Текст книги "Потомки"

Автор книги: Кауи Харт Хеммингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

27

Он живет как раз под нами. Прилетел в командировку и остановился в одном из домиков на берегу залива, которые видно с нашего балкона. В его офисе сказали, что он здесь. Почему здесь, а не у постели моей жены? А почему я здесь?

Я стою на балконе и смотрю вниз, на берег, потом решаю надеть костюм и пойти на пляж. Поищу там своих девчонок. Поищу любовника жены и, возможно, искупаюсь и покатаюсь на гребне волны, как делал когда-то в мальчишеские годы.

Девчонки и Сид загорают возле мола. Скотти лежит на полотенце, аккуратно вытянув ноги и повернув лицо к солнцу, а мне хочется, чтобы она плескалась в воде. Не нужно ей так много времени проводить на солнце. Я встаю так, чтобы на нее упала тень:

– Хватит лежать, Скотти. Иди поиграй в мяч, займись чем-нибудь.

Она взмахивает рукой:

– Я хочу загорать.

– А где твой альбом? Почему ты его забросила?

– Дурацкое занятие.

– Ничего подобного, – говорю я. – Это было здорово. Мне твой альбом нравился.

Со Скотти что-то не так. Наконец я понимаю, в чем дело, – ее груди. У Скотти выросли огромные груди. Присмотревшись, я вижу, что это шары из мокрого песка, которые она затолкала себе в купальник.

– А это что такое? – спрашиваю я. – Скотти, что с твоим купальником?

Она прикрывает глаза от солнца и смотрит на свою грудь.

– Это пляжные сиськи, – говорит она.

– Немедленно убери, – командую я. – Алекс, почему ты ей такое позволяешь?

Алекс лежит на животе, с развязанными тесемками лифчика. Она приподнимает голову и смотрит на Скотти:

– Я не видела. Вытряхни песок, дуреха.

Сид тоже приподнимает голову.

– Ну, не скажите, – говорит он. – Большие сиськи – самое то.

– Биби говорит, – замечает Алекс, – что мужики от больших сисек балдеют. Сид у нас как раз такой. Обожает большие сиськи.

– А кто это – Биби? – спрашивает Скотти, вытряхивая из купальника песок.

– Персонаж из «Южного парка», – отвечает Сид. – Между прочим, Алекс, маленькие сиськи мне тоже нравятся. Я за равноправие во всех отношениях.

– Займись своим альбомом, Скотти, – говорю я. – Я хочу, чтобы ты его закончила, тебе же нужно будет принести его в школу.

Хорошо видно, что мои слова на Скотти не действуют. Заниматься альбомом – значит снова вернуться в детство, а ей этого уже не хочется. И я понимаю, что причиной этому Алекс.

– Как дела? – спрашивает меня Алекс.

– Неплохо, – отвечаю я. – Он здесь, в Ханалеи.

Я показываю на ряды зеленых садов, тянущихся вдоль побережья.

– Кто – он? – спрашивает Скотти.

– Мамин приятель, о котором я тебе рассказывала, – отвечает Алекс.

– Комедийный актер?

– Да, – отвечает Алекс, бросив на меня быстрый взгляд. – Комедийный актер.

– Как интересно, Алекс. – замечаю я. – Девочки, хотите искупаться?

– Нет, – дружно отвечают они.

– А прогуляться? Вдруг мы встретим того актера?

– Нет, – отвечает Скотти.

Лежа на животе, Алекс завязывает лифчик и встает.

– Я пойду с тобой, – говорит она.

– Я как раз собиралась сказать, что передумала и тоже хочу прогуляться, – тут же заявляет Скотти и встает. Из-под ее купальника струйкой бежит песок. Сид вскакивает и бодает головой воздух.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Ничего, просто встряхиваюсь. – Он по-свойски толкает меня в спину, потом делает захват за шею и ерошит мне волосы. – Все-таки вы его нашли. – говорит он. – Отличная работа.

Я отталкиваю его и качаю головой:

– Странный ты парень.

С этими словами я направляюсь прочь от пирса. Троица ребят следует за мной. Я чувствую себя мамашей-уткой во главе выводка.

Мы идем туда, где заканчиваются дома и течение гонит встречные волны, и они, сталкиваясь с откатывающейся волной, взлетают веером брызг, словно гейзеры. Мы смотрим на волны, затем Скотти говорит:

– Жаль, что с нами нет мамы.

