Текст книги "Потомки"

Автор книги: Кауи Харт Хеммингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

16

Приехал Сид. Он высокий и тощий. Когда Алекс представляла нас друг другу, он сказал:

– Выпить бы чего, – затем схватил меня за руку, рывком притянул к себе, похлопал по спине и оттолкнул.

– Никогда больше так не делай, – сказал я ему, а он в ответ лишь коротко хохотнул.

По какой-то причине мы стоим на лужайке, где я обычно встречаю гостей. Я предложил ему чего-нибудь прохладительного и протянул бокал «Севен ап». Видеть Сида с бокалом в одной руке и салфеткой для коктейля в другой смешно и странно; такое впечатление, что я принимаю у себя будущего зятя, хотя я очень надеюсь, что этого не произойдет.

Алекс молча стоит возле Сида. Трудно понять, как она к нему относится.

– Алекс, ты поедешь со мной к Рейсеру, а потом к бабушке с дедушкой? Я скоро еду, так что…

– Я уже сказала, что поеду, – отвечает Алекс. – Мы с Сидом вместе поедем.

Она прижимается к нему, он обводит взглядом наш дом и снимает с ее плеча пушинку.

Я смотрю на его белые туфли. Они на удивление чистые.

– Сиду вовсе не обязательно с нами ехать, – говорю я.

– Как Алекс скажет, так и будет, мне без разницы.

– Алекс, он знает, куда мы едем и зачем?

– Да, – отвечает она. – Он все знает.

Внезапно меня охватывает беспричинная ревность.

– Мне кажется, это наше семейное дело, – говорю я. – Всю ближайшую неделю или сколько понадобится – больше, меньше – мы будем заниматься делами нашей семьи.

– Папа, я же говорила тебе, что Сид пока поживет у нас. Так что не возникай, ладно? К тому же при Сиде я буду вести себя гораздо лучше, честное слово.

Сид широко разводит руками и пожимает плечами;

– Видите? Что я могу поделать?

Я смотрю на Алекс, надеясь, что она заметит мое недовольство.

– Разве тебе не нужно ходить в школу? – спрашиваю я Сида.

– Я хожу, когда мне хочется, – отвечает он.

– Ладно, зовите Скотти. Мы уезжаем.

Скотти сидит на переднем сиденье, Алекс и Сид сзади. Скотти еще ни разу не вела себя так тихо. Я замечаю, что фотоаппарат и альбом для вырезок она оставила дома.

– Вы слышали про И-Ти [32]32
  Е. Т.(Extra-Terrestrial) (англ.) – инопланетянин, инопланетяне. Инопланетянин (И-Ти) – герой одноименного фантастического фильма С. Спилберга (1982).


[Закрыть]? – спрашивает Сид. – Помните, кто это?

Я смотрю в зеркало заднего вида, чтобы понять, к кому он обращается. У Сида небритые щеки и синие глаза. Он смотрит в окно и говорит неизвестно кому:

– Что им было нужно? Зачем И-Ти явились на Землю?

– Не слушай его, – говорит мне Алекс. – Сид всегда так себя ведет, когда едет в машине. Насмотрелся сериала «Сайнфелд».

– А кто такие И-Ти? – спрашивает Скотти.

– Не знаю, – отвечаю я.

Мне не хочется ничего объяснять. Я сворачиваю в сторону Ланикаи и вижу дом Рейсера. Рейсер – один из самых близких наших друзей. Он был прежде всего моим другом, хотя теперь я так не считаю. Мне приходится сделать небольшой крюк, чтобы объехать соседний дом, поскольку здесь одностороннее движение. Мне ужасно хочется нарушить правила и срезать путь, ведь на дороге все равно никого нет, но я этого не делаю. Мне нравится ехать по безлюдной улице и видеть, как ветер гоняет по тротуарам белый песок. От этой картины у меня появляется такое чувство, словно мне удалось выжить после какой-то катастрофы.

– А что, если этот И-Ти – инопланетный маргинал? – фантазирует Сид. – Что было бы, если бы все земляне улетели на другую планету и на Земле остались бы только, скажем, Скрич [33]33
  Персонаж комедийного американского телесериала «Спасенные звонком» в исполнении актера Дастина Даймонда.


