Текст книги "Золотые мили"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

Глава XXI

– Ничего не остается, как сообщить полиции, – сказал Динни, выслушав рассказ Калгурлы. Погруженная в мрачное раздумье, старуха что-то вяло пробормотала в ответ.

– Ты должна рассказать полиции все, что знаешь, Калгурла, – сказал Динни. – Надо помочь им найти Маритану.

– Угу, – согласилась Калгурла.

– Не выпускайте ее из виду, – предупредил Динни. – Если дело нечисто, ей опасно расхаживать одной, пока все не выяснится.

– Разве ее удержишь, если ей вздумается уйти, – сказала Салли.

Однако, когда полицейский сержант, которого привел Динни, принялся расспрашивать Калгурлу, Салли пришла к заключению, что старуха куда сообразительнее, чем она думала. Калгурла твердо стояла на своем, несмотря на попытки полицейского сбить ее с толку и немножко припугнуть, и сумела его убедить, что у нее достаточно оснований для беспокойства о Маритане.

Сержант Догерти и еще один констебль сели на коней и отправились к Фреду Кэрнсу; они нашли участок покинутым: только куры копошились в пыли да бродили козы. Раздавшийся внезапно детский плач открыл полицейским, где прятались дети, которые тотчас разбежались при виде грозных всадников. «Все они были до смерти перепуганы и, видимо, еле живы от голода», – рассказывал потом сержант Догерти. С большим трудом заставил он разговориться старшую девочку, нянчившую совсем крошечного ребенка. Она сказала, что мама давно ушла в лес, а отец пошел разыскивать ее. Ребенок, очевидно, был болен, он все время хныкал, и сержант Догерти, опасаясь, что он вот-вот умрет, хотел отвезти его в больницу, но малыша невозможно было оторвать от других детей.

Догерти допросил двух бродяг, работавших на участке Фреда Кэрнса. Они рассказали, что дети порядком намаялись с тех пор, как Маритана ушла в лес, а Фред отправился разыскивать ее, чтобы привезти обратно домой.

До того, как Маритана сошлась с Фредом Кэрнсом, у нее был сын. Он кочевал с племенем, бродившим в окрестностях Девяностой Мили. Случалось, Маритана забирала детей и отправлялась к сыну – покочевать с ним и с тем племенем, к которому он пристал. Но на этот раз Маритана не взяла с собой детей, и Фред был страшно зол на нее: ну как же это можно – уйти я оставить его с годовалым ребенком на руках.

Фред сел в свою тележку, сказали бродяги сыщикам, и уехал в направлении Девяностой Мили.

Дня через два верховые констебли нашли его повозку в зарослях. Весь лес вокруг был тщательно прочесан в поисках его следов или хоть каких-то указаний на то, где он может быть, но все напрасно; Фред Кэрнс исчез так же таинственно, как и Маритана, бросив детишек на произвол судьбы.

Правда, на участке были козы и куры, а в хибаре стояло полмешка муки и несколько банок с вареньем, так что какое-то время дети могли просуществовать. Но что стало бы с ними через неделю-другую? Решено было, что туда поедет Калгурла и будет за ними присматривать. К тому времени, когда она туда добралась, грудной ребенок уже умер. Крошечное тельце подвергли вскрытию, чтобы выяснить причину смерти, а всех остальных детей Кэрнса взяла на свое попечение полиция. Они были рассованы по приютам и детским домам в разных частях штата.

Чего только не говорили о причинах, побудивших Маритану бросить семью! Большинство сходилось во мнении, что Маритана скрылась, узнав, что полиция заинтересовалась ею; или ее запугала Большая Четверка и заставила спрятаться, пока не будут забыты ее угрозы выступить с разоблачениями в суде. Всякое случалось на приисках, но убивать до сих пор никого не убивали. Поэтому мало кто усматривал & исчезновении Маританы трагическую загадку.

– Слыхал? Маритана сбежала с кем-то, – сообщали друг другу рудокопы.

– А Фред Кэрнс рыщет за ней по зарослям – с ружьем.

– Стыд и срам оставить мужа с оравой детей!

