Текст книги "Кровь избранных"
Автор книги: Кай Дзен
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
18
Сальта – Польверилла, Аргентина, май 1948
Ветер осенний,
В какой же ад
Я направляюсь?
В голове звучало хайку Кобаяси Иссы, [109]109
Кобаяси Исса (1763–1828) – японский поэт, мастер хайку.
[Закрыть] одно из тех, что Отару читал в молодости, когда наука еще не превратилась для него в единственное увлечение и он не стал посвящать все время только ей.
Теперь главное – вернуться в Японию. В маленькую страну, поставленную на колени, в исчезнувшую империю. Приехав туда, следует переговорить с нужными людьми, подмазать где надо и привести себя в порядок. У Хиро сейчас достаточно денег, чтобы довести до конца любой проект. Ему не хватает решимости. Стремительное развитие событий окончательно выбило его из колеи. Он утратил уверенность в себе: застарелые страхи взяли верх, и сразу вылезли наружу слабости. Внутри зияла пустота, не хватало сил даже на то, чтобы решить, каким путем вернуться домой. Выбор Отару пал на «Трен-де-лас-Нубес» скорее инстинктивно, чем по здравому размышлению.
Неподалеку от вокзала, среди пастухов и ребятишек, бродили несколько туристов. Хиро тревожила мысль, что среди них может оказаться агент Управления стратегических служб, и он прятал лицо под широкополой шляпой. К нему подошел мальчуган с облезлой собакой и о чем-то спросил. Застигнутый врасплох, японец со злобным раздражением его отогнал. Нервно поглаживая подбородок, Отару поджидал Фелипу, что стало уже в порядке вещей. Когда девушка пришла, он взял себя в руки:
– Мы еще успеем что-нибудь съесть и выпить перед посадкой.
Вдруг их внимание привлек звучный баритон:
– Я тысячу лет не мог дождаться, пока откроют этот участок железной дороги! – Какой-то крепыш сверкал рядом белоснежных зубов с двумя золотыми фиксами. – Подумать только… на высоте больше четырех тысяч метров! Я волнуюсь, как…
Спутница осадила его:
– Гуго, ты что, не видишь? Сеньор – иностранец!
И, обернувшись к Отару, по-английски извинилась за назойливость мужа.
Японец сделал вежливое лицо, а Фелипа обрадовалась, что может хоть с кем-то перекинуться словечком.
– Как вы посмотрите на то, чтобы дальше путешествовать вместе?
Креолка вопросительно взглянула на Хиро. Он понимал, что присоединиться к этой паре и держать себя с ними как с давними друзьями будет гораздо безопаснее. Его мучили подозрения, но выбора не было, и приглашение пришлось принять.
В поезде женщины без конца болтали, Гуго тоже то и дело вставлял реплику. С Отару же слетела маска деланого равнодушия. Порой японцу казалось, что демоны тревоги день ото дня берут над ним все большую власть.
Он не раз слышал, как Фелипа вскрикивала во сне. Однажды девушка созналась, что никак не может вспомнить лицо Дитриха: его образ размылся в памяти.
К креолке постепенно возвращалось присутствие духа, а Хиро все больше погружался в отчаяние, не зная, что делать. Может, когда они перевалят через Анды и подъедут к Перу, станет немного легче. Пока же Отару кивал головой и пускался в грубоватые пикировки с аргентинской парой. За несколько минут до отхода поезда в купе вошли лохматый курчавый паренек и священник.
Паровоз запыхтел, колеса завертелись, и за окном замелькали пейзажи. Мальчик следил, как исчезает в горах железнодорожное полотно.
– Вы едете как турист или собираетесь спасать души индейцев? – спросил крепыш у святого отца.
Легкий шлепок по руке мужа.
– Гуго!
– А что я такого сказал?
Священник улыбнулся и ответил по-английски:
– Я здесь как турист. Проехал всю страну и не мог отказаться от волшебного путешествия за облаками.
Аргентинка перевела ответ довольному мужу. С трудом подбирая английские слова, в разговор вмешалась Фелипа:
– А откуда вы родом, падре?
