Текст книги "Золотые мили"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

Чарли О'Рейли и кое-кто из молодежи считали, что они многому могут поучиться у Нади, и попросили ее принять участие в дискуссионном кружке, который они организовали. Клод не был приглашен. Кто-то ведь должен оставаться дома и нянчить ребятишек в те вечера, раз в две недели, когда собирается кружок. Конечно, это было только предлогом. Никого не интересовали многословные рассуждения Клода о пацифизме или теософии, а вот знать мнение Нади о том, что происходит в России, хотелось всем. В этом кружке Том постоянно встречался с миссис Оуэн. Они давали друг другу книги, и Том обычно провожал ее после кружка домой.

Динни был убежден, что их отношения не заходят слишком далеко. Клод смотрел на эту дружбу снисходительно. Он, по его словам, стоял за «равенство полов» и считал, что Надя, так же как и он, свободна в выборе своих друзей и вправе заниматься изучением экономических проблем, если ей это нравится. Он знает, что она никуда от него не денется, сказала как-то Мари. У нее чахотка, и двое детей на руках.

Нет, миссис Оуэн не станет заводить шашни с Томом, думал Динни. Но его беспокоило влияние этой женщины на Тома. Неужели Том заразился революционными идеями, которые она исповедует? Динни эти идеи казались чужеродными и опасными. Быть может, я старый дуралей, думал Динни, но мне как-то не верится, что рабочий класс Австралии, который совсем неплохо боролся за свои права в прошлом, не сумеет добиться новых порядков и законов путем постепенных преобразований капиталистической системы или хотя бы путем реорганизации профсоюзов по плану Чарли О'Рейли.

Динни хотелось как следует потолковать об этом с Томом и выяснить, к чему же он в конце концов пришел среди этого идейного разброда. Но Том, казалось, был так углублен в чтение, что Динни совестно было ему мешать. Скоро мальчику придется отложить книгу, чтобы поспать перед работой, думал Динни. Ему надо рано вставать – он в утренней смене.

Газета выпала у Динни из рук, и он посмотрел на Тома. Затем рассеянно глянул в окно.

В раму окна был вписан хаос беленых крыш, клочок звездного неба над ними и темный массив горного кряжа, поднимающийся уступами от Большого Боулдера до высоких пирамидальных отвалов на вершине Золотой Подковы. Рудничные здания мерцали огнями, и белые дымки испарений тянулись к звездам, отравляя воздух. Грохот и треск неутомимых толчейных станов, казалось, служили напоминанием о тяжком труде, пожираемом этой гигантской машиной, добывающей золото и перетирающей в порошок миллионы человеческих жизней.

Прислушиваясь к отдаленному грохоту, Динни поглядел на Тома, и его охватило безотчетное беспокойство и тоска. Завтра на заре ненасытная пасть рудника снова поглотит юношу. Вместе с тысячами других рабочих, которые, подобно муравьям, разбегутся от раздевалок и клетей к своим забоям. Том весь день-деньской, пока над землей сияет солнце, будет погребен в черной вонючей утробе рудника, будет трудиться там до седьмого пота. А ради чего?

Динни выругался. Том поднял глаза от книги и улыбнулся.

– О чем ты все думаешь, Динни?

– Так, дружок. Ни о чем. Вот тут у меня вырезка из старой газеты. Может, тебе интересно почитать?

– Спасибо, Динни, – промолвил Том, беря вырезку.

– Твоя мать сказала мне, что она сегодня утром поскандалила с Пэдди и велела ему собирать пожитки, – сообщил Динни. – Это здорово, я считаю.

– И я так думаю, – отозвался Том, снова берясь за книгу. – А ты завтра опять на участок?

– А то как же.

Динни заковылял к двери, но приостановился, словно его вдруг осенила какая-то мысль.

– Черт побери. Том, – сказал он. – Почему бы тебе не отправиться со мной и с Крисом на разведку и не покончить навсегда с проклятым рудником?

Ну, конечно, разве от него другого дождешься! – подумал Динни, услыхав в ответ:

– Я рудокоп, Динни. Мое место на руднике.