[Закрыть]или Дон Джонсон [34]34
  Американский киноактер (сериал «Полиция Майами»).


[Закрыть]? У инопланетян сложилось бы о нас ложное представление.

– Очень интересно, – говорю я и сворачиваю на подъездную дорогу. – Слушайте, вы, философы, посидите пока в машине. Я скоро.

Я захожу за дом и направляюсь к задней двери, и тут, к своему великому изумлению, натыкаюсь на Рейсера, сидящего на маленькой каменной террасе. На нем купальный халат, в руках кружка дымящегося кофе. Рейсер молча созерцает пляж и океан, по которому бегут маленькие кудрявые барашки волн.

Заметив меня, он устало улыбается. Кажется, мой визит его нисколько не удивляет.

– Привет, Рейсер, – говорю я, подхожу к столу и выдвигаю стул, но стул оказывается мокрым.

– Привет, Мэтт, – отвечает Рейсер и смотрит на мокрое сиденье. – Пошли в дом.

Он встает, и я вижу, что халат у него на спине тоже мокрый.

Мы проходим на кухню, где он наливает мне чашку кофе.

– Спасибо, – говорю я. – У тебя есть пятьдесят на пятьдесят?

– Нет, – отвечает он.

– Ну и ладно.

Рейсер начинает шарить в буфете:

– Где-то тут должен быть этот порошок, сухие сливки. Черт, никогда не знаю, где что лежит. У Нои все было разложено по местам. Молока тоже нет.

– Как она?

Рейсер усаживается за стол:

– Я отменил свадьбу. Мы расстались.

– Что? Ты серьезно? Почему?

Он барабанит пальцами по столу. На куске газеты лежат покрытые коричневыми пятнами плоды манго.

– Не сложилось, и все. – Рейсер прячет лицо в ладонях. – Она не понравилась моим родителям. Мне они, конечно, ничего не сказали, но я же видел, что она им не нравится. Что я мог поделать? Простая гувернантка, к тому же еще и танцовщица. Она из другого мира, понимаешь?

Я думаю о его семье. Старинное семейство, потомки крупного плантатора-сахарозаводчика. Родители Рейсера всегда казались мне милейшими людьми. Почему они не захотели признать Нои? У нас на Гавайях не принято быть снобом. Исключения довольно редки.

– Я думал, это пустяки, а оказалось, что вовсе не пустяки, понимаешь?

– Понимаю, – говорю я.

– Я чувствовал, что ошибся в выборе, – говорит Рейсер, отнимая руки от лица. – Но ничего, я переживу. Обязан пережить. Я не думал, что все так получится. – Его глаза блестят. Рейсер останавливает взгляд на мне. – А ты зачем приехал? Просто поздороваться?

Я смотрю на манго и делаю глоток кофе.

– Ага. Мы же давно не виделись. Проезжал мимо, дай, думаю, заеду…

Я машу рукой в сторону Кайлуа и только сейчас понимаю, что дом Рейсера стоит в стороне от дороги. За его домом – тупик.

– Как она? – спрашивает Рейсер.

– Нормально, – отвечаю я.

Никогда не замечал, чтобы Рейсер проявлял к кому-либо теплые чувства, поэтому не хочу лезть к нему со своими проблемами. Расставание с невестой – болезненное испытание. Не хочу усиливать его боль своей. Я думаю о его родителях, которым не понравилась Нои, о Сиде, который не понравился мне, об отце Джоани, которому не понравился я.

– Между прочим, принцесса Кекипи, – говорю я, – вышла замуж против воли родителей. Как и все мы. Делай то, что нравится тебе, а не твоим родителям.

Рейсер кивает.

– Все еще можно исправить, – говорит он.

– Конечно, – говорю я.

Он горестно опускает плечи. Неужели он так ничего и не предпримет?

– Ну ладно, меня ребята ждут.

Я встаю и начинаю прощаться, хотя выпил всего пару глотков кофе. Рейсер, кажется, даже не замечает, что мой визит до смешного краток и бесцелен. Он провожает меня к двери. На кушетке валяется пуховое одеяло, на столе стоит бутылка вина и лежит раскрытый «Телегид». Нужные передачи отмечены в нем красными чернилами. Рейсер распахивает передо мной дверь и рукой прикрывает глаза от солнца. Затем приветственно машет рукой моему семейству.