– Но и он хорош – кто же это бросает ребят в лесу на произвол судьбы?

Прошла неделя, и, поскольку полиция за это время ни на шаг не продвинулась в своих розысках, интерес к делу постепенно заглох.

О нем почти забыли, когда по приискам разнеслась весть о том, что Германия объявила войну России, а во Франции отдан приказ о всеобщей мобилизации, Англия призвала моряков запаса, военные суда забирают в портах уголь, продовольствие и боеприпасы. Во всех странах закрылись биржи. Повсюду шли молебствия о мире. И, подобно удару грома, прииски оглушила весть: «Мы воюем!»

Люди, которые бывало спрашивали: «Какое дело Австралии до войны в Европе?» – были ошеломлены. Салли знала, как обычно отвечали на этот вопрос. Она достаточно наслышалась таких ответов, и все же ей трудно было уяснить себе, что эта война в Европе, так далеко от Австралии, может захватить жителей даже глубинки вроде Калгурли, и закружить их в страшном вихре разрушения и смерти.

– Я не хочу, чтобы мои мальчики убивали сыновей других матерей, – в отчаянии говорила Салли сначала самой себе, а потом и женщинам, выбежавшим, как и она, на улицу. – Господи, разве нет других путей утрясти все спорные вопросы между странами? Или единственный путь – война? Неужели политические деятели и государственные мужи великих держав настолько безрассудны, что не могут придумать ничего лучше, как посылать мужчин убивать друг друга? И из-за чего? Из-за того, что их страны перессорились между собой.

– Будь они прокляты, вот что я скажу! Провались они в преисподнюю! – воскликнула Тереза Моллой. – Уже трое моих сыновей проходят военную подготовку.

– А мой старик чистит ружье, которое он привез с бурской войны. Если, говорит, не удастся пострелять в немцев, так хоть постою за Австралию, случись япошкам полезть на нас.

Скоро в воздухе замелькали флаги, оркестры заиграли национальные гимны «Правь, Британия» и «Боже, храни короля». Видные горожане произносили зажигательные речи. Солдат местного Восемьдесят четвертого пехотного полка, одетых в походную форму, встречали восторженными криками. Патриотический пыл возрастал не по дням, а по часам; возбужденные толпы людей в пылу шовинистических настроений и воинственного азарта совершенно перестали владеть собой. В лавочках, принадлежащих немцам, были выбиты все стекла, а немцев или австрийцев, которые не были еще интернированы, толпа волокла прямо в полицейский участок или к военным властям. По городу с быстротой огня, раздуваемого ветром, распространялись сенсационные рассказы о шпионах и о готовящихся диверсиях на водохранилище и железной дороге. С побережья приходили слухи о таинственных огоньках и сигналах, подаваемых с высоких зданий.

Лал уехал в лагери, гордый и счастливый, что может считать себя солдатом. Дэн подарил ему Моппингара, так что Лал мог теперь вступить добровольцем в легкую кавалерию, отправлявшуюся за океан.

Ну, а что будет с отцовским делом, которым Лал заправлял после ареста Морриса? Он даже и не подумал об этом. Просто оставил все на старого плотника, работавшего у Морриса много лет.

– Все в порядке, мама, – нетерпеливо сказал Лал. – Не беспокойся. Барни Аллен вполне справится.

Салли не могла осуждать Лала за то, что война значила для него больше, чем предприятие Морриса. Лал и без того всегда им тяготился: всю жизнь ему хотелось быть солдатом, и вот теперь его мечта сбывалась. О войне он думал как о возможности отличиться, совершить что-то такое, что принесет ему почести и славу. Он полюбил военные учения, смотры и весь распорядок лагерной жизни и, еще проходя подготовку в гражданском ополчении, чувствовал себя в этой атмосфере, как рыба в воде. Это вносило восхитительное разнообразие в его повседневную жизнь с ее постылыми обязанностями – снимать мерку с мертвецов и устраивать похороны. Лала положительно нельзя было узнать, когда он приехал домой на короткую побывку в нарядной форме и фетровой шляпе, украшенной перьями эму; он горделиво выступал, позвякивая шпорами, – настоящий воин с головы до пят.

