Текст книги "Золотые мили"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Глава XXXIII

В последующие месяцы Салли горевала не только о Лале, но и о тысячах своих соотечественников, мужчин и юношей, погибших на Галлиполи или в синих водах у берегов Эгейского моря.

Люди были потрясены известием об эвакуации войск с Галлиполи. В официальных сообщениях разъяснялось, что войска вели на полуострове позиционные бои, имевшие большое стратегическое значение, и воздавалось должное несравненной доблести австралийских и новозеландских солдат, которые штурмом взяли побережье и закрепились на своих позициях, но эти разъяснения не могли рассеять скорби о многих жизнях, напрасно принесенных в жертву. О галлипольской операции говорили как о непоправимой ошибке.

Салли поклялась, что никогда не простит этой ошибки. Но она чувствовала себя беспомощной в вихре военного безумия, охватившего страну. Австралийские войска дрались теперь в Палестине и во Франции. Дик уже отплыл за океан – по-видимому, во Францию. Каждый день над его головой будут с грохотом рваться снаряды и с визгом проноситься шрапнель. Он будет шагать по опустошенной стране, ползти по грязным окопам или укрываться в землянке, будет ходить в отчаянные штыковые атаки под ураганным огнем противника, как делал это Лал.

Порою мысли о дьявольской жестокости войны сводили Салли с ума. Она не могла без ужаса и отчаяния думать о том, что приходится переживать Дику, о том, как страдают вместе с нею тысячи матерей. Но ведь ни проклятиями, ни рыданиями горю не поможешь, думала Салли. Нужно быть твердой и нужно уяснить себе, что же это за бедствие, от которого страдает человечество, понять, есть ли действительно какая-то правда в том, что говорят Чарли О'Рейли, Динни и Том, будто можно прекратить эту войну и предотвратить возникновение войн в будущем.

После этих тяжелых раздумий и напряженных усилий разобраться в происходящем, Салли трудно было сидеть на собраниях Красного Креста – спокойно вязать или шить, выслушивая доводы в пользу всеобщей мобилизации.

А многие уже привыкли к тому, что где-то идет война, и даже газеты читали лишь от случая к случаю. Они читали о боях, в которых были ранены и убиты тысячи солдат, и это их почти не трогало. Они читали о подорвавшихся судах и разрушенных городах, и казалось, что никакие ужасы уже не способны произвести на них впечатление. Салли представлялось, что у таких людей мозги обросли как бы панцирем, от которого отскакивает все неприятное, не оставляя следа.

Ее поражало, как это мужчины и женщины занимаются своими домашними и служебными делами, словно никакой войны вовсе нет, жалуются на мелкие затруднения и лишения и все так же веселятся, кутят, устраивают пирушки. Лавочники похвалялись, что дела у них идут «на прежнем уровне», а на ежегодные скачки, как всегда, собирались несметные толпы народа.

Теперь на улицах попадались солдаты, вернувшиеся с фронта, – безногие, безрукие калеки. Больницы были забиты тяжело раненными. В судах разбирались дела по обвинению солдат в пьянстве и буйстве, в вымогательстве, в нарушении общественного порядка. Демобилизованные уже обивали пороги в поисках работы. Социалисты и члены ИРМ сидели по тюрьмам за выступления против войны и воинской повинности.

Забастовка судовых механиков на реке Клайд в Шотландии взволновала прииски: она указывала на рост недовольства в «старой Англии», где население было возмущено тем, как капиталисты наживаются на войне.

Статья, напечатанная по этому поводу в «Горняке», призывала приисковых рабочих проявить солидарность с механиками.

В статье говорилось: «Среди тех, кто сейчас бастует, не найдется ни одного, кто с радостью не отдал бы все свое время и весь свой труд на благо родины, на защиту своих соотечественников – как у себя на родине, так и за границей. Но они решительно отказываются служить орудием накопления огромных прибылей. Они единодушно требуют, чтобы правительство взяло в свои руки военные заводы и судостроительные верфи и осуществляло над ними контроль в интересах всего народа».

