Текст книги "Золотые мили"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

Загремели тяжелые ключи, повернулась на петлях массивная, обитая железом дверь, ведущая во внутренний двор тюрьмы с мощенным булыжником проездом, с полоской зеленого газона перед квартирами тюремного начальства и длинными рядами бараков. В деревянной будке на высокой стене стоял часовой; старик арестант в грязной тюремной одежде, желто-бурой, с клеймом в виде черных стрел, чистил газон, выпалывая сорную траву.

Уж, конечно, Моррис и Том придут на свидание в своей собственной одежде! Салли передернуло, когда тюремщик провел ее в тесное помещение с грязно-желтыми стенами. Тут не было даже стула. Конец комнаты отгораживал ряд железных прутьев, за ними был проход, а потом еще ряд прутьев, делавших эту часть комнаты похожей на клетку. Внезапно, тяжело волоча ноги, появился Моррис. Салли не сразу узнала его. Лишь после того как второй тюремщик выкрикнул номер и сгорбленная и дрожащая фигура, в такой же арестантской одежде, как и у старика во дворе, остановилась в клетке перед нею, она поняла, кто это.

– Моррис! – вскрикнула Салли, чувствуя, что сердце ее вот-вот разорвется при виде этого мертвенно бледного лица с ввалившимися глазами и седой щетиной на подбородке.

Моррис, казалось, вовсе не был рад ее приходу.

– Не надо было приходить, – с раздражением сказал он. – Я ведь писал тебе.

– Милый, – воскликнула Салли, хватаясь за решетку, чтобы не упасть. – Ведь ты для меня остался прежним! Ты же знаешь, я уже давно хотела навестить тебя, но тут свадьба Дика, отъезд Лала… Пришлось отложить.

И она стала оживленно болтать, стараясь справиться с волнением и помочь Моррису преодолеть чувство унижения.

Как ужасно говорить с ним сквозь эту решетку, зная, что тюремщик, который торчит там, в конце прохода, слышит каждое твое слово! Впрочем, он не такой уж плохой малый, даже отвернулся раза два. Салли хотелось бы поцеловать Морриса, но их разделял проход и два ряда железных решеток.

По правде говоря, эти несколько минут, отведенные для беседы с Моррисом, тянулись очень медленно. Это были самые томительные минуты в ее жизни и – она чувствовала – тяжелые минуты для него. Она сообщила ему все новости о Дике и Лале и о том, что Дэн поехал в Ворринап помогать теткам. И, кажется, больше уже не о чем было говорить.

– Не унывай, Моррис, – умоляла она. – Скоро ты опять будешь дома. Все это такая ерунда! Лал ждет, что ты будешь сообщать ему все новости насчет футбола и бокса. Он мне так и сказал вечером накануне отъезда: «Передай папе, что я только на него и надеюсь, уж он-то мне напишет, как дела команды».

– Так и сказал? Лал в самом деле так сказал? – переспросил Моррис.

– Ну да, – без запинки солгала Салли. – Лал будет очень ждать писем из дому. Ты же знаешь, как они ему дороги.

– Да, – вяло повторил Моррис. – Он, конечно, будет ждать писем.

– Свидание кончено! – грубо прервал их возглас тюремщика в ту самую минуту, когда мысль о Лале вновь соединила их.

Тюремщик отпер клетку, и Моррис, волоча ноги, поплелся прочь в сопровождении другого стража. Салли с усилием подавила судорожное желание заплакать, запричитать во весь голос. Надо было держать себя в руках – ведь с минуты на минуту мог появиться Том.

Она вся дрожала, тщетно пытаясь овладеть собой и скрыть охватившее ее отчаяние, когда вошел Том – в такой же одежде, как и Моррис. Он тоже был небрит, давно не стриженные волосы взъерошены. Салли никогда не видела мужа и сына в таком запущенном состоянии. В этой тюрьме они выглядят настоящими преступниками, подумала она. Впрочем, у Тома вид был вполне здоровый – он казался крепким и сильным как никогда. В глазах его светилась гордая душа, которой не сломить ни унижениями, ни жестоким тюремным режимом.

– Здравствуй, мама! – приветствовал он ее, проходя вслед за тюремщиком в клетку. – Смотри, не загрусти тут у нас. Мы скоро отсюда выйдем, и папа уже лучше себя чувствует. Хорошо, что приходил Лал, это встряхнуло папу. Кстати, расскажи-ка мне про братишку. Я слышал, транспорты уже ушли. Мы тут узнаем все новости, хотя это и не полагается.