Глава VII

Том еще продолжал читать, когда вернулся Дик. Размашистой походкой вошел он в комнату, которую занимал вместе с братом, и когда они, как всегда при встрече, обменялись приветственным взглядом. Том сразу понял, что с Диком что-то стряслось.

Дик подошел к своей кровати и молча опустился на нее. Он все еще был во власти лунного света и аромата белых маргариток. После целого дня жарких состязаний на теннисной площадке и веселой болтовни с приятелями и приятельницами, чуть смерклось, Эми уговорила Дика повезти ее покататься.

Они выехали за город, туда, где часто гуляли этой весной, где им было так хорошо вдвоем. Кусты у дороги, осыпанные бледно-лиловым цветом, струили тонкий смолистый запах. Паракелия устилала землю своим алым шелковистым руном. Розовые бессмертники и темные пурпурно-синие дампьеры распустились пестрым живым ковром. Вдоль русла высохшего ручья кусты дикой кассии золотились бесчисленными желтыми чашечками, разливавшими изысканное и нежное благоухание, волнующее, как звуки музыки. И над всем этим безраздельно царил терпкий, пряный аромат маргариток, с приходом первых жарких дней одевших землю своим белоснежным покровом.

Закат бросал золотисто-розовый отблеск на это буйство красок, длящееся всего несколько недель в году. Серебряными блестками засветились в небе первые звезды. Опрокинутый над плоской равниной необъятный купол неба, казалось, нависал над головой, а вечерняя звезда, вспыхнувшая над горизонтом, где небосклон быстро темнел, одеваясь в пурпур и синеву, представлялась такой близкой, словно ее можно было коснуться рукой… Мерцанием огненных миров пролегал по небу Млечный Путь. Потом, когда взошла луна, он сразу потускнел в ее девственном сиянии.

– Поедем в Наньямайя, Дик! – предложила Эми. Ей нравилось называть так облюбованный ими уголок. На туземном языке это значило; «только наше местечко».

Дик взял напрокат лошадь и коляску, и они покатили туда, где юные влюбленные могли лежать в объятиях друг друга, не боясь, что их потревожит чей-нибудь нескромный взор или грубый хохот.

Дик привязал лошадь в кустах, а Эми расстелила плед на лужайке, поросшей белыми маргаритками. Полная луна сияла в небе. Усталые и счастливые, они прильнули друг к другу, радуясь, что убежали из пыльного душного города, скрылись от людей.

Не раз прежде, оставаясь вдвоем, они довольствовались томительными поцелуями, сладким смятением чувств, мимолетными объятиями и трепетом пробуждающейся страсти. Сперва их робкие ласки были сдержанны и невинны, скованы страхом перед опасной поспешностью в любви. Но страсть росла, и в эту ночь они не смогли ей противиться.

Первым опомнился Дик. Он приподнялся и сел с испуганным возгласом:

– Ах, Эми, Эми, что мы наделали!

– Глупости! – томно пробормотала Эми. – Мы же помолвлены. И, надеюсь, скоро поженимся!

– Ну да, но ведь именно поэтому… именно поэтому нам и надо было повременить, – сокрушенно вздохнул Дик. – Твоя мать… да и мои родители… они никогда не простят мне, если узнают. У меня такое чувство, словно я их предал.

– Вздор, милый! – Эми обхватила его руками. – Я ведь сама захотела, просто не могла уже больше ждать. Да и с какой стати, в конце-то концов?

И правда, думал Дик, почему не могли они уступить своему желанию изведать всю полноту любви? Эта ночь была так прекрасна – мудрено ли тут забыть обо всех условностях, сплетнях, даже о том, что с детства внушалось в семье. Дику не верилось, что все это произошло на земле, среди лунного света и белых маргариток; ему казалось, что они с Эми перенеслись в какую-то сказочную, заколдованную страну, сотканную из серебряных лучей, нежного, пряного аромата и трепетного восторга любви.

Неудивительно, что они потеряли голову и уже не думали о последствиях! Но что из этого, в конце-то концов? Эми права. Они помолвлены и скоро поженятся. Ничто не может разъединить их теперь.