Лал особенно не задумывается, говорила себе Салли. Поступает, как обязан поступать каждый мужчина, способный носить оружие. Он считает, что могущество Германской империи должно быть сокрушено и что Великобритании должна быть оказана всяческая поддержка в ее сопротивлении попыткам Германии установить свое господство над миром.

Возможно, он и прав, думала Салли. Если для безопасности Австралии необходимо сокрушить мощь германского флота и германской армии, то австралийцы обязаны сражаться вместе с англичанами. Но в народе скоро пошли другие разговоры – о том, что Австралия должна оставить себе достаточно солдат на случай, если ей придется защищать собственные берега и жителей от вторжения. Какое ей в конце концов дело до смерти австрийского эрцгерцога, до заговоров сербских патриотов, интриг немецкой и русской дипломатии?

– Дело тут не только в этом, – говорил Чарли О'Рейли. – Причины войны – в экономике, в борьбе за рынки сбыта и сферы влияния. Это же пушечные короли стараются втравить народы в братоубийственную войну – войну на взаимное уничтожение. Война – их бизнес. Они наживают на ней колоссальные прибыли, а прибыли—опора капиталистической системы. Рабочие Англии и Германии просто пешки. Их обманом заставляют убивать друг друга ради того, чтобы умножать прибыли военнозаводчиков и всего класса хозяев вообще.

Салли была поражена, что Динни соглашается с ним. Она, например, не могла абстрактно рассуждать о войне, а об этой войне – в особенности.

Для нее война была жестокой реальностью, угрожавшей жизни ее сыновей. Салли знала, что бессильна уберечь их от войны; но это не мешало ей снова и снова возвращаться к мысли о том, как спасти своих мальчиков, которых, по словам Чарли О'Рейли, гонят на бойню «точно овец».

Надо сказать, что на приисках, вопреки ожиданиям, оказалось не так много охотников отправиться с первыми экспедиционными войсками за океан. Федеральное правительство обещало выставить двадцать тысяч обученных солдат, и добровольцы уже проходили в лагерях подготовку. Однако вербовка среди рудокопов шла плохо. В ответ на вопросы вербовщиков на Боулдер-Рифе говорили:

– А что будет с Австралией?

Премьер-министру Энди Фишеру легко призывать народ отдать «все до последнего человека и последнего шиллинга» на защиту империи! А между тем люди самых разных взглядов стали с тревогой задумываться над тем, к чему это ведет: ведь Австралия может оказаться совсем беззащитной, если не воспрепятствовать политике оголения страны, что и произойдет, когда укомплектуют экспедиционный корпус. В конце концов Австралия – это же часть империи, протестовали местные дельцы, и не секрет, что ее оборона находится в плачевном состоянии: нет ни достаточного количества людей, ни снаряжения и боеприпасов для сколько-нибудь эффективного отпора врагу в случае нападения.

Офицеры-вербовщики жаловались, что на приисках слишком много иностранцев и рабочих агитаторов. А Хьюги Мэгон, член парламента от Калгурли, предостерегал народ от опасности увлечения военной горячкой.

– Война – это, возможно, и весьма приятное занятие для всяких там принцев и герцогов, – говорил он. – Но для рабочего класса и для рядовых солдат – это скверная штука.

– Уж наши мерзавцы на Золотой Миле постараются набить себе на войне мошну, – заявил Динни. – А сколько они кричат о том, с какой радостью каждый из них отдал бы свою жизнь за короля и отечество… вот только бы скинуть десяток годков.

– Жизнь они бы отдали, а вот прибыли – извините-с! – пробурчал Билл Дэлли. – Уговаривать рабочих идти за них на смерть – это они могут. А вот поделиться своими прибылями с теми, кто пойдет за них воевать, – об этом не может быть и речи.

– Накануне объявления войны в Рабочем клубе был митинг безработных, – сказал Чарли О'Рейли. – Что же сделали для них эти патриоты? Да ровно ничего! По ним – так хоть подыхай с голоду. А теперь они говорят: «Вот вам и занятие для безработных». Почему бы, мол, им не стать пушечным мясом? Почему бы не умереть за нас геройской смертью?