– Я понимаю по-испански, дочь моя, но плохо говорю. Я американец.
Как ни старался Хиро совладать с собой, его сковал страх.
– Я из Портленда, из штата Орегон. Во время войны служил капелланом на Тихом океане. А как вернулся домой, решил передохнуть и отправиться сюда, где мои корни. Бабушка была аргентинкой польского происхождения.
Паренек со скучающим видом принялся читать книгу, то и дело стреляя глазами на ноги Фелипы. Супруги рассказали, что они в свадебном путешествии. Это так романтично: провести медовый месяц в облаках.
Тут снова весело прогудел голос аргентинца:
– А китаец?
Жена снова шлепнула супруга по руке и повернулась к Отару:
– Извините его, подчас он бывает просто невыносим. А вы откуда родом?
Фелипа покосилась на Хиро, не зная, что сказать. Взгляд мальчишки от щиколоток креолки поднялся к кистям рук. Гуго подмигнул жене, а священник опередил всех:
– Он японец.
Подмостки, на которых разыгрывал комедию Отару, угрожающе заскрипели. Эту роль он не прекращал играть с тех пор, как, сидя на руках у солдата, глядел на развалины своего дома, разрушенного землетрясением. За дырявым занавесом виднелись декорации, мелькали силуэты актеров, все тонуло в неразберихе незаконченного сценария.
Его выследили.
С тех пор как в жизни Хиро снова все рухнуло, Фелипа взяла инициативу в свои руки и спасла его. Но сейчас девушка ошиблась. Лжесвященник, конечно же, агент УСС, и остальные, скорее всего, тоже. Ведь говорил же Отару креолке: аргентинские железные дороги принадлежат англичанам. Но та как следует не подумала, и теперь они под колпаком.
С лихорадочно блестящими глазами Отару вскочил с места и выбежал из купе, выбив книгу из рук парнишки, который возмущенно запротестовал:
– Эй, поосторожней!
В хвосте состава, опершись руками на поручни и наклонившись, японец долго блевал на мелькавшие рельсы. Хиро изо всех сил стискивал перила, и сырой ветер бил ему в лицо. Спазмы рвоты сотрясали желудок, рот наполнялся вязкой горечью, боль пульсировала в висках с каждым позывом. Сзади неслышно подошла креолка. И только когда Фелипа накинула Отару на плечи плащ, он заметил ее и бессильно опустился на пол. В небе неподвижно стояли облака, и казалось, что вагон завис.
– Скоро первая станция. Начальник поезда сказал – стоим полчаса. Многие пассажиры захотят остаться на экскурсии, может, и те, что едут с нами… – Девушка умолкла.
Отару чувствовал себя загнанным зверем, его переполняли гнев и отчаяние. Он отдал одежду креолке, поблагодарил и, не дожидаясь ее, вышел из тамбура в вагон. Фелипа так и осталась стоять с плащом в руках.
Крошечная станция с трудом различалась в тумане. Многие пассажиры вышли из вагонов с рюкзаками, видимо намереваясь отправиться в горы. Остальным просто хотелось размяться или купить что-нибудь у вышедших к поезду индейцев. Парнишка закрыл книгу, собрал вещи и прощально помахал всем рукой, еще раз бросив взгляд на бедра креолки. Гуго сошел, чтобы купить листья коки [110]110
Листья коки – общетонизирующее средство. В Боливии и других латиноамериканских странах листья жуют те, кто не переносит низкого давления высокогорья.
[Закрыть] для жены, которую начала мучить горная болезнь. Фелипа пошла с ним.
Хиро из вагона выгнала жажда. Прихватив с собой сумку с дневниками, Отару сошел вниз. Когда спускался по ступенькам, ученый ощутил во внутреннем кармане пиджака тяжесть браунинга. Святой отец увязался за ним.
Голова у японца кружилась, к горлу опять подступала тошнота, туман не давал вздохнуть.