Когда они возвращались в Калгурли, Эми прильнула к его плечу; глаза ее сияли. Дик, преисполненный нежности, благоговения, страха, правил одной рукой, другой обнимая девушку.

– Я так счастлива, любимый! – прошептала Эми, когда они прощались. – Теперь уж нам придется поспешить со свадьбой.

– Ты так считаешь? – испуганно спросил Дик. – Ты думаешь…

Эми тихонько рассмеялась.

– Чем скорее, тем лучше. Чтобы не было сплетен.

Она подставила ему свои влажные податливые губы и скрылась в подъезде «Звезды Запада». Дику показалось ужасным, что в такую ночь ее поглотило это темное грязное здание.

Ослепленный, взволнованный и все же с таким чувством, словно какая-то тяжесть легла ему на плечи, Дик зашагал домой.

Том наблюдал за братом, сидевшим в задумчивости на постели. Легкая улыбка бродила в углах его рта, но брови хмурились, словно какая-то надоедливая мысль примешивалась к приятному раздумью.

– Что-нибудь произошло? – отважился спросить Том, догадываясь, что Дику хочется поделиться с ним.

– Эми… мы ездили с ней на озеро.

Том почувствовал восторженно приподнятое и растерянное состояние брата.

– Вероятно, мы поженимся скорее, чем я предполагал, – с запинкой проговорил Дик. – И меня, признаться, все это как-то пугает, Томми. Конечно, мы любим друг друга, и я хочу жениться на Эми, но…

– Эми не терпится выскочить замуж? – спросил Том.

– Чем скорее, тем лучше, говорит она.

– Ну, в чем же дело? Это чего-нибудь да стоит, когда девушка так и рвется к тебе.

По губам Дика скользнула улыбка. Просто удивительно, как легко становится на душе, когда поговоришь с Томом!

– Не забывай, Томми, что я уже испытал на собственной шкуре каково это – оказаться без средств. Как туго пришлось мне тогда в Сиднее – один-одинешенек, без гроша в кармане… Ночевал в парке, подбирал хлебные корки на помойках и видел немало таких же бедняг, как я сам. Вспомню – в холодный пот бросает! Сейчас для меня работа, возможность сводить концы с концами, кажется, самое важное на свете. И знаешь, мне трудно себе представить, как я, черт возьми, буду содержать жену и семью на мой ничтожный заработок.

– Вы что ж, поторопились немножко? – рассмеялся Том. – Ну, в конце концов, ты не в Сиднее, старик, и мы с матерью не дадим тебе пропасть. И, пожалуйста, не забывай, что ты – «талантливый молодой металлург, которого ждет блестящая карьера на Золотой Миле».

Дик тоже рассмеялся. Он заметно воспрянул духом.

– Об этом я и позабыл. Будем надеяться, что ты прав, Томми.

Он зевнул, потянулся и начал раздеваться.

– Салли рассказывала тебе о своей стычке с Пэдди? – спросил он.

Том уже снова взялся за книгу.

– Думаю, что она правильно поступила.

– Вероятно. – Голос Дика звучал не очень уверенно.

Том поглядел на него.

– Готовится очередной поход, – сказал он. – Ребята на руднике говорят, что новый полицейский инспектор, который ведает делами о хищении золота, шутить не любит. Кое-кто может здорово влипнуть, если не остережется. Впрочем, Кэйн охотится в первую очередь за главарями.

– Он может наделать серьезных неприятностей Пэдди Кевану.

– Будь спокоен!

– А Пэдди может наделать серьезных неприятностей многим другим.

– Что ты хочешь сказать? – Том резко повернулся на кровати и взглянул на брата. – Ты-то ведь никогда не связывался с Пэдди, верно?

– Что ты! Нет, конечно! – поспешил успокоить его Дик. – Он пробовал мне что-то предложить, но я отказался наотрез. С ума он сошел, что ли! Нет, я не это имел в виду. Он ведь намекал Салли, что она не посмеет выставить его за дверь, потому что за тобой и отцом якобы водятся какие-то грешки.

– Я уже объяснил маме, что это подлая ложь, – сказал Том.

– Ты ведь очень редко приносил что-нибудь, Томми?