– Как же, ждите! – буркнул Барни Райорден.

Однако вторжение в Бельгию и телеграфные сообщения о зверствах немцев круто изменили настроение в пользу войны. Рассказы о зверских убийствах беззащитных жителей целых деревень, о женщине, заколотой штыком, когда она сидела за швейной машинкой, о старике, повешенном на стропилах собственного дома над разведенным на полу костром, заставляли призадуматься над тем, что может означать победа Германии для жителей любой части света.

Нельзя же сидеть сложа руки и смотреть на этих зарвавшихся мерзавцев – говорили друг другу даже заведомые противники войны, не желавшие поступаться своей личной свободой ради службы в армии.

И они шли на вербовочные пункты, побуждаемые непонятной силой, благородным порывом, заставлявшим их восставать против агрессии и жестокости. Шли со спокойным мужеством, в полном сознании того, куда и на что идут. Разве это не самое лучшее, что есть в человеческой натуре, думала Салли, – проявить себя вот так в тяжелую минуту, стать над самим собой. Но какое преступление надругаться над этим священным порывом, употребить его во зло.

Неужели прав Чарли О'Рейли, говоря, что народ дурачат, обманывают с помощью хорошо известных уловок, чтобы набрать побольше добровольцев?

Но в ту пору едва ли кто прислушивался к словам Чарли. А вскоре его и некоторых ребят из ИРМ[8]8
  ИРМ активно выступала против империалистической войны 1914–1918 годов, расценивая ее как войну грабительскую. – Прим. ред.


[Закрыть] за такие речи избили и выгнали из города.

Все форты и военные укрепления на австралийском побережье были укомплектованы до нормы военного времени. Говорили, что пятьдесят тысяч обученных солдат готовы к обороне Австралии. Но что значила эта цифра для обороны страны, равной по территории Соединенному королевству и большей части Европы, вместе взятым, – страны, береговая линия которой составляет около двадцати тысяч километров?

Неужели забыли про угрозу со стороны Японии? У Великобритании есть договор с Японией, – отвечали на митингах тем, кто прерывал оратора этим вопросом, а потому «Японию нельзя рассматривать как потенциального врага». Япония связана с Великобританией договорными обязательствами и не станет нападать на Австралию, пока Великобритания находится в состоянии войны. Договорными обязательствами? А разве они помешали немцам вторгнуться в Бельгию? Вообще на договоры сейчас всё больше и больше смотрят как на клочок бумаги.

– Нам всегда твердили, что только британский флот способен защитить Австралию от вторжения, – ворчал Динни. – Ну а теперь что же мы будем делать, когда британский флот заперт в Северном море?

– Битва за Австралию идет на Северном море, так же как во Франции и в Бельгии! – воскликнул Лал с азартом истого вояки.

– Будем надеяться, что ты прав, сынок, – задумчиво попыхивая трубкой, заметил Динни. – Только не воображай, что война там и кончится.

Салли была чуть ли не рада, что Том и Моррис недосягаемы для этого военного безумия. Она, конечно, и предполагать не могла, что будет когда-нибудь благодарить судьбу за то, что Моррис и Том сидят в тюрьме.

Хорошего в этом, конечно, мало, с горечью думала она. Но можно хоть не опасаться, что Моррис кинется предлагать свои услуги и жизнь для защиты империи. Хотя Моррис много лет прожил на приисках и уже не собирался их покидать, он не забыл, что он англичанин. Можно не сомневаться, что он гордится своей принадлежностью к англосаксонской расе и глубоко предан своей старой родине. Во время англо-бурской войны он никому слова дурного не позволял сказать об английской политике. И хотя Моррис был уже немолод, Салли не сомневалась, что он пошел бы в армию – в любом качестве, лишь бы внести свою посильную лепту и помочь Великобритании одолеть врагов.