Я думаю о том же. Наверное, это и есть любовь, думаю я, когда видишь что-то интересное и хочешь, чтобы рядом с тобой находился любимый человек. Я каждый день старался запомнить все анекдоты, занятные истории и сплетни, даже репетировал, чтобы вечером в спальне рассказать их Джоани.

Темнеет, и я начинаю опасаться, что мы его уже не найдем, что я уже ничего не смогу для нее сделать. Даже сейчас, разве не должны мы сидеть у ее постели, окаменев от горя? Как мы могли спокойно отправиться на прогулку? Я невольно думаю о том, что мы до сих лор не можем поверить в то, что случилось; мы так привыкли, что нас оберегают, что мы живем себе и горя не знаем. Мне совестно перед Скотти, потому что она до сих пор не понимает, что происходит с матерью.

– А мы будем плавать с акулами? – спрашивает Скотти. – Я читала в рекламе отеля: тебя сажают в клетку и погружают в воду, а потом начинают кидать приманку, и акулы приплывают и кружатся возле клетки, а ты на них смотришь. Будем?

– Однажды за твоей мамой гналась акула, – говорю я.

– Когда? – спрашивает Алекс.

Мы поворачиваем в обратную сторону. Сид тащится сзади, дымя сигаретой.

– Она каталась на серфе в Молокаи и, когда поднялась на волну, увидела внизу акулу. Тогда она легла на живот, чтобы не упасть, и на той же волне поплыла к берегу.

– Откуда она узнала, что это акула, а не дельфин? – спрашивает Скотти.

– Узнала, и все, – отвечаю я. – Она говорила, что тело у нее было широкое и темное. Потом волна ушла. Мама продолжала грести. Она смотрела в воду, оглядывалась, но акулы не видела. А потом оглянулась назад и увидела острый плавник.

Становится так тихо, что я оглядываюсь проверить, здесь ли они. Да, обе стоят у меня за спиной, опустив голову и ковыряя ногой мокрый песок.

– Мама изо всех сил гребла к берегу, не оглядываясь. Но плыла не в сторону нашего лагеря, а к каменистой косе, прямо на камни.

– А акула слопала мамин серф!

– Нет. Скотти, акулы она больше не видела. Она вскарабкалась на камни и пошла к лагерю. В тот вечер у нас на ужин была рыба, и ваша мама, уплетая тунца, призналась мне и Митчеллам: «Сегодня я могла остаться без ужина, зато кое-кто поужинал бы мною» – и рассказала нам, что с ней случилось.

Именно так она потом рассказывала эту историю своим приятелям. На самом же деле она бегом прибежала в лагерь. Митчеллы в это время уехали осматривать водопад, а я на костре готовил тунца. Я издали увидел, как она балансирует на скользких черных камнях, и сразу понял: что-то случилось. Я поднялся и пошел ей навстречу. Она сутулилась, ее била дрожь, колени подгибались. Потом она вдруг согнулась пополам, и я догадался, что ее вырвало. Когда я наконец добрался до нее, ее трясло, лицо было совершенно белое, купальник вымазан в грязи, колени и бедра ободраны в кровь. Я решил, что на нее кто-то напал, и начал орать. Не помню, что я кричал. Но Джоани покачала головой, а потом сделала то, чего никогда не делала. Она опустилась на камни, притянула меня к себе, спрятала лицо у меня на груди и заплакала. Сидеть на острых камнях было очень неудобно, но я помню, что замер, боясь пошевелиться, словно малейшее движение могло все испортить. Хотя она плакала в моих объятиях, но для меня это был приятный момент, потому что я был сильнее, потому что она была слабая и нуждалась во мне. Потом она рассказала о том, что произошло, а я слегка улыбался, потому что она говорила задыхаясь и всхлипывая, словно ребенок, которому приснился страшный сон, и только я мог ее успокоить: «Все хорошо, милая, я здесь, никто не прячется ни в шкафу, ни под кроватью».

«Я думала, – говорила Джоани, – все, мне конец. Знаешь, я так разозлилась оттого, что пора умирать».

«Нет, не пора, – сказал я. – Ты победила смерть. Ты здесь, со мной».

А потом, у костра, она снова пришла в себя, командовала, хлопотала, шутила. На меня она не смотрела. Мне хотелось спросить: «Что такого в том, что ты испугалась?»