Салли призвала на помощь все свои силы, чтобы и с Томом держаться так же бодро и непринужденно, как с Моррисом. Не так уж трудно было болтать с ним о всяких интересных для него вещах; впрочем, Тома не обманула ее напускная веселость, и он сказал мягко:

– Успокойся, мама. Со мной не надо притворяться.

Ему хотелось знать, что происходит на приисках, как люди относятся к войне. Однако расспрашивал он об этом очень осторожно, и взгляд его, брошенный в сторону тюремщика, сказал Салли без слов, что она должна быть осмотрительной и взвешивать свои слова, чтобы не навлечь неприятностей на Чарли О'Рейли или на кого-нибудь из друзей Тома в ИРМ.

– А как поживает миссис Оуэн? – с тревогой спросил Том.

Салли рассказала ему о посещении Нади и о том, что она уехала в санаторий. У них дома хранится несколько ее книг. Их принесла Эйли и сказала, что Надя просила передать их Тому. Эйли обещала почитать некоторые из них Салли вслух, когда она вернется домой.

– Эйли, чудесная девушка, – улыбнулся Том. – Передай ей от меня самые лучшие пожелания, и Чарли тоже, и всем ребятам.

– Они собираются устроить тебе торжественную встречу, – сказала Салли.

– Скажи им, чтобы они выбросили это из головы, мама, – твердо заявил Том. – Ни к чему поднимать вокруг меня шум.

– Хотелось бы мне сейчас обнять и поцеловать тебя, сынок, да придется обождать до твоего возвращения. Впрочем, это от тебя никуда не уйдет, – сказала Салли.

– Ладно, с меня пока достаточно и обещания. – В глазах Тома промелькнула обычная спокойная усмешка. – Вот только такая встреча мне и нужна. Да еще хороший ужин! Бифштекс с яйцом и яблочный пирог. Могу поспорить, что отец тоже мечтает об этом.

– Все получите, – пообещала Салли. Милый Том, как с ним надежно и спокойно. Всегда найдет, что сказать, чтобы подбодрить ее, внушить ей, что она может помочь ему и Моррису чем-то очень простым и обыденным.

Когда она в сопровождении тюремщика пересекала двор, из тюрьмы уходил еще один посетитель. Это был старик, скрюченный ревматизмом, но шагавший довольно бодро.

– Боже милостивый! – воскликнул он. – Да это миссис Гауг!

В караульной, пока снова проверяли документы получивших свидание, он заметил, обращаясь к неподвижным фигурам в застегнутых на все пуговицы синих мундирах:

– У вас сегодня была почетная посетительница – одна из первых женщин, прибывших на прииски.

Полицейские не выказали ни удивления, ни интереса. Возможно, они никогда не слыхали о приисках я понятия не имели, каково было женщинам в этой глуши в те давние времена.

Когда Салли вышла из мрачных каменных стен, ею овладела необычайная слабость и дурнота. Солнце слепило глаза, ноги подгибались, словно ватные. Неужели упаду в обморок? – с удивлением подумала она.

– Я был так рад увидеть вас, мэм, – дошел до ее помутившегося сознания громкий голос. – Черт побери, я просто не мог не окликнуть вас. Вы не помните меня? А я вас помню еще с тех пор, когда вы с Морри раскинули лагерь в Хэннане. Меня зовут Берт Скрич. Мне тогда здорово повезло в Кэноуне, после этого я и распрощался с приисками.

Салли не могла выговорить ни слова.

– Голова закружилась? – продолжал участливый голос. – Вот тут неподалеку скамейка. Давайте присядем. Уж я-то знаю, каково это – побывать здесь в первый раз.

Он провел Салли к навесу напротив тюрьмы. Посидев немного, она постепенно пришла в себя.

– Спасибо вам, мистер Скрич, – сказала она помолчав. – Мне уже лучше.

– Да что случилось-то? – спросил старик. – Уж не попал ли Морри в беду?

Салли рассказала ему, что произошло.

– Не горюйте, мэм, – ободряюще сказал Скрич. – С Морри все уладится, и с вашим сынком тоже. Народ на приисках знает, что всякое может случиться, когда человека вот так подловят. Да никто и не попрекнет рабочего, если он иной раз прихватит кусочек золота. Я тут изредка навещаю приятеля – он тоже сидит – и научился ладить со сторожами. У меня зять жокей, – шепнул он лукаво, – ну вот я иной раз даю им совет-другой насчет скачек. Они этого не забывают. Так я уж постараюсь, чтоб Морри получал побольше курева и еды, пока он тут.

– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – улыбнулась ему Салли, и Скрич расцвел.