– Все будет хорошо, – говорю я, он кивает и закрывает за мной дверь.

Я иду к машине несколько ошеломленный; я молю бога, чтобы Рейсер женился на своей девушке. Не знаю, почему для меня это важно, но тем не менее это так.

– Я не смог, – говорю я, усаживаясь в машину.

– Чего не смог? – спрашивает Скотти.

– Все равно придется. Следующий адрес такой, что придется смочь, – говорит Алекс.

Рейсер был моим пробным камнем. В следующем доме меня ожидает настоящее испытание. Мне предстоит иметь дело с людьми, которые меня откровенно не любят. Я включаю зажигание, выезжаю на дорогу и еду исполнять свой долг.

17

Мы сидим на открытой террасе, потому что именно там нашли Скотта, когда подъехали к дому: он сидел в плетеном кресле и со стаканом, балансирующим у него на колене. Мне видно, как в нижнем дворике Скотти ведет бабушку под руку по саду и показывает ей то на одно, то на другое. «Камень. – говорит она. – Пруд». У матери Джоани болезнь Альцгеймера, и Скотту приходится самому заниматься и женой, и сиделкой, и домом. А еще он обожает плавать в бассейне. Я не раз смотрел, как он плавает: когда он выныривает, глотая воздух разинутым ртом, в круглых плавательных очках и купальной шапочке, то на лице у него точно такое же выражением, как у человека на картине «Крик» Эдварда Мунка. Другое из его многочисленных хобби – выпивка. Это у них семейное. Я сразу почувствовал запах виски, когда он увидел Скотти и сказал: «Бинго!» Он всегда так приветствует младшую внучку.

Я рассказал ему наши новости и отдал завещание, которое он сейчас и читает. Сид держится в сторонке и молчит, за что я ему очень признателен. Потом, присмотревшись, я вижу, что парень, нацепив черные очки и надвинув на глаза свою черную кепку, попросту спит в шезлонге. Алекс примостилась у его ног. Мне не нравится, что она не отходит от Сида ни на шаг.

– Ни черта не понимаю. Как будто другой язык. – ворчит Скотт, перелистывая страницы завещания.

– Я вам объясню, – говорю я.

– Давай.

– Это завещание о жизни. У вас такое тоже есть.

– Есть, но оно написано нормальным языком, а здесь какая-то тарабарщина. Это все равно что по-корейски читать.

Скотт трясет листками, глядя на меня и Алекс.

– Я уверен, что ваше написано точно таким же языком. Хотите, я вам все объясню?

Он пропускает мои слова мимо ушей и вновь погружается в чтение; наверное, он не хочет слушать мои объяснения. Он меня никогда не любил. Когда мы с Джоани еще только собирались пожениться. Скотт предлагал мне поддержать его бизнес-проекты, но я ответил, что никогда не веду бизнеса с друзьями и родственниками. Конечно, это был всего лишь предлог; я не хотел ввязываться в грандиозные планы будущего тестя, большая часть которых относилась к ресторанному бизнесу. Пришлось стерпеть все бесчисленные попытки убедить меня в том, что такой-то или такой-то городок может стать новым Уайкики. Один раз я даже сделал вид, что согласен – просто так, чтобы отвязаться. Слава богу, мне хватило ума не поддаться на уговоры.

– Тарабарщина, – бормочет Скотт.

– Давайте я вам помогу, Скотт. Я понимаю, юридический язык очень сложный. Мне он знаком хорошо, это моя работа.

Я вспоминаю строки из завещания Джоани, похожие на призывы «я» умирающего к «я» живому и здоровому. «В случае, если я окажусь в состоянии глубокой комы, прошу не поддерживать во мне жизнь никакими искусственными средствами, равно как и соответствующими процедурами. Я отказываюсь от процедур, направленных на поддержание во мне жизни, от искусственного питания и дыхания, а также от ухода за мной». Меня всегда поражало то, как Джоани выразила эту фразу: «Я не хочу, чтобы за мной ухаживали, дабы поддерживать во мне жизнь». Джоани словно не желает, чтобы о ней заботились. Эту часть завещания Скотт понял, ту часть, где его дочь ясно заявляет, что не хочет жить.