«Сегодня я могла остаться без ужина…» – так закончила она свой рассказ и впилась зубами в кусок тунца, и все, включая меня, рассмеялись. Мне нравился этот спектакль и нравилось, что только я во всем мире знаю ее по-настоящему. Мысль о том, что Брайан знает ее не хуже меня или что она вот так же могла бы плакать в его объятиях, как плакала у меня на руках двадцать с лишним лет назад, была невыносимой.

– Она тогда часто рассказывала эту историю, – говорю я девочкам.

Мы повернули и снова идем к домам. На пляже люди на раскладных стульях сидят с бокалами вина в руке и любуются на закат. Я всматриваюсь в их лица, я ищу его, уже не слишком уверенный, что смогу проявить доброту и великодушие.

– А почему она не рассказывала этого нам? – спрашивает Алекс. – Я про акулу ни разу не слышала.

– Наверное, у нее появились другие истории, – отвечаю я.

У девочек растерянный вид. Очевидно, им трудно представить себе, что в жизни родителей было что-то, о чем они не знают.

– Например, как она устроила стриптиз на свадьбе Литы, – вспоминает Скотти. – Мне нравится эта история.

– Или как горилла в зоопарке протянула руку сквозь прутья и схватила ее, – подхватывает Алекс. – Или как она отбивалась туфлей от кабана.

– Или как она пришла на вечеринку без трусов, а платье прилипло к попе, – говорит Скотти.

– Она сказала, что все мужики ей свистели, потому что вид был что надо, – продолжает Алекс.

Теперь я понимаю, откуда у Скотти эта потребность приукрашивать и драматизировать, почему ее не устраивала ни одна реальная история. Она искала сюжет, который мог бы войти в семейные предания. Я смотрю себе под ноги. У меня в жизни не было ничего такого, что могло бы войти в предания. За исключением разве что этих последних дней.

Нас догоняет Сид, и я вижу, что он курил не просто сигарету. Он накурился до одури. У него тяжелый взгляд и бессмысленная улыбка. От одной мысли, что он даже не пытается этого скрыть, я прихожу в ярость.

– За что ты любишь маму? – спрашивает меня Скотти.

Я почему-то смотрю на Алекс, словно ищу у нее ответа. Она выжидающе смотрит на меня.

– За… Не знаю. Я люблю то, что любит она. Люблю быть с ней вместе.

Алекс смотрит на меня так, словно я не ответил, а попытался уйти от ответа.

– Например, нам нравится ходить в ресторан. Нравится кататься на велосипедах. – Я смеюсь, потом говорю: – Нам нравятся специфические приемы монтажа в кино – в романтических комедиях. Как-то мы признались в этом друг другу.

Я улыбаюсь, и обе мои дочери смотрят на меня с одинаковым странным выражением. Я жду, когда Скотти спросит, что такое монтаж, но она не спрашивает. Взгляд у нее почти сердитый.

Впереди, держась за руки, идет какая-то пара.

– Мне нравится, что она вечно забывает вымыть листья салата и на зубах хрустят песчинки, – говорю я.

– А я этого терпеть не могу, – ворчит Скотти.

– Я, вообще-то, тоже, – говорю я, – но она по-другому не может. Я уже привык. В этом она вся. Такая она, наша мама.

В голову мне приходят еще какие-то примеры, и я смеюсь своим мыслям.

– Чего ты смеешься? – спрашивает Скотти.

– Просто вспомнил о том, что нам с мамой не нравится.

– Например?

– Не нравятся люди, которые говорят: «Как смешно», но при этом не смеются. Если смешно, так смейся. И люди, которые не к месту говорят «делать» и «сделал». как будто в языке нет более подходящих глаголов. Например, я «сделал» обед. Нам не нравятся мужчины, которые ходят в косметические салоны.

Я мог бы продолжать и продолжать. От этих воспоминаний у меня голова идет кругом. Как мы весело жили. Как часто смеялись… Я думал, что женюсь на хорошенькой фотомодели, так же как мои друзья женились на секретаршах, на гувернантках, на азиатках, не умевших толком говорить по-английски. Я думал, что женюсь на женщине веселой и легкой, которая будет растить моих детей и всю жизнь будет рядом. Я рад, что ошибался.

– Эй, насчет мужиков, которые ходят в косметические салоны, я с вами согласен. – подает голос Сид.

– Господи, о чем мы говорим? – восклицает Алекс. – Это же полная хрень!

Пара, идущая впереди, слегка оборачивается в нашу сторону.