«Национализация! Социализм! – вот что лежит в основе требований клайдских механиков!» – кричали австралийские газеты. Горнорудные магнаты, политические заправилы и военные лидеры метали громы и молнии, обвиняя шотландских рабочих в предательстве.

Мистер Патрик Кеван в интервью о своих впечатлениях от заграничной поездки сообщил корреспонденту какой-то газеты, выходившей в Восточных штатах, что, по его мнению, зачинщиками клайдских беспорядков являются немецкие шпионы и их агенты. Они же ведут и агитацию против всеобщей воинской повинности. Правительство, по мнению мистера Кевана, должно принять решительные меры против иностранных смутьянов, нарушителей общественного порядка и забастовщиков, единственная цель которых – саботаж военных усилий страны.

– Видали? – фыркнул Динни. – Послушать Пэдди Кевана, так это не он и не ему подобные саботируют больше всех военные усилия страны, набивая себе карманы на военных поставках и предавая национальные интересы.

– Они начинают и прекращают войны по собственному усмотрению, – с горечью заметил Том.

В последнее время имя Патрика Кевана то и дело упоминалось в газетах. Его женитьба на вдове мельбурнского пивовара возбудила огромное любопытство – и в Калгурли и в Боулдере немало было толков на этот счет. Сплетники вскоре пронюхали все подробности: Пэдди женился на деньгах. Миссис Мэри-Энн Гэджин была вдова с двумя дочками. Первый муж оставил ей целое состояние. Она далеко не писаная красавица, но, по слухам, существо безобидное, домовитое, терпеть не может быть центром внимания и вращаться в великосветском обществе. Когда летом Пэдди прибыл по делам на Запад, миссис Кеван не сопровождала его.

Динни с Томом всячески высмеивали попытки приписать влиянию иностранных агитаторов недовольство рабочих военными прибылями и рост движения против воинской повинности. По словам Тома, всякий раз, как вставал вопрос о применении на рудниках труда иностранных рабочих с целью снизить заработную плату и ослабить профсоюзы, мистер Кеван был всецело за использование иностранцев, дабы не снижать прибылей. Положение на рудниках усложнялось, и это беспокоило Тома.

На место рудокопов, ушедших в армию, брали иностранных рабочих. Желая получить работу, они часто давали взятки. Австралийские же рабочие всегда были против подкупа начальства ради получения более выгодной работы. Но иностранные рабочие привыкли к таким порядкам у себя на родине и считали, что без взятки работы не получишь.

В результате некоторые начальники смен стали прибавлять к своему еженедельному заработку кругленькие суммы из «доброхотных даяний» иностранцев. Поэтому-то они и поощряли наем иностранных рабочих на рудники, хотя объясняли это тем, что, мол, иммигранты лучше работают и более покладисты. Поскольку иностранцы не знали языка, то, как говорил Том, они подчас и не понимали, что их заставляют работать в отвратительных условиях, не отвечающих установленным правилам безопасности.

Рабочие сотнями стекались в Калгурли и Боулдер из других штатов, где закрылось много предприятий, и это создавало серьезную угрозу безработицы. Безработица росла и на Западе. Ловля жемчуга пришла в упадок. В Бруме люгеры[11]11
  Небольшие парусники. – Прим. ред.


[Закрыть] без дела лежали на берегу, и рабочий люд со всех концов страны устремился на прииски в надежде найти работу на рудниках или на трансконтинентальной железной дороге.

Предполагалось довести до Калгурли новую железную дорогу длиною в три тысячи пятьсот миль, которую прокладывали от границы с Южной Австралией через выжженную солнцем пустыню. Правда, к строительству дороги приступили по стратегическим соображениям, но это дало работу сотням людей, расселившихся в палатках на всем протяжении серых Нулларборских степей. Они укладывали блестящие рельсы, которые, как кричали рекламы, «образуют самую длинную в мире прямую железную дорогу».