– Может быть, вы хотите, чтобы я вам что-нибудь разъяснил? – снова спрашиваю я. – Понимаете, это прямые инструкции, в которых Джоани указывает, какие медицинские процедуры она хочет получить, а какие, как в данном случае, не хочет. Например, она отказывается от искусственного дыхания, от…

– Не хочу этого слышать. Я все прекрасно понял. Здесь говорится, что она не желает, чтобы вокруг нее вился рой родственников, ожидающих, когда она скиснет, как молоко. Она не желает, чтобы доктора делали вид, что занимаются лечением, и заявляет, что хочет переехать в другую больницу.

– Дед, – говорит Алекс, – ты в своем уме?

– В своем. Я уже ко всему подготовился и рад, что Джоани хватило ума написать завещание. Моя девочка совсем не эгоистка и очень храбрая! – дрожащим голосом выкрикивает он. – Она всегда была сильнее, чем ее брат. Барри только ноет и ничего не делает. В шестнадцать лет он выглядел на тридцать. Черт его знает, может, он гомосексуалист.

– Никакой он не гомосексуалист, – говорю я. – Он любит женщин.

Я думаю о Барри. Он всегда был мягким, тихим, розовощеким. Сейчас Барри занимается йогой и еще чем-то под названием «будокон» [35]35
  Новый вид фитнеса, включающий в себя элементы йоги, восточных танцев и медитации.


[Закрыть]и стал поджарым и подвижным, как дикий зверь.

– Джоани сильнее тебя, Мэтт, – продолжает Скотт. – За один год она пережила столько, сколько тебе не пережить и за десять лет! Сидишь в своем офисе да считаешь денежки. Может быть, если бы ты купил ей собственный катер и всякое необходимое снаряжение или почаще отпускал бы поболтаться по магазинам, она не связалась бы с таким опасным спортом. Если бы ей было чем заняться дома.

– Дед… – говорит Алекс.

– А ты, Александра? Набрасывалась на мать, хотя та хотела всего лишь немного тебя расшевелить. В Джоани всегда кипела страсть! Она у меня хорошая девочка, – повторяет он, словно кто-то пытается ему возразить. – Я ей никогда этого не говорил. А сейчас говорю!

Скотт встает и подходит к перилам, ограждающим веранду. Он стоит к нам спиной. Его плечи подергиваются. Упершись руками в бока, он смотрит куда-то вдаль, словно пытается определить погоду. Затем краем фланелевой рубахи утирает лицо, кашляет, сплевывает и оборачивается к нам:

– Эй, вы, хотите булочек? Я напек булочек. А выпить хотите?

В его глазах стоят слезы, руки засунуты в карманы, он нервно перебирает пальцами. Мне нравится смотреть, как плачут мужчины. Впечатляющее зрелище.

– Конечно, Скотт. Мы очень хотим булочек и чего-нибудь выпить.

Когда он уходит в дом, я смотрю на Алекс:

– Обиделась? Не обижайся, дед просто очень расстроен.

– Я знаю. Все нормально.

Однако по ней видно, что все далеко не нормально: лоб нахмурен, челюсти сжаты.

– Как это происходит? – спрашивает она.

– Что происходит?

– Ну… когда все отключают? В смысле, сколько потом времени?

Утром я говорил с доктором. Он сказал, что без аппарата искусственного дыхания Джоани продержится еще с неделю.

– Около недели, – отвечаю я.

– И когда это должно случиться?

– Врачи ждут только нас, – отвечаю я.

– О, – говорит Алекс.

Она машинально дотрагивается до Сида, но он не реагирует.

Скотти и бабушка возвращаются из сада. У каждой в руке пучок белого имбиря.

– Да, деду будет трудно пережить это в одиночку, – говорю я.

Скотти подводит бабушку к лестнице. Я никогда не умел разговаривать с Элис. Наши встречи напоминают ситуацию, в которой мне показывают младенца исключительно для того, чтобы посмотреть, как я буду реагировать.

– Привет, бабушка, – хором говорим мы с Алекс.

