, даже если бы я могла кричать. Я уже шлюха, потаскуха, грязная девка, позволившая этому случиться, которая не сказала «нет» все эти годы назад.
А мальчики – мои братья не должны этого видеть. Я не могу позволить им видеть это. Я не позволю им увидеть. Крик остается внутри меня, сокрушая мои кости, разжижая мои внутренности.
Когда он уходит, я сворачиваюсь клубком на кровати, сжимая живот. Стыд захлестывает меня. Мое сердце дергается, ударяясь о грудную клетку. Бах-бах-бах. Как выстрелы. Как гром, пробивающий мой череп.
Спустя, казалось бы, несколько часов, толчки и вздрагивания уменьшаются до едва заметной дрожи. Мое сердце постепенно возвращается в полость под ребрами. Мой рот забит пылью и грязью, как будто я несколько дней не пила воды.