Мысль об этой дороге воспламенила воображение обитателей приисков. Она свяжет их с большими австралийскими городами и обеспечит будущность Калгурли. Город избежит разрушения, не превратится в груды праха, в кучу развалившихся, покинутых лачуг, сгрудившихся вокруг одинокого трактира, – словом, избежит участи многих приисковых городов.

В годы войны строительство железной дороги привлекло в Калгурли толпы безработных. Надеясь получить заработок на железной дороге, многие уходили миль за сто в пустыню. И многим пришлось пройти весь этот путь обратно, и теперь, бездомные, нищие, они слонялись по городу. Их возмущало, что на рудниках работают иностранцы, в то время как они сидят без работы и голодают.

Почему они не шли в армию? Почему не записывались добровольцами? Большинство из тех, кто был здоров и крепок, так и поступали, но среди безработных было немало людей физически непригодных для военной службы – хилых, искалеченных нуждой обитателей городских трущоб, больных, пожилых, с плохим зрением, сломленных непосильным трудом рабочих; были и люди в общем здоровые, но убежденные противники войны, а также ребята из ИРМ, твердо решившие не участвовать в этой бойне.

Чарли О'Рейли и Клод Оуэн попытались было организовать безработных, но сами безработные считали, что «нельзя организовать собак, если они дерутся за кость». Чарли с Клодом и не собирались выступать против найма иностранных рабочих. Они говорили, что каждый имеет право на труд, но никто не должен давать взятки начальству, чтобы получить работу, и никто не должен позволять, чтобы его использовали в ущерб интересам его же товарищей-рабочих для подрыва профсоюзного движения и ликвидации тех улучшений в условиях труда на рудниках, которые завоевал профсоюз. Представители профсоюза разъясняли это иностранным рабочим, после чего многие из них вступали в союз. Но эти доводы слабо действовали на безработных, бродивших по городу; не популярны были и Чарли с Клодом. На них жалко было смотреть: размахивая руками, крича до хрипоты, они пытались втолковать работавшим и безработным, каковы истинные причины войны и как необходима солидарность рабочих всего мира, чтобы покончить с войной. Но это именовалось «предательской антипатриотической пропагандой».

На Чарли с Клодом не раз нападали пьяные хулиганы и избивали их. А однажды после «патриотического митинга» разъяренная толпа выгнала Чарли из города, Клода же Оуэна арестовали и посадили в тюрьму за выступления против войны.

– Просто нельзя не восхищаться их стремлением хоть что-то сделать, – неуверенно заметила Салли.

– На карту поставлены человеческие жизни, – резко сказал Моррис. – Нельзя спускать дуракам, когда идет война.

– Кто же эти дураки? – поинтересовался Том.

– Нет, ты послушай, Моррис, – перебил Тома Динни, – что сказал один английский генерал. Профсоюзное движение – это, мол, «нарыв на теле нации, и излечить его можно одним-единственным способом – объявив в стране военное положение». С введением воинской повинности рабочие окажутся на военном положении. Так было во Франции. Война приносит огромные прибыли, а рабочие расплачиваются за них своей шкурой. Если нужно ввести всеобщую воинскую повинность, чтобы выиграть войну, так пускай богачи отдадут для победы то, что они награбили. Нельзя же отнимать у бедняка последнее и позволять богачам наживаться за его счет. Ведь по словам Билли Юза, они уже во время войны продавали врагу через нейтральные страны цинк и другие военные материалы!

– Это не имеет никакого отношения к делу, – возразил Моррис. – Сейчас не до тех, кто получает прибыли, и я вовсе не собираюсь защищать наш социальный строй. Но когда наши солдаты дерутся на полях сражений, я говорю: они должны получать подкрепления. Мне наплевать, как они их получат, лишь бы получили.