Она смотрит на нас. Возвращается Скотт и приносит булочки и поднос с напитками. Виски со льдом. Я даже не смотрю на то, что он предлагает Алекс. Я знаю, что в моем присутствии она пить не станет. Сид мгновенно просыпается и оглядывается вокруг с видом собаки, почуявшей мясо. Он тянется к подносу – я смотрю, как его пальцы обхватывают стакан. Заметив мой взгляд, он убирает руку и откидывается в кресле. Скотт бросает на него сердитый взгляд, и Сид отдает ему честь.

– Ты кто? – спрашивает его Скотт. – Откуда ты взялся?

– Это мой друг, – отвечает Алекс. – Он приехал со мной.

Скотт смотрит на Сида, затем поворачивается к Элис и протягивает ей стакан виски.

– Сегодня мы поедем навестить Джоани. – говорит он.

Элис расплывается в улыбке.

– И Чачи [36]36
  Джоани и Чачи– персонажи известного сериала «Джоани любит Чачи» («Joaiue Loves Chachi»).


[Закрыть]? – спрашивает она.

Сид разражается хохотом; Скотт так резко оборачивается и так крепко берет его за плечо, что я начинаю опасаться за жизнь парня.

– Замолкни, сынок, – говорит Скотт. – Или я пристукну тебя вот этой самой рукой. Можешь не сомневаться.

Я качаю головой и смотрю на Алекс и Сида.

Скотт снимает руку с плеча Сида и поворачивается к жене:

– Нет, Элис. Мы поедем к Джоани, к нашей дочери. Мы привезем ей все, что она любит. – Он бросает взгляд на меня. – Как ты думаешь, чего ей хочется, Элис? Это мы ей и привезем. Доставим прямо к постели.

– Джоани и Чачи, – нараспев произносит Элис. – Джоани и Чачи!

– Да заткнись ты, Элис! – рявкает Скотт.

Элис смотрит на него так, словно он собрался ее фотографировать. Она складывает руки, улыбается и так замирает на несколько секунд. Скотт прищуривается.

– Извини, старушка, – говорит он. – Говори что хочешь и сколько хочешь.

– Ну и потеха, – говорит Сид. – Обхохочешься. А у бабули неплохое чувство юмора. Только и всего. Может быть, она знает, до чего потешно выглядит. Мне кажется, что знает.

– Сейчас я тебе врежу, – говорит Скотт.

Его руки висят вдоль тела, мышцы напряжены, жилы вздулись. Я знаю, что сейчас он действительно ударит Сида, потому что он всегда так делает. Я видел, как он ударил Барри. Меня он, кстати, тоже ударил, когда я обыграл его в покер. Руки у него сжались в кулаки – узловатые старческие кулаки, в коричневых пятнах, похожих на старые ожоги и свидетельствующих о больной печени. В следующую секунду Скотт выбрасывает кулак – молниеносное, как бросок змеи, движение. Я вижу, как Сид вскидывает руку, чтобы закрыть лицо, но тут же опускает и вцепляется себе в штанину. Словно он и не собирался защищаться. В итоге мы имеем картину: удар в правый глаз, вскрик старшей дочери, испуганное лицо младшей, отец, который пытается всех утихомирить, и его теща, которая заливается визгливым смехом, как будто мы все специально для нее устроили тут цирк.

18

Я веду машину по Кахала-авеню к дому Шелли и Ллойда. Я не хочу говорить Шелли, что моя жена скоро умрет. Не хочу не потому, что приносить дурные вести всегда неприятно, а потому, что Шелли не женщина, а просто какой-то питбуль. Она жена сенатора и убеждена, что может все, стоит лишь призвать на помощь нужного человека.

Сид сидит на заднем сиденье и молчит. Он явно потрясен случившимся.

– Отец всегда учил меня, что сначала человека нужно предупредить, а уж потом бить. – Это все, что сказал Скотт, после того как нанес удар.

– Правильно. – Это все, что ответил ему Сид.

После этого они молча посмотрели друг на друга, Сид забрался в мою машину, а Скотт ушел в дом, позвал Элис и велел ей собирать вещи дочери. Он не стал называть Джоани по имени, очевидно опасаясь, что Элис вновь заговорит о Чачи.

– Глаз болит? – спрашиваю я. – Господи, Алекс, ты не могла бы сесть впереди? А то я чувствую себя шофером, который везет двух важных персон.