– Случалось раз-другой прихватить немного, – отвечал Том. – Да это давно было и быльем поросло.

– Ну, на рудниках нет человека, который так или иначе не был бы к атому причастен, – сказал Дик, пропуская мимо ушей признание Тома. – Замешаны все – от управляющих до ночных сторожей. Динни на днях рассказывал мне, что Боб Глухарь сколотил себе состояние на тех пустячках, что выносил из забоя. Теперь бросил рудник и купил ферму где-то на Юго-Западе. Но меня, знаешь, что беспокоит? Как бы Пэдди Кеван, если он очень обозлится, не пришил чего-нибудь тебе или отцу.

– Мне он ничего пришить не может, – уверенно сказал Том. – Я Пэдди не выношу и никогда не приносил ему золота. Да я давно уже просил мать выставить его отсюда. Но отец действительно имел какие-то дела с Пэдди, и боюсь, что Пэдди может на этом сыграть.

– Поговори с отцом. Скажи ему, чтобы он ни в коем случае ничего больше не принимал, – решительно сказал Дик. – Тебе это лучше удастся, чем мне.

– Попробую. – Том свернул папироску и пододвинул коробку с табаком Дику. – Впрочем, я слышал, что отец с матерью слегка поспорили час назад. Сначала они очень горячились, а потом пошли спать, смеясь и болтая, как ни в чем не бывало. Должно быть, мать поставила на своем и взяла с отца слово, что он будет ее слушаться.

– Можешь не сомневаться, – улыбнулся Дик, затягиваясь сигаретой. – Салли умеет поставить на своем. Я, собственно, не вижу, как мистер Кеван может наделать нам гадостей, даже если очень постарается. И вряд ли он станет этим заниматься, после того как прожил здесь столько лет и видел так много добра от Салли.

– Пэдди, по-моему, способен на все, – сказал Том. – Динни говорит, он ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего. И, пожалуй, Динни прав. Но Пэдди не захочет впутываться сейчас в какую-нибудь историю и поэтому едва ли станет запутывать других.

Дик затянулся и выпустил колечки дыма.

– Пэдди втюрился в Эми, – сказал он. – И, конечно, не упустит случая сквитаться со мной.

– Да уж это так, – согласился Том я снова взялся за книгу. Дик откинулся на подушки. Казалось, его тревога немного улеглась после беседы с Томом.

– А ты, Томми, говорят, вожаком заделался в союзе горняков, – сказал он. – Тебе бы в политику удариться.

– Ничего не выйдет, – рассмеялся Том. – Моя задача укреплять союз и добиваться лучших условий труда для горняков на наших приисках.

– Ну что ж, это правильно, – сказал Дик, поворачиваясь к стене; его уже клонило ко сну. – Но это не мешает тебе, старик, выставить со временем свою кандидатуру в парламент. Представляешь, как была бы довольна Салли!

– Позволь, позволь, Дик… – Том приготовился возражать, но Дику не хотелось спорить. У него слипались глаза.

– В другой раз поговорим, Томми, – пробормотал он, но, помолчав, добавил: – Кстати, надо взяться за этого паршивца Лала. Он все воскресенья шалопайничает, торчит в игорном доме.

– Что такое?

– Лал черт знает сколько времени убивает на игру в ту-ап, – сказал Дик.

– Я так и думал. – Мысли Тома от всевозможных доводов, почему политическая карьера не для него, обратились к Лалу.

– Салли с ума сойдет, если узнает, – вздохнул Дик. – Хорошо, что он на этой неделе уезжает в лагерь. Лал просто бредит этой военной муштрой.

– Я поговорю с ним, – пообещал Том.

– Отлично. – Голос Дика звучал уже совсем сонно. Том продолжал читать. Он жадно проглатывал страницу за страницей, когда Дик пробормотал во сне:

– Ах, Эми, Эми, что мы наделали!

Том с улыбкой поглядел на старшего брата, раскинувшегося на своей кровати, на которой он спал с ребяческих лет. Привязанность Тома к брату была безгранична. Тому казалось, что все должны любить Дика. Как могло быть иначе? Дик так хорош собой и такой славный малый. У него тот же живой, открытый нрав, как и у матери, то же обаяние. Неудивительно, что Эми так в него влюблена! Пэдди Кеван, вероятно, единственный человек на свете, который может желать зла Дику.