У самой станции Отару двинулся в туман, за ним, то появляясь, то исчезая в белом мареве, брел священник. Гуго и Фелипа превратились в тающее серое пятно. Они, держась поближе к стене здания, обогнули его и скрылись из виду.
Сгустки мглы поднимались все выше. Вдали диспетчер по-испански вещал из репродуктора. Хиро оступился и несколько метров прокатился по склону, больно расцарапавшись о камни. Его окутала густая молочная пелена, и он начал задыхаться. Рука потянулась за лекарством. Вдруг раздался какой-то звук – Отару вздрогнул и выронил коробочку с таблетками. К нему сквозь туман приближался святой отец. Агент УСС шел по следу, как ищейка! Клочья марева наползали на Хиро, придавливая к земле, и тот мог сбежать.
Отару упал на колени. По лицу бежали слезы, зубы сжались до боли в скулах. Не раздумывая, японец схватил пистолет и злорадно взвел курок.
Когда священник разглядел его в тумане, он уже успел засунуть дуло себе в рот. В мозгу ученого кружились темные тени рыбаков, волна прибоя, вся в копошащихся крабах, и круги, расходящиеся по поверхности воды в ведре.
– Что вы делаете? Ради бога, бросьте оружие… Что за безумие? – попытался урезонить его святой отец.
Хиро медленно вытащил браунинг. Сплюнув кровь, он взглянул на слюну, стекающую с дула, и вдруг нацелил пистолет в священника. Туман стал липким, как паутина.
– Сволочь, думаешь, у тебя выгорело, да? Теперь-то я снесу тебе башку!
Священник хотел что-то крикнуть, но слова застряли в горле. Удар грома сотряс небо, и сверху посыпался мелкий дождик. Хиро поднял сумку с дневниками.
– Ты это хочешь, да?! – закричал рассвирепевший японец. – Не получилось в Новой Германии, так, думаешь, удастся здесь? Не выйдет!
По ширинке на брюках священника расползлось темное пятно.
– Н-не понимаю, о чем вы… Я увидел, что вам плохо, и, когда вы ушли, отправился следом. Мне показалось, что вам нужна помощь. Клянусь!
После второго удара грома дождь припустил крупными каплями. Со стороны станции прозвучал голос диспетчера, созывающий пассажиров: поезд отправлялся. Священник упал перед японцем на колени, опустил голову и начал молиться.
Хиро поднял глаза к небу. Слезы затекали в уголки губ, и во рту чувствовался соленый привкус. Так они и стояли друг напротив друга, и тут, словно ниоткуда, прозвучал голос:
– Куда его черти унесли? Нашел тоже духовное уединение!
Паренек с рюкзаком осекся, увидев пистолет. Святой отец обреченно прервал «Отче наш». Отару истерически захохотал.
– Я мог это предвидеть! Вас двое, а может, есть и еще…
Вместе с третьим раскатом грома прогрохотали два выстрела. Пуля попала в голову священнослужителя, и тот бессильно осел на ботинки Отару. Мальчишка упал на землю, держась за живот, и стал выплевывать темные сгустки. Японец отпихнул тело, подошел к бившемуся в спазмах пареньку и встал возле беспомощно раскинутых ног. Дождь усиливался. Уши болели от шума пальбы, в висках гудело. Хиро отбросил браунинг, поднял с земли тяжелый камень величиной с кулак и пробормотал:
– Ох уж этот грохот! Невыносимо, похоже на то… на то, как рушатся дома. – Он замахнулся и ударил парнишку булыжником по голове раз, другой, третий…
Донесшийся издалека голос диспетчера вывел Отару из состояния слепого бешенства, и окровавленный камень покатился в грязь. Ученый огляделся, словно проснувшись, увидел перед собой бездыханное тело, отпрянул назад и упал. Священник с дырой в голове лежал примерно в метре от мальчишки.