– Смешно было бы не сделать такого пустяка для старого товарища, – весело заявил он. – Ведь мы с Морри вместе прошагали весь путь в Кулгарди с первой партией старателей.

Эти слова прозвучали, как припев знакомой песни, и Салли сразу приободрилась.

В Фримантле они зашли в кафе выпить чаю; мистер Скрич жадно расспрашивал о старых товарищах и болтал без умолку о старательских лагерях и о золотых лихорадках, которые ему довелось пережить в «бурные девяностые годы».

Салли поездом вернулась в Перт. Ничто больше не удерживало ее в этом городе, и, быстро уложив вещи, она поспешила на калгурлийский скорый.

Поезд мчался сквозь ночь. Салли сидела в углу ободранного жесткого купе, слишком усталая, чтобы уснуть. Вагон подбрасывало и трясло, как старую повозку на ухабистой дороге, но Салли не замечала ни толчков, ни грохота колес, не слышала, как вскрикивают со сна, бормочут и храпят пассажиры. Оцепеневшая, опустошенная, она думала теперь о Лале… и о Фриско, затерянных где-то в море, о Моррисе и Томе, запертых в душных камерах фримантлской тюрьмы на холме. Казалось, поезд, мчавшийся сквозь звездную ночь, уносил ее все дальше и дальше от мучительных испытаний втих последних дней.

Жаркое дыхание сухих, удаленных от моря равнин было бальзамом для измученной души Салли, и дым догорающих костров показался ей душистым, как ладан. Уголья, тлевшие в костре на чьей-то одинокой стоянке, краснели во мраке, словно драгоценные камни, и, право же, в воздухе носился аромат маргариток! Салли вспомнилось, как они с Лорой и Олфом Брайрли ехали в повозке в Кулгарди, а вокруг, куда ни глянь, расстилались белоснежные ковры цветущих маргариток.

Рассветало, и названия станций слагались в песню в душе Салли: Курароули, Уорри, Бураббин, Улгэнджи – родные места!

Солнце встало и осветило красноватую землю, нежную поросль львиного зева, голубовато-серые солончаковые кустарники и далеко раскинувшиеся, подобно бескрайнему морю, темные заросли эвкалиптов и акаций. Перед нею, как когда-то, давно-давно, лежали золотоносные земли. Можно ли любить этот край, который был так равнодушен и к ее радостям и к горестям? – спрашивала себя Салли. И все же она любила его. В этих беспредельных пространствах, в этих несказанно голубых небесах было что-то успокаивающее, смягчавшее ее тоску и боль.

Так вот что имел в виду Моррис, сказав как-то: «Этот край завладеет тобой». И он завладел ею, Салли убедилась в этом. Да, она принадлежит этой земле, корнями вросла в эту почву, как серебристо-серая акация, которая перенесла столько засушливых лет и все же снова и снова покрывается золотыми цветами.

Салли радовалась возвращению домой. Радовалась, что у нее есть работа, которая поможет ей переносить невзгоды, связанные с войной, и отвлечет от постоянного сознания своей вины – ведь любовь к Фриско, вопреки всем ее надеждам, продолжала еще в ней жить.

Глава XXVIII

Самым радостным и светлым событием в жизни Салли после ее возвращения в Калгурли были письма Дэна.

Никогда еще дом Гаугов на Боулдерском шоссе не выглядел такой жалкой старой развалиной – покосившийся, исхлестанный дождями и непогодой; белая краска облезла с гофрированного железа крыши, вьюнок, обвивавший веранду, повис унылыми лохмотьями. И так пусто было в доме!

И хотя в бараке в конце двора по-прежнему было четверо жильцов и они все так же приходили в столовую завтракать, обедать и ужинать, а Крис и Динни по-прежнему занимали комнаты, выходившие на задний двор, Салли угнетало ощущение пустоты.

Конечно, ей не хватало сыновей. Без них жизнь была очень скучной и однообразной. Сколько лет дом был полон звуками их голосов: мальчики приходили и уходили, смеялись, ссорились, перекидывались шутками. Салли хлопотала по хозяйству, а вокруг жизнь била ключом. Теперь же ей почти нечего было делать: в комнатах царит небывалый порядок – некому мусорить и разбрасывать вещи, – и в тишине их слышно даже, как жужжат мухи. Линолеум на полу сверкает чистотой, нигде ни пылинки. Но что за удовольствие содержать дом, как игрушку, если некому на это порадоваться?