Салли очень опасалась, что Моррис и от сыновей будет ожидать проявления столь же патриотических чувств. Притом – не только от одного Лала. А между тем военная служба не привлекает ни Дика, ни Тома, ни Дэна. Они ненавидят войну и будут проклинать каждый час, потраченный на военное обучение. Конечно, в случае необходимости, если этого потребует их честь, каждый из них пойдет в армию, думала Салли и тотчас замирала от ужаса при одной мысли, что все ее сыновья могут быть ввергнуты в страшный водоворот войны и унесены им.

Ей приходилось то и дело напоминать себе, что Дэн еще школьник и, следовательно, пока в полной безопасности, а Дик через несколько недель женится. Салли надеялась, что его любовь к Эми и ответственность за будущую семью возьмут верх над призывами сержантов-вербовщиков, над лихорадочным возбуждением, порождаемым громом военных оркестров, и над этими рассказами об ужасах и зверствах, которыми полны все газеты.

– Господи, – молилась она, – спаси Дика от войны!

Глава XXII

В эти первые месяцы войны Салли казалось, что она живет в каком-то кошмаре. Звуки военных маршей, которыми городской оркестр оглашал улицы при передвижении частей, действовали ей на нервы. Музыка разжигала воинственный пыл, она должна была стимулировать приток добровольцев в армию. Но Салли эта музыка казалась погребальной: она посылала людей на смерть. В бравурном ритме и грохоте медных труб ей слышались стоны раненых и умирающих солдат на далеких полях сражений, гул орудий, вой и треск падающих и разрывающихся снарядов.

Однако когда Лал облачился в военную форму, Салли с удивлением заметила, что и она ведет себя, как всякая другая солдатская мать. Ей надо было верить, что Лал будет сражаться за правое дело, что на земле не воцарится мира, пока Германия не будет разгромлена и Англия с Францией не «спасут нашу Землю для демократии». Это война, которая должна положить конец войнам, писали газеты. Германской военной машине никогда больше не позволят нарушить мир в Европе. Но сейчас, раз кайзер стремится к мировому господству, необходима война до победного конца, до тех пор, пока не будет обеспечен мир во всем мире.

Салли работала в Красном Кресте, вступила в Комитет по оказанию помощи фронту и все свободное время отдавала вязанию носков цвета хаки. Мари тоже вязала, хотя, по ее словам, отец ее не верит, что причины войны действительно те, о которых официально заявляли правительства Великобритании, Франции и России. Но все равно, ей очень жаль бедных мальчиков, которым придется сражаться на севере Франции в условиях суровой зимы. Не может она сидеть сложа руки, если в ее силах хоть чем-то облегчить их страдания. Ведь в конце-то концов не так уж много от нее и требуется – связать несколько пар носков, пожертвовать несколько шиллингов. Быть может, это – проявление слабости с ее стороны, что она в какой-то мере поддерживает войну, хоть и не верит, что война ведется по тем причинам, о которых официально говорят Великобритания и Россия, но, признавалась Мари, не может она спокойно рассуждать, когда эти грязные боши топчут поля Франции.

А Эми, сияя от радости и возбуждения, была всецело поглощена приготовлениями к свадьбе. Салли смотрела на нее и радовалась: она рассчитывала, что это событие отвлечет мысли Дика от войны и убережет его от армии.

Домик в Маллингаре был отстроен и обставлен. Дик проводил там все вечера и праздники, помогая Эми развешивать занавески, настилать линолеум, расставлять вещи по местам. Он чуть ли не больше ее радовался тому, что все у них такое новенькое, чистенькое, что дома красиво и уютно. Венчаться они собирались в англиканской церкви, к великому огорчению Тима Мак-Суини. Свадебный завтрак, а затем бал решили устроить в «Звезде Запада».

Эми то и дело забегала в домик Салли по дороге к Мари, куда она ходила на примерку приданого. Мари шила ей подвенечный туалет и еще несколько новых платьев.