– Ну что смотрите? – громко спрашивает их Алекс.

Я ее не одергиваю. И в самом деле, чего они смотрят? Я замедляю шаг. Алекс шлепает Скотти по руке.

– Ой! – взвизгивает та.

– Алекс! Может быть, хватит?

– Дай ей сдачи, папа! – кричит Скотти.

Алекс хватает ее за шею.

– Мне же больно! – говорит Скотти.

– Я знаю, – отвечает Алекс.

Я хватаю их обеих за руки и тяну вниз, на песок. Сид, закрыв рот рукой, давится от смеха.

– За что ты любишь маму? – передразнивая сестру, говорит Алекс. – Слушай, заткнись, а? Папа, перестань с ней сюсюкать!

Я сижу между ними и не произношу ни слова. Сид устраивается рядом с Алекс и говорит ей: «Полегче, тигра». Я смотрю, как на песок набегают волны. Мимо проходит несколько женщин. Они бросают на меня понимающие взгляды, как будто отец в окружении детей – это невероятно умильное зрелище. Как мало надо, чтобы тебя приняли за примерного отца. Я вижу, девочки ждут, что я еще скажу, но что нового я могу сказать? Я орал, увещевал, даже дрался, и что? На них ничего не действует.

– А за что ты любишь маму, Скотти? – спрашиваю я, бросая на Алекс строгий взгляд.

Она на секунду задумывается.

– Много за что. Она не старая и не уродина, как другие мамы.

– А ты, Алекс?

– Слушай, к чему все это? – упрямится она. – Зачем мы вообще сюда притащились?

– Чтобы поплавать с акулами, – отвечаю я. – Скотти захотелось поплавать с акулами.

– Это можно устроить, – кивает Сид. – Я читал рекламу в отеле.

– Мама ничего не боится, – говорит Алекс.

Она ошибается. Кроме того, я думаю, что это скорее констатация факта, а не то, что Алекс любит в матери.

– Пошли обратно, – говорю я.

Я встаю и стряхиваю с себя песок. Я смотрю на наш прилепившийся к скале отель, розовый в лучах закатного солнца. Глядя на лица девочек, слушавших о Джоани, я вдруг остро ощутил одиночество. Они никогда не смогут понять меня так, как понимала она. Они никогда не смогут понять ее так, как понимал я. Я тоскую по ней, хотя остаток жизни она планировала провести без меня. Я смотрю на своих дочерей, которые для меня полнейшая загадка, и на какой-то короткий миг мне делается тошно от мысли, что я не хочу оставаться с ними один. Я рад, что им не пришло в голову спросить, за что я люблю их.

28

Мы возвращаемся в номер ни с чем. Я звоню в больницу, и мне сообщают, что пока все хорошо. Я радуюсь, пока не вспоминаю, что «хорошо» означает всего-навсего, что она дышит. Еще не умерла. Мы заказываем еду в номер и садимся смотреть кинофильм о Второй мировой войне. Чересчур натуралистичный. Горы окровавленных тел.

– Режиссер хочет показать, что такое настоящая война, – объясняет Алекс в ответ на мое ворчание. – Я где-то читала. Это его форма протеста против насилия.

Мы все расположились на огромной кровати. Девочки и я лежим на животе, Сид устроился на противоположной от меня стороне, привалившись спиной к изголовью.

– Интересно, что сейчас делает мамин приятель? – говорит Алекс.

– Наверное, смотрит порно, – отвечает Скотти.

Сид прыскает от смеха. Во взгляде Скотти – невинность и тонкий расчет.

– Зачем ты так сказала? – спрашиваю я. – Думаешь, это смешно?

– Папа Рины смотрит порно.

– А что такое порно, ты знаешь? – спрашивает Алекс.

– Футбольные ролики, – отвечает Скотти.

Я растерянно смотрю на Алекс: должен ли я просветить свою малолетнюю дочь или лучше оставить ее в неведении?

– Порно – это фильм, где красивые тети и некрасивые дяди занимаются сексом, – говорит она.

Я не вижу лица Скотти, потому что она опустила голову.

– Скотти, – окликаю я.

– Я знаю, что такое порно, – говорит она. – Я просто так пошутила.

– Ничего страшного, что ты этого не знаешь, – говорит Сид.

– Нет, знаю! – Она оборачивается ко мне. – Я знаю про такие фильмы, просто я не думала, что они так называются. Рина называет их «киношки для мастурбации». Она их ставит, когда родителей нет дома, а один раз пригласила к себе мальчишек, чтобы посмотреть, заведутся они или нет. Один завелся.