– Воинская повинность не для Австралии, – возразил Том. – Ввести ее – значит отнять у наших солдат то, за что они воюют. В Австралии нет такой газеты, которая напечатала бы хоть строчку об истинных причинах движения против воинской повинности. У нас пытаются изобразить дело так, будто только различные жулики, пустозвоны-пацифисты, социалисты да члены ИРМ выступают против воинской повинности для пополнения наших экспедиционных сил, а на самом деле очень многие, рассудив здраво, говорят: «Мы не видим необходимости в этом!» Введение воинской повинности даст слишком большую власть в руки реакционному правительству; это значит – распродать с молотка все демократические права, которые завоевал австралийский народ за долгие годы борьбы. К тому же надо подумать и о самой Австралии. Разве ее не нужно защищать? Разве у нее не должно быть средств для самообороны? Ведь когда утверждался закон об обороне, который предусматривал создание австралийской регулярной армии, нам говорили, будто японцы только и ждут случая, чтобы наброситься на Австралию. Япония – вот противник, которого нам следует опасаться, и мы должны быть готовы отразить его.

Говорили, что в случае войны британский флот сумеет обеспечить оборону наших берегов. Учитывая это, австралийские налогоплательщики жертвовали свои сбережения на флот, а потом мы стали строить австралийскую эскадру, чтобы располагать хоть несколькими линкорами на Тихом океане в случае, если у Англии будет много хлопот в Северном море. А что получилось? Оказывается, английские финансисты предоставили Японии заем, помогли ей создать и армию и флот и стать силой на Тихом океане.

А что произошло, когда первые австралийские части отбыли за океан? Теперь это нам известно. Среди судов, сопровождавших наши транспорты с войсками, были и японские военные корабли. На днях один демобилизованный рассказал мне, что эти суда скрылись однажды ночью, бросив австралийские войска на произвол судьбы и как бы показав тем самым, что участь наших войск всецело в их руках. Каково было ребятам проглотить такую пилюлю! Подумать только: охрану наших войск поручили японцам – и это после всех разглагольствований о том, что Япония грозится напасть на нас, что необходимо ввести обязательное военное обучение, создать австралийскую регулярную армию и флот для защиты страны от япошек!

И уж будьте уверены, японцы вовсе не забавы ради сопровождали наши войска! Они неплохо заработали на этом, и мы теперь прекрасно знаем, как: нас завалили японскими товарами, а японские агенты так и кишат кругом. В Китае они распоряжаются как хотят и все прибирают к рукам, и хотя угроза нападения Японии на Австралию никогда не была так велика, нам нельзя ни единым словом критиковать политику Англии по отношению к Японии или позицию австралийского правительства, спокойно мирящегося с несоблюдением законов о тарифах и иммиграции. Цензура вычеркивает из любой газетной статьи всякое упоминание об этом, а попробуй выступить с таким заявлением публично – тебе живо заткнут рот. Мало что ли мужчин и женщин упрятали в тюрьму за то, что, несмотря на цензуру, они пытались раскрыть глаза австралийскому народу на действительное положение вещей?

– Народ имеет право знать, – пробормотал Динни. – Но Билли Юз до смерти боится, как бы япошки не заварили каши, благо их боевые корабли стоят в наших портах.

– На севере – в Брисбене и Кэрнсе – было несколько пренеприятных случаев, – продолжал Том. – Японские матросы разгуливают по берегу и открыто хвастаются, что скоро они тут наведут порядок. Портовых рабочих и солдат, вернувшихся с фронта, предупредили, чтобы они не давали япошкам повода для скандалов. У брисбенских берегов еще совсем недавно стояли японские военные суда, и их командир пригрозил открыть по городу огонь, если в отношении хотя бы одного японского матроса будет допущена недружелюбная выходка.

Положение создалось очень тяжелое, и правительство должно принимать меры на случай, если налетит шквал. Но австралийский народ обязан знать правду; он должен быть готов встать на защиту своих интересов. Наша задача – повести борьбу за право австралийского народа быть суверенной нацией, готовой и способной с оружием в руках защищать свою страну. Мы не желаем быть пешкой в игре, которую ведут английские финансисты. А так оно и будет, если мы введем воинскую повинность для пополнения заокеанских войск. Голосуя против нее, мы защищаем Австралию и демократические права австралийского народа.