Мысли Тома устремились к Пэдди Кевану и к другим подобным ему алчным, беспринципным эгоистам, чья ненасытная жажда денег и могущества дает им такую страшную власть над жизнью людей. Том боялся, что над Диком всегда будет тяготеть эта ненависть Пэдди Кевана, и не только из-за Эми, а потому, что они люди прямо противоположного склада.

Однако Том и мысли не допускал, что влияние Пэдди Кевана столь велико, чтобы он мог напакостить Дику по служебной линии. Дик – специалист, он пробьет себе дорогу в тех областях золотопромышленности, в которых Пэдди Кеван не хозяйничает. Придя к такому утешительному выводу. Том уснул успокоенный.

Глава VIII

– Пора, сыночек, гудок!

Том спал как убитый. Салли стояла у его кровати с чашкой горячего чая в руке, и ей жалко было его будить.

– Ах! Спасибо, мама! – Том с усилием стряхнул с себя оцепенение сна, сковывавшее мозг. Он знал, что мать уже с час как на ногах – готовит горячий завтрак и бутерброды. Она налила себе чашку чая, а другую принесла ему, чтобы быстрее его поднять. Дику не было нужды вставать так рано, и Салли тихонько выскользнула из комнаты, стараясь его не потревожить.

Направляясь в умывальную. Том слышал, как на рудниках один за другим пронзительно завыли гудки. Рудокопы в бараке кряхтели, зевали, кашляли и бранились спросонок. В понедельник особенно тяжело подниматься утром на работу. То ли еще действует воспоминание, как накануне можно было поспать вволю, то ли трещит голова с похмелья.

Салли хлопотала, подавая завтрак, когда Том вошел на кухню. Обычно ей помогали Лал и Дан, но сегодня Динни таскал из кухни в столовую тарелки с кашей, которую рудокопы называли «каша – мать наша», и тяжелые фаянсовые кружки с чаем. На плите на больших сковородках шипели куски мяса, залитые яйцом, и Салли проворно шлепала их на горячие тарелки, добавляя немного картофельного и капустного гарнира, который назывался «травкой». Динни с подносом в руках появился в столовой и расставил перед постояльцами тарелки с едой. Эти полчаса в доме всегда царили шум и суета. Мужчины, торопясь на работу, наспех, между двумя глотками чая, просматривали «Горняка», обменивались новостями, поддразнивали друг друга по поводу воскресных развлечений, громко хохотали над всякой удачной шуткой и, добродушно ворча, засовывали в свои черные матерчатые сумки объемистые бутерброды, приготовленные для них Салли. Потом один за другим исчезали за дверью, отправляясь «выколачивать денежки для хозяев».

Пэдди Кеван до последнего времени садился за стол вместе с рудокопами, но теперь он взял в обычай ждать, пока не схлынет первая волна, и завтракал в горделивом одиночестве или же с Моррисом и мальчиками.

Том ел вместе с рудокопами и уходил вместе с ними: вскакивал на велосипед и катил на рудник или, если велосипед был не в порядке, садился на трамвай. Так было и в это утро – Том не успел заклеить проколотую накануне камеру и вскочил в дребезжащий трамвай, до отказа набитый горняками и служащими рудников. В этот час трамваи каждые пять минут с грохотом проносились по шоссе в сторону Боулдерского кряжа.