Под дождем туман начал рассеиваться. Неподалеку проступило место, где скалы круто обрывались в пропасть. Хиро поднялся, помедлил с минуту и оттащил трупы к краю. Потом вытряхнул из рюкзака мальчика кое-какие вещи и дорожную фляжку и столкнул тела вниз. Раздевшись, он рубашкой старательно счистил с себя кровь и грязь, затем оделся, завернул пистолет в платок и сунул его в карман.
С неба сыпались миллионы безжалостных ледяных колючек. С другой стороны каменной гряды продолжал созывать всех голос диспетчера. Отару с трудом одолел подъем и пошел к станции.
Оказавшись снова в купе, он долго не мог прийти в себя: зубы выбивали дробь, с затылка за шиворот стекали струйки воды. Аргентинка достала из чемодана полотенце:
– Вот, возьмите и скорее вытирайтесь, иначе простудитесь. – Нежным, но не терпящим возражений тоном женщина обратилась к мужу: – Гуго, сокровище мое, одолжи сеньору рубашку и телогрейку, пока просохнут его вещи.
Тот собрался прекословить, но ласковый взгляд жены быстро пресек все протесты.
Отару увидел, как Фелипа, взглянув на его ботинки, все в грязи и каких-то бурых пятнах, поднесла руку ко рту, сдерживая крик. Креолка зашла слишком далеко, оказавшись здесь с ним, без лишних раздумий, повинуясь только чувству. Смерть Хофштадтера стала теперь для нее чем-то далеким и пережитым. Хиро понимал: девушка спасла его, следуя инстинкту выживания, и впоследствии помощь ему превратилась почти в обязанность. Так креолка искупала вину перед погибшим. Фелипа до сих пор не простила себе, что не находилась тогда в Мато-Гроссо. Если бы ничего не получилось сделать, то хоть умерла бы рядом с любимым.
Девушка проводит Хиро до Лимы, до самого корабельного трапа. Ей так надо. Но простить его, труса и эгоиста, никогда не сможет и вряд ли будет относиться к нему, как к Дитриху. Фелипа ошиблась в раскладе карт: Отару не «Отшельник», он всего лишь кирпичик рухнувшей «Башни».
Гуго достал из кармана бумажный пакет, развернул его и протянул японцу два листика коки, что-то сказав. Жена перевела:
– Он говорит, что их надо разжевать и держать за щекой: помогает от горной болезни.
Поезд ехал по мостам над пропастями, поднимался на кремальерах, [111]111
Кремальера – подъемник на горных дорогах, работающий на зубчатой передаче и служащий для поднятия больших грузов: автомобилей, поездов и т. д.
[Закрыть] пробиваясь в золотом солнечном сиянии сквозь океан облаков.
Отару погрузился в глубокую дрему. Японец вдруг почувствовал себя жалким и внезапно постаревшим. События последних дней раздавили его, он совсем потерялся. В одежде с чужого плеча Хиро ощутил все свое человеческое ничтожество. И как только Фелипа могла подумать, что Отару поможет Дитриху войти в согласие с самим собой и с наследием отца? Страсть Хофштадтера, очищенная спокойствием Хиро… Чушь все это! Штурмбанфюрер оказался прав, ей бы прислушаться к его мнению, а по картам судьбу не прочтешь. И ни к чему, как старый барон, верить в вечные, абсолютные истины, не облеченные в плоть и кровь.
В Польверилле еще светило солнце. Шумная стайка ребятишек окружила путешественников, пытаясь продать им какие-то палочки с покрытыми серой концами.
– А вы уверены, что хотите остаться здесь? Обратный путь еще живописнее ночью. Ближайший поезд отходит через несколько дней. Что же вы будете тут делать? – заботливо поинтересовалась аргентинка.
– Остановимся в привокзальной гостинице, а завтра начнем экскурсии. – Фелипа отвечала не раздумывая. Она уже привыкла хитрить со всеми, начиная с самой себя.
Все тепло простились. Хиро равнодушно пожал руки аргентинцам. Гуго сказал жене, что надо бы оставить адрес, на случай если путешественникам понадобится остановиться в Буэнос-Айресе. Фелипа поблагодарила и ответила, что, пожалуй, об этом стоит подумать.