– Тим уговаривал меня заказать подвенечное платье в Перте, – в упоении рассказывала Эми. – Но я и слышать об этом не хотела. Все жены управляющих говорят, что портнихи лучше мадам Робби не сыщешь. По-моему, ее платья всегда очень элегантны и сделаны со вкусом, правда, тетя Салли? Она мне сшила совершенно очаровательное вечернее платье из кремовой вуали в серебристую полоску – оно надевается на шелковый чехол цвета морской воды, а дорожное она мне сделала голубовато-серое, как небо в дымке, и к нему у меня будет презабавная маленькая шляпка с голубыми я зелеными перышками.

Эми весело щебетала о своем приданом – о том, какие Мари делает ей славные платья на каждый день, не говоря уже о костюмах и вечерних туалетах, и какие ко всему этому полагаются туфли я шляпы, перчатки и сумочки.

Эми куда больше интересовало, что наденут на свадьбу ее подружки, чем вести, приходившие с фронта, – невеселые вести. Салли мучилась, наблюдая эту расточительность: можно ли тратить такие деньги на свадьбу, когда с каждым днем все острее ощущаешь, какие беды и страдания несет с собой война. Пока она еще не коснулась их, но скоро докатится и сюда. Однако Эми не думала об этом; она требовала, чтобы розы и незабудки для ее подружек были выписаны из Перта и присланы во льду вместе со свадебным букетом для нее. Все это заказал Дик. Он же купил по золотой цепочке с кулоном для трех подружек невесты. Шафером будет Лал, если сумеет вырваться, а если нет, то его заменит Дэн.

– Непременно заходите посмотреть приданое, – сказала Эми, забежав на минутку к Салли. – У меня целый сундук чудесного белья, простынь, скатертей.

Желая доставить Эми удовольствие, Салли зашла к ней в «Звезду Запада» и принялась восторгаться бесчисленным количеством вышитых скатертей, салфеточек, полотенец, простынь, накидок и изящного белья, которое Эми накупила, чтобы пленять Дика.

Салли предпочла бы, чтобы Эми не затевала такой пышной свадьбы. Дик тоже поморщился, услышав, что Тим надумал устроить роскошный свадебный завтрак и настоящий бал в «Звезде Запада».

– Такое устроим, что закачаешься, – хвастался Тим. – Ничего не жалко для моей крошки.

– Ну к чему поднимать такой шум? Неужели это так необходимо? – уныло спрашивал Дик.

– Но, дорогой мой, свадьба бывает только раз в жизни, и, конечно, вокруг такого события всегда много треска и шума, – отвечала Эми, нежно обнимая Дика за шею. – Мне все так нравится, и я так счастлива, что иной раз даже не знаю, на каком я свете.

В конце концов Дик примирился с этим шквалом свадебных приготовлений. Во всяком случае, он охотно принимал в них участие, до тех пор пока однажды из письма, которое Салли вынула из почтового ящика, не выпало белое перо.[9]9
  Во время империалистической войны 1914–1918 годов шовинисты присылали молодым австралийцам, не записавшимся в армию, в знак осуждения белые перья. – Прим. ред.


[Закрыть]

– Что ж, этого следовало ожидать, – медленно произнес Дик, разглядывая перо.

– И ты поддашься на эту удочку, станешь расстраиваться из-за какого-то дурака, который занимается всякими глупостями? – волновалась Салли.

– Нет, – сказал Дик. – Но если б я не дал слова жениться на Эми…

– Дик! – Салли не хотела верить, что сбываются ее худшие опасения: война настигает Дика. – Что произошло? Разве ты не любишь Эми? Не хочешь на ней жениться?

– Ну, конечно, я люблю Эми, – сказал Дик. – И все-таки я предпочел бы не жениться сейчас…

– Но почему…

– Не спрашивай меня, Салли моя!

– О господи! – вздохнула Салли и, испугавшись, как бы не расстроить его своим огорченным видом, добавила: – Знаешь, лучше бы Эми не устраивала такой шумной свадьбы.

– Я тоже так считаю, – сказал Дик с грустной усмешкой. – Но раз ей этого хочется, мне ничего не остается, как покориться.