Угрюмая толпа заполняла вагон. У всех – и у стариков, и у молодых – были сумрачные, измученные лица. В своей темной потрепанной рабочей одежде, с черными сумками в руках, они заставляли вспомнить слова уобли, называвших их «рабами наемного труда». Это была армия невольников, осужденных тянуть лямку до конца дней своих или до тех пор, пока изнурительный и опасный труд ради куска хлеба не высосет из них все силы, не сломит их духа. Лица пожилых рабочих были измождены, на них лежала печать безнадежности. Суровые молчаливые люди кашляли, сплевывая мокроту, порой угрюмой шуткой старались подбодрить себя и товарищей, зная, что каждая минута приближает их к ненавистной преисподней, где они будут работать из последних сил – всегда с тайным страхом в душе, что им не выбраться из забоя живыми, всегда с отчетливым сознанием, что пыль и дым, съедая легкие, приближают их раньше срока к могиле и что гроши, которые они получат за свою работу, – всего лишь ничтожная доля того, что они вырабатывают для хозяев. А ведь этих грошей им едва хватает, чтобы оплатить свой стол, жилище, одежду да еще кружку пива, без которой так трудно обойтись мужчине, а тем паче рудокопу.

Рабочие помоложе с большей беспечностью несли ярмо своего кабального труда, хотя видели ясно, к чему это их приведет: стоило только поглядеть на рудокопов, несколько лет проработавших под землей. Всех их бил кашель, и они мучительно, с трудом отхаркивали мокроту. Слишком много было среди них «живых покойников», и молодого парня, когда он всматривался в эти лица, невольно пробирала дрожь. Нет, думалось ему, не станет он валять дурака и, если подвернется случай, прихватит немножко золота и разделается с треклятым рудником, пока тот еще не доконал его.

У Боулдер-Блока трамваи извергали свой живой груз, и люди по едва приметным в сумерках тропкам растекались к шахтам, чтобы спуститься под землю.

В темных раздевалках возле шахт начиналось форменное столпотворение. Рудокопы, бранясь и поддразнивая друг друга, скидывали с себя одежду, чтобы натянуть грязные, пропотевшие фланелевые рубахи и старые штаны, в которых они работали под землей, и в полумраке белели их обнаженные тела – плотные и тощие, преимущественно тощие. Семейные рабочие относили по субботам свою одежду домой постирать, но многие были лишены этой возможности и влезали в грязное, насквозь пропитанное потом, волглое от сырости тряпье.

Зимой, если паровое отопление не работало, одежда не успевала просохнуть за смену, а летом она стояла колом. Рудокопы проталкивались к крюкам, вешали свои куртки, торопливо натягивали рабочие штаны, рубаху и тяжелые башмаки, брали сумку с завтраком, лампу и свечу и спешили на склад взять еще свечей про запас.

После этого каждый рабочий направлялся в контору за своей карточкой, куда потом заносил, какую работу произвел за день и сколько проработал часов, с указанием места работы. Бурильщики получали свои сверла, взрывчатку и прочую снасть.

– Ну, пошевеливайтесь, чтоб вам пусто было! – гремел на платформе у спуска в шахту голос сменного мастера.

Он выкрикивал распоряжения столпившимся вокруг откатчикам, навальщикам, забойщикам, крепильщикам и пробщикам.

– Скотти – на глубину тысяча четыреста. Наваливать в квершлаге!

– А, что б тебе! Опять в это чертово пекло! – ворчал Скотти.

– Пойдешь в скат, на тысячу двести. Пит!

Это был неплохой наряд, и навальщики косились на Пита, бормоча сквозь зубы:

– Хорошо поднес, должно быть!

– Этот знает все ходы и выходы!

– Сколько лет ворочаешь лопатой на этом руднике, а все равно самые хорошие местечки достаются всякому пришлому сброду, который тут без году неделя.

Одному из откатчиков сменный мастер приказал:

– Вали на шестьсот, Сноуи, в четвертую «китайскую» и выгребай оттуда, пока Билл не закончит.

Напарнику Тома сменный мастер сказал:

– Твой сменщик, Тед, двух запалов не досчитался ночью, так что держись подальше от западной стены. Ты что-то, черт тебя дери, буришь слишком много пустой породы. Попробуй взять повыше.

Он продолжал давать наряды, но тут раздался свисток, и клетьевой выкрикнул горизонт, на котором работали Том и его напарник. Они направились к клети и с трудом протиснулись туда вместе с другими бурильщиками, откатчиками и навальщиками. В лицо им сразу пахнуло сырым затхлым воздухом, как только клеть, ударяясь о скользкие стены шахты, поползла вниз, под землю, на глубину тысяча шестисот пятидесяти футов.