Правда, как-то вечером к ней заглянули Дик и Эми, порой забегала Эйли узнать, что слышно о Томе. Почти каждый день на несколько минут заходила Мари. И все же, признавалась Салли, она чувствовала себя точно наседка, у которой все цыплята внезапно обернулись утятами и уплыли. Она ругала себя за хандру, ходила на собрания Красного Креста и Комитета по оказанию помощи фронту, читала кое-какие книги Тома, спорила с Крисом и Динни о войне. От Лала все еще не приходило вестей, но как приятно было получать письма Дэна! От них веяло таким привольем и свежестью, он с гордостью писал о своем новом житье-бытье и о том, как ему все нравится в Ворринапе.

Салли читала письма Дэна Крису и Динни, а потом Мари и Дику и в конце концов выучивала их чуть ли не наизусть.

В первую же неделю своего пребывания в Ворринапе Дэн вместе с Чарли и одним гуртовщиком из местных жителей, который вернулся на ферму после отъезда старика Мартина, отправились далеко в горы сгонять молодняк для клеймения. Фанни поступила очень разумно, отправив его в это путешествие, со смехом заметила Салли. Должно быть, она догадалась, что это доставит Дэну огромное удовольствие. А Чарли, о котором тетя Фэн не раз упоминала в письмах, как о хорошем соседе, частенько помогавшем ей по хозяйству, оказалась девушкой. «Знаешь, мама, – сообщал Дэн в первом же письме, наскоро нацарапанном ученическими каракулями, – я прямо так и сел, когда увидел, что Чарли – это вовсе не «он», а «она»! И как она помогает отцу на ферме с тех пор, как ее братья ушли на войну!»

Все в Ворринапе удивляло Дэна – и количество молочных коров и доильные машины, приводимые в движение мотором, который одновременно накачивает для фермы воду из реки, вращает сепаратор и каждое утро и вечер нагнетает воду для мытья полов в хлевах и свинарнике. «Полы в хлевах и свинарнике блестят, как фарфоровые, – с восторгом сообщал Дэн, – и все здесь устроено по последнему слову техники. Недаром Чарли говорит, что мисс Уорд превратила Ворринап в образцовую молочную ферму».

Дэна изумляло, что две старые девы сумели поставить на ноги такое хозяйство и справляются со всей работой на ферме. «Правда, теперь это становится им не под силу, – снисходительно замечал он, – но я хочу взять на себя всю работу вне дома. Тетя Фэн говорит, что она займется молоком и сливками, а на мне будет лежать обязанность загонять на ночь лошадей и коров, отвозить сливки на станцию и пасти коров с телятами в зарослях».

– Такая работа как раз по Дэну, – рассмеялся Дик.

– В самый раз, – хмыкнул Динни.

«За последнее время мы потеряли много телят, – продолжала Салли читать письмо Дэна. – Динго ужасная дрянь: стоит корове отелиться в зарослях – они тут как тут, уже примчались за легкой добычей. Впрочем, тетя Фэн думает, что здесь водятся и двуногие динго и что они продают неклейменый молодняк, который им удается захватить, мяснику на станции. Я намерен подстеречь этих скотов, и, уж если поймаю, так им не поздоровится».

Все смеялись, слушая, как расхвастался юный фермер!

«Знаешь, мама, – писал Дэн, – на днях вышло очень здорово. Тетя Фэн стала знакомить меня с одним соседом и говорит: «Это сын Салли, Дэнис Гауг, новый управляющий Ворринапа». Хотел бы я, чтоб это было сказано всерьез! Но, думается мне, если я докажу теткам, что из меня выйдет хороший управляющий, то, когда я научусь как следует ходить за коровами и сбивать масло, тетя Фэн, пожалуй, не возьмет своих слов обратно».

– Можете не сомневаться! – просиял Динни: он готов был поддержать Дэна во всем, чего бы тот ни добивался.

«Тетя Фил очень забавная старушка, глухая и суматошная, – читала дальше Салли. – Она только и твердит: «Мальчуган такой худой, Фанни, надо его получше кормить». Или: «Дай ему смирную лошадку, Фанни. Мы никогда себе не простим, если с ним что-нибудь здесь случится». Нет, послушала бы ты, мама, как тетя Фэн объясняла ей, что я уже умею ездить верхом! Она ей кричит: «Он отличный наездник. Фил, – не хуже матери!» А тетя Фил отвечает: «Да, да, знаю, знаю, он так похож на нашего папочку и обожает лошадей. А все-таки не позволяй ему ездить на Дартигане. И не кричи, Фанни, я не глухая!»