– Язык-то у тебя здорово подвешен, а вот драться пороху не хватает, – раздраженно заметил Моррис.

– Моррис! – воскликнула Салли. Ее ужаснуло, что он мог сказать Тому такую вещь.

– Ну ладно, ладно, дружище, – поспешно добавил Моррис. – Я ведь это не всерьез. Я знаю, тебя хватит на что угодно. Вот почему мне и досадно, что ты не в ту сторону гнешь, выступая против воинской повинности.

Глава XXXIV

Дик был в окопах во Франции, и потому всеобщая воинская повинность представлялась Салли лишь средством послать туда подкрепления. Она была согласна с Моррисом, что правительство должно принять решительные меры, если оно не уверено полностью в том, что сможет послать подкрепления. Дик писал, что поля Фландрии – «сплошная грязь и кровь», писал о наступлении на заре под непрекращающимся дождем, об ураганном огне противника, который стер с лица земли его взвод, и о том, как он полз потом в укрытие, которое через несколько часов разнесло в щепы артиллерийским огнем. По счастливой случайности, Дика не было в укрытии, когда туда угодил снаряд, но многие его товарищи погибли. По мнению Дика, только верность товарищескому долгу заставляет солдат идти в бой и стремиться к победе.

В Австралии по-прежнему шли горячие споры о том, нужно ли вводить воинскую повинность для пополнения заокеанских войск, и по мере того как приближался срок референдума, споры эти становились все резче и ожесточенней. Они создавали атмосферу гражданской войны; все враждовали друг с другом, рушился мир в семьях; даже военные события отодвинулись временно на задний план, хотя никто не забывал, что, принимая то или иное решение, надо помнить о войне.

По мнению Салли, референдум мог иметь лишь один исход. Военный психоз и истерия «патриотизма» были все еще в полном разгаре, и в ежедневную печать не проникали никакие высказывания против воинской повинности. Многие издания были объявлены нелегальными. Получить помещение для митинга против воинской повинности было невозможно, а те собрания, которые возникали на улицах, разгонялись разбушевавшимися «патриотами» и солдатами.

Том выступал против воинской повинности, и это было трагедией для его матери. Хорошо ему было говорить, что воинская повинность ударит по рабочему классу и профсоюзам. Салли казалось, что сейчас не это важно, – самое главное помочь тем, кто находится под огнем, кто проводит дни и ночи на полях сражений во Фландрии. Одна мысль об этом приводила Салли в неистовство: у нее было такое ощущение, словно она боролась за жизнь Дика и тысяч других австралийских юношей.

– Но, Том, – уговаривала она его, – ведь ты же не против того, чтобы нашим солдатам послали подкрепление? Это все равно, что сказать: пускай Дик и наши ребята во Франции выбиваются из сил и умирают, а я и пальцем не шевельну, чтобы заставить этих бездельников и болтунов из ИРМ помочь им.

– Не говори так, мама, – сказал Том, и лицо его исказилось от боли. – Все это принимает у тебя слишком личную окраску. Ты думаешь, мне легко знать, что Дик там? А когда я вспоминаю Лала… Но я должен поступать так, как считаю правильным, и не только ради Дика, а ради Австралии и всех тех, кто сейчас в армии.

– Да кто ты такой, чтобы судить об этом, сынок?

– Рабочий, – сказал Том. – Я не наживаю состояния на войне и не стану поддерживать тех, кто попирает права австралийских рабочих, для кого жизнь рабочих – ничто, а важны только прибыли.