– А что, это было бы здорово, – откликается Сид. – В смысле, если бы у нас был шофер. С глазом все в порядке. – Он отнимает от него пакет замороженного шпината, который мы купили по дороге в «7–11» [37]37
  « 7–11»– сетевой супермаркет.


[Закрыть]. – А вам бы хотелось иметь шофера?

Я смотрю в зеркало. Алекс сидит закинув одну ногу на ногу Сида. Откуда на мою голову свалился этот парень? Куда его деть?

Его глаз заплыл и приобрел светло-голубой оттенок. От этого Сид выглядит не как настоящий, бывалый мужчина, а как ребенок с аллергическим отеком.

– Ну и вид у тебя, – говорю я.

– Не могу поверить, в голове не укладывается, – говорит Сид. – Не так уж часто старики набрасываются на людей с кулаками. Сюр какой-то. – С этими словами Сид кладет руку на бедро Алекс.

– Алекс, – командую я, – пересядь на переднее сиденье.

Она перебирается вперед. Я слышу смачный шлепок по заднице.

Я шумно вздыхаю.

– Зачем ты отправил Скотти со стариками в больницу? – спрашивает меня Алекс.

– То есть как это «зачем»? Чтобы повидаться с матерью. Тебе бы тоже нужно ее увидеть.

– Но может быть, Скотти не обязательно без конца видеться с мамой? Особенно теперь. Наверное, она сильно начнет меняться, когда… Как ты считаешь?

– Не знаю.

– А вдруг она будет страдать, и мы это поймем?

– Ну и что? – говорит Сид. – Сидите возле нее, она это будет чувствовать, и ей будет легче. Только потом нужно сбрасывать напряжение, нельзя все держать в себе, так недолго и спятить. Не могу поверить, что ваш дед дал мне в глаз.

Он смотрит на пакет шпината.

– С него станется, – говорю я. – Кстати, он уже давно не дрался, вот что удивительно.

– Тебе нужно повидаться с матерью, – говорит Сид.

Алекс не спорит. Если бы то же самое сказал я, она непременно начала бы пререкаться. Не могу понять, благодарен я Сиду или он меня раздражает.

Я сворачиваю на Пуэо и сбавляю скорость. Я чувствую себя словно бродячий торговец, который едет по ухабам и кочкам Кингз-Трейл предлагать местным жителям товары, которые им вовсе не нужны. Я думаю о людях, которые ездили по этой дороге, и тех, кто спасался бегством. Все нарушители закона бежали от наказания по Королевской дороге.

– Как это получается, что на ССАВ всегда выбирают все самое бездарное? – недоумевает Сид.

– Ты о чем? – спрашивает его Алекс.

– ССАВ – «Самое Смешное Американское Видео», такой сайт. Так вот, из всей фильмотеки вытаскивают только всякую дрянь.

– Ты называешь его ССАВ? – переспрашиваю я.

– Да у них все фильмы паршивые, Сид, – говорит Алекс. – Ты что, не понимаешь?

– Не понимаю, – отвечает он. – Почему это все? Бывают очень даже ничего, обхохочешься.

– Слушайте, вы не могли бы заткнуться, оба? – говорю я, включаю радио и подъезжаю к краю тротуара.

Дом скрыт густыми зарослями бугенвиллеи и обнесен высокой каменной стеной.

В окне на втором этаже я замечаю девушку, которая смотрит на нас. Затем она исчезает.

– Это Кей, – говорит Алекс.

– Кей? Почему Кей?

– Некоторым нравится менять свое имя. Дэвид Чанг велит называть себя Алика, это его гавайское имя. А ей почему-то нравится свое имя сокращать. В общем, сокращала-сокращала и получила одну букву – Кей. Представляю, как ее раздражает имя Ллойд.

– Мы с ней в одном классе по креативному письму, – говорит Сид. – Помнишь, как однажды она пригласила на вечеринку танцовщиц на шесте? Потрясно!

– Вы не хотите зайти поздороваться? – спрашиваю я.

– Хотим, – отвечает Алекс, предварительно бросив взгляд на Сида.

Мы выходим из машины, подходим к дому, открываем деревянную входную дверь, затем звоним в звонок. За дверью слышатся шаги.

Нас встречает дочь Ллойда и Шелли. Вести с ней беседу я предоставляю Алекс. Девушки крепко обнимаются.