Дартиган – лучшая лошадь на ферме, мама, ну, и сама понимаешь, что мне страсть как хочется поездить на нем! Это здоровенный гнедой мерин, точная копия Мопа. У меня даже под ложечкой сосет от зависти, когда я вижу на нем Джигера. Джигер – это местный гуртовщик, он когда-то работал тут, а потом отправился на Север и только недавно вернулся. Он прямо колдун по части лошадей и сейчас как раз объезжает Дарта. Тетя Фэн говорит, что со временем, если я тут останусь, мне разрешат ездить на нем. Ну, подумай, мама, могу ли я двинуться отсюда, пока не испробую этого конягу?»

Салли обрадованно сказала, что Дэн, конечно, не уедет из Ворринапа до тех пор, пока там будет этот гнедой мерин.

«Тетушки – славные старушенции, – писал в заключение Дэн, – и я думаю, мы отлично поладим, если только тетя Фил не будет постоянно во все вмешиваться. Она думает, что Фэн без нее не управится, и Фэн ей во всем поддакивает, а на самом деле Фэн заправляет всеми делами, а Фил только суетится без толку. Послушала бы ты, до чего смешно они нянчатся друг с дружкой:

«Фанни, дорогая, да отдохни же ты хоть немножко!»

«Фили, душечка, ты уже приняла лекарство?»

«Приняла, моя радость».

«Нет еще, милочка».

Посмотришь – настоящая влюбленная парочка, воркуют точно голубки. А вот как им быть со мной, они так до сих пор и не решили. Фил считает меня ребенком, и Фанни все никак не может ей втолковать, что я уже расстался со школой и теперь, можно сказать, совсем взрослый.

По-моему, они полюбили меня, мама, и очень довольны, что я у них живу. «Вот совсем так же к нам приехал когда-то Моррис, – сказала тетя Фил, встречая меня. – Если бы бедные папочка с мамочкой могли видеть, какой у Салли сын!..» Потом они обе всплакнули, поцеловались, обняли меня, и мы пошли в гостиную пить чай. Тут они стали расспрашивать про тебя и папу и про ребят. Только, мама, я ничего не сказал им про эту гнусную штуку, которую сыграл с нами Пэдди Кеван. Я подумал, что они могут не понять, а потом я постепенно объясню им все как следует.

Вот пока и все, и скажи Динни, что я скоро ему напишу.

Твой любящий сын Дэнис М. Гауг.

P. S. Не забудь, ты обещала скоро приехать. Мне тут нравится, но знаешь, мама, как-то скучновато без тебя и без Лала».

– Милый мальчик, – вздохнула Салли и улыбнулась, представив себе Фанни и Фил в их тихом гнездышке, в которое, подобно нескладному птенцу бездомной кукушки, внезапно залетел Дэн. Как странно, что они уже старенькие! Они всегда были неразлучны, словно близняшки, хотя Фанни годом моложе Фил. Какое счастье, что Дэн пришелся им по душе и старается приспособиться к их жизни.

А потом Салли получила письмо и от Фанни. Та писала, что Дэн – милый мальчик и уже во многом помогает ей. Она уверена, что они с Фил полюбят его всей душой. Они надеются, что Дэн останется в Ворринапе и ему будет хорошо с ними.

Салли тоже надеялась, а Дик сказал решительно:

– Самое лучшее, что можно было придумать для малыша, Салли моя, это отправить его на Юго-Запад!

Дик иногда заглядывал к матери по дороге с работы, но всегда мимоходом, только на несколько минут. Эми очень серьезно относится к своим обязанностям хозяйки, говорил он, и ей не нравится, когда он опаздывает к обеду.

– Ты не должен заставлять ее ждать, милый, – соглашалась Салли, и Дик мчался во весь дух на своем велосипеде, чтобы у Эми не было повода огорчаться и сердиться, что он вернулся домой позже обычного.

Как-то в воскресенье Салли решила пойти к ним выпить чаю. Эми назвала это ужином и накрыла на стол попозднее, что вполне устраивало Салли, так как она должна была прежде накормить своих постояльцев.

Отрадно было видеть Дика и Эми в их домике. Они выглядели такими счастливыми, хотя все это немного походило на удовольствие от новой игрушки. Все вещи в доме были такие новые и красивые, и Салли подумала, что у Эми и Дика есть все, чего только может пожелать молодая пара в Калгурли, обзаводясь собственным хозяйством: сетки на дверях и окнах, холодильники и прелестная ванна, не говоря уже о новой мебели, ситцевых занавесках и чехлах. Дик разбил садик и засеял травой лужайку, на которой горделиво возвышался только что поставленный кран для поливки. А в детской Эми показала Салли плетеную колыбельку, затянутую белой кисеей и разукрашенную голубыми лентами.