На рудничном дворе рудокопы повесили свои сумки с едой, стараясь сделать их по возможности недосягаемыми для тараканов, которые кишели повсюду. Стоило только зазеваться – и можно было распроститься с харчем. Потом, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, все присели на минутку на доски, на которых обычно завтракали в перерыв. Закручивая обмотки вокруг штанин, набивая трубки или свертывая папироски, они перебрасывались замечаниями насчет каких-нибудь интересных сообщений в «Горняке» или последнего футбольного матча и скачек.

А затем откатчик брался за свою вагонетку и углублялся в штрек, со стен которого сочилась вода, и все рудокопы, спустившиеся сюда в одной клети, вскинув на плечи кирки и лопаты, по двое, по трое направлялись за ним, хлюпая по грязи, и огоньки их ламп один за другим меркли в сыром мраке.

Но вот в далеких забоях буры поднимали свой стрекот и скрежет, грохот сыплющейся руды дрожью отдавался в недрах рудника, и все звуки сливались в однообразный повседневный гул, сквозь который прорывались порой только пронзительные свистки, доносившиеся с рудничного двора, да случайные возгласы отвальщиков или откатчиков.

Том и Тед Ли работали в квершлаге, который был тесен, как могила, и в забое едва достигал семи футов в вышину и четырех в ширину. Тед отгреб от стен, обследовал их и нависшую над головой кровлю, удаляя все предательские с виду куски породы, потом подверг особенно внимательному осмотру западную стену. Невзорвавшиеся запалы, заложенные сменщиком, представляют собой опасность, которой ни один опытный рудокоп не станет пренебрегать. Никому не известно, сколько времени может тлеть испорченный запал, а потом взорвется и уложит тебя на месте, обрушив на голову тонны руды.

Тед, выполняя указания сменного мастера, держался в этот день подальше от западной стены. Том помог ему наладить перфоратор, водяной и воздушный шланги, проверил, как работает насос для подачи свежего воздуха, а затем принялся отгребать пустую породу, обрушенную ночной отпалкой.

От этой работы ломило спину, а пока Том отгребал лопата за лопатой тяжелые обломки обрушенной породы, бур с оглушительным визгом и скрежетом вгрызался в каменную стену, заполняя тесное пространство забоя густой пылью и выхлопами перфоратора – смесью вонючего масла, сжатого воздуха и воды.

Тому предстояло наполнять рудой вагонетки и откатывать их на рудничный двор, но у него, помимо того, была еще «неофициальная нагрузка» – отгребать за бурильщика. Это не помешало бы сменному мастеру задать ему взбучку, если бы он не доставил за день требуемого количества вагонеток. Он должен был выполнить свою норму и вместе с тем вывезти всю пустую породу, обрушенную Тедом и его сменщиком. Большинство навальщиков стремилось сделать побольше до обеденного перерыва, и, обливаясь потом, чертыхаясь, выбиваясь из сил, они откатывали на рудничный двор по узким, тускло освещенным штрекам груженные доверху вагонетки весом в пятнадцать – двадцать центнеров. «Как ломовые лошади… да нет – куда им до нас!» – с горечью подумал Том. Рудокопы почему-то прозвали эти большие, тяжелые вагонетки «одрами».

Том был в лучшем положении, чем многие рабочие, отгребавшие за бурильщиков. Тед никогда не скупился «подбросить» ему в день получки, если попадал на хорошее залегание, и Том откатывал вагонетки, не жалея сил.

«Есть такие гады, скряги бесстыжие, – говорили рудокопы, – сам за неделю наковыряет – дай боже! – а чтоб подбросить бедняге навальщику, который для него старался, – не тут-то было!» Иной мог «подбросить» всего шиллингов десять в день получки, а то так просто выставить несколько кружек пива, но рудокопы ценили и это.