– Вернулась? – спрашивает Кей и смотрит на Сида. – А ты почему здесь?

Ока подходит к нему, и они целуются в губы. У этих юнцов все так естественно. Откуда им знать, что скоро от взаимной симпатии и непринужденности не останется и следа.

– Привет, мистер Кинг, – говорит Кей. – Ллойда нет дома.

– Сидит в офисе? – спрашиваю я. – Все так же пытается усовершенствовать наше общество?

– Нет, занимается серфингом, – отвечает она. – Сегодня южный ветер.

– Но ведь он совсем недавно перенес операцию!

– Ага, и очень не в духе. Хотите убедиться?

– Он же потерял несколько пальцев на ноге! Как он стоит на доске?

– Упертый – никогда не сдается.

В ее голосе слышится гордость; она отступает в сторону и впускает нас в дом.

– Я вижу, твой папаша всех вот где держит, – говорит Сид, словно прочитав мои мысли.

Да, Ллойд держит всех «вот где». Он задает тон, он правит. Я думаю о друзьях Алекс и их родителях, об их прошлом и настоящем, об их устремлениях и жизненных целях. Одни владеют ими сейчас, другие только вырисовываются. Я думаю о том поколении, что придет после нас. Похоже, их уже ничто не интересует. Они сдались. Они уже никогда не станут сенаторами или владельцами футбольной команды; ни одному из них не стать президентом западного филиала Эн-би-си, основателем компании диетических продуктов «Уэйт Уотчерс», изобретателем магазинной тележки, военнопленным, главным всемирным поставщиком орехов макадамия. Нет, вместо этого они будут пить колу, принимать наркотики, брать уроки литературного творчества и смеяться над нами. Возможно, вместе с генами к ним перейдет наша энергичность, но они не смогут ею воспользоваться. Я смотрю на стоящих передо мной девушек и читаю это в их глазах: жалость к нашему поколению и вместе с тем желание нас превзойти. Каким образом – этого они еще не знают, не нашли способа. Я так и не нашел способа превзойти тех, кто в свое время превосходил меня.

– Мама дома? – спрашиваю я Кей.

– Сидит на заднем крыльце, – отвечает она.

– Похоже, у нас на Гавайях все живут на заднем крыльце. Пойду поздороваюсь.

Дети стоят тесной группой. Я делаю несколько шагов, затем оборачиваюсь. Они сгрудились возле лестницы. Я слышу голос Кей: «Хочешь посмотреть мое платье для выпускного вечера? Такое прикольное. Я в нем на уличную шлюху похожа». Алекс начинает что-то говорить о своей матери, а я думаю о том, что Кей, наверное, – а может быть, и вся молодежь в округе – знает о любовных похождениях моей жены.

Я вижу Шелли под полотняным бежевым зонтом. На столе перед ней – пепельница и газета с кроссвордом. На Шелли черный купальник и черная полупрозрачная туника. Заметив меня, она прижимает руку к груди.

– Ты меня до смерти напугал, – говорит она и шлепает меня газетой.

Ее лицо покрыто темным загаром. Она курит и никогда не пользуется лосьоном от солнца, чем заслужила огромное уважение в наших кругах.

– Кей неплохо выглядит, – говорю я. – Кстати, а почему она называет себя просто Кей?

– Кто знает, – отвечает Шелли. – Наверное, хочет вытравить из себя все гавайское. Сейчас пишет стихи. Ужасные, читать невозможно. Садись.

Шелли убирает со стула газету, и я сажусь. Я смотрю, как под лучами солнца сверкает вода. Она чистого бирюзового цвета, какой и должна быть вода в бассейне.

– У меня новость о Джоани, – говорю я. – Врачи сказали, что ей стало хуже. В общем, мы собираемся ее отпустить. Дать вечный покой. Господи, не знаю, как нужно сообщать такие вещи.

Шелли сдвигает темные очки кверху, на волосы, и смотрит на меня:

– Кто ее лечит?

– Сэм Джонстон.

– Хороший врач, – говорит она.

У нее расстроенный вид. Она наклоняется вперед и сжимает руки. Характерная поза – так Шелли выражает свою готовность к действию, когда собирается исправить то, что уже не исправишь. На какое-то мгновение мне кажется, что она и в самом деле может мне помочь – вот сейчас она кому-нибудь позвонит или напишет, и все будет хорошо. Она найдет выход.