19
Любек, Германия,
апрель – июнь 1927
Немецкий выговор в этих краях оказался гораздо более быстрым и гортанным, чем тот, к которому Шань Фен привык, общаясь с профессором. Парень даже не понял, правильно ли ему ответили, когда он спрашивал дорогу к вилле Хофштадтера. Улицы в Любеке тоже были узкие, но в отличие от Шанхая дома располагались прямыми рядами. Холодный ветер задувал под легкую, не по сезону, одежду, и китаец сильно продрог, пока кружил по городу. Наконец молодой человек увидел над одной из калиток герб, оттиснутый на обложках тетрадей.
Открывший ему неприветливый старик, видимо дворецкий, поначалу ничего не желал слушать, но потом смягчился.
– У меня при себе имеется кое-что, принадлежавшее барону Хофштадтеру. Вопрос строго конфиденциален, и я могу это передать только лично в руки его сыну Дитриху.
Выставить Шань Фена, не доложив хозяину, слуга не отважился.
Комната утопала в коврах и бархате, окно закрывали тяжелые венецианские шторы. Помещение очень напоминало дирекцию «Нефритовой бабочки»: хороший вкус в сочетании с откровенным западным декадансом. Относительно личности человека, который даже не привстал с дивана при его появлении, сомнений у Шань Фена не возникло. Он походил на барона. Так, наверное, профессор выглядел лет в двадцать. Только свет в глазах был другой: гораздо мрачнее.
– Шань Фен?
– Да, майн герр.
– Китайчонок моего отца, на сей раз отсутствующего по уважительной причине?
– Именно так, майн герр.
– А ты знаешь, что у тебя занятный выговор? Полагаю, в сумке, в которую ты так вцепился, находится последний дар.
Шань Фен не нашелся, что ответить.
Хофштадтер выпростал из рукава домашнего халата тонкую белую ладонь и протянул ее вверх, словно ожидая, что китаец положит вещи отца.
– Ну же, смелее!
Молодой человек отдал Дитриху сумку, и тот, взвесив ее в руке, небрежно поставил на ковер, словно она его больше не интересовала.
– Можешь идти. Густав накормит тебя, если хочешь. И будем без спешки решать, что с тобой делать.
Парень не ожидал такого приема. Наверное, следовало отдать еще и копии записей, которые он на всякий случай переложил в свою сумку. Однако Шань Фен не смог. Слишком уж мало сын походил на отца.
Еще двое суток молодой человек провел на вилле, ожидая, что Дитрих поинтересуется записями: он ведь все-таки химик и должен понимать, о чем речь. Но парня никто не звал. На третий день китаец решил сам встретиться с Хофштадтером. Ему не запрещали свободно передвигаться по вилле: видимо, его почтительная робость произвела впечатление. Часов в десять утра Шань Фен постучал в дверь и зашел в комнату хозяина дома.
Темная прихожая, где нежданного гостя приняли в первый день, оказалась пустой. Молодой человек тихо миновал ее и подошел к алькову с кроватью под балдахином. Дитрих еще спал. Какое-то время китаец постоял в нерешительности: вряд ли хозяин будет рад, если его разбудит незваный чужак. И только он, пожалев о своем порыве, повернулся и собрался выйти, как отворилась боковая дверь и в комнату вошла красивая блондинка с чуть припухшим со сна лицом. Увидев китайца, женщина закричала, но слов Шань Фен не разобрал. Сзади раздался смех: сев на постели, Хофштадтер от души забавлялся сценой, и в глазах его в этот раз не стояла сонная муть. Все еще попискивая, красотка посильнее запахнула халат:
– Я возвращалась из ванной и вдруг… вижу перед собой это животное!
Напустив на себя важный вид, Хофштадтер ответил полушутя-полусерьезно:
– Юта, следи за собой и не говори в таком тоне о моем личном камердинере. Он человек восточный, но хорошо говорит по-немецки. К тому же парень очень обидчив.
Дитрих снова засмеялся и скрестил руки на затылке:
– Иди, Шань Фен, потом побеседуем.