– Твоя Рина – классная деваха, – говорит Сид. – Она все больше мне нравится.

– А ты там была? – спрашиваю я. – У Рины. Ты видела ее фильмы?

– Нет, – отвечает Скотти.

– Скотти, – говорит Алекс, двинув Сида под ребра, – твоя Рина – грязная подстилка, держись от нее подальше. Я тебе это уже говорила. Ты что, хочешь кончить так же, как я?

– Да, – отвечает Скотти.

– Я имела в виду себя прежнюю, когда орала на маму.

– Нет, – отвечает Скотти.

– Так вот, учти, Рина обязательно станет наркоманкой, только вылечиться она уже не сможет. Рина – блядь. Повтори.

– Блядь, – повторяет Скотти. Она спрыгивает с кровати и бегает по комнате, повторяя: – Блядь, блядь, блядь, блядь.

– Ну ты даешь! – удивляется Сид. – Не слишком ли смелые у тебя методы воспитания?

Алекс пожимает плечами:

– Возможно. Поживем – увидим.

– Не понимаю, – говорю я. – И не знаю, что делать. Что с ней творится? И не в первый раз, между прочим.

– Ничего, пройдет, – говорит Алекс.

– Неужели? Посмотри, как вы разговариваете. Даже при мне. Как будто отец для вас – пустой звук.

Дети смотрят телевизор. Я прошу их освободить мою кровать. Я хочу лечь.

Уже почти полночь, а я не могу уснуть. Я встаю, иду в туалет и вижу, что дверь в ванную приоткрыта и там свет. Внезапно я пугаюсь. Я боюсь застать там Алекс за каким-нибудь ужасным занятием – вдруг она тайком нюхает кокс, прямо с крышки унитаза. Я хочу уйти, но подкрадываюсь на цыпочках к ванной, заглядываю в щель и вижу Скотти перед широким стенным зеркалом. Она влезла на тумбу и стоит над раковиной, расставив ноги по обе стороны. Затем принимает «изящную» позу, застывает в ней на некоторое время, после чего принимает другую. Она играет в модель. Я хочу ее окликнуть, сказать что-нибудь, отправить в постель, но в это время она руками приподнимает груди, чтобы сформировать округлость, и я уже не хочу себя обнаруживать. Скотти смотрит сначала в зеркало, затем на свое тело, словно не веря зеркалу. Я слышу, как она бормочет: «Почему ты ее не приструнил? Я не знал как.Ты просто ничего не замечал, ублюдок. Иди ко мне».

Она наклоняется к зеркалу и начинает его целовать, водя языком по стеклу. Ее растопыренные пальцы прижаты к зеркалу. Затем я слышу: «О-о, беби, давай вынимай. Надень презерватив, беби. Тот, светящийся».

Господи боже! Стараясь не произвести ни малейшего звука, я отхожу от двери, прислоняюсь к стене и перевожу дух. В голову приходит ужасная мысль: Скотти копирует Алекс и Сида, я иду в гостиную, убедиться, что Сид крепко спит на разложенном диване. Я вижу горб на постели, но не знаю, он это или подушки под одеялом. С бьющимся сердцем, я подкрадываюсь к дивану. Сид поворачивает голову и смотрит прямо на меня:

– Привет.

Я чувствую себя полным идиотом, потому что навис над ним и тяжело дышу. Мне на грудь падает полоса лунного света.

– Привет, – говорю я.

– Проверяете?

– Не спится что-то. Слушай, меня беспокоит Скотти. Она в ванной.

Я замолкаю.

– Ну и что? – Сид садится.

– Она там играет. – Я не знаю, как это сказать. Да и не нужно. – Целуется с зеркалом.

– А, – говорит он. – Я в детстве тоже черт знает что делал. Да и делаю.

Я чувствую, что сна у меня нет ни в одном глазу, и от этого злюсь, потому что еще только середина ночи. Если я не высплюсь, я ни на что не годен. Но не могу заставить себя встать и уйти в свою комнату. Я сижу в ногах Сида, на его постели.

– Меня беспокоят дочери, – говорю я. – Мне кажется, с ними что-то не так. – (Сид трет глаза.) – Ладно, забудь. Прости, что разбудил.

– Дальше будет хуже, – изрекает он. – Когда ваша жена умрет.