Салли не удивило, что Дик и Эми не сумели противиться властному зову молодости и любви. Правда, как благовоспитанная молодая пара они обязаны были ждать столько, сколько потребуется, – иначе говоря, до свадьбы. Но Салли сомневалась в том, что многие их сверстники так поступают. Юноши и девушки рано созревают в странах с жарким, сухим климатом и, рано познав первый трепет страсти, бездумно предаются ей. Хорошо еще, что «неприятности» бывают не так часто. Случается, конечно, слышать, что та или иная девушка попала «в беду» или что отношения какой-нибудь молодой пары «перешли все границы». Но кому какое дело до этого, коль скоро молодые люди не отказываются узаконить свои отношения? Конечно, Тим и Лора могли бы обвинить Дика в том, что он злоупотребил их доверием. «Но, – думала Салли, – уж Лора-то знает свою Эми». Она вспомнила, как Лора намекала ей на то, что может произойти, если Дик и Эми не поторопятся со свадьбой, – самой Салли это в голову не приходило.

– Ничего, дорогой! – старалась она подбодрить сына. – Право, не о чем волноваться. Ну, даже если люди и поговорят – подумаешь, какая важность! Вы оба еще слишком молоды, чтобы нести бремя семейной жизни – вот единственное, что меня волнует. Впрочем, Эми сейчас не моложе, чем я была, когда убежала из дому с твоим отцом.

– Хорошее предзнаменование! – Дик наклонился, чтобы поцеловать ее. – Мы с Эми устроимся и заживем счастливее всех – только бы мне зарабатывать достаточно, чтобы содержать семью.

– И заработаешь, – улыбнулась Салли, чтобы согнать последнюю тень сомнения с его лица. – Ты много потратил сейчас: надо было привести дом в порядок, обставить его, накупить подарков, цветов да еще заказать комнаты на побережье на время свадебной поездки. Ну, ничего, мой чек поможет тебе наладить дела.

– Твой… что? – переспросил Дик.

– Чек на сто фунтов от родителей жениха, – весело ответила Салли.

Она встала и, взяв с каминной доски конверт, вынула из него чек.

Руки Дика дрожали, когда он брал его.

– Нет, я не могу его взять, – воскликнул он и разорвал чек пополам.

Салли снова села на прежнее место.

– Отлично, – сказала она, – если ты не хочешь его принять, я пошлю его Эми.

– Салли моя! – Дик опустился перед ней на колени. – Ну, как я могу принять от тебя столько денег? Ведь каждый шиллинг из этих ста фунтов добыт тяжелым трудом! И как ты экономила, чтобы набрать такую сумму! А я-то никогда ничего для тебя не сделал. Не помогал тебе воспитывать Дэна, не дал возможности самой отдохнуть хоть немного, как собирался.

– Родной мой! – Салли прижала к груди любимую темноволосую голову сына. – Ты всегда был моей радостью. И для меня самое большое счастье – хоть немного облегчить тебе жизнь.

На следующий день Салли снова вытащила платье, которое собиралась надеть на свадьбу Дика. Казалось, прошла вечность с тех пор, как она начала его переделывать. Это было как раз в тот день, когда пришли сыщики. Потом арестовали Морриса и Тома и начались нескончаемые волнения и переживания. Она засунула куда-то платье и не вспоминала о нем. А теперь оставалось всего несколько дней до свадьбы, и Салли чуть не расплакалась, заметив, что плотный черный шелк проеден молью.

«Ерунда, – поспешила она себя успокоить, – на свадьбе все смотрят только на невесту. Никто и не заметит меня».

Ее радовало, что Дик явно успокоился. Он выглядел таким счастливым и уверенным в себе и своем будущем. Женитьба, подумала Салли, разовьет в нем лучшие его качества – нежность и заботливость, которые он всегда проявлял к младшим братьям. Салли была уверена, что Дик очень серьезно отнесется к своим обязанностям мужа.