В одиннадцать сорок пять началась отпалка. Когда из главной шахты прозвучал молотковый сигнал, рудокопы один за другим стали покидать забои. По штрекам и квершлагам они потянулись к рудничному двору на обеденный перерыв. Там, вытащив из-за пояса мокрую от пота тряпку, они утирали почерневшие, запыленные лица, отжимали пропотевшие насквозь рубашки, ловко сморкались в два пальца, мыли под краном руки и полоскали рот. Потом, разгоряченные, потные, обессиленные страшным напряжением первых часов работы, откашливаясь и сплевывая, рассаживались на досках, наваленных на полу рудничного двора.

Пока они жевали толстые ломти хлеба с маслом или домашние паштеты и пироги, жадно запивая их чаем из жестяных котелков, в глубине рудника, за их спиной, начинали с грохотом рваться запалы. Впрочем, из забойщиков ни один не притрагивался к еде, пока не подсчитает взрывов в своем забое. Лишь после этого брались они за свои сумки – одни с легким сердцем, другие – проклиная ни к черту негодные запалы, какие все чаще стала отпускать им администрация.

Некоторое время слышно было только жеванье и чавканье да возня тараканов, подбирающихся к лакомым кусочкам. Ни у кого не было охоты болтать, пока не покончено с едой. Кто-то, как видно, хватил накануне лишнего, и его вырвало от первого же глотка пищи. В тяжелом, спертом воздухе рудника запах блевотины смешивался с запахом разгоряченных тел и влажной от пота одежды.

Но вот, словно ладан, потянулись вверх голубоватые дымки от трубок, сигарет и самокруток; привалившись спиной к доскам, рудокопы перебрасывались отрывочными фразами. Обеденный перерыв приходил к концу.

Кто-то ворчал на доставшийся ему участок.

– Ну и проходка! Поди-ка побури!

– Эти скоты сегодня опять недодали буров!

– И настилов не сделали, чтоб им подохнуть! Каково отгребать после отпалки, когда не проложено ни одной доски!

– Да ну вас, ребята, осточертело уж про это слушать!

– В воскресенье выбросил решку пять раз подряд! – раздавалось хвастливое заявление какого-нибудь неисправимого игрока в ту-ап, и тут же разгорался спор вокруг воскресного футбольного матча.

– Лихо играют «Тигры», черт их дери, ни одна команда с ними не справится.

– Она славная девчонка, не какая-нибудь там потаскушка, – откровенничал с товарищами Мак-Рей Весельчак. – Но мамаша у нее – вот ведьма-то, прости господи! «Нет уж, нет, Мак-Рей, – говорит она, – я не позволю моей Руби таскаться с тобой. Ни за одну девку нельзя поручиться, что она не принесет домой «подарочек», если свяжется с тобой». Но Руби все-таки ускользнула от нее в субботу, и мы знатно провели вечерок. Подарочек там или не подарочек, а пусть старуха не валит все на меня, когда Руби сама не прочь погулять.

– Много вас, бездельников, не вступило еще в союз, – как всегда небрежно процедил Тед. – Что вы насчет этого думаете?

– А на кой черт он нам нужен, этот ваш поганый союз? – проворчал Лэнни Лоу, отбойщик. Все подозревали, что он бегает с доносами к начальству, и его прозвали «Лэнни Вошь».

– Только через союз можем мы чего-нибудь добиться от проклятых боссов, – спокойно проговорил Тед. – Все вы, прохвосты, умеете только хныкать, а как дойдет до дела, когда нужно силу показать, так сразу в кусты и хвост поджали. Вступайте в союз, да походите-ка на наши собрания.

– Освобождение рабочего класса зависит от единства и солидарности рабочих, объединенных в профсоюзы, – проговорил Джо Холидей, тощий, больной чахоткой рудокоп, сидевший рядом с Тедом.

– Катаешь по шпаргалке, Джо? – язвительно спросил коренастый навальщик с большой квадратной головой и налитыми кровью глазами.

– Нет, Джо шпаргалка не нужна, – сказал Тед. – А если вы, пустомели, до сих пор не знаете, что значит освобождение рабочего класса, так пора бы узнать. Это значит, что и рудники, и земля, и фабрики будут принадлежать рабочим, и они установят свое, рабочее правительство и будут добиваться того, что нужно простому народу. И тогда всем – и мужчинам, и женщинам, и ребятишкам – будет хорошее житьё. Так я говорю, Том?