Они и вправду пообщались, но китайцу разговор не понравился. Сын считал отца не более чем полупомешанным стариком, одержимым бредовыми идеями, из-за которых тот и бросил семью. Мать от такого потрясения умерла, а у Дитриха со временем появилось ироническое и лишенное иллюзий отношение ко всему на свете. Немец верил только в то, что касалось непосредственно его личного удовольствия. У китайца такой стиль жизни вызывал отвращение и в то же время притягивал: раньше ему ни разу не попадались люди, занятые только собой. Это был вызов. Хофштадтер хотел сделать из Шань Фена дворецкого, видимо заменив старого Густава, который уже не мог бегать по первому требованию. Домоправителя такой поворот событий явно ошарашил, но не огорчил, поскольку от такого человека, как хозяин, можно ждать чего угодно.
Снимая вечером сапоги в комнате для прислуги, Шань Фен улыбнулся про себя и подумал, что, несмотря на коммунизм и все такое прочее, он как был, так и остался всего лишь кули, [112]112
Кули – работник, слуга низшего ранга. В Китае под именем кули подразумевается многочисленный китайский и малайский пролетариат, ищущий работу за пределами родины.
[Закрыть] обычным восточным слугой.
С тех пор прошло два месяца, а китайцу так и не удалось понять личность хозяина. Хофштадтер тратил уйму времени на скучные светские ритуалы, партии в вист со знатными дамами и высокими военными чинами, на вечеринки и свидания с девицами, которых он регулярно менял. Но в конце концов Дитрих заинтересовался дневниками и записками отца, занялся их изучением и пару раз забрасывал нового дворецкого вопросами о деятельности старого ученого. Шань Фен не всегда мог дать исчерпывающий ответ, но сына профессора это не особенно беспокоило.
Порой у китайца возникало ощущение, что Дитрих над ним подтрунивает, как и над всеми остальными. Пару недель назад они отправились в Травемюнд, пригород Любека, расположенный около Балтийского моря. Шань Фен никак не мог взять в толк, какое удовольствие белокожие люди в нелепых пляжных костюмах получали, барахтаясь в ледяной воде. И еще считали, что это полезно для здоровья! От одного взгляда на них молодого человека бил озноб, но в купальню он все же пошел: ему хотелось посмотреть на забавное зрелище. Графиня фон Растембург, тетушка последней пассии Хофштадтера, бесцветной девицы с томными манерами, заметила, как китаец с интересом разглядывает плавающих друзей хозяина. Позже, когда молодой человек обносил напитками гостей, расположившихся на террасе гостиничного номера люкс, старая дама ехидно сострила:
– Ну вот, теперь видно, что ваш китайчонок и свое дело знает, а не только любуется женскими ножками в воде.
Шань Фен застыл с подносом в руках, а Дитрих с готовностью вмешался:
– Он еще многое умеет, графиня. Этот, как вы изволили выразиться, китайчонок может ножом вырезать сердце из груди, глядя человеку в глаза те несколько секунд, что тот еще будет жить. Я сам видел: любопытнейшее зрелище.
Услышав вдохновенное вранье Дитриха, графиня весь остаток дня молчала и тайком пристально изучала парня, когда думала, что он не видит.
Тем же вечером Шань Фен стал начищать золотую булавку в виде стрелки компаса, которую хозяин все чаще вкалывал в борт пиджака, отправляясь на какое-нибудь светское мероприятие. Во время работы парень снова вернулся мыслями к перепалке Хофштадтера с графиней фон Растембург. Старуха сочла китайца заморской диковиной, но ведь и Дитрих в ее представлении тоже был этаким чудиком, призванным развлечь приятелей. Тут немец подошел к Шань Фену, взял из его рук заколку и небрежно воткнул в левый лацкан. Долго и пристально поглядев на молодого человека, сын профессора процедил в своей обычной иронической манере:
– Терпеть не могу все это, но, черт побери, оно необходимо. – Затем повернулся и вышел из комнаты.