– Тебе придется все же отдать должное Юзу, – сердито заметил Моррис, – ведь это он открыл нам глаза на положение в нашей металлургии. Это он показал всем нам, что через год после объявления войны нашей металлургической промышленностью все еще заправляли немцы. Он сообщил, что Австралийская металлургическая компания была тесно связана с «Металгезельшафт», чья главная контора находится во Франкфурте, и что компания, которая решала, сколько Австралия должна производить цинка и меди, и устанавливала цену и назначение добываемых металлов, тоже была немецкой. И такая же картина со свинцом.

– Все это только подтверждает мои слова, – возразил Том. – Билл Юз говорил также, что кто-то из наших промышленников продавал уголь для «Эмдена», «Гнейзенау» и «Шарнхорста». В топках этих крейсеров жгли австралийский уголь, и, значит, когда они пускали на дно английские суда, убийцами английских моряков были те, кто продал этот уголь немцам. И тот же Юз хочет предать рабочее движение в угоду этим бандитам!

– Он хочет выиграть войну! – крикнул Моррис.

– Для этого вовсе не нужна воинская повинность! – в свою очередь, крикнул Том. – Система добровольного набора пока еще не изжила себя. Кэтс, который проводил набор добровольцев в Новом Южном Уэльсе, рассказывал, что в этом году ему пришлось в некоторых районах прекратить набор, так как военные власти не в состоянии были справиться с наплывом добровольцев. Свыше пятнадцати тысяч человек более трех месяцев ожидали своей очереди попасть в армию.

Так они спорили без конца. В этом мире, раздираемом войной, среди порожденных ею хаоса и горя, среди беспорядочной грызни политических партий так важно, думала Салли, сохранить мир в семье. Но война ворвалась и в ее дом. Вопрос о воинской повинности был для Морриса и Тома вечным предметом раздора.

Моррис не мог удержаться от брани по адресу противников воинской повинности, а это заставляло Тома яростно их защищать. Никогда прежде в доме не создавалось такой атмосферы враждебности. Казалось, Моррис и Том совершенно забывают в спорах, что они – отец и сын. Они кричали друг на друга и огрызались, точно злейшие враги. У Салли голова шла кругом от их резких голосов, от этих постоянных столкновений. Она с ужасом предчувствовала, чем это кончится. Том уйдет из дому. Она видела его только по утрам и вечерам, когда он наспех глотал свой завтрак или ужин. Он возвращался домой поздно ночью, и у него почти не оставалось времени для сна: только ляжет, как надо снова вставать и идти на работу.

– Не спорь с отцом, – умоляла она. – Он старик и не может расстаться с некоторыми своими убеждениями.

– Я не хочу с ним спорить, мама, – возражал Том. – Но я не могу не отстаивать того, во что верю.

Том работал в городском комитете борьбы против введения воинской повинности. Он выступал на уличных митингах, все свободное время до поздней ночи агитировал, доказывал, убеждал людей голосовать против. Моррис же распространял листовки и расклеивал плакаты, призывавшие голосовать за всеобщую воинскую повинность.

Каждый из них пытался, насколько мог, делать вид, будто не замечает, чем занят другой, а Салли всячески старалась не допускать столкновений между ними. Том теперь был в доме совсем как чужой.

О деятельности сына Салли узнавала от Эйли. Девушка, разумеется, работала вместе с Томом в комитете: печатала на машинке письма, помогала устраивать митинги и распространять нелегальные воззвания. Но и ее тревожило, что Том работает день и ночь, не щадя себя, с неутомимой, отчаянной энергией. Он поссорился и с ее отцом, сказала Эйли: они не сошлись во взглядах на войну.

– Но Том прав, – горячо заявила девушка. – Я знаю, что он прав. Отец говорит, что Том не революционер, но ведь Том утверждает, что разгром германского милитаризма не менее важен для нас, чем разгром сторонников воинской повинности в Австралии. Какой толк в том, что мы разобьем их в нашей стране, если в войне победит держава с самой развитой в мире милитаристской системой и станет диктовать такие условия, которые повсюду превратят рабочих в рабов? Том говорит, что мы должны вести борьбу на два фронта – у себя в стране и за границей. Ведь глупо думать, что драка у нас во дворе важнее битвы, которая идет сейчас в мире и исход которой решит, будет ли у нас вообще свой двор.