Штопая дырки на платье, которое ей предстояло надеть на свадьбу сына, Салли размечталась о том, какая счастливая жизнь ждет его впереди. Но к этим радостным мыслям тотчас примешались печальные – ею овладели горестные думы, что Моррис с Томом не смогут принять участие в торжестве, а также беспокойство и тревога за Лала, который сообщил, что не сможет приехать. Скоро его отправят за океан, в самую гущу боев и бомбардировок – в этот адский хаос, именуемый войной. При этой мысли дрожь пробежала по телу Салли, и она заставила себя думать о другом.

Ее пальцы, державшие иголку, продолжали проворно мелькать. Вместо Лала шафером у Дика будет Дэн. Она заказала для него новый костюм, купила белую рубашку и лакированные туфли. Дэн учился танцевать и уже сейчас пребывал в страшном волнении, боясь, что перезабудет половину того, что полагается делать шаферу на свадьбе.

Тут Салли вспомнила, что Том в своем первом письме из тюрьмы просил ее купить от его имени свадебный подарок Дику и Эми. Милый мальчик оставил ей несколько подписанных чеков, чтобы она могла в случае надобности взять деньги с его счета в сберегательной кассе.

Тому и Моррису разрешалось писать только раз в месяц – и всего лишь несколько строк. Письмо Морриса было официальное и очень сдержанное: он сообщал, что чувствует себя прилично – насколько может чувствовать себя прилично человек «в его положении» – и просил о нем не беспокоиться. Салли знала, что он терпеть не может писать письма. За всю их совместную жизнь она получила от него лишь две-три записки – и все одинаково скупые и чопорные; самое лучшее в них была подпись: «Твой любящий муж Моррис». Салли улыбнулась, вспомнив об этом, – Моррис не хотел, чтобы она забывала, что он ее муж и что он любит ее.

Том же явно стремился приободрить ее своим письмом. Он «здоров и невредим», писал он, и «наслаждается пребыванием на берегу моря». Он загорел и прибавил в весе. Тяжелый труд на открытом воздухе – это просто пикник по сравнению с его работой под землей. Труднее всего привыкнуть к тому, что после дневной работы тебя запирают в камеру и в девять часов тушат свет. Если бы только в библиотеке нашлось что-нибудь стоящее, «каменные стены не казались бы тюрьмой, а железные решетки – клеткой».

Как-то вечером во двор к ним прилетела бабочка – белая с черным, попорхала немного и скрылась за высокой тюремной стеной. И Том мысленно последовал за бабочкой к своему дому, на веранду, где любит посидеть Салли.

Но Том думал не только о ней. Должно быть, эта женщина занимает немалое место в его мыслях, размышляла Салли, пытаясь понять, насколько серьезно чувство сына, потому что Том писал:

«Ты меня очень обяжешь, мама, если навестишь Надю Оуэн до твоего приезда сюда в будущем месяце. Она больна и собиралась уехать в санаторий. Мне хотелось бы знать, как она сейчас».

После этого шли приветы друзьям: «Передай мои наилучшие пожелания Чарли и Эйли, а также Барнею Райордену, Питеру Лаличу и всем, кого увидишь». «У меня все в порядке, мама, – заканчивал свое письмо Том. – Пожалуйста, не беспокойся. Но я был бы очень рад, если б выпустили отца. Ему все это дается куда тяжелее, чем мне. Как бы хотелось что-то сделать, чтобы облегчить его участь».

Салли пошла к мистеру Слоуэну, но тот, видно, потерял интерес к своим подзащитным: он лишь посоветовал добыть медицинскую справку, что Моррис не может выполнять тяжелую физическую работу. Салли достала справку и написала депутату от их округа, прося его похлопотать перед тюремной администрацией, чтобы Моррису облегчили режим. После свадьбы Дика она сама собиралась поехать во Фримантл проведать мужа и сына.

Салли дала Динни прочесть письмо Тома и попросила его передать товарищам сына, что он здоров и настроение у него бодрое. Но почему Том просит ее навестить миссис Оуэн?.. Не очень-то это будет удобно, подумала Салли. Что же это значит – неужто Том влюблен в эту женщину и ей, матери, придется с этим считаться? До нее доходили слухи об этом, но она не придавала им значения. Однако теперь ясно, что Том думает о Наде и, как любящий человек, тревожится о ее судьбе.