– Вот такие дела, – говорю я. – Я заехал сообщить тебе об этом. Если хочешь, можешь с ней повидаться.

– Вот блядство, Мэтт, не знаю, что сказать.

– Уже сказала.

Она откидывается на спинку стула, а я похлопываю ее по нагретой солнцем ноге.

– Ты ко всем ездишь? В смысле, сам – ко всем знакомым?

– Пытаюсь. Не ко всем, только к самым близким.

Шелли смотрит на пачку сигарет и снова опускает на глаза темные очки:

– Брось, не нужно. Я сама все сделаю. Сама всем позвоню или заеду лично. Господи, не могу поверить, что это происходит на самом деле.

Она всхлипывает; из-под темных очков по щеке сползает слеза.

– Нет, я сам. Мне необходимо чем-то заняться, понимаешь? – Я думаю о своих визитах. Я словно медленно наползающая лава, которая навеки меняет окружающий пейзаж. – Слушай, ты ничего не хочешь сказать про Джоани? – спрашиваю я. – Ты ничего про нее не слышала?

– Что-что? – спрашивает Шелли, вытирая лицо. – О чем ты? Хочешь, чтобы я сказала что-нибудь о ней на ее…

Шелли замолкает, не желая произносить это слово, а я не хочу его слышать.

– Да нет, – говорю я. – Я про другое. Иногда приятно послушать, что говорят о ней люди, но ты не бери в голову. Не сейчас. – Я встаю. – Не буду тебя задерживать. Извини. У меня такое чувство, что все летит в тартарары.

Шелли не встает, чтобы обнять меня на прощание. Она не из тех, кто любит обниматься. Она никогда не провожает своих гостей до двери, и сейчас я этому даже рад. Я не хотел расспрашивать о Джоани и ее любовнике; я не должен об этом думать.

– Я скажу Ллойду, – говорит Шелли. – Мы приедем к ней сегодня. Пожалуйста, если тебе что-нибудь понадобится, звони. Пожалуйста.

– Спасибо. Шелли.

– Да ладно, забудь. Я от тебя все равно не отстану, нравится тебе это или нет. Обзвоню знакомых дам, соберемся и продумаем, что нужно будет сделать и как. Ты только скажи, какие у тебя пожелания.

– Спасибо, – говорю я и пытаюсь вспомнить, как нужно устраивать похороны и поминки, какие покупать цветы и закуски, как проводить церемонию прощания.

Шелли вытирает лицо полой туники и тянется за сигаретами.

– Шелли, – говорю я, – помнишь Рейсера? Ты не могла бы сообщить ему о Джоани? Я сам собирался ему сказать, но не смог.

– Разумеется! – с готовностью отвечает она.

Как все-таки счастлив бывает человек, когда может заняться конкретным делом.

Дети стоят на кухне и едят курицу из алюминиевой сковороды.

– Хотите? – обращается ко мне Кей. На ее лице выражение горя и сочувствия. – Осталось после благотворительного мероприятия Ллойда. Еще суши есть.

Я беру деревянные палочки и съедаю несколько кусочков суши. Затем говорю Алекс и Сиду, что нам пора ехать.

Ребята обнимаются, целуются, обещают созвониться. Кей провожает нас к выходу, затем уходит в дом. Мы забираемся в машину и медленно отъезжаем.

– Наверняка она об этом что-нибудь напишет. Я ее знаю, – говорит Алекс.

– Надеюсь, она не станет писать всякие гадости, – говорит Сид.

– О чем тут писать? – отзываюсь я.

И в самом деле. Женщина живет. Женщина умирает.

Я веду машину и думаю о том, куда мы теперь направимся, спокойствие чьего дома нарушим. Где-то совсем рядом живет Рассел Клоув, но сейчас мне не хочется его видеть, так что я выбираю Бобби и Арта.

Я поглядываю на Алекс, делая вид, что слежу за дорожными знаками. Вид у нее усталый. Вид измученный, словно ей пришлось слишком много пережить.

Когда мы приближаемся к дому Бобби, она вдруг говорит:

– Я знаю, где он живет. Хочешь, покажу?