Он подтягивает одеяло до самого подбородка.

– А что об этом говорит Алекс? Что вообще она тебе говорит?

– Ничего.

– Как это «ничего»? Она сама мне сказала, что вы с ней все обсуждаете.

– Нет, – говорит Сид, – проблемы мы не обсуждаем. Мы просто… не знаю, как сказать. Мы их так вместе решаем – просто не обсуждаем их, и все.

– У тебя не осталось немного травки? – спрашиваю я. – Не могу уснуть, а мне нужно выспаться.

Сид приподнимает подушку и достает косяк.

– Ты даже спишь с этим?

Он молча закуривает, затем подтягивает колени и протягивает косяк мне.

Я в нерешительности. Джоани это нравилось, а мне нет.

– Да ладно, не надо. Расхотелось.

– Можете покурить в патио, – предлагает Сид.

– Нет, – отвечаю я. – В самом деле расхотелось.

Мне кажется, траву я попросил исключительно ради того, чтобы произвести впечатление на этого идиота, и теперь сам чувствую себя полным идиотом.

Сид кладет косяк на тумбочку:

– Я тоже не хочу. Спасибо, что разрешаете. В смысле, курить. Помогает.

– Ну да. Наверное. Но я не могу делать то, что делаете сейчас вы, дети. Впрочем, у тебя от нее портится настроение, как я заметил. От травки.

Сид барабанит пальцами по одеялу. Я оглядываю комнату. На постели лежит пульт от телевизора. Я нажимаю несколько кнопок.

– Что бы ты делал, – спрашиваю я, – на моем месте? Как бы ты себя вел с дочерьми? С человеком, из-за которого мы здесь?

– Вы замечали, как театрально курят в кино некоторые актеры? – спрашивает он. – Все так преувеличенно. И слова у них будто липнут к языку. Затянутся и начинают говорить. Бред.

Сид показывает, как курят актеры. Очень похоже.

Я понимаю, о чем он.

– Прежде всего я дал бы этому парню под зад. Бумс! – Сид делает захват и переброс через колено. – Про дочерей не знаю. Взял бы в путешествие. Или нет, накупил бы им всякого барахла. С вашими-то деньгами вы можете купить им все что угодно. Алекс говорила, сколько вы получите за свою землю.

Я смотрю на него. Интересно, не потому ли он держится возле Алекс?

– Тебе нужны деньги?

– Конечно, – отвечает он.

– Если сейчас – вот сию минуту – я дам тебе много денег, ты уедешь?

– Нет, – отвечает он, – с какой стати?

– Ты не понял, Сид. Я прошу тебя об одолжении. Если я дам тебе денег, ты уедешь?

– Ах вот вы о чем. Вы серьезно? Хотите, чтобы я уехал?

– Нет, – отвечаю я, глядя на его всклокоченные волосы. – Пожалуй, не хочу.

– Я не знаю, что бы я делал с дочерьми, – говорит он. – Может быть, обменял бы их на сыновей.

– Ну да, и тогда мне пришлось бы иметь дело с кем-то вроде тебя.

– Я еще не худший вариант. Я умный.

– Да настоящего ума тебе как до Луны, мой друг.

– Ошибаетесь, господин учитель. Я умный, я могу о себе позаботиться. Я отлично играю в теннис и очень наблюдательный. Я хорошо готовлю. У меня всегда есть травка.

– Держу пари, родители тобой гордятся.

– Вполне возможно.

Сид прячет глаза. Мне кажется, я его обидел.

– Твои родители знают, где ты?

– Мои родители?

– Да, Сид. Твои родители.

– Мать сейчас занята, ей вроде как не до меня.

– Чем она занимается?

– Работает в регистратуре ветклиники «Пет».

– Мы туда носим кошку. Что, сейчас горячая пора для ветклиники?

– Нет, – отвечает он. – Мать занимается домом. Нужно закончить отцовские дела. Он умер пару месяцев назад.

Сначала мне кажется, что Сид шутит, что это розыгрыш, как про дебильного брата, но нет. Просто он ведет себя так же, как я, когда со мной говорят о Джоани, – пытается улыбаться. Он не хочет меня «грузить» и явно соображает, как бы сменить тему. И я делаю то, чего сам жду в таких ситуациях от других.

– Спокойной ночи, Сид, – говорю я. – Отдыхай. До завтра.

Он откидывается на подушку:

– Хорошо поболтали, босс. До завтра.