– Хотела бы я так же верить в правоту Тома, как вы, Эйли, – вздохнула Салли.

Эйли посмотрела на нее с наивным сожалением.

– Это не только потому, что я люблю Тома, – сказала она. – Я и в самом деле верю, что он прав.

– Счастье Тома, что вы верите в него и помогаете ему, – сказала Салли.

– Ну, что вы! – На губах Эйли промелькнула улыбка. – Я счастлива уже тем, что я с ним и хоть что-то могу для него сделать. Кое-кто у нас в комитете не понимает этого. Они думают, что мы с Томом… ну, сливом, слишком близки… и что нам давно пора бы пожениться или что-то в этом роде. Мисс Барбери – она пацифистка, такая, знаете, чинная и добропорядочная, но в общем милая старушка – на днях сказала мне: «Дорогая моя, мне неудобно вам об этом говорить, но ведь вы не рассердитесь, правда? Не кажется ли вам, что вы слишком много времени проводите с мистером Гаугом? Я знаю, вы по горло заняты работой, но идут разные толки, а молодой девушке надо так беречь свое доброе имя». – «Не беспокойтесь, мисс Барбери, – сказала я, – мы с Томом дружим уже много лет». Тут у нее сделалось такое лицо… я сразу увидела, что она страшно шокирована. Она, видно, поняла это так, что я давно живу с Томом. Тогда я добавила, чтоб ее успокоить: «Но мы даже не влюблены друг в друга».

– Это правда?

– Да. – Ясные, улыбающиеся глаза Эйли спокойно встретили взгляд Салли. – Хоть я и хотела бы, чтоб было иначе. Когда-то Том целовал меня, провожая с танцев. Но это было до того, как он встретил Надю. Я иногда думаю, что он слишком любил ее и уже никого больше так не полюбит. Конечно, я не осуждаю его за то, что он любил Надю. Она… она была удивительная. И я знаю, что она тоже любила Тома, хотя никогда этого не говорила. Мама немного сердится на меня за то, что я «бегаю за Томом», как она выражается, – хожу за ним всюду, точно тень. Но она тоже обожает Тома. Дело в том, что с тех пор, как Клод Оуэн сидит в тюрьме, а она присматривает за его детьми. Том каждую неделю дает ей деньги на них. А мама знает, что это ему нелегко – теперь ведь у него столько расходов: надо платить типографии и посылать агитаторов в дальние районы, а у комитета очень мало средств.

– Я не знала, что Том им помогает, – сказала Салли; она поняла, почему Том, по-прежнему отдавая ей половину получки, уже не просит ее при этом положить на текущий счет часть тех денег, которые он оставлял себе.

– Да, да, – продолжала Эйли. – И он старается не тратить на себя ни пенни лишнего. Даже по субботам и по воскресеньям, когда мы весь день ходим и агитируем, он и не подумает зайти куда-нибудь поесть. Мне приходится говорить ему: «Знаешь. Том, я просто валюсь с ног. Пойдем закусим немножко или выпьем чего-нибудь холодненького». Иной раз днем мне удается уговорить его отдохнуть немножко, и тогда он тут же засыпает, а потом так сердится, что я заставила его потерять час или два! Но пускай сердится, зато потом он менее измученный.

– Я рада, что у Тома есть такой друг, как вы, Эйли, – несколько нетерпеливо заметила Салли. Она, конечно, понимала, какие прекрасные идеи лежат в основе этой дружбы, но не в состоянии была одобрить столь безрассудную трату молодости и сил. – Когда-нибудь, я уверена. Том поймет, как много вы для него значите. Во всяком случае, я буду очень рада услышать, что вы полюбили друг друга.

– Ой, миссис Гауг! – воскликнула Эйли. Голубые глаза ее сияли. – Вы будете рады, правда? Ах, если бы это